Эпикурейское учение об удовольствии

Содержание
Введение
Учение Эпикура об удовольствии
Критика гедонистического учения Эпикура
Заключение
Список литературы

Эпикурейское учение об удовольствии

На самом деле, корень «удовольствия» лежит в области «чрева», и его потребности суть единственно-необходимые, почему и удовлетворение их необходимо. Все остальные удовольствия могут быть в случае надобности отвергаемы нами при измерении сопряженных с ними страданий и лишений; умение довольствоваться необходимым является великим благом - не для того, чтобы всегда пользоваться малым, а для того, чтобы довольствоваться им, когда не имеешь многого. Кто не довольствуется малым, тому ничто не будет достаточным. Всего приятнее наслаждаются обилием те, кто всего менее в нем нуждаются; кто всего менее боится будущего, тот всего приятнее его встречает. Отсюда - необходимость приучать себя к самому скромному и умеренному образу жизни, равно полезному для здоровья и для душевного спокойствия. Чем меньшим мы довольствуемся, тем меньше мы за­висим от судьбы, тем бесстрашнее глядим в будущее, зная, что необходимое достать легко, и суетное или излишнее достается всего труднее. «Поэтому, когда мы признаем удовольствие конечною целью, мы разумеем не удовольствия развратников, заключающиеся в наслаждении, как это полагают некоторые незнающие, несогласные с нами или дурно усвоившие наше учение. Мы разумеем под удовольствием то, чтобы не болеть телом и не смущаться душою; ибо не попойки, не непрерывные кутежи, не любовные наслаждения пли пышный стол рождают приятную жизнь, а трезвое рассуждение, исследующее основание всякого стремления или отвращения и изгоняющее те мнения, которые порождают наибольшее смятение души. Начало всего этого и величайшее благо есть мудрость, источник всех прочих добродетелей, которая учит нас, что нельзя жить приятно, не живя разумно, и хорошо и праведно, и наоборот, нельзя жить разумно, и прекрасно, и справедливо, не живя приятно. Ибо добродетели срослись воедино с приятною жизнью, и эта последняя неотделима от них».
Эпикур не хочет быть отвлеченным моралистом. Он признает, что добродетели избираются не ради них самих, а ради удовольствия, с которым они нераздельны: «я призываю к непрерывным удовольствиям, а не к пустым и тщетным добродетелям, лишенным твердой надежды на плоды»; «я плюю на прекрасное и на тех, кто суетно им восхищается, если оно не доставляет никакого удовольствия». И, тем не менее, Эпикур является самым красноречивым моралистом, убежденным в том, что все отделимо от удовольствия, кроме добродетели.
Эпикур придавал огромное значение дружбе. «Из всех вещей, которыми мудрость снабжает нас для достижения длительного счастья, нет ничего более важного, чем дружба». Для этики, основанной на эгоистических чувствах, подобное утверждение может показаться странным, но то огромное значение, которое эпикурейцы придавали дружбе, базируется на эгоистических расчетах. Без дружбы человек не сможет прожить безопасной и спокойной жизни, а, кроме того, дружба доставляет удовольствие. Дружба, таким образом, основывается на любви к себе, на идее о тех преимуществах, которые получает человек, имеющий друзей.5 «Тот, кто хочет жить спокойно, не боясь других людей, должен обзавестись друзьями; а с теми же людьми, с которыми нельзя подружиться, он должен обращаться так, чтобы, по крайней мере, не превратить их во врагов; а если это не в его власти, он должен, насколько это возможно, избегать общения с ними и держать их на расстоянии, ибо это в его же интересах». «Самые счастливые люди – это те, которые достигли такого состояния, что им нечего бояться окружающих людей. Такие люди живут друг с другом в согласии, имея самые твердые основания доверять друг другу в полной мере, наслаждаясь преимуществами дружбы и оплакивая преждевременную смерть своих друзей, если таковая случится».
Однако эгоизм слегка скрашивается в доктрине эпикурейцев, гласящей, что в дружбе возникает привязанность к другому человеку, и мудрый человек любит своего друга не меньше, чем себя.
Человеку не следует хвататься за первое же подвернувшееся удовольствие, а поэтому он должен обладать искусством трезвой оценки и рассудительностью. Мы должны соблюдать симметрию, которая заключается в правильном расчете соотношения удовольствия и страдания в нашей жизни, в способности принимать во внимание и уравновешивать настоящие или будущие радости и несчастья. В этом и заключается сущность благоразумия, или наивысшей добродетели. Если человек хочет прожить поистине счастливую, приятную и спокойную жизнь, он должен обладать этой добродетелью, то есть быть благоразумным.
