Проблема искусства и жизни в пьесе А.П. Чехова "Чайка"

Введение………………………………………………………2
Глава I. История создания и постановки «Чайки»………….5
Глава II. Проблема искусства и жизни в пьесе «Чайка»…..13
Заключение……………………………………………………41
Список использованной литературы……………………….43

Проблема искусства и жизни в пьесе А.П. Чехова "Чайка"

Впрочем, и здесь Тригорину, как и всегда в жизни, везет: Нина, полностью охваченная своими чувствами, сама приезжает в Москву, ему лишь остается назвать назначить место свидания.
Тригорин, как и Аркадина, настоящий профессионал, за плечами которого многолетний опыт. Так же, как и она, он знаменит и имеет множество поклонников. Сам к своей славе он относится скептически. Он отвечает Нине на ее восторженные слова и вопросы о том, каково быть знаменитым:
«Как? Должно быть, никак. Об этом я никогда не думал (Подумав.) Что-нибудь из двух: или вы преувеличиваете мою известность, или же вообще она никак не ощущается».
И еще:
«Вы вот говорите об известности, о счастье, о какой-то светлой, интересной жизни, а для меня все эти хорошие слова, простите, все равно что мармелад, которого я никогда не ем».
Тригорин много говорит о своем подчиненном положении, о том, что не он управляет творческим процессом, а наоборот. В своем откровенном разговоре с Ниной он сравнивает свое писательство с манией, с тяжкой провинность, от которой нет никакой возможности избавиться:
«Бывают насильственные представления, когда человек день и ночь думает, например, все о луне, и у меня есть своя такая луна. День и ночь одолевает меня одна неотвязная мысль: я должен писать, я должен писать, я должен... Едва кончил повесть, как уже почему-то должен писать другую, потом третью, после третьей четвертую... Пишу непрерывно, как на перекладных, и иначе не могу. Что же тут прекрасного и светлого, я вас спрашиваю? О, что за дикая жизнь! Вот я с вами, я волнуюсь, а между тем каждое мгновение помню, что меня ждет неоконченная повесть. Вижу вот облако, похожее на рояль. Думаю: надо будет упомянуть где-нибудь в рассказе, что плыло облако, похожее на рояль. Пахнет гелиотропом. Скорее мотаю на ус: приторный запах, вдовий цвет, упомянуть при описании летнего вечера. Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове и спешу скорее запереть все эти фразы и слова в свою литературную кладовую: авось пригодится!».
Мы позволили себе столь длинную цитату потому, что в этих словах Тригорина содержится чрезвычайно важный смысл, в них, как считают многие12, нашли отражения представления самого Чехова о писательском ремесле, а также особенности его творческого процесса, отличающегося спонтанностью, неуправляемостью, своей собственной логикой. Известна манера Чехова все, сколько-нибудь достойное внимания, заносить в записную книжку, своеобразную «кладовую», где хранились «запасы» писателя – сырой материал, который затем обрабатывался и использовался в процессе создания произведений. Тригорин, как и Чехов, настоящий охотник за таким материалом. Он живет, ходит, разговаривает с людьми, обедает, удит рыбу, объясняется с женщинами, ставя на кон свою и их судьбу, но при этом его ни на минуту не покидает мысль о том, что случайно оброненное слово, подмеченная деталь, услышанная история могут пригодиться для его рассказа. Отметим показательную деталь. После необыкновенно эмоционального объяснения Аркадиной и Тригорина, предпринявшего слабую попытку выпросить себе свободу, Ирина Николаевна, едва услышав желаемое «Бери меня, увози…», сразу же берет себя в руки и возвращается к своей обычной надменности и напускному безразличию:
«(про себя). Теперь он мой. (Развязно, как ни в чем не бывало.) Впрочем, если хочешь, можешь остаться. Я уеду сама, а ты приедешь потом, через неделю. В самом деле, куда тебе спешить?».
Аркадина проявляет себя здесь как по-настоящему талантливая актриса, она играет в жизни, как на сцене и, в итоге, побеждает. Поразительно поведение Тригорина. Только что отказавшись от своей мечты, лишившись надежды на столь желаемое счастье и любовь, он… достает записную книжку и делает там пометку, даже не относящуюся к предмету разговора!
