Стереотипы восприятия России и русских на Западе

Содержание
Введение
1. Теоретические основы изучения стереотипов
1.1. Понятие стереотипов, этноцентризма и ксенофобии
1.2. Преодоление стереотипов, этноцентризма и ксенофобии
1.3. Культура и её влияние на формирование стереотипов
2. Особенности восприятия России и русских на Западе в XIX в.
2.1. Источники восприятия России и русских
2.2. Влияние национальных авторитетов на восприятие России и русских
3. Современное восприятие России и русских на Западе
3.1. Виртуализация стереотипов
3.2. Стереотипы восприятия русских (на примере Германии)
Заключение
Список литературы…………………………………………………………………45

Стереотипы восприятия России и русских на Западе

Дальним и контрастным фоном для рассматриваемых им обеих реальностей — американской демократии и французской монархии — служила Российская империя. Она редко называется в популярном труде Токвиля по имени, но сравнение с ней пунктиром проходит по всем её страницам. П.А. Чаадаев по этому поводу писал своему приятелю А.С. Пушкину в 1836 г.: «У Токвиля есть глубокая мысль, которую он украл у меня, а именно, что точка отправления народов определяет их судьбы. У нас этого не хотят понять: а между тем в этом вся наша история» [33, с.388]. Мысль, которую Чаадаев счел своей, у Токвиля звучала так: «Можно сказать, что человек становится самим собой уже с пеленок. Нечто аналогичное происходит и с нациями. …Обстоятельства, в которых рождаются нации и которые служат их становлению, оказывают воздействие на все их будущее развитие» [28, с.43].
Судьба русской цивилизации, по мнению А. Токвиля, была предопределена её отправной точкой, которая и послужила в дальнейшем основой абсолютизма. Само сравнение русского народа с далекими дикарями шло ещё от просветительской традиции. Были даже и такие мнения, что черный прадед Пушкина был извлечен из сераля, чтобы дать русскому народу образец Просвещения. Ещё Монтескье в отношении нашей страны писал, что «над дикарями властвуют почти исключительно природа и климат», когда делал выводы о том, что крупные территории являются физическими причинами рабства [23, кн.19, гл.4]. Таким образом, ещё в эпоху Просвещения начинается формирование таких стереотипов, как «пространство» и «холод» в восприятии русской цивилизации французским обществом.
Война 1812 г., как ни странно, не оказала мощного влияния на изменение тональности в восприятии русской цивилизации. Так, популярный в те годы в Европе А.Б. Стендаль (1783-1842), побывавший в «далекой» России в некоторых своих произведениях воспроизвёл этот «русский эпизод» своей биографии, производивший на публику сильное, захватывающее впечатление. Однако специалисты при этом указывают на некоторые неточные или вымышленные детали при описании русской цивилизации. На писателя оказали большое влияние московский пожар, пережитый им вместе с французской армией, трагическое отступление по занесенной снегом и скованной морозом стране.
До конца своих дней он сохранил воспоминание об этом далеком крае, казавшимся ему варварским, и всё же заинтересовавшим его своей оригинальностью и самобытностью [14, с.358-359]. В частности, особенностью восприятия русской цивилизации среди западного общества того времени является укоренение начавших формироваться ещё просветителями двух ведущих образов России (помимо уже существовавших и укоренившихся в сознании), которыми они оперировали, – это пространство и холод. О «бескрайности» с этого времени говорили почти все, кто писали о России, особенно это проявилось в книге А. де Кюстина. Автор неоднократно говорит о холоде и снегах, диких, пустынных местах, мрачных и безотрадных пейзажах, убогой и унылой природе [19, с.56, 57, 74, 79, 99]. «Тень смерти нависла над этой частью земного шара» [19, с.74].
