Законы в системе источников права.

План
Введение
1. Понятие источника права
2. Понимание закона в дореволюционной России
3. Нормативно-правовой акт как основной источник права в современной России
Заключение
Список литературы

Законы в системе источников права.

По-прежнему не уступал закону ни по социальному значению, ни по юридической силе обычай. Обычай считался законом. Причем он имел превосходящее над законом правовое значение для регулирования отношений у населения с традиционным укладом жизни. Так, исключения из действия общероссийских законов допускались для инородцев, казаков. Сферами, которые допускали применение общероссийских законов в качестве не основного, а субсидиарного регулятора, были не только гражданско-правовые отношения или мелкоуголовные дела с незначительным ущербом. Обычай регулировал и публично-правовые вопросы. Например, при выборах депутатов в екатерининскую комиссию от казаков им было предписано действовать «сообразно с их обычаями». На использование обычно-правового «обряда выборов» ориентировались оседлые инородцы. Заметим, что на всех российских окраинах государство стремилось опираться на местные обычно-правовые элементы и непрямые формы правления.
Несмотря на обилие косвенных указаний на отдельные признаки или свойства закона, более или менее целостного представления о том, что же такое закон в документальных или литературных источниках XVIII в., не находим. Фактически до начала работы по систематизации существовавших в России законодательных предписаний при Александре I под законом понимали «точные» установления законодателя, служащие способом объединения и поддержания людей в обществе и без которых общество «разрушилось бы». В противопоставлении закону под обычаем тогда начали признавать установления «всего вообще народа»33.
Положение, при котором всякий правовой акт (будь то повеление монарха или утвержденные им доклады и инструкции уполномоченных лиц) именовался законом, начало меняться в XIX в. С учреждением Государственного совета в 1810 г. были введены некоторые формальные признаки закона: рассмотрение законопроекта в Государственном совете и подписание царем. Однако на практике издавалось немало законодательных актов, где не было ни одного из этих признаков либо отсутствовал один из них.
При открытии Государственного совета 1 января 1810 г. Александр I говорил, что «всегда желал, чтоб благосостояние империи утверждалось на законе, а закон был неподвижен на установлениях»34. Однако справедливым оставалось и утверждение о том, что «в России больше, чем где-нибудь, игнорировался всякий закон»35. Утверждение это базировалось на сложившейся в императорской России практике, состоявшей в том, что с петровских времен главенствующее место среди официальных источников российского права занимало административное распоряжение.
Кроме того, восприятие закона (как и права вообще) в православной общественной традиции исторически сохраняло идею его этического обоснования. Христианское мировоззрение традиционно соединяло содержание закона с императивом нравственного долга, этической нормы. Закон в такой трактовке - одна из ступеней нравственного развития человека, которая постоянно направляет, а при необходимости склоняет к нравственному выбору более совершенного с моральной точки зрения поведения. Очевидно, что текущая административная деятельность, возведенная в ранг законодательной, была лишена этих свойств.
К началу XIX в. закон не стал предметом специального изучения, но о его понимании рассуждали многие исследователи-правоведы.
Закон в широком смысле понимался как «правило, с которым мы должны сообразовать все наши свободные деяния». Юридическое понимание закона сводилось к «ясному и точному постановлению законодателя, с которым подданные должны сообразовать все свои внешние деяния в гражданской жизни»36. «Закон в пространном смысле», по мнению Л.А. Цветаева, «есть правило действий и отношений вещей между собою»37. Соглашаясь с Платоном в том, что закон «есть ум Божий, душа света, искусство природы», П.И. Дегай предлагал понимание закона в широком смысле - как «необходимое правило действия»38. «Закон... он есть правило в жизни для всех состояний», наставлял ординарный профессор Московского университета Н.Н. Сандунов, выступая на ежегодном общеуниверситетском собрании в 1820 г.39
«В закон, в точном его толковании, должно положить те постановления, коими вводится какая-либо перемена в отношениях сил государственных или в отношениях частных людей между собою», - писал в проекте Уложения государственных законов М.М. Сперанский; законы, по его мнению, «должны составлять предмет законодательного сословия»40. Такое понимание закона позволяет заметить довольно определенное представление о материальном содержании и о формально-процессуальной стороне издания закона. Однако позднее М.М. Сперанский отошел от этого строгого понимания закона и счел возможным использовать термин «закон» как «в собственном смысле», так и в понимании «все постановления ко всегдашнему исполнению от верховной власти или именем ея от учрежденных ею мест и правительств происшедшие по всем частям государственного управления без всякого изъятия»41. Законом снова предлагалось считать любое распоряжение власти.
