Громкие уголовные процессы второй половины XIX нач-XX веков

ВВЕДЕНИЕ
1. ОСОБЕННОСТИ УГОЛОВНОГО ПРАВА И ПРОЦЕССА ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ
1.1. Уголовное право конца XIX начала XX вв.
1.2. Организация судебного процесса в конце XIX начале XX вв.
2. РЕЗОНАНСНЫЕ УГОЛОВНЫЕ ПРОЦЕССЫ КОНЦА XIX НАЧАЛА XX вв.
2.1. Политический процесс «Второго 1 марта» 1887 г.
2.2. Кружок петрашевцев под царским судом
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Громкие уголовные процессы второй половины XIX нач-XX веков

Естественно, что правительство внимательно присматривалось к новому учреждению. Основной повод для беспокойства - большое количество оправдательных приговоров. Первые два десятилетия судебной реформы показали, что репрессивность суда присяжных была в среднем на 12% ниже репрессивности коронного суда. Поскольку в суде присяжных осуществляется взаимодействие общества и государства, то тревога правительства понятна. Ведь такое поведение присяжных – это сигнал того, что государственное обвинение в этих судах не всегда убедительно, в том числе и по причине того, что общество не принимает и не понимает того или иного закона, а значит, его необходимо скорректировать. Было выявлено, что в России к таковым относились преступления служебные и против порядка управления, где репрессивность суда присяжных была наименьшей.
Влияние решений присяжных на последующие законодательные изменения хорошо известно. «После введения суда присяжных... регулярный характер приняли оправдательные приговоры по делам о нарушениях правил паспортной системы, в которых фактические обстоятельства были неоспоримы и сами подсудимые признавали себя виновными. Объяснение этому А.Ф. Кони увидел в том, что присяжным, в основном крестьянам, «чуждо понятие о преступлениях против системы, в которых, с одной стороны, совершенно отсутствует, прямо или косвенно, потерпевший, а с другой – бытовые условия, вызывавшие очень часто нарушения установленных правил, возбуждают живое сострадание к обвиняемому». Такие парадоксальные оправдательные приговоры выражают народное правосознание, раскрывают отношение граждан к закону и проводимой правительством правовой политике. …Правда на упразднение паспортной системы или хотя бы на отмену уголовной ответственности... правительство не пошло. Воспротивилась полиция… Тем не менее, выводы были сделаны. «Паспортные» дела исключили из ведения присяжных. Для этого пришлось значительно снизить в законе уголовную ответственность за нарушение паспортной системы»13. Такое изъятие дел у присяжных вряд ли можно считать регрессом, ведь оно повлекло за собой обновление и гуманизацию законодательства. Из этого же ряда передача в 1882 году мировым судьям дел о кражах со взломом на сумму не свыше 300 руб. при установлении максимального срока наказания – полтора года тюремного заключения. Причина – огромное число оправдательных вердиктов присяжных по подобным делам, в силу несообразно сурового наказания, установленного за такие кражи Уложением 1845 года.
Наблюдая за судом присяжных, правительство осознало, что влиять на их деятельность можно только путем изменения законодательства. После 1889 года, по подсчетам все того же А.М. Бобрищева-Пушкина, в компетенции заседателей осталось примерно 300 статей Уложения о наказаниях уголовных и исполнительных. Количество дел, решаемых присяжными, уменьшилось на порядок, но по-прежнему осталось значительным14. По имеющимся данным в среднем за период 1889-1905 гг. объем юрисдикции суда присяжных составил 43,1%. Это внушительная цифра, и поэтому усмотреть здесь наступление на судебную реформу можно только по идеологическим соображениям. Хотя присяжных действительно «разгрузили» от определенных категорий дел, но политический интерес при этом отнюдь не был определяющим. В 1889 году министр юстиции Николай Авксентьевич Манасеин обосновывал в Государственном совете исключение из компетенции присяжных дел о должностных преступлениях тем, что «присяжные заседатели весьма часто встречают затруднения в усвоении себе общеопасности судимых посягательств, злоупотреблений и упущений» и что «им не вполне доступно понятие о публичном интересе»15.