К ним нередко добавлялись и такие концепты, как «загадочность», «непостижимость». Ещё до начала пожаров Москва привлекла внимание Стендаля своим необычайным видом, причудливым соединением восточного своеобразия с налетом европейской культуры. Отголоски этих воспоминаний оказали внимание на западную публику через его опубликованную биографию, «Пармскую обитель» и другие произведения Стендаля, имевшего тогда имидж трезвого, объективного наблюдателя.
О загадочности, оригинальности и непостижимости русской цивилизации много говорится и в книге А. Кюстина, которая вышла во Франции в 1843 г. и через десять лет имела более чем 200-тысячный тираж. Он приводит в ней много легенд, связанных с убийством Павла I и Михайловским замком, глубокими каналами и мостами Санкт-Петербурга, московскими призраками [19, с.76, 77, 91, 234]. «Бродя по Кремлю, вы начинаете верить в сверхъестественное» [19, с.234].
Более конкретным было влияние на западное общество взглядов З. Бальзака (1799-1850). Сформировавшись как личность в эпоху реставрации, он изображал тогдашний российский строй с сочувствием и некоторым примирением. Реноме Бальзака как мыслителя-проповедника, не позволяющего себе что-либо умалчивать или приукрашивать, оказали влияние на формирование восприятия русской цивилизации демократической частью западного общественного мнения в те годы.
Приезды в Москву поставили Бальзака в непосредственное соприкосновение с николаевской эпохой, и его привлек образ самого Николая I. Для писателя, как и впоследствии французского общества, именно эта фигура олицетворяла характер русской цивилизации, абсолютизм и бесправие [14, с.379]. «Пустые развлечения – единственные, дозволенные в России», - со знанием дела судил о тогдашнем русском обществе французский путешественник Кюстин [32, с.25]. Он много рассказывал в Париже, как Николай I самолично следил за знаменитой тогда постановкой балета «Бунт в серале», где зрителей покоряли сцены купания одалисок и военные перестроения кордебалета, расписанные самим императором. Россия при этом представала перед французами в виде огромной и молчаливой аудитории. Вообще концепт «немоты» характерен для описания Кюстином русского общество того времени [19].
В отличие от Николая I фигура Петра I несла в себе позитивное восприятие и ассоциировалась с вхождением России в европейский мир, сближением с Западом. Именно те качества, за которые упрекали русских царей, особенно ценились в Петре I – решительность, жестокость, сила. Хотя эта фигура, как и в целом восприятие русской цивилизации было далеко не однозначным и во многом противоречивым. Оценки Петра I имели разную полярность. Ещё Ш. Монтескье попытки Петра I европеизировать Россию считал порождением тирании [23, кн.19, гл.14]. «Легкость и быстрота, с которыми этот народ приобщился к цивилизации, неопровержимо доказали, что его государь был о нем слишком дурного мнения и что его народы вовсе не были скотами, как он отзывался о них» [23, кн.19, гл.14]. Монтескье быстроту петровских реформ относил не в заслугу царя, а выводил из особенностей климата и считал, что существовавшие ранее нравы ему не соответствовали.
Стереотип «подражательности» относительно русской цивилизации особенно отчётливо виден у Руссо: «Петр обладал талантами подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он еще не созрел для уставов гражданского общества» [25, кн.2, гл.8]. По мнению Руссо, Петр I хотел скопировать именно нравы и сначала создать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы создавать русских.
О таком же «переносе» в духе подражательности в отношении Петра I говорит и А. де Кюстин. Маркиз обвиняет русского царя в том, что тот армейские законы перенес на гражданское население, превратив его в «полк немых» [19, с.74]. Кюстин отвергал и самобытность русской культуры, уверяя, что Пушкин лишь подражал западным образцам [19, с.91]. Даже в движениях людей маркиз увидел подражательность, хотя и другого рода: «каждый жест выражал волю, но не данного человека, а того, по чьему поручению он шел» [19, с.73-74].
