Идея равенства в эпоху Великой французской революции

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ
1. ИДЕЯ РАВЕНСТВА ПРАВ
2. РАВЕНСТВО ВОЗМОЖНОСТЕЙ
3. ИМУЩЕСТВЕННОЕ РАВЕНСТВО
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Идея равенства в эпоху Великой французской революции

Первое контекстуальное свойство политической системы европейского типа – это наличие комплекса формальных избирательных процедур, включая правила, определяющие предоставление права голоса, и правила «подсчета» голосов. Последние имеют решающую важность в установлении обязательного отношения12.
В определенном смысле «социальный» компонент гражданства является наиболее фундаментальным из всех трех. Некая форма равенства социальных условий как составная часть «общественной справедливости» была одной из главных тем западной истории, начиная с Французской революции, но в институциональном отношении она получила развитие значительно позже.
Представляется, что полное раскрытие этой темы должно произойти с устранением неравенств, связанных с государственным абсолютизмом и аристократией, когдавозникли новые напряженности между тем, что диктовалось принципом равенства возможностей, и тем, что вытекало из принципа равенства в принадлежности к сообществу. Центральным принципом здесь, может быть, является то, что члены общества должны иметь не просто формальные, но реальные возможности конкурировать с другими членами, причем с достаточными шансами на успех, а тем, кто по естественным причинам не могут быть участниками состязательного комплекса, полное членство в сообществе не предоставляется. Поэтому делаются всяческие послабления для тех, кто, подобно детям, по естественным причинам не способны участвовать в конкуренции; для тех, кто, подобно малообразованным беднякам, не по своей вине испытывают серьезные затруднения и, чтобы конкурировать, должны получать «помощь»; и для тех, кто, подобно престарелым, нуждаются в поддержке. К тому же у конкурентной системы должен быть «нижний порог», определяющий стандарт «благосостояния», на который претендуют все члены общества и который понимается как «право» жить на уровне этого стандарта, а не как «благотворительность»13.
Третий революционный девиз – Fraternite – подразумевал синтез двух других на более высоком нормативном уровне. В определенном смысле он был окончательным воплощением идеалов Реформации в секулярном обществе. Провозглашенное в них солидарное социетальное сообщество не могло быть двухклассовой системой в любом из средневековых воплощений, таких, как церковь и государство, священнослужители и миряне или аристократы и простолюдины. Оно должно быть единым сообществом. Его членов следовало считать не только свободными и равными в означенных выше смыслах, но и связанными общей национальной, автономной солидарностью. Такому социетальному сообществу надлежало быть дифференцированным от государства в качестве более высокого начала, осуществляющего легитимный контроль над государством. Но степень его дифференцированности была все еще далека от современного уровня, особенно в том, что касалось полной плюрализации14.
Французское общество в течение XIX в. институционализировало демократическую конструкцию социетального сообщества, но далеко не в полном объеме и не в необратимой форме.
Французские правые вплоть до нынешнего столетия упорно цеплялись за образцы старого режима. Они возглавили несколько «экспериментов» по восстановлению монархии и де-факто сумели сохранить социальный престиж для аристократии, а также сильные, хотя и оспариваемые, позиции для государственной католической церкви. Эта конфликтная ситуация внутри Франции усугублялась тем, что на большей части континента сохранялись старые порядки, несмотря на распространение революционных новшеств, особенно благодаря наполеоновским завоеваниям.
2. РАВЕНСТВО ВОЗМОЖНОСТЕЙ
Проблема социального неравенства получила свое социально-философское обоснование задолго до начала Французской революции. Одним из критиков «старого порядка» был философ-материалист и литератор Мелье. На первое место среди «зол» общественного порядка Мелье ставит «непропорциональное распределение благ между сословиями». Одни, говорит Мелье, как будто рождены, чтобы тиранически господствовать над другими и получать в жизни всякие удовольствия, а другие – чтобы быть ничтожными, жалкими рабами и стонать всю жизнь под бременем труда и нищеты. Эта несправедливость не основывается ни на личных заслугах, ни на заслугах предков. Предки людей, которые столько кричат о своей знатности, на самом деле кровожадные и жестокие тираны, предатели, воры, отцеубийцы. Их наглые захваты, их преступления всегда покрывали и покрывают, заменяя одно слово другим, называя разбой завоеванием и тем самым придавая ему видимость чего-то справедливого. Нечестивые и жестокие грабители, знатные делают вид, что они охраняют свободу и права народов, их религию и законы; на самом деле они – лицемеры и безбожники15.