Концепция же судебной контрреформы, созданная в советское время, связывала все эти преобразования исключительно с политическими мотивами. Что же, и они присутствовали. Правительство действительно попыталось использовать новые суды для ответа на вызов революционного движения. В окружении государя императора Александра II существовало мнение, что публичное судебное преследование могло бы заклеймить революционеров как изгоев и лишить их призывы притягательности.
Согласно Судебным Уставам государственные преступления не были доверены присяжным, а должны были рассматриваться коронным судом второй инстанции с участием сословных представителей, по одному от каждого сословия: губернский или уездный предводитель дворянства, городской голова губернского города и кто-либо из волостных старшин. Называлось все это «особым присутствием судебной палаты с участием сословных представителей», а с 1872 года Особое присутствие для суждения дел о государственных преступлениях и противозаконных сообществах было создано в Сенате – высшем судебном учреждении империи16. В отличие от присяжных сословные представители призывались к отправлению правосудия на основе занимаемой должности и объединялись в единую коллегию с коронными судьями, причем права всех членов присутствия были равны и в процессе судебного разбирательства, и при вынесении приговора.
Правительство рассчитывало на то, что коронный суд и уважаемые сословные представители будут непримиримы к тем, кто совершал антигосударственные действия. «Император и его советники ожидали, что новое понимание законности, порожденное реформой, упрочит среди населения уважение к праву и согласует интересы разных слоев общества с интересами власти»17. Но этим надеждам не суждено было сбыться. К примеру, известное дело «о хождении в народ» (процесс 193-х), которому придавалось особое значение для дискредитации революционного движения, закончилось в итоге оправданием значительного количества подсудимых.
Разочарование власти результатами политических процессов совпало по времени с делом Веры Засулич. В январе 1878 года эта женщина тяжело ранила выстрелом револьвера петербургского градоначальника Федора Федоровича Трепова. Поскольку вина Засулич была очевидной, было решено передать дело в суд присяжных, оформив его как обычное судебное слушание о попытке умышленного убийства. Александр II поддержал сторонников такого решения. Известна его фраза: «Судить как воровку с Апраксина рынка»18.
Уверенное в своей правоте правительство проявило, как и ранее, безразличие к организации обвинения, которое не сумело добиться того, чтобы присяжные воспринимали дело как обычное уголовное. Защита не стала спорить по существу, а сделала упор на нравственной стороне дела, представив Засулич как женщину, совершившую преступление не из личного интереса, а во имя идеи. Она была оправдана присяжными, вердикт которых отразил общественные настроения. Даже консервативно настроенный Ф.М. Достоевский, присутствовавший среди публики на процессе, заявил, что «наказывать эту молодую женщину было бы неподходящим и ненужным» , и признался, что если бы ему довелось узнать о готовящемся террористическом акте, он не сообщил бы властям из-за страха перед реакцией общественности.
После вердикта по делу В. Засулич правительство перестало рассчитывать на то, что присяжные будут беспристрастны в делах, где хоть как-то замешана политика. В мае 1878 года присяжные лишились права слушать такие дела, как убийство и покушение на убийство должностных лиц, нанесение им ран и увечий при исполнении должностными лицами служебных обязанностей, а также иные дела, где преступные действия были направлены против порядка управления. Действия правительства можно и понять, и оправдать. Ведь вердикт по делу Засулич «создал у каждого правительственного служащего ощущение, что он отныне является беззащитной мишенью для террористов; стрелять в чиновника по политическим мотивам перестало быть преступлением», а для сторонников террора в революционном подполье это был сигнал к активным действиям19.