Также и записки полковника Моро де Бразье, получившего от Петра I чин бригадира, написанные в 1713 г., но опубликованные в конце 1830-х гг. и имевшие тогда особое значение, написаны в тонах резкой неприязни как к командному составу русской армии, так и к самому Петру I [9]. Негодование его основывалось именно на том, что царь принадлежал к русской партии, тогда как мнение русской общественности 1830-х гг. явно с ним расходилось.
Однако, несмотря на некоторые антирусские настроения, европейцы, особенно французы всё же считали русские войска – примером доблести и храбрости [9] (несколько ранее Монтескьё называл это «героизмом рабства» [23, кн.17, гл.6]. Подтверждение этому можно найти и у П. Чаадаева, который выносит вердикт подобному восприятию: «иностранцы ставят нам в достоинство своего рода бесшабашную отвагу, встречаемую особенно в низших слоях; но, имея возможность наблюдать лишь отдельные проявления национального характера, они не в состоянии судить о целом» [34, с.126]. Вообще «Философические письма» П. Чаадаева вызвали живой интерес к теме русской цивилизации в Европе, сравнимый разве что с тем интересом, который ранее инициировала переписка Екатерины II с просветителями.
Дефицитарность восприятия России и русских проявилась в том, что многие авторы делали свои выводы на примерах Петербурга и Москвы. Как указывал ещё Монтескье, для «государя очень большого государства важен выбор места столицы. Кто поместит её на севере, легко сохранит за собою и юг» [23, с.17, гл.8]. Вышедшие в 1830 г. записки графа Людовика-Филиппа де Сегюра (1753-1830) отражают восприятие России, связанное с русской столицей: «Под серым небом, несмотря на стужу… повсюду можно было видеть следы силы и власти и памятники гения Петра Великого. Счастливо и отважно победив природу, преобразил он эти холодные страны в богатые области и над этими вечными людьми распространил лучи просвещения» [10, с.11]. Он, как и многие другие, говорит об «обширности» и «контрастах» столь покоривших его.
С одной стороны, он увидел модные наряды и великолепные зрелища, подобные избранному обществу Парижа, а с другой – овчинные тулупы, длинные бороды, топоры, крики: «это уже не древние независимые скифы, а московитяне, потерявшие свою гордость под гнетом татар и русских бояр, которые, однако, не истребили их прежнюю мощь и врожденную отвагу» [10, с.30]. Таким образом, идея народного представительства, так оберегаемая европейцами последние три века, а после революции 1830 г. особенно, входила в противоречие с тем, что они слышали и видели в крепостнической России.
Большое количество читателей и поклонников имело творчество Ксавье де-Мэстра (1764-1852). Его интерес к русской культуре привёл к тому, что в начале XIX в. он стал часто бывал у брата-дипломата в России, освоился там, принял русское подданство, женился на русской фрейлине и даже воевал в Отечественной войне против собственного народа. Он хорошо познакомился с русской жизнью и пытался донести особенности русской цивилизации до Запада, опубликовав во Франции свои произведения, посвященные России – «Кавказские пленники» и «Юная сибирячка».
Русские офицеры, действующие на Кавказе, однако показаны у него как жестокие, беспринципные люди, убивающие женщину и ребенка. Произведение вызвало интерес как у западной публики, так и у литературных критиков занимательностью сюжета, экзотичностью (бывшей тогда в Европе в моде) описываемых мест и обычаев. Русская действительность в сознании Запада во многом олицетворялась со ссылкой, и Ксавье де-Мэстру удалось это продемонстрировать: он воссоздал мрачное путешествие по бескрайним русским просторам молодой девушки, которая из далекой Сибири добирается пешком в Петербург, чтобы добиться возвращения своих родителей из ссылки [14, с.463, 466, 467]. В те же годы в Париже популярной была книга и госпожи Коттен «Сибирские ссыльные», что говорит об определенном интересе к русской цивилизации и о формируемом восприятии России в целом.