Все люди равны по природе, утверждает Мелье. Все имеют равное право жить и ходить по земле, пользоваться своей естественной свободой и некоторой частью благ земпых, занимаясь полезным трудом для приобретения всего, что необходимо в жизни. Зависимость между людьми, которая одних чересчур возвышает, а других унижает, одним дает слишком много, а другим ничего,– такая зависимость несправедлива и ненавистна, она явно противоречит естественному праву. Как языческая, так и христианская философия одинаково признают естественное равенство людей. Король, князь, монарх, повелитель, знатный, подданный, вассал, вольноотпущенный, раб – все это звания, созданные тщеславием, несправедливостью и тиранией. Сам Христос повелел смотреть на людей, как на братьев. Не гордиться следовало бы своей знатностью, а стыдиться ее.
От этих общих рассуждепий Мелье переходит к конкретной характеристике общественных отношений в современной ему французской деревне. Крестьяне – подлинные рабы знатных. Нет ничего более жалкого и несчастного, чем французский крестьянин. Он работает на знатных; напрягая все свои силы, он едва зарабатывает на пропитание себе самому. Дворяне не довольствуются тем, что пользуются почетом, что им принадлежат лучшие земли,– они стремятся силой или хитростью отнять у крестьян их достояние. Они заставляют платить себе подати, отбывать барщину и оказывать такие услуги, какие крестьяне вовсе не обязаны им оказывать. Они недовольны, если им не дают всего, что они требуют, если перед ними не ползают на коленях. Самый маленький дворянчик заставляет крестьян трепетать перед собою и старается урвать у них, что только сможет. Бедные люди были бы счастливы, если бы их не терзали эти злые гады; бедные люди будут вечно несчастны, если не отделаются от господ16.
Второе зло, продолжает Мелье, состоит в том, что за счет народа живет множество людей, совершенно для него бесполезных. Мало того, многие из них имеют своим специальным назначением грабить и угнетать народ. Справедливо ли, чтобы народ их содержал? К разряду таких вредных людей, которых, по его мнению, особенно много во Франции, Мелье относит не только тех «каналий», которые из попрошайничества сделали себе ремесло, но и богатых бездельников, которые живут в непрерывной праздности, заботясь лишь о том, как приятней провести жизнь17.
С критикой социальных отношений феодального порядка у Мелье непосредственно связана критика его политической формы – абсолютизма. Все властители, все короли и князья – тираны, таково основное положение Мелье.
В нормальном обществе должен царить, по мнению Мелье, принцип равенства в труде и наслаждении. А для осуществления этого принципа необходимо, чтобы производство и потребление были построены на началах общности. «Люди должны владеть всеми благами и богатствами земли сообща и па равных правах п пользоваться ими также сообща и равпомерно». Все жители одного города или одного прихода, говорит Мелье, должны составлять как бы одну семью. Опи должны любить друг друга как братья и сестры, должны жить вместе, пользоваться одинаковой или подобной пищей, иметь одинаково хорошую одежду. Но, с другой стороны, все обязаны принимать участие в труде, каждый сообразно своей специальности. Работы должны распределяться между членами общины по временам года, в зависимости от потребности в тех или иных продуктах и от удобства их производства18.
Таким образом, идеальное общество представляется Мелье совокупностью общин-приходов. Эти общины, в целях сохранения мира и взаимной помощи, заключают между собой союзы: без взаимной помощи, говорит Мелье, их благосостояние непрочно.
О равенстве политических прав писал известный деятель Французской революции Сен-Жюст. Характеризуя категорию «естественного равенства», автор в полном соответствии с просветительской традицией подчеркивает его несовместимость с гражданским состоянием и провозглашает: «Равенство в политических правах – вот единственное, что разумно». Но оказывается, по Сен-Жюсту, что «естественное равенство» имеет политическое измерение и оно актуально для гражданского состояния, ибо это равное осуществление «естественных прав» или, иначе, равенство в обеспечении суверенных прав каждого члена общества.
Защищая политическое равенство при сохранении социального неравенства вполне, казалось бы, в духе либеральной традиции, Сен-Жюст, однако, с самого начала задумывается об его обеспечении. И спустя считанные месяцы после первого трактата в материалах к новому, оставшемуся незаконченным произведению появляются размышления о политической опасности неравенства, ибо оно «то же, что и сила», т. е. насилие, и способствует,«вырождению общества в тиранию». Напротив, равенство, «ломая политический закон», основанный на насилии, «ставит заслон рабству и узурпации»19. Итак, Равенство – залог Свободы, подобно тому как полагали массовые демократические силы, выступившие против Жиронды. Но это отнюдь не означало, что Сен-Жюст при этом становился сторонником равенства в узком смысле слова, сторонником имущественной уравнительности.