«Утром услышал хорошее выражение: «Девичий бор…» Пригодится. (Потягивается)…».
Поистине, нужно быть одержимым, чтобы в такой момент вспомнить о таком пустяке. Для Тригорина писательство на самом деле становится настоящей манией. Оно не просто заполняет его жизнь, оно ее отбирает, делает собой:
«…я мечусь из стороны в сторону, как лисица, затравленная псами, вижу, что жизнь и наука все уходят вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как мужик, опоздавший на поезд…».
Судя по всему, он действительно талантлив. Об этом говорят немногочисленные свидетельства, разбросанные в тексте пьесы. Особенно хорошо ему удаются пейзажи (вспомним восхитившее Треплева блестящее «горлышко разбитой бутылки» - маленькая деталь, сразу рисующая перед читателем определенную картину). Тем не менее, быть талантливым пейзажистом для Тригорина явно не достаточно. Он осознает ущербность, ограниченность своего таланта, он хочет сказать больше, гораздо больше, но не может. Его произведения его не удовлетворяют, поскольку он-то как раз, в отличие от Треплева, ясно представляет себе цели и задачи искусства:
«Я никогда не нравился себе. Я не люблю себя, как писателя… Я люблю вот эту воду, деревья, небо, я чувствую природу, она возбуждает во мне страсть, непреодолимое желание писать. Но ведь я не пейзажист только, я ведь ещё гражданин, я люблю родину, народ, я чувствую, что если я писатель, то я обязан говорить о народе, об его страданиях, об его будущем, говорить о науке, о правах человека и прочее и прочее, и я говорю обо всем, тороплюсь, меня со всех сторон подгоняют, сердятся, я мечусь из стороны в сторону, как лисица, затравленная псами, вижу, что жизнь и наука все уходят вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как мужик, опоздавший на поезд, и, в конце концов, чувствую, что я умею писать только пейзаж, а во всем остальном я фальшив, и фальшив до мозга костей».
В жизни Тригорин обречен, помимо своей воли, быть с властной, самодовольной, но знающей, как потешить его (а заодно и свое) самолюбие, Аркадиной. Его союз с Ниной, заключенный, несмотря на трогательный медальон, в столь мало романтической обстановке, шепотом, в спешке, за спиной у Аркадиной ((оглянувшись). Остановитесь в "Славянском базаре"... Дайте мне тотчас же знать... Молчановка, дом Грохольского... Я тороплюсь...»), не выдерживает испытания на прочность. Для Треплева Нина – и муза, и возлюбленная. Он любит ее по-настоящему, и кода она молода, прекрасна, воздушна и отвечает ему взаимностью, и когда видит, что ее сердцем овладевает Тригорин, и даже когда Нина не пускает его на порог, не отвечает на письма, полностью игнорирует. Он с ней до конца, до земного конца своей жизни. Как и творчеством, он одержим Ниной. Для Тригорина же Заречная это, прежде всего «чудные глаза, невыразимо прекрасная, нежная улыбка... эти кроткие черты, выражение ангельской чистоты...» - черты чисто внешние, его привлекает в ней молодая беззаботность, наивность, легкость, красота. Как актриса она его не интересует, ее творческое самовыражение его ни мало не заботит. Примечательно, что он долго и с чувством рассказывает ей о своих муках творчества, о том, как тяжело ему быть писателем, нести этот крест, но ему даже в голову не приходит спросить о ее взаимоотношениях с искусством. Объясняя Аркадиной свои чувства к Нине, он ничего не говорит о ней, ее достоинствах, а лишь о себе, своем состоянии:
«Меня манит к ней! Быть может, это именно то, что мне нужно. <…> Такой любви я не испытал еще». [курсив наш]
Поняв, что Нина уже не та, ее одолели тяготы и заботы повседневной жизни, заботы о ребенке, она стала груба и раздражительна, утратила прежнею легкость, он оставляет ее одну, без помощи и поддержки, и возвращается на «насиженное место», к Аркадиной (с которой, может, никогда до конца не порывал). Нина была для него лишь одной из страниц его жизненной повести, прочитанной и перевернутой и навсегда забытой. Как не помнит он убитой чайки, чучело которой велел сделать, так через несколько лет не вспомнит он лица той, которая пошла за ним, оставив все, жизнь которой он, походя, сломал.