В мемуарах и литературных произведениях о России, как и газетных публикациях было немало домыслов и небылиц, но в целом они характеризовали Россию и русскую цивилизацию и сложную политическую ситуацию в николаевской России с позиций своего времени и сложившейся общеевропейской культуры. В начале XIX в. пресса на Западе только нарождалась, но уже начинала оказывать определенное влияние на умы читающей публики. Парламентский и газетный мир Европы репродуцировал своё восприятие России и русских на тогдашнее общество. Чаще всего источниками для них были собственные субъективные наблюдения, которые в свою очередь ложились в основу восприятия русской цивилизации западным обществом.
На Западе в те годы интерес к России был вызван политическими событиями 1830 г., а также ожиданием той помощи, которую Россия могла оказать в связи с подавлением европейских революций.
Многие европейские авторы 1830-1840-х гг., идеи которых легли в основу стереотипов восприятия России и русской цивилизации, подчеркивали мистическую власть российского пространства, формируя так называемую идеологию русского пространства. Многие символы в восприятии русской цивилизации на Западе рассматриваемого периода не только архаичны, но и редуцируют тогдашнее европейское общество вообще к наиболее примитивным, домодерным состояниям и формам.
Итак, в результате проведенного исследования обнаружено, что имеются серьезные расхождения поверхностных (официально демонстрируемых) и глубинных (спонтанно проявляющихся) пристрастий и особенностей восприятия России и русских на Западе. Сконструированный европейцами образ России был глубоко противоречивым. С одной стороны, русская цивилизация представлялась как оплот рабства и деспотизма, а с другой стороны, европейцам мерещилось её великое будущее и обязательное единство с Европой.
Поскольку революция Петра произошла раньше революций Вашингтона и Марата, постольку Россия — страна передовая, а не отсталая, полагал Токвиль [28, с.212]. В данном случае для характеристики этого противоречивого восприятия подходит знаменитая фраза Виктора Гюго: «Во Франции всякий, кто преследовался, имел не больше врагов, чем его преследователи».
В целом можно отметить дефицитарность символического восприятия России и русских на Западе в XIX в., проявившуюся в создании образов «лагеря», «казармы», «тюрьмы» «клетки», связанных только с политическими ассоциациями. Так, например, символом тирании, у Кюстина явился Кремль, навеянный эпохой ещё Ивана Грозного [19, с.235].
Особенности восприятия России и русских включают в себя такие стереотипы как, деспотизм, сила, подражательность/отторжение, непредсказуемость, загадочность, пространство, холод, При этом подражательность уходит на второй план и начинается формирование стереотипа «отторжение» (от Европы) в связи с проводимой политикой Николая I, что означало крах этого подражательства, неудачную попытку европеизировать и просветить Россию. Об этом начал писать ещё Дидро: «Русские привезли на свою родину лишь безумства» [8, с.393].
Таким образом, в сознании западного общества был сформирован образ России как деспотической, авторитарной страны, где нет и не может быть законности и гражданской культуры, где отсутствует свобода, нарушаются элементарные права человека.
Если русских интеллектуалов тех лет (Пушкина, Чаадаева, А. Тургенева) горячила глобально–политическая роль, которую Токвиль приписал России, то на Западе она вызвала, скорее, недоумение. В сформированное восприятие европейцев очень легко легла схема Токвиля - его схематическое противопоставление Америки, страны свободы, и России, страны деспотизма. Для западного читателя было предельно ясно – американская цивилизация основана на свободе, а русская - на рабстве.
Итак, при анализе формирования стереотипов и интерпретаций восприятия России и русских на Западе в XIX в. необходимо помнить, что ситуация и даваемые популярными и модными литераторами оценки накладывали на него сильный отпечаток. Такими, обострившими восприятие русских и России, ситуациями стали: Отечественная война 1812 г., восстание декабристов и приход к власти Николая I, революция во Франции 1830 г. В первой половине XIX в. на Западе ещё сильно было влияние идей просветителей: Монтескье, Дидро, Руссо, Вольтера о России. Среди авторов, сыгравших особую роль в формировании восприятия русской цивилизации, можно выделить как самих русских интеллектуалов (лидеров мнений) - Пушкина, Чаадаева, Тургенева и др., так и авторитетных европейских писателей – Токвиля, Стендаля, Бальзака, Кюстина, Моро де Бразье и др.