Выделение проблемы равенства из общего контекста социальной мысли Сен-Жюста так же мало плодотворно, как сведение к уравнительности общего смысла социального движения, вызвавшего к жизни якобинскую диктатуру. Стандартная классификация, относящая якобинских лидеров к «эгалитаристам», оправдана лишь в негативном плане, поскольку подчеркивает, что те «не дошли» до социализма. Однако антитеза эгалитаризма и социализма ничего не объясняет в конфликте между жирондистами и якобинцами, ибо и те и другие в той или иной мере сочувствовали эгалитаризму. Важен вопрос о мере, но он должен рассматриваться совсем в иной плоскости, чем принято.
Робеспьер занимал в вопросах социального равенства достаточно умеренную позицию. Если в апреле 1791 года, во время обсуждения закона о равенстве прав наследования он заявлял, что «законы должны иметь своей целью «уничтожение избыточного неравенства», то после своего избрания в революционное правительство Франции – Комитет общественного спасения (27 июля 1793 года), в его речах уже не видно намеков на необходимость решительной борьбы с этим неравенством.
По мнению Робеспьера, государство должно было бороться лишь против крайностей неравенства, регламентируя заработную плату, осуществляя борьбу против спекуляции продуктами первой необходимости, оказывая социальную помощь беднякам и безработным20.
Считая государство верховным сувереном всего национального имущества, а собственность – гражданским, а не естественным установлением, Робеспьер, однако же, считал уничтожение частной собственности абсурдным требованием и решительно противостоял всем сторонникам ее осуществления. В целом его позиция относительно социального вопроса отвечала классовой природе якобинства как идеологии средней буржуазии, которая негативно относилась (в том числе, в силу своего морализма) к избыточности крупной буржуазии, но при этом не желала идти на сближение с народными массами. Именно в этой двойственности и лежит секрет молниеносного падения правительства Робеспьера 27 июля 1794 года (по республиканскому календарю, 9 термидора II года), который потерял на то время свою социальную базу.
Близкой к умеренному эгалитаризму была группа левого якобинизма, которая сосредоточилась вокруг Гаспара Шометта, прокурора Парижской коммуны в 1793-1794 годах. Этот видный политический деятель настаивал на запрещении покупки-продажи национального имущества, отстаивая передачу их земельного фонда в льготную аренду сельской бедноте. Шометт защищал усиленное налогообложение больших состояний, выступал за организацию общественных работ. Однако, как и Марат, он не видел необходимости уничтожения не только дворянской, но и буржуазной, собственности на землю, потому его можно отнести к умеренным эгалитаристов21.
Представители наиболее радикального направления среди революционных масс парижских санкюлотов, достигшего своей кульминации во время событий сентября-октября 1793 года, – так называемые «бешеные», также занимали менее радикальную позицию в вопросах частной собственности чем представители умеренного эгалитаризма.
Идеологи «бешеных» – Жак Ру, Теофиль Леклерк и Жан Варле – никоим образом не претендовали на само право частной собственности, стремясь лишь ограничить его введением постоянного максимума цен на продукты питания и установлением ограничений на крупные состояния.
Однако в области политических требований «бешеные» являются непосредственными предшественниками последующих социалистических теорий. Ортодоксальные руссоисты и их ученики – якобинисты, признавая принципиальную неотчуждаемость народного суверенитета, на практике отстаивали необходимость перехода к прямой демократии лишь для малых государств, считая, что в условиях больших государств, таких как Франция, единственно возможной системой определения «общей воли» является «избирательная аристократия»22.
Идеологи «бешеных», напротив, считали, что депутаты и другие должностные лица являются лишь уполномоченными, а не полновластными представителями, поскольку, пользуясь определением из одного из приказов парижских секций в Национальный конвент, «суверенный народ не должен передавать кому бы то ни было тех своих прав, осуществлять которые он легко может сам»23.
3. ИМУЩЕСТВЕННОЕ РАВЕНСТВО
Хотя вопрос о социальном неравенстве, о богатство и бедности и не занимает центрального места в работах Марата не мог не уделить ему известного внимания в своих рассуждениях о деспотизме. Естественно, что подходит он к этому вопросу прежде всего с точки зрения того влияния, которое оказывает общественное неравенство на возникновение и прочность деспотических порядков.