М.М. Сперанский предлагал такую классификацию актов позитивного права: «чистые» законы - законы, составляющие основу и обязательный элемент существования любого общества и государства, проистекающие из «общежительной природы человека», независимо от его конкретных характеристик, и «прикладные» законы - акты, зависящие от тех или иных условий и изменяемые в соответствии с ними42. М.М. Сперанский делал попытку рассмотрения закона не только в «статике», но и в «динамике». Императорская власть, согласно его представлениям, действует посредством либо законов, либо повелений: форма действия определяет «род» власти. Издавая законы, император действует как власть законодательная, издавая повеления - как исполнительная (правительственная). При этом содержание правительственной власти, по М.М. Сперанскому, могло состоять: а) в применении законов или б) издании законов, «когда случай не объемлется общим законом или по чрезвычайности его, или же потому, что закон его не предвидел или достаточно не определил... тогда править есть разрешать случаи сего рода отдельно по общему разуму законов, по правде и справедливости»43. Причем М.М. Сперанский считал, что второй вид полномочий правительственной власти не может быть предоставлен государственным учреждениям так, как предоставлен первый: полномочия второго вида не могут быть реализованы без обращения к верховной власти императора. М.М. Сперанский действительно, как отмечал Н.М. Коркунов, не делал различий между законом и актом распорядительного характера44, однако источником и законов, и административных распоряжений, по М.М. Сперанскому, мог быть только монарх.
Оценку свойств и градацию законов исходя из степени важности нормативного акта, т.е. его юридической силы, пытались установить при подготовке проекта Государственной уставной грамоты Российской империи в 1818 г. Тогда было предложено разделить все нормативные акты, которые подписывались монархом, на три «разряда»: законы; уставы и учреждения; указы, повеления, рескрипты и постановления. Были установлены различия между законами общими, действующими на всей территории государства и при определении содержания которых монарху содействует Государственный сейм (общегосударственный законосовещательный орган), и местными, издаваемыми монархом при содействии наместнических (региональных) сеймов. Предполагалось, что законы будут скрепляться Министром юстиции, другие акты - главами соответствующих министерств, ответственных за соблюдение соответствия скрепляемых ими актов актам более высокой юридической силы (не должно «заключаться противного правилам Уставной грамоты и законам»)45.
Одним из заметных результатов, который был достигнут при проведении кодификационной работы при императоре Александре I, но окончательно воплощен императором Николаем I, стало то, что степень конкретизации содержания регулирования в законодательном акте влекла определенную меру его обязательности. Эта мысль была серьезным достижением научно-теоретического характера. Признавалось, что чем более конкретное и детализированное регулирование устанавливается тем или иным законом, тем меньшая вариативность поведения должна допускаться во исполнение целей закона. Теоретические установки находили воплощение в практике тогда достаточно оперативно. Если в первые десятилетия XIX в. довольно часто встречаются законодательные акты, содержащие указание на то, что исключается любое «по-иному исполнение постановленных правил», то к концу 20-х гг. с завершением работы над первым изданием Свода законов Российской империи подобная норма стала общим правилом для всей правоприменительной деятельности.
При подготовке Свода законов выяснением характеристик закона и его основных разновидностей занимались не только ученые, но и специальное кодификационное учреждение - II Отделение С.Е.И.В. канцелярии и образованный для этой цели комитет.
В Основных государственных законах, подготовленных к изданию в Своде законов Российской империи в 1832 г., разновидности законодательных актов предлагалось различать так. В проекте ст. 47 указывалось: «Все вообще законы по предметам их суть трех родов: 1) законы, собственно так именуемые, коими определяется какое-либо право или какая-нибудь обязанность; 2) учреждения, коими образуются места и должности; 3) уставы, коими определяется образ и порядок исполнения». Кроме того, в данной статье содержалось разъяснение: «Разделение сие основано на общем разуме законодательства, на форме изложения многих законов, особенно после учреждения министерств 1811 г. изданных, и, наконец, преимущественно на § 73 Образования Государственного совета 1810 января 1, где именно упомянуто сие разделение». Эти пояснения, как и сама норма, остались только в проекте, в текст Основных законов вошло новое правило ст. 47 о том, что «империя Российская управляется на твердых основаниях законов, уставов и учреждений, от самодержавной власти исходящих», просуществовавшее до 1917 г.