Есть основания подозревать Тригорина в неискренности и некоторой рисовке. Вспомним, как горячо он убеждал Нину в том, что не любит себя, как писателя, что перечитав написанное, никогда не бывает удовлетворен своей работой. Тем не менее, в журнале, который он привез Трепелеву, он прочитал именно свою повесть, а его даже не разрезал.
Тригорин говорит, что лучше всего ему удаются пейзажи, но обратим внимание на пример его характерного описания: он делает это с помощью «неживой» детали – горлышка разбитой бутылки! Это уже больше похоже на натюрморт (от фр. nature morte – «мертвая природа»), чем на пейзаж. Так же мертв, в какой-то степени, Тригорин изнутри. По крайней мере, глух к чужим страданиям. Чего стоит одна его фраза о «бестактности» поведения Треплева. «Бестактность» заключается в том, что тот пытался покончить с собой.
В искусстве Тригорин, несмотря на то, что осознает недостаточность, неполноту того, что он делает, продолжает писать, отчасти из-за внутренней потребности, отчасти, возможно, оттого, что это нравится читателю, от него ждут новых произведений. Так и в жизни он хочет нравиться людям. Приехав во второй раз в имение Сорина, он явно заискивает перед Треплевым, желая потешить его самолюбие:
«Вам шлют поклон ваши почитатели... В Петербурге и в Москве вообще заинтересованы вами, и меня все спрашивают про вас. Спрашивают: какой он, сколько лет, брюнет или блондин. Думают все почему-то, что вы уже немолоды. И никто не знает вашей настоящей фамилии, так как вы печатаетесь под псевдонимом. Вы таинственны, как Железная Маска».
Но тут же, как только в комнате не оказывается Треплева, высказывает свое истинное мнение, равнодушно, никак не смягчая слов:
«Ему не везет. Все никак не может попасть в свой настоящий тон. Что-то странное, неопределенное, порой даже похожее на бред. Ни одного живого лица».
Тригорин и в жизни, и в искусстве константен, от начала и до конца равен самому себе. Как найденные один раз и разработанные приемы он будет использовать, пока пишет, так и в жизни он останется бесхарактерным, пассивным человеком, не имеющим достаточно сил, чтобы отказаться от комфорта и удобства сытой спокойной жизни, сделать решительный шаг, взять на себя ответственность. Не таков Треплев: в начале он крайне категоричен, резок, нетерпим, у него нет сомнений в правильности своих суждений и пути, по которому он идет. Уверен он и в своем незаурядном таланте. В конце, став спокойнее и терпимее (это выражается в его отношениях с матерью и Тригориным («Благодарю вас. Вы очень любезны»), он утрачивает и уверенность в том, что шел в правильном направлении.
Таким образом, и у Треплева, и у Тригорина жизненная судьба и судьба творческая переплетены неразрывно, развитие их взаимозависимо.
Обратимся теперь к двум главным героиням «Чайки» - Аркадиной и Заречной. Судьба удивительным образом связала двух этих женщин. Обе актрисы, что уже само по себе неминуемо порождает соперничество. Им приходится делить любовь Тригорина. Да и отношение Треплева к Нине у иной матери могло бы вызвать ревность. Однако никакой неприязни, никакого открытого соревнования и споров между ними мы не видим. Если ненависть Треплева к Тригорину ни чем не прикрыта (по крайней мере, в начале пьесы), и тому даже приходится покинуть дом Сорина из-за поведения Константина («Нет, теперь не останется. Сын ведет себя крайне бестактно. То стрелялся, а теперь, говорят, собирается меня на дуэль вызвать»), то отношение женщин друг к другу можно назвать, скорее, доброжелательным. В начале Нина восхищена Аркадиной, она для молодой восторженной девушки – кумир, образец для подражания, ее жизнь – воплощение мечты:
«Н и н а (садится рядом с Аркадиной и обнимает ее). Я счастлива! Я теперь
принадлежу вам».