Деспоты заинтересованы в накоплении богатств, которые они стремятся собрать со всего света, так как эти богатства составляют для них способ развращения народа. Богатство влечет за собой роскошь, а роскошь – враг всех героических добродетелей. Когда богатство определяет цену всего, что заслуживает внимания, оно занимает место прав рождения, талантов и заслуг. За него борются, как за summum bonum. Алчность овладевает всеми сердцами. Когда народ больше всего любит деньги, он готов отдать за них свои прирожденные права и, подчинившись игу своего правителя, ждать, что ему за это заплатят. Государь использует свои богатства, чтобы увеличить число своих креатур. Жадное стремление к богатству ведет к тому, что деньги ценятся выше свободы, что люди ценят на деньги свою честь и готовы совершать из-за них самые гнусные дела. Истинная свобода подменяется ложной свободой накоплять богатства24.
Монархи, стараясь создать для своих народов источники развращения, чтобы затем, развратив, поработить их, всячески содействуют развитию промышленности и торговли. Марат считает, по-видимому, что исходным пунктом в развитии неравенства является неравенство земельных владений. Но в то же время он убежден, что наблюдаемый им в передовых странах его времени чрезмерный рост богатства одних и бедности других является результатом расцвета индустрии и торговли. Индустрия и торговля ведут к тому, что часть народа – люди более сильные и более ловкие – поглощает все богатства страны. Другая часть – многочисленная и несчастная – унижена своей нищетой и своими «презренными» занятиями. Класс независимых граждан исчезает. Не имея никаких фондов, бедняки не в состоянии вести самостоятельно какое-либо доходное предприятие или хотя бы обеспечить себе честный доход. Бедность становится в наших условиях постоянным уделом тех, кто однажды опустился до такого положения. И эти люди вынуждены защищать, не щадя своей крови и своей жизни, владения, покой и власть своих тиранов и их потомства. Где же те люди, спрашивает Марат, которые при виде нищеты, угнетающей бедных, оскорблений, которым они подвергаются, готовы поспешить к ним на помощь?25
Марат признает, что торговля имеет некоторые положительные следствия. Она способствует установлению хороших отношений между народами, смягчает их нравы, уменьшает их самомнение, убивает их глупые предрассудки. Но зато она содействует повсеместному распространению пороков отдельных стран. Настоящий купец становится гражданином мира, его родина – страна, в которой он лучше всего устраивает свои дела. Вместе с любовью к родине гаснет у него и любовь к свободе. Голова купца всегда набита расчетами, мыслями о наживе, о различных способах ограбления его сограждан. Меркантильный дух унижает душу. В силу привычки к расчету купец начинает все расценивать на золото.
Во французском издании «Цепей рабства» Марат дает еще более яркую характеристику последствий роста торговли и спекуляции. Спекуляция ведет к сосредоточению в руках монополий тех богатств, которые должны были бы, расходясь по тысяче каналов, обогащать народ. В политическом отношении шайка спекулянтов и монополистов находится обычно во всех странах в тесном союзе с правительствами, самым ревностным образом их поддерживает. Новые богачи оттесняют от трона старую знать, занимая ее место. В Англии большинство лордов имеет своим родоначальником какого-нибудь выскочку-купца. Во Франции почти все новые дворяне происходят от сборщиков податей и спекулянтов.
До того, как мы захватили золото всех стран мира, говорит Марат, роскошь не достигала больших размеров. В наших домах царили любовь к труду, к порядку, экономия, умеренность. Но после того, как торговля нас обогатила, изобилие изгнало этот дух, эти правила поведения наших отцов. Их место заняли беспорядочность и порок. Развращение нравов нанесло непоправимый урон общественной свободе26.
Марат уделяет много внимания возможным средствам предупреждения этих зол и борьбы с ними. Мудрая государственная власть, говорит он, здесь должна была бы предупреждать опасное накопление богатств. Закон должен препятствовать образованию слишком большого неравенства, устанавливая максимальный размер имущества. Там, где не установлен предел богатства, общество в долгу перед своими членами, не имеющими собственности; богатые должны взять на себя заботу о тех, кто лишен необходимого. Справедливость требует разумного раздела части имущества богатых между бедными. Гражданин, которого общество оставляет в нужде, возвращается в естественное состояние, так как общественный договор теряет смысл для того, у кого нет никакой собственности. Образец такой мудрой власти Марат видит в идеализируемых иМ античных государствах.
В странах, где народ преклоняется перед золотом, бедность унижает душу и ведет человека к рабству. Другое дело, если общественный строй внушает любовь к бедности. Именно такой общественный строй представляется Марату идеалом. Пока богатства государства ограпичены тем, что находится на его территории, пока земля разделена приблизительно поровну между гражданами, каждый имеет одинаковые потребности, одни и те же средства для их удовлетворения. Таким образом, граждане живут в приблизительно равных условиях и почти независимы друг от друга. Это – самая счастливая возможность для сохранения всей той свободы, которую правительства способны дать.