Критика гедонистического учения Эпикура
Эпикур привлекал к себе множество симпатий; целыми городами нельзя счесть друзей Эпикура, говорил Диоген Лаэртский. Врагов у Эпикура было немного: проповедники мирного, покорного довольства, дружбы, тишины и спокойствия, принципиально чуждавшиеся публичной деятельности, эпикурейцы и не могли вызвать против себя общественной вражды, несмотря на свое вольнодумство, которое так хорошо умело уживаться с мертвыми и «живыми идолами» народной веры. Однако и у этой мирной школы нашлись ожесточенные враги в лице стоиков: полемика разгорелась и с обеих сторон велась нередко с большим раздражением и озлоблением.6
Гедонистическое учение Эпикура подвергалось критике еще его современниками при жизни и новейшими исследователями нашего времени.
Существует традиция оценивать гедонизм как едва ли не самый низкий и порочный эстетический принцип. Однако обычно критика гедонизма имеет дело не с ним самим и не с его собственным смыслом, а с тем его расхожим и вульгарным представлением, которое укоренилось в массовом сознании. Нужно ли говорить, что не гедонизм является истоком человеческой распущенности, а, напротив, распущенность стремится приспособить для своего оправдания любую идею или учение, переиначивая их так, как необходимо самой распущенности.
Действительный смысл античного гедонизма заключается не во вседозволенности, а воспитании избирательности чувств и воли. Он стремится к той уравновешенности и гармонии существования, которая бы дарила человека чувством наслаждения и удовлетворения.7
Во второй половине II веке до нашей эры эпикуреец Гай Амафиний, в отличие от других учителей философии (перипатетиков, академиков и стоиков), преподававших по-гречески, написал первый философский трактат на латинском языке. В нем эпикуреизм преподносился в вульгаризированной форме как примитивное учение об удовольствии тела. Цицерон писал, что благодаря этому появилось немало приверженцев неправильно понятого эпикуреизма. Популяризатором такого эпикуреизма, вероятно, были близкий к Амафинию Рабирий и Катий Инсубер - автор поэмы «О природе и высшем благе». Образованные эпикурейцы смеялись над Амафинием и Катием, считая их плохими переводчиками слов Эпикура.8
Канке В.А. в книге «История философии. Мыслители, концепции, открытия» так критически оценивает философию Эпикура: «На первый взгляд, гедонистическая этика Эпикура представляется чем-то простым и очевидным. Но детальный анализ выявил ее недостатки. Человеческая жизнь намного многообразнее, чем это казалось эпикурейцам. Она вопреки их мнению отнюдь не сводима к чувственной компоненте». Он считает что, «живя в обществе, невозможно уединиться от него. Следовательно, приходится совершать поступки, причем ради достижения поставленных целей. Сами ощущения получают моральную оценку на основе ценностей (вкусная пища из рук недруга вряд ли доставит наслаждение). Мир этического - это ценности, поступки людей, оценка их, равно как и ощущений. Этот сложный мир Эпикур хотел свести к простоте ощущений. Увы, такое выполнимо лишь на первый взгляд. Отвергая чувственный радикализм киников, эпикурейцы не замечали своего родства с ними. Как и киники, они удовлетворялись лишь чувственным. Высокие философские устремления оказались чуждыми и киникам, и эпикурейцам. Сократ не считал зазорным самому ограничивать свои житейские потребности до минимума, но когда дело касалось моральных высот, то он стремился отнюдь не к минимуму, а к максимуму».9
Что можно противопоставить этому мнению? Действительно, Эпикур учил, что удовольствие - высшее благо, однако он сам предостерегал людей от неправильного восприятия этого положения: «Итак, когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, не знающие или не соглашающиеся, или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог. Нет, не попойки и кутежи непрерывные, не наслаждения мальчиками и женщинами, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляет роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого выбора и избегания и изгоняющее [лживые] мнения, которые производят в душе величайшее смятение. Начало всего этого и величайшее благо есть благоразумие. Поэтому благоразумие дороже даже философии. От благоразумия произошли все остальные добродетели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и, наоборот нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно. Ведь добродетели по природе соединены с жизнью приятной, и приятная жизнь от них неотделима. В самом деле, кто, по твоему мнению, выше человека, благочестиво мыслящего о богах, свободного от страха перед смертью, путем размышления постигшего конечную цель природы, понимающего, что высшее благо легко исполнимо и достижимо, а высшее зло связано с кратковременным страданием; смеющегося над судьбой, которую некоторые вводят как владычицу всего?».10
