Творчество Твардовского в годы Великой Отечественной войны

Оглавление

Введение
Глава I Литература в годы Великой Отечественной войны
Глава II Творчество А.Твардовского в годы Великой Отечественной войны и послевоенные годы
Заключение
Список использованной литературы

Творчество Твардовского в годы Великой Отечественной войны

Обыкновенный в своей нравственной чистоте, внутренней силе и поэтичности. Но присущие многим людям черты (народная мудрость и оптимизм, стойкость, выносливость, мастеровитость русского человека — труженика и воина, юмор, за которым всегда проступает нечто более глубокое и серьезное) воплотились в нем ярче, острее, самобытнее и сплавились в живой и целостный человеческий характер. Именно такие герои, не супермены, способны заряжать читателя бодростью, оптимизмом и “добрыми чувствами” к людям, стране, природе, ко всему, что именуется жизнью.10
В “Книге про бойца” война изображена, как она есть, — в буднях и героике, переплетении обыденного, подчас даже комического с возвышенным и трагедийным.
Прежде всего, поэма сильна правдой о войне как о суровом и трагическом — на пределе возможностей— испытании жизненных сил народа, страны, каждого человека. Об этом свидетельствует буквально каждая страница книги, горестное и трагическое содержание многих ее глав, например “Переправа”, “Бой в болоте”, “Смерть и воин”, “Про солдата-сироту”, и, конечно же, проходящие рефреном, ставшие крылатыми строки:
Бой идет святой и правый,
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.11
В главе “Переправа” во многом отразилось пережитое поэтом еще во время войны в Финляндии, а “Перед боем” – впечатления горестного отступления лета сорок первого. Грозный зачин главы и страшная гибель “наших стриженых ребят” настраивали на мужественное осознание всей трудности борьбы с лютым врагом и неизбежности великих ратных трудов и горьких потерь. Тогда, в разгар отступления, поэт не корил, не ославлял, а воистину восславлял солдата – подлинного героя и мученика войны, расплачивавшегося на фронте не только за собственные промахи, неопытность, неумелость, но и за все просчеты и ошибки, допущенные перед началом и в ходе войны самим Верховным и его окружением. Того бойца, который в сорок первом и в сорок втором шел:
...худой, голодный,
Потерявший связь и часть,
Шел поротно и повзводно,
И компанией свободной,
И один как перст подчас.
Чем дальше поэт и герой шли дорогами войны, тем более проникались они и народным горем, и народным гневом, и великой любовью к родной земле и ее людям. Эпизод за эпизодом представал перед нами Теркин в самых различных ситуациях, на которые так щедра война, и всегда он действовал, чувствовал, мыслил сообразно своему характеру, своему понятию о долге и морали.12
Василий Теркин, являясь воплощением русского национального характера, не отделим от народа — солдат и эпизодических персонажей (дед-солдат и бабка, танкисты в бою и на марше, девчонка-медсестра в госпитале, солдатская мать, возвращающаяся из плена, и др.), не отделим он и от матери-родины. Таким образом, “Книга про бойца” становится поэтическим утверждением народного единства перед лицом нелегких испытаний.
Сам поэт в “Автобиографии” так говорит о месте поэмы в своем творчестве: “...”Книга про бойца”, каково бы ни было ее собственно литературное значение, в годы войны была для меня истинным счастьем: она дала мне ощущение очевидной полезности моего труда, чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся, непринужденной форме изложения. “Теркин” был для меня, во взаимоотношениях поэта с его читателем — воюющим советским человеком, — моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю”.13
Творчество Твардовского военных лет многообразно. Параллельно “Василию Теркину” он пишет цикл стихов “Фронтовая хроника” (1941-1945), работает над книгой очерков “Родина и чужбина” (1942-1946), тогда же им были написаны “Две строчки” (1943), “Война — жесточе нету слова...” (1944), “Перед войной, как будто в знак беды...” (1945).