Судебные изменения были составной частью правительственной реакции на терроризм. Но вопрос о присяжных играл здесь второстепенную роль. Гораздо более существенным было то, что правительство утратило доверие к гражданским судам в своей борьбе с революционным подпольем. Было заявлено о переходе к «особым, чрезвычайным мерам». «Правительство... с особенным долготерпением направляло все подлежащие судебному преследованию дела о пропагандистах путем, указанным законом, воздерживаясь от принятия каких-либо особых, чрезвычайных мер. Ныне терпение правительства исчерпано до конца...»20. На первый план вышли военная юстиция с ее ускоренным разбирательством и внесудебная расправа. Из 73 процессов по делу «Народной воли» в 1880-х 42 дела, т. е. более половины, слушались именно в военных судах, а с 1890 года дела о государственных преступлениях вообще были исключены из компетенции суда и вплоть до революции 1905 года решались административными мерами. Американский исследователь Р. Пайпс усматривает в этом большую трагедию для России, где в ходе судебной реформы впервые «правительство сделало попытку отдать свои претензии к частным гражданам на суд третьих лиц. В свое время из этой попытки могла бы вырасти настоящая система правосудия, даже для политических преступников, и, что еще важнее, – власть, основанная на законности».
Причину трагедии он видит в «политизации» правосудия со стороны освободительного движения и тех, кто прямо или косвенно им симпатизировал. «Использование предоставленных реформой 1864 года возможностей не для укрепления судебной системы, а для преследования сиюминутных политических интересов сыграло на руку архиконсерваторам и тем чиновникам, которые всегда считали независимое судопроизводство незаконнорожденной, нерусской идеей»21.
Подтверждение этих слов мы найдем в поведении образованной части общества. Она утратила интерес к присяжным, как только там перестали разбирать дела, которые таили в себе политический резонанс, а следовательно, возможности политической саморекламы. Споры переместились исключительно на страницы юридической периодики.
2. РЕЗОНАНСНЫЕ УГОЛОВНЫЕ ПРОЦЕССЫ КОНЦА XIX НАЧАЛА XX вв.
2.1. Политический процесс «Второго 1 марта» 1887 г.
15-19 апреля 1887 г., в Петербурге проходил один из самых крупных политических процессов XIX в. – по делу так называемого «Второго 1 марта». Центральной фигурой процесса был А. И. Ульянов, старший брат В. И. Ленина. Вместе с ним судили еще 14 революционеров-народовольцев.
В воскресенье 1 марта 1881 г. у Невского проспекта в Петербурге по приговору Исполнительного комитета партии «Народная воля» был казнен революционерами царь Александр II. Спустя 6 лет в тот же день – 1 марта (вновь было воскресенье), народовольцы попытались убить Александра III, по были схвачены. Попытка цареубийства 1 марта 1887 г. вошла в историю как «Второе 1 марта»22.
Ульянов и его товарищи, как и деятели старой «Народной воли», не были только террористами. Как явствует из их программы, они планировали и «пропагандистскую», и организационную, и просветительную деятельность, успели установить революционные связи в Москве, Вильно, Харькове, стараясь, подобно народовольцам первого призыва, «привлечь к своей организации всех недовольных». Но ближайшую свою задачу они видели в цареубийстве, что должно было, по их мнению, дезорганизовать правительство и поднять «революционный дух парода». По примеру первомартовцев 1881 г. герои «Второго 1 марта» подготовили особые группы сигнальщиков (С. А. Волохов, М. Н. Капчер, П. С. Горкуп) и метальщиков (В. С. Осипанов, П. И. Андрсюшкин, В. Д. Генералов). Первые должны были выследить маршрут передвижения царя и дать сигнал о появлении его кареты, последние – пустить в ход метательные снаряды (бомбы). Три таких снаряда изготовили И. Д. Лукашевич и А. И. Ульянов23.
Начиная с 20 февраля сигнальщики и метальщики с бомбами каждый день стерегли царя на Невском проспекте. 28 февраля за ними началась слежка, а 1 марта около 11 часов утра, когда царь уже готовился к выезду из Аничкова дворца в Петропавловский собор, все они были схвачены в разных местах Невского. Только после ареста метальщиков выяснилось, что раскрыта не рядовая крамола, а попытка цареубийства.