Критики гедонизма полагают, что он отдает человека в «рабство страстям», подчиняя личность бесконтрольному и стихийному действию чувственности. Здесь несостоятельны ни предмет критики, ни сам способ ее. Во-первых, точно так же, как человек попадает под власть своей чувственности, он может стать рабом какого-нибудь мнения, цели, занятия, господство которых над его личностью придаст жизни односторонний, замкнутый, извращенный характер. Источником разрушительных сильнейших страстей обычно является не тело, а душа, в которой возобладало какое-то одно, непомерно разросшееся и все себе подчинившее стремление. Эту-то опасность судьбы, в которой чрезмерное и деформирующее влияние приобрела отдельная сторона существования, и стремится преодолеть гедонизм. Его главное предназначение – выработать у человека вкус к жизни, умение гармонично соединять в ней различные побуждения, устремления и занятия: так, чтобы это гармоническое, уравновешенное, соразмерное смыслу и стремлениям человеческой судьбы существование дарило каждому наслаждение бытием.11
Во-вторых, гедонизм нимало не означает необузданности чувств или неустанной погони за удовольствиями. Напротив, достичь наслаждения жизнью невозможно, не познав своих страстей и природы своих влечений, не научившись сообразовывать их друг с другом, подчиняя одни влечения другим, предвидя и предупреждая их негативные следствия, которые могли бы заставить человека страдать. Гелонизм стремится привести своих последователей к бытию, в котором воздержанность позволяет избежать тревог, которое проникнуто чувством удовлетворения и радости, - к беспечальному существованию, в котором нет места горестям и страданиям.
Верно, что гедонист усматривает в самочувствии человека ту «последнюю реальность», на которую должны быть сориентированы наши жизненные условия. Однако «самочувствие» не сводится к сугубо телесным ощущениям. Этому противится сама природа человеческого существа, которое неизбежно есть нечто большее, нежели простая телесность.
«Самочувствие» коль скоро речь идет о человеке, включает в себя не только ощущение тела, но и все переживания человеком как человеком своей жизни: чем он есть для себя, насколько соответствует своему идеалу, на что оказался способен, а в чем – несостоятелен. «Самочувствие» в этом смысле означает не столько связь с чувственностью и телесностью, сколько непосредственность ощущения каждым своей личности и своей жизни.
В состав самочувствия входит все, что личность переживает в себе самой и с чем себя отождествляет. И хотя все, что переживается, является непосредственной действительностью для человека, переживаются им многие вещи за пределами его собственного существа. Самочувствие не только имманентно человеку. Оно соединяет его со всем миром и самыми далекими, трансцендентальными основаниями бытия. Это утверждение – не просто ход теоретической мысли. Тот же смысл присутствует в религиозном великом открытии христианства, что «Царство Божие – внутри нас».
Таким образом, при всей огромной значимости здоровья и удовлетворения телесных нужд, не менее важными слагаемыми удовольствия является то, добрым или злым видит себя человек, достиг ли он поставленных целей или переживает неудачу, уважаем или презираем, надеется на лучшее или впал в отчаяние. Словом, все ценности и стремления личности, ее усилия на жизненном поприще, решения и выборы, ход дел и даже состояние мира – все соединяется в том, как человек чувствует себя в жизни. К тому, чтобы это самочувствие было наилучшим, исполненным света и покоя, радости и наслаждения, а не мрака и удрученности, отчаяния и страха – стремится античный гедонизм. В этом же суть зрелой, последовательно развитой гедонистической позиции, которая предлагает человеку не потакать своей чувственности, а возобладать над своеволием страстей. Но не отказом от чувств, а путем их развития, выработки зрелой чувственности, которая становится надежной основой подлинного самообладания и красоты.
Заключение
Эпикур говорил: «Проживи незаметно». На первый план выдвигается проблема личного счастья, тогда можно достигнуть атараксии (невозмутимости духа) - это естественное состояние человека, которое позволяет ему перенести удары судьбы. Но система обоснования в разных школах была разная. Государство в период социальных неурядиц - это образ корабля в момент шторма. Эпикур предложил такой способ обоснования личного счастья: счастье - это удовольствие.
Удовольствие - это способность довольствоваться тем, что имеешь. Стоики понимали личное счастье иначе: «Подчиняйся судьбе!» Разумного, считали они, судьбы ведут, а неразумного тащат.