Мотив непокоренной родины ярко воплощен им в стихотворении “Партизанам Смоленщины”. “На той войне незнаменитой” поэт понимал, очень хорошо понимал, что “у войны не женское лицо”. Стихотворение “Письмо” — о враче, недавней выпускнице института, которая на дорогах войны возмужала, “стала крепче чуть-чуть”, “а бывало — нет сил / Первый раненый, помню, мне воды подносил”. (На это стихотворение Твардовского позднее откликнулась Светлана Алексиевич книгой “У войны не женское лицо”.)
В произведениях о войне Твардовский отдает также дань уважения доле вдов, и матерей погибших солдат:
Вот мать того, кто пал в бою с врагом
За жизнь, за нас. Снимите шапки, люди.
Критик А. Н. Макаров писал об этих стихотворениях Твардовского: “Облик войны предстает в них более сложным и суровым... более реалистическим, и сам автор раскрывает перед читателями новые стороны своей гуманной души”.
В годы войны была написана еще одна лирическая поэма — “Дом у дороги” (1942-1946). “Тема ее” — как отмечал сам поэт, — война, но с другой стороны, чем в “Теркине”, — со стороны дома, семьи, жены и детей, солдата, переживших войну”.14
В поэме главенствует лирическая стихия, начиная уже с описания последнего мирного утра Андрея Синцова, этой изумительной по живописности и звучанию картины прерванного войной вековечного крестьянского труда, вплоть до горько перекликающегося с ней финала, когда вернувшийся на пепелище израненный солдат снова, как прежде, берется за косу.
И так же, как во время рытья окопов и рвов “живьем приваливали рожь сырой тяжелой глиной”, давятся, ломаются человеческие судьбы. И исчезают в “неразборчивом, всепожирающем огне войны” не то что дома – “люди теплые, живые”, как было сказано еще в “Теркине”. Гибнут, пропадают в безвестной дали, но порой и воскресают чуть ли не из пепла, как заново отстраиваемая Андреем Сивцовым хата, как весь его семейный “дом” – “без крыши, без угла”, но “согретый по-жилому” его хозяйкой Анной в самых нечеловеческих условиях.
Величайший трагизм совершающегося соседствует в поэме с торжеством человечности, доброты, спокойствия, самоотверженности, надежды на счастье. Но у этой истории нет явственного счастливого конца, который в жизни был сужден далеко не каждой разметанной войной по свету семье. Эта томительная, грозная незавершенность поэмы еще пуще тревожит пашу память, нашу совесть, ибо, как сказано в “Доме у дороги”, “счастье – не в забвенье” того, что было, и мук миллионов людей.
В основе “Дома у дороги” лежит скорбное повествование о драматической судьбе простой крестьянской семьи Андрея и Анны Сивцовых и их детей. Но в поэме отразилось горе миллионов людей, в частной судьбе преломилась общая страшная трагедия жестокого времени.
Через трудную судьбу семьи Сивцовых, которую разметала война: отец ушел на фронт, мать с детьми была угнана в Германию, — Твардовский не только раскрывает тяготы военных испытаний, но и утверждает победу жизни над смертью. Поэма вселяет оптимизм, потому что она рассказывает о самоотверженности и жизнестойкости русского народа, который даже в невыносимых условиях гитлеровских лагерей сумел сохранить силу своего деятельного добра, надежду на счастье, чувство семьи и дома.
Вместе с “Василием Теркиным” поэма “Дом у дороги” составляет своеобразную “военную дилогию” — лирико-героический эпос военных лет.
Мысль о прошедшей войне не оставляла Твардовского до конца жизни.
Трудно переоценить нравственное и гражданское значение страстной приверженности Твардовского своей заветной теме, возобладавшей в его послевоенной лирике. Эта заветная тема нашла свое воплощение в таких стихотворениях, как “Я убит подо Ржевом”, “В тот день, когда окончилась война”, “Я знаю, никакой моей вины...”.