Для наивной неопытной Нины талант соразмерен славе, поэтому ее так восхищают знаменитый писатель Тригорин и известная артистка Аркадина. Люди делятся у нее на обыкновенных, скучных, пошлых, незнаменитых (их большинство) и небольшое количество избранных, которых судьба одарила талантом, поклонением публики, жизнь их наполнена значительными и захватывающими событиями. Все у них должно быть необычно, их нельзя сравнивать с остальными:
«Как странно видеть, что известная артистка плачет, да еще по такому пустому поводу! И не странно ли, знаменитый писатель, любимец публики, о нем пишут во всех газетах, портреты его продаются, его переводят на иностранные языки, а он целый день ловит рыбу и радуется, что поймал двух
головлей».
Принадлежность Аркадиной к миру высокого искусства делают ее особу в каком-то смысле священной для Нины. Когда Шамраев по вполне прозаическим причинам отказывается дать лошадей Аркадиной, Нина восклицает:
«Отказать Ирине Николаевне, знаменитой артистке! Разве всякое желание ее, даже каприз, не важнее вашего хозяйства? Просто невероятно!».
Даже в последнем разговоре с Треплевым, зная, что любимый ею Тригорин вернулся к сопернице, Нина не произносит в ее адрес ни одного обидного слова, не выказывает никакой неприязни. Она как будто даже боится потревожить ее покой своим появлением, вызвать недовольство («Заприте двери, а то войдут»).
Аркадина, в свою очередь, также довольно благосклонно относится к Заречной. По большому счету, она даже не считает ее ни в чем соперницей. Она настолько уверена в силе своего таланта, своей неотразимости, что даже не допускает мысли о том, что кто-то может ее превзойти, тем более не имеющая никакого опыта Нина. Поэтому она может позволить себе наговорить девушке комплиментов, милостиво взять ее под свое покровительство, чтобы заблистало еще одно ее достоинство – доброжелательность:
«Браво, браво! Мы любовались. С такою наружностью, с таким чудным голосом нельзя, грешно сидеть в деревне. У вас должен быть талант. Слышите? Вы обязаны поступить на сцену!».
Аркадина, судя по всему, действительно благоволит Нине: не хочет ее отпускать, приглашает в гости. Думается, не последняя причина этого – искреннее восхищение Заречной, которая не устает его выражать: Аркадина падка на лесть и похвалы. Кроме того, она полагает, что присутствие молодой неискушенной девушки лишь оттеняет ее достоинства. Любовь Треплева к Заречной и знаки внимание, которые он ей оказывает, нисколько не задевают Аркадину – ей вообще мало дела до сына и его сердечных переживаний. К тому же Константин любит и мать, ревностно, болезненно.
По сути, не способна Нина отнять у нее и Тригорина. Аркадина знает любовника лучше него самого и понимает, что это лишь кратковременное увлечение, которое пройдет, а она, Аркадина, останется. Даже во время объяснения с Тригориным самое нелюбезное выражение, которое позволяет себе Аркадина в адрес Нины – «провинциальная девчонка» (впрочем, с таким определением трудно поспорить).
Примечательно, что об искусстве женщины не спорят, они о нем вообще не разговаривают, хотя в других ситуациях и высказываются на эту тему. Каждая идет своей дорогой, и дороги эти совершенно различны. Таким образом, им нечего делить, соперничество оказывается мнимым.
Путь Аркадиной – это путь успеха. Если Тригорин хочет сказать что-то более важное и значительное, чем то, что он способен сказать, Треплев жаждет найти адекватную форму для своих идей, то Аркадина ищет лишь признания и почитания. Для нее успех – истинный бог. Ее сын и любовник приносят себя на алтарь искусства без остатка. Аркадина, кажется, тоже всю себя отдает театру. Однако для нее игра на сцене – это лишь средство, настоящая цель – ловить восхищенные взгляды, срывать овации, слышать комплименты. И если бы она могла добиваться этого каким-либо другим способом, вряд ли ее это сильно расстроило бы.
Аркадина говорит о Тригорине, что ему везде и во всем везет. Это действительно так, и в этом они схожи. Аркадину любят все: Треплев, который с детства страдает от ее безразличия и отсутствия заботы, несмотря ни на что любит и восхищается ею. Он, который по праву может считать ее жестокой и бессердечной, говорит о ее доброте и отзывчивости:
«У тебя золотые руки. Помню, очень давно, когда ты еще служила на казенной сцене, - я тогда был маленьким, - у нас во дворе была драка, сильно побили жилицу-прачку. Помнишь? Ее подняли без чувств... ты все ходила к ней, носила лекарства, мыла в корыте ее детей. Неужели не помнишь?».