Как видно, несмотря на настойчивые предложения М.М. Сперанского (спустя десятилетия он продолжал считать нужным проводить разграничение: «не токмо в законе, но и в уставе и в учреждении»), не был поддержан его замысел о разделении предметной, юридической и политической составляющих разных форм актов российского законодательства 46.
Хотя на протяжении XVIII в. и в начале XIX в. практика российского правотворчества складывалась в некое подобие теоретически осмысленного опыта, в целом политико-правовая традиция развивалась в неизменном русле. Сложности с выяснением характера закона и его свойств проистекали из политической природы абсолютистской монархической власти в России. Неограниченность монархической власти привела к тому, что как в законодательстве, так и при осуществлении правительственной власти монарх не был связан установлениями закона. Кроме того, действовала и норма Основных законов о том, что указы, состоявшиеся по частному делу либо распространяющие свое действие на определенный род деятельности, отменяют действие общих законов47. Поэтому содержательный критерий для определения сущности закона в абсолютистско-монархическом государстве применим быть не мог.
Впервые в русском правоведении идею о том, что в России законом следует считать акт, формальный порядок принятия которого был установлен в Образовании Государственного совета и который именовался «высочайше утвержденным мнением Государственного совета», высказал М.М. Сперанский. Кроме того, он отмечал недостаток ст. 47 Основных законов, видя его в том, что к «законам причислены уставы и учреждения, которые уже не суть законы, но меры, к исполнению законов прилагаемые»48.
Но и М.М. Сперанский задавался вопросом о том, какие по содержанию веления власти должны устанавливаться законодательным путем, а какие - в административном порядке. Принципиально содержание актов государственной власти, которые издавались законодательным путем, не определялось. Между тем в законодательстве можно найти отрывочные свидетельства того, что отдельные черты понимания закона могли быть заложены как в нормах, относящихся к форме издания, так и установлены исходя из материальных признаков. Например, о полномочиях Департамента законов Государственного совета говорилось, что он рассматривает «все то, что по существу своему составляет предмет закона»49, а в ст. 23 Учреждения Государственного совета, говорившей о компетенции этого органа, содержалось правило: «Дела о введении в пользу городских поселений... сборов и налогов, установление и условия взимания коих определяются не иначе как в порядке законодательном»50. Подобные указания встречались довольно часто.
Эти указания хотя и не дают возможности определить, что же «составляет предмет закона», но одно уже упоминание свидетельствует о наличии представления о специфическом содержательном наполнении, которое должно быть у закона. Кроме того, встречающийся в актах термин «закон» чаще всего употреблялся в том же смысле, что и термин «законодательный порядок». Закон, законодательный порядок противопоставлялись обычаю, источнику неписаного права, который продолжал оставаться основным источником права, с которым закон конкурировать все еще не мог. На недифференцированность норм права и норм нравственности в общественном сознании русского народа указывал Б.А. Кистяковский51. «Коренное» обычное право как способ социальной регуляции и в середине XIX в. составляло главный отечественный опыт правового регламентирования, где лишь совсем недавно было инкорпорировано «казусное мышление» в качестве получившего государственную санкцию законодательства. Однако при этом законодательная практика оказалась серьезно сориентированной на последние данные правоведческой науки как источник формирующегося нового, определенного юриспруденцией законодательства52.
По мере развития правовой мысли становилось очевидным, что не все то, что утверждал монарх, должно было иметь силу закона. Акты, изданные в порядке управления или разрешающие дела административного характера, несомненно, имели иной, нежели закон, смысл. По вопросу о том, что такое закон, начиная со второй половины XIX в. русские государствоведы разворачивают широкую дискуссию53. Делались попытки определения признаков закона, отграничения законов от других юридических актов, но всякий раз оказывалось, что эти попытки в государстве с абсолютистской формой правления оказывались безрезультатными54.
Вместе с тем праву как социальной ценности в системе государственных институтов не уделялось должного места. Закон не входил в систему общественных ценностей, не составлял предмета специального изучения практически до конца XIX в. Не особенно остро эта проблема воспринималась и на практике. Например, в 1833 г. Николаем I было издано предписание соблюдать «с точностию правила, постановленные законом», адресованное чиновникам после того, как он в очередной раз убедился, что правоустанавливающие документы порой оформляются только с «видом форм», а фактически не соблюдается «ни одна форма и обряд, законами установленные»55. Но и в этот период, собственно, законодательная норма еще не утвердилась в качестве авторитетного общеобязательного правила, всеобщей меры поведения. В среде государственного чиновничества, так же как и у населения, общественная значимость признавалась за той социальной нормой, которая, на взгляд ее применителя, более соответствовала «интересам монарха» в понимании облеченного властью гражданского или военного чиновника. Поэтому норма законодательного предписания с ее практическими последствиями в общественном сознании связывалась мало.