От страха перед новоявленными «цареубийцами» царизм повел дело «Второго 1 марта» с редкой даже для того времени жестокостью. Всех подозреваемых хватали без разбора: в Петербурге и на Дону, в Москве и на Кубани, в Харькове и в Крыму. А.И. Ульянов попал в засаду на квартире Канчера в тот же день, 1 марта, а 7 марта в Ялте был схвачен П.Я. Шевырев. К дознанию привлекли около 200 человек. Жандармский бум вокруг этого дела даже иных карателей нервировал излишествами. Сенатор Н.А. Хвостов 21 марта опасливо предостерегал К. П. Победоносцева: «Аресты делаются зря, забирает, кто хочет... Если бы кто захотел нарочно избрать такой способ действий, который может создать и для будущего запас горючего материала, то лучше трудно придумать»24.
Более того, чтобы форсировать расправу с террористами, в обход закона «актам жандармского дознания была придана сила актов предварительного следствия». При этом чины жандармерии и «наблюдавшей» за нею прокуратуры не гнушались ни запугиванием, ни подлогами.
«Верхи» не сразу решили, какому суду предать деятелей «Второго 1 марта» – военному или Особому присутствию правительствующего Сената. Военный суд импонировал карателям своей оперативностью и узаконенной бесцеремонностью, особое присутствие – помпезностью и силой традиции (в нем слушалось дело 1 марта 1881 г.). Выбор был остановлен на последнем. Присутствие составили 5 сенаторов и 4 сословных представителя.
В качестве обвинителя выступил обер-прокурор Сената Н.А. Неклюдов. В свое время он был заключен в Петропавловскую крепость за участие в студенческих волнениях 1881 г., но сумел из «красного» стать самым «черным», и свою карьеру завершил в кресле товарища министра внутренних дел.
Суд заседал при закрытых дверях. «Публику» представляли министры, сенаторы, члены Государственного сонета. Среди них был крупнейший юрист Н. С. Таганцев.
В присутствии на процессе было отказано даже самым близким родственникам подсудимых. Исключение власти сделали только для М.А. Ульяновой, допустив ее на то заседание суда, где ее сын выступал с защитительной речью. О процессе было разрешено дать необычно краткое «правительственное сообщение» лишь 9 мая. В архиве сохранилось 3 проекта такого рода сообщения, отвергнутых с пометой: «Государь император неоднократно высказывал, чтобы сообщение было как можно короче»25.
Четырнадцать из 15 подсудимых обвинялись в принадлежности к «Террористической фракции партии «Народная воля»» и в сговоре «посягнуть на жизнь священной особы государя императора». Только А.А. Сердюковой было предъявлено обвинение в знании и недонесении «о задуманном посягательстве». После 1 марта 1881 г. само по себе участие кого бы то ни было в «Народной воле» влекло за собой смертный приговор, поскольку «Народная воля» на всех судебных процессах с того времени рассматривалась как партия цареубийц. При таком способе обвинения требовалось доказать только одно: принадлежность подсудимого к «Народной воле», даже если доказательствами не подтверждались участие в цареубийстве, или сговор о нем, или просто умысел. Народовольцы же обычно сами заявляли о своей партийности (на процессе 1 марта 1887 г. из активных революционеров отрицали свою принадлежность к партии только Шевырев и Лукашевич), а если подсудимый не признавал себя народовольцем, следователь и прокурор могли объявить его таковым на основании подтасованных или выдуманных, а нередко и полученных от предателей «данных». По делу «Второго 1 марта» обвинение было построено главным образом на показаниях М.Н. Канчера и П.С. Горкуна. Прокурор Неклюдов в обвинительной речи объявил всех подсудимых участниками «все топ же партии «Народной воли»», которая осуществила цареубийство 1 марта 1881 г., а «единственным мотивом» их действий – «один слепой террор». Он доказывал: 14 из 15 обвиняемых (все кроме Сердюковой) подсудны ст. 241 «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных». Эта статья гласила: «Всякое злоумышление и преступное действие против жизни, здравия или чести государя императора и всякий умысел свергнуть его с престола, лишить свободы и власти верховной или же ограничить права оной, или учинить священной особе его какое-либо насилие, подвергают виновных в том лишению всех прав состояния и смертной казни». Что касается Сердюковой то ее вину прокурор квалифицировал по ст. 253 Уложения: «те злоумышленники, которые зная и имея возможность донести о злоумышлении... не исполнили сен обязанности, приговариваются к тому же наказанию». Подчеркнув таким образом, что все без исключения обвиняемые подложат смертной казни, прокурор тем не менее, классифицировал их по разрядам виновности: Шевырев – «душа злодеяния, его зачинщик и руководитель»: Ульянов – один из «зачинщиков-руководителей» и «приготовитель динамита»; Осипанов, Андреюшкин, Генералов – «три главных физических виновника»; Канчер, Горкун, Волохов – «разведчики»; Сердюкова– «недоносительница» остальные шестеро– «пособники»26.