3. СОВРЕМЕННОЕ ВОСПРИЯТИЕ РОССИИ И РУССКИХ НА ЗАПАДЕ
3.1. Виртуализация стереотипов
Тема восприятия современной России и происходящих в ней перемен с недавнего времени стала весьма актуальна, прежде всего, в силу возросшего внимания учёных к изучению сложного комплекса проблем, укладывающихся в глобальную тему межкультурного взаимодействия [6, 7, 16]. Если сравнительно недавно исследователи предпочитали изучать преимущественно восприятие государственных институтов, власти и её механизмов, уделяя внимание лишь формальным аспектам рассматриваемой темы, то сегодня всё более внимания уделяется проблемам эмоционального восприятия, анализу механизмов формирования общественного мнения.
Как уже указывалось, если ранее о России, русских и русском национальном характере читающая публика привыкала судить по литературе, то сейчас её роль вытесняют СМИ. Информационная революция превратила СМИ в виртуальную четвертую ветвь политической власти, которая по силе, оперативности и проникновению своего влияния намного превосходит все три традиционные ветви власти вместе взятые. Это отчетливо видно на образе России в представлении Запада и стереотипах в восприятии русских. Современный диалог культур стал носить заданное СМИ направление.
Сегодня всё чаще западные СМИ представляют образ России как авторитарной страны, где нет и не может быть демократической политической культуры, где отсутствует свобода слова, нарушаются права человека, нет гражданского общества [4, c.13].
На Западе неоднократно слышатся заявления о неслыханной дифференциации между богатыми и бедными, формируются стереотипы об алчности и разнузданности российских олигархов. Английская газета «Sky News» недавно заявила, что по мере того, как российская экономика укрепляется, богатые только богатеют, а бедные становятся ещё беднее [11].
З. Бжезинский в своем интервью в немецкой газете «Handelsblatt» подчеркивает сходство России с итальянским фашизмом Муссолини 1930-х гг.: авторитарное государство, националистическая риторика, исторические мифы о великом прошлом. Ему вторит и другой западный политолог Л.Арон – директор российских исследований в Институте американского предпринимательства: «Сегодня власть в России основывается не только на военной силе, но и на нефти… Никогда прежде в российской истории такая немногочисленная группа людей не осуществляла такой жесткий контроль за национальным богатством страны» [4, c.13].
При этом многие отмечают, что чем сильнее становится Россия, тем негативнее её образ на Западе. И вообще образ современной российской политической культуры проигрывает даже образам советской политической культуры.
Как уже указывалось, вообще образ страны/государства (как осознаваемые представления, так и бессознательные образы) включает в себя отношение к действующей в ней власти как к собирательному понятию, а также к ее отдельным институтам и представителям (высшим и местным). Однако на самом деле существовал не один образ, а множество образов: идеально-мифологический, ожидаемый, реально-моделируемый и др.
Формируемые с помощью СМИ на Западе стереотипы неизбежно отражаются и в структуре общественного сознания, в тех образах российской власти и российского государства, которые формирует для себя человек. Они включают в себя специфику используемых в западном социуме политических дискурсов; своеобразие представлений о власти и её функциях; представления о допустимых (и недопустимых) видах властвования; имидж власти (включая представление о мере её сакральности или иной трансцендентности), надежнее всего обеспечивающий покорность подчиненных; характерные черты символического оформления власти, принятые формы её самопредъявления и вообще различные культурные топосы, фигурирующие в политической практике. Всё это может исследоваться в различных ракурсах и масштабах, в том числе с целью характеристики образа России либо в глазах отдельных индивидов (например, выдающихся мыслителей или же рядовых подданных), либо в групповом сознании (например, сознании граждан целой страны), либо в массовом сознании.