Тем не менее к концу николаевского правления представление о значении закона все более изменяется; закону как явлению общественной жизни все больше внимания уделяется в публицистике, постепенно изменявшей правосознание населения в целом56.
В середине XIX в. закон продолжал восприниматься преимущественно как любое постановление государственной власти. Но отдельные изменения в понимании правовых явлений, связанных с законом, происходили или как пересмотр прежних взглядов, или как порождение новых.
Изменялось понимание ключевых юридических терминов. Например, вначале, до издания Свода законов и в первые годы после его введения, термин «законодательство» понимался в предельно широком смысле. Сюда относили и обычай, и юридическую доктрину. «Сначала законодательство образуется посредством обычаев, путем бессознательной деятельности,» - писал в 1839 г. доктор права К. Неволин57. Однако с изменением практики на специальное понимание законодательства, как и закона, формирует запрос практическая деятельность государственных органов. Со временем задача специального юридического понимания того, что есть закон, приобретала уже практическое звучание: от правильного «наполнения» смысла, вкладываемого в понятие «закон», зависела полнота Свода законов, который задумывался и был введен в действие как «положительный закон», т.е. как действующий законодательный акт. Поскольку ни теория, ни разрабатываемые методики разграничения закона и административного распоряжения не давали необходимого результата, попытки отграничить закон от иных распоряжений власти предпринимались в законодательной деятельности на практике. В частности, Государственный совет с середины 60-х гг. XIX вв. (после не принесших практического результата трех обстоятельных и очень полезных записок, представленных М.А. Корфом и касающихся в целом вопросов усовершенствования издания Свода законов, которое он связывал с усовершенствованием издания самих законов) при рассмотрении законопроектов старался избегать утверждения тех из них, которые содержали нормы, не имеющие законодательного характера, и в то же время дополнял тексты рассматриваемых законопроектов включением указания на специальное уполномочие соответствующих министров по подготовке актов (инструктивного содержания либо уставов каких-либо учреждений) в развитие закона. Такой подход Государственного совета к технике законодательной деятельности позитивно сказался на составе Свода законов и, кроме того, послужил толчком в направлении сосредоточения в Государственном совете не только законодательной работы, но и работы по систематизации законов в Своде законов.
Несмотря на то что возможность различения закона и иных актов власти некоторыми исследователями вовсе отвергалась из-за отсутствия определения закона в действующих актах (как формализованного, так и выводимого из общего содержания законодательства), наличие принципиальной обособленности между законом и иным повелением монарха начинало проявляться весьма заметно. В 1885 г. было пояснено, что законом является не всякое повеление монарха, а лишь то, которое прошло определенный порядок принятия58. Так, законами становились только именные указы «за собственноручным подписанием» монарха и им утвержденные мнения Государственного совета. В соответствии со складывавшимся опытом построения нормативной базы законотворческой работы порядок идентификации подписанных императором повелений и утвержденных мнений Государственного совета как двух форм закона должен был быть логически довершен инкорпорированием норм акта 5 ноября 1885 г. в Основные законы. Но этого не произошло, что опровергает утверждение о законе как исключительно собственноручно подписанном акте.
На рубеже XIX - XX вв. стало уделяться особенно пристальное внимание различению закона и указа. По каким предметам могли издаваться законы? Существовали ли для издания законов ограничения с материальной или формальной стороны? Законодательство ответа на эти вопросы не давало: ни в Основных законах, ни в актах о законодательных учреждениях (об Учреждении Государственного совета; об Учреждении Государственной Думы) каких-либо ограничений установлено не было; не имелось постановлений, которые определяли бы, какие предметы должны нормироваться законом, а какие указом, который, таким образом, становился как бы антиподом закона. К работам А.Д. Градовского, Н.М. Коркунова, А.С. Алексеева, специально посвященным рассмотрению этого вопроса, можно добавить курсы русского государственного права, немногие из которых соотношение закона и указа рассматривали как один из текущих, а не самых острых вопросов государственного права59.