Стихотворение “Я убит подо Ржевом” (1945-1946) – маленькая трагедия, первый памятник неизвестному солдату, первый зажженный в его честь вечный огонь, это завещание, завет всех мертвых всем живым:
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Идея стихотворения – единство живых и павших “ради жизни на Земле”. Павшие за Отчизну, по мысли Твардовского, имеют неотъемлемую “кровную часть” во всей жизни живых. И “пока в душе нашей живет, звучит торжественная, радостная и вместе скорбная музыка великой Победы, нет прощания с павшими: они, победители, вечно живые”.15
Написано стихотворение в форме страстного монолога убитого “в безымянном болоте” бойца, который обращается; ко всем оставшимся в живых. Это стихотворение-завещание, в котором голос лирического героя звучит из-за черты небытия, но душа которого разлилась, растворилась в необъятных, просторах родины:
Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме,
Я — где с облачком, пыли
Ходит рожь на холме;
Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, —
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.16
Монолог лирического героя приобретает особенную силу и страсть, когда речь идет о войне, о враге, который, по крестьянской традиции, как черт, называется “он”.
В речи героя патетические выражения — “очи померкли”, “пламень погас” соседствуют с разговорными — “в этом мире... ни дна ни покрышки”, “все на кону”, переплетаются с газетными штампами — “последняя пядь”, и все это вместе помогает по речи воссоздать образ человека, не оставившего “ни петлички, ни лычки”, обобщенный образ русского солдата, одного из многих, павших “ради жизни на Земле”.
Погибшие на войне сделали все для освобождения родины (“Все отдав, не оставили ничего при себе”), поэтому им дано “горькое”, “грозное право” завещать оставшимся в живых беречь в памяти прошедшее, никогда не забывать, какой ценой была завоевана долгожданная победа, сколько за нее было отдано жизней и сколько судеб разрушено.
А. Твардовский пишет о великом солдатском братстве, рожденном в годы тяжелых испытаний. Жизнеутверждающе звучит мысль о необходимости “счастливыми быть” всем, кто из братьев-воинов вернулся с этой войны живым.
“Жестокой памяти” войны Александр Твардовский посвятил многие лирические шедевры 1950-1960-х годов. Среди них: “22 июня 1941 года”, “Их памяти”, “Сыну погибшего воина”, “Ночью все раны больнее болят...”, “В тот день, когда закончилась война”, “9 мая”, “Жестокая память”. Эти и другие стихотворения стали своеобразным поэтическим реквиемом в честь павших на поле брани. В них поэт выразил, как он писал в 1969 году, “мысль и чувство, которое на протяжении всей войны и в последующие годы более всего заполняло душу. Навечное обязательство перед павшими за общее дело, невозможность забвения, неизбывное ощущение как бы себя в них, а их в себе”.
Тема преемственности поколений, памяти и долга перед погибшими в борьбе с фашизмом пронзительной нотой звучит в стихотворении “Лежат они, глухие и немые...” (1966):
Лежат они, глухие и немые.
Под грузом плотной от годов земли —
И юноши, и люди пожилые,
Что на войну вслед за детьми пошли,
И женщины, и девушки-девчонки,
Подружки, сестры наши, медсестренки,
Что шли на смерть и повстречались с ней
В родных краях иль на чужой сторонке...
Ощущение невольной личной вины и ответственности за оборванные жизни предельно лаконично выражено поэтом в 1966 году в стихотворении “Я знаю, никакой моей вины...”:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но все же, все же, все же...
Трагической недосказанностью этих стихов поэт заставляет нас сильнее и глубже почувствовать свои переживания. Твардовский осознает, что практической его вины перед погибшими “воинами-братьями” нет, но все равно ощущает ее, потому что они умирали, защищая и его, и нас, и наше будущее, и потому, что он сам мог погибнуть, но остался жив. Это чувство в период “холодной войны”, наступившей сразу же после Великой Отечественной, заставляет поэта снова и снова выступать “против, тех, кто войну поют, войною дышат, войною бредят наяву”.17
Смысл этого стихотворения и том, что Твардовский хотя и осознает, что нет его вины перед теми, кто погиб, защищая Отечество, но он чувствует себя виноватым, потому что они умирали, защищая и его, и нас, и наше будущее, и потому, что Твардовский мог тоже погибнуть, но не погиб. И нет практической вины Твардовского, “но все же, все же, все же...” И все мы будем виноваты, если предадим забвению память о них – павших “ради жизни на Земле”. Нравственная высота, достигнутая поэтом, побуждала его в дальнейшем ко все более взыскательному взгляду на окружающее, на жизнь.