Суд шел за прокурором, отклоняя возражения защиты, которая, как мы увидим далее, попытались было оспорить исходный тезис прокурора об ответственности деятелей «Второго 1 марта» 1887 г. за содеянное «цареубийцами» 1 марта 1881 г. Подсудимые же не оспаривали юридический аспект обвинения, ограничиваясь разбором или отрицанием лишь подтасованных улик, либо выдвигая на первый план (как это делали Ульянов, Осипанов, Андреюшкин, Генералов) политическую сторону дела, обусловленность и оправданность их революционных акций.
Защищали подсудимых 8 присяжных поверенных, в том число такие корифеи адвокатуры, как А.Н. Турчанинов, К.Ф. Хартулари, А.А. Герке, Г.Г. Принтц. Из стенографического отчета о процессе видна, что Турчанинов заявил протест против формулировки первого вопроса о виновности подсудимых, будто все они – члены того самого «тайного сообщества», которое убило Александра II. Протест Турчанинова поддержали еще 5 адвокатов. Защитник Соколов возражал и против использования обвинением свидетельских показаний, сделанных во время дознания, но от которых на суде свидетели отказались. Больше того, перед оглашением приговора Турчанинов заявил: «Против идей есть только одна сила – это тоже такая идея, и в таких случаях уголовным судом едва ли возможно применение смертной казни». К его заявлению присоединились Леонтьев, Михайлов, Прннтц. Защитительные же речи других адвокатов действительно выглядели бесцветными. Департамент полиции удовлетворенно констатировал, что они «были кратки и весьма приличны»27.
19 апреля 1887 г. суд объявил приговор – всех 15 подсудимых «подвергнуть смертной казни через повешение» с ходатайством перед царем о замене виселицы каторгой Канчеру, Горкуну, Волохову и Ананьиной – на 20 лет, Пилсудскому – на 15, Пашковскому – на 10 лет, ссылкой на поселение в Сибирь – Шмидовой и заключением в тюрьме на 2 года – Сердюковой.
Это ходатайство мотивировалось в тексте приговора рядом обнаруженных судебным следствием особых обстоятельств: «от чистосердечного раскаяния и содействия при самом начале дознания к раскрытию преступления, а равно участников оного». Царь удовлетворил ходатайство, причем Волохову, Горкуну и Канчеру сократил срок каторги до 10 лет, заменил казнь пожизненной каторгой Лукашевичу и Новорусскому. Смертный приговор остался в силе для пятерых: Ульянова, Шевырева. Осипанова, Андреюшкина и Генералова28.
Дело «Второго 1 марта» вызвало международный резонанс. Передовая общественность России выражала сочувствие «цареубийцам». Студенты Петербургского университета 6 марта устроили антиправительственную манифестацию. За границей социалисты и демократы усмотрели в событии 1 марта 1887 г. доказательство неодолимости революционного движения вопреки засилью реакции.
2.2. Кружок петрашевцев под царским судом
Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский, сын известного петербургского врача, родился в 1821 г. Человеком он был, несомненно, талантливым. После окончания в 1840 г. Царскосельского лицея поступил на службу в министерство иностранных дел. Одновременно за один год вольнослушателем прошел курс юридического факультета Петербургского университета, который блестяще окончил в 1841 г., защитив кандидатскую диссертацию29.