Кажется, что Константину доставляет удовольствие находить в матери достоинства: «Мама, перемени мне повязку. Ты это хорошо делаешь», - говорит он, целуя ее руки. Последние его мысли и хлопоты в этой жизни – о матери:
«Нехорошо, если кто-нибудь встретит ее [Нину] в саду и потом скажет маме. Это может огорчить маму...».
Сорин, хотя и понимает, насколько сестра неправа по отношению к племяннику, лишь осторожно советует дать ему «немного денег» и, получив решительный отказ и сцену со слезами в придачу, говорит: «Прости, милая, не сердись. Я тебе верю... Ты великодушная, благородная женщина», «Ты добрая, милая... Я тебя уважаю...».
Все остальные – Полина Андреевна, Шамраев, Дорн, Маша – стараются услужить Аркадиной, они рады ее присутствию в доме.
Аркадина успешна во всем: в любви, на сцене, в своих отношениях с людьми. Думается, главная причина такого поразительного ее жизненного успеха – в ее характере. Она как бы «запрограммирована» на счастье. Практически ничто не может смутить ее спокойствия и самодовольства. Порой она чувствует какую-то вину перед сыном, но это неприятное чувство всегда быстро проходит. Иногда ей приходится слышать мягкие упреки брата, но она знает, как с помощью слез повернуть ситуацию и выставить себя чуть ли не жертвой. Случается, что любовник проявляет строптивость и пытается уйти от нее, но и здесь опытная актриса и неплохой психолог Аркадина может добиться своего. Когда она испытывает недостаток в выражениях восхищения, она может похвалить себя сама:
«…я корректна, как англичанин. Я, милая, держу себя в струне, как говорится, и всегда одета и причесана comme il faut. Чтобы я позволила себе
выйти из дому, хотя бы вот в сад, в блузе или непричесанной? Никогда. Оттого я и сохранилась, что никогда не была фефелой, не распускала себя, как некоторые... (Подбоченясь, прохаживается по площадке.) Вот вам - как цыпочка. Хоть пятнадцатилетнюю девочку играть».
Все это Аркадина высказывает Маше, совершенно не задумываясь, насколько той может быть неприятно это «как некоторые».
Характерно, что Аркадина, всю жизнь посвятившая театру, удивительно мало высказывается об искусстве. Мы знаем лишь (и то с ее слов), что в бесталанных пьесах она «никогда не играла». И о пьесе сына она отзывается как о чем-то декадентском, имея, скорее всего в виду, что это нечто непонятное, новомодное. Тригорина как писателя она превозносит до небес:
«Ты такой талантливый, умный, лучший из всех теперешних писателей, ты единственная надежда России... У тебя столько искренности, простоты, свежести, здорового юмора... Ты можешь одним штрихом передать главное, что характерно для лица или пейзажа, люди у тебя, как живые. О, тебя нельзя читать без восторга!».
Однако делает это она лишь тогда, когда возникает угроза потерять его, и она пускает в ход самое действенное оружие – лесть. Вряд ли ее действительно так интересует литература. Зато «этот лоб», «глаза», «эти прекрасные шелковистые волосы», а вместе с тем возраст («до сорока ему еще далеко»), известность, положение в обществе, покладистый безвольный характер – все это привлекает ее в Тригорине.
К творчеству сына она еще более равнодушна: его первый спектакль, на который возлагалось столько надежд, ей не хватает терпения досмотреть до конца и она не удерживается от того, чтобы отпустить несколько саркастический едких замечаний. Даже когда его начинают печатать в журналах, она не удосуживается прочесть, что он пишет – к успеху сына, равно как и его неуспеху, она равнодушна.
Что ее по-настоящему интересует, так это внешняя, материальная сторона искусства. Вернее, даже не искусства, а театрального антуража: туалеты, цветы, аплодисменты, поклонники, приемы… Для нее это непременная и, пожалуй, главная составляющая театральной жизни. Когда она объясняет Сорину, почему не может дать денег сыну, она говорит:
«Да, у меня есть деньги, но ведь я артистка; одни туалеты разорили совсем».