Геополитика Великобритании.

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ
1. ГЕОПОЛИТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ХЭЛФОРДА МАККИНДЕРА
2. ВЕЛИКОБРИТАНИЯ НА ПУТИ В ЕДИНУЮ ЕВРОПУ
2.1. Европейская стратегия Великобритании в послевоенное время
2.2. Британский «евроскептицизм» в 1980-1990 гг.
2.3. Геополитические ориентиры современной Великобритании
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Геополитика Великобритании.

В середине 1950-х гг. у Великобритании был шанс заручиться поддержкой Франции и начать сближение с Европой. Отношения между двумя государствами развивались весьма интенсивно. Недавно стало известно, что 10 сентября 1956 г. Ги Молле в ходе личной беседы предлагал Энтони Идену создать союзное государство, а 28 сентября – хотя бы принять Францию в Британское Содружество, пытаясь тем самым заручиться поддержкой на Ближнем Востоке. Впрочем, Э. Иден никак не отреагировал на эти немного курьезные инициативы14.
Вскоре разразился Суэцкий кризис, Великобритания и Франция оказались по разные стороны баррикад. По этому поводу К. К. Худолей писал: «В течение почти полувека... Великобритания и Франция координировали свою международную деятельность. Теперь же их пути разошлись. В Лондоне возобладало мнение, что у Великобритании нет ресурсов для проведения своей самостоятельной «большой игры» и необходимо держаться как можно ближе к центру, где принимаются решения, то есть к США, и по возможности влиять на этот процесс... Париж избрал другую линию. Через несколько дней после окончания Суэцкого кризиса канцлер ФРГ Конрад Аденауэр сказал... Ги Молле, что ни одна из европейских стран в будущем не сможет стать противовесом США, и ответом может быть только объединенная Европа»15.
В конце 1950-х гг. в истории двусторонних отношений наступает неопределенность, которая, весьма вероятно, была вызвана возрастающей ролью Франции и наднациональным характером начавшейся дискуссии о будущем Единой Европы. Великобритания с интересом и некоторым опасением наблюдает за быстрым и уверенным стартом европейской интеграции. Появление Планов Р. Шумана и Р. Плевена, подписание Парижского и Римских Договоров, формирование первых европейских стратегических институтов – Европейского объединения (или сообщества) угля и стали, Европейского экономического сообщества и Евратома – все эти и другие важнейшие вехи интеграции Британия встретила лишь в качестве постороннего наблюдателя.
Складывается впечатление, что со временем прежний энтузиазм Великобритании внести свой вклад в единство континента несколько ослаб. Мы можем лишь предполагать, какие именно факторы повлияли на ход развития событий. Но очевидно одно – на протяжении 1950-х гг. страна так и не смогла встать у истоков европейской интеграции, и практически была исключена из единого пространства формирующейся Европы16.
Эта «оторванность» от общего контекста на практике отразилась в учреждении в 1959–1960-х гг. в рамках Организации Европейского экономического сотрудничества Европейской ассоциации свободной торговли (ЕАСТ). По сути, это был альтернативный вариант интеграции, в котором приняли участие семь государств, тогда не нашедшие своего места в общей структуре ЕЭС – это были Великобритания, Дания, Австрия, Норвегия, Португалия, Швеция и Швейцария.
В результате в послевоенной Европе сформировалась очередная и весьма интересная «блоковая» конфигурация. Однако ЕАСТ не оправдала надежд Великобритании и так и не смогла стать достойным конкурентом стремительно развивающимся европейским экономическим структурам17.
31 июля 1961 г. Великобритания, которая стремилась взять реванш за неудачное начало, в официальном порядке подает заявку на членство в ЕЭС. Однако даже этот шаг не смог переломить ситуацию в лучшую сторону, поскольку 14 января 1963 г. переговорный процесс был прекращен по личному настоянию Президента Франции Шарля де Голля, который видел в Великобритании прямую угрозу экономическому и политическому влиянию Пятой Республики в Европе и, соответственно, европейских структурах. На пресс-конференции де Голль так объяснил свою позицию: «Англия является островным государством, морской державой, которая связана через торговлю и рынки, поставки продовольствия с очень разными и нередко далекими странами. Ее экономическая деятельность связана главным образом с промышленным производством и коммерцией и лишь в незначительной мере – с сельским хозяйством. Она имеет <...> четко выраженные и своеобразные обычаи и традиции. Короче говоря, существо, структура и экономика Англии глубоко отличаются от того, что есть в континентальных государствах <...> Совершенно ясно, что единство всех ее членов... не может быть вечным и что, в конце концов, появится колоссальное Атлантическое Сообщество, зависимое от Америки и управляемое ею, которое очень быстро проглотит Европейское Сообщество»18.
Одновременно этот шаг можно было назвать и своеобразной удачной местью Франции за одностороннюю позицию Великобритании в Суэцком кризисе, вследствие которого сложившееся за долгие годы стратегическое партнерство двух ведущих сил в послевоенной Европе было кардинальным образом подорвано.
Вторая заявка Великобритании последовала спустя четыре года – 10 мая 1967 г. Повторный старт переговорам был дан позднее – 1-2 декабря 1969 г. И только 22 января 1972 г. процесс завершился подписанием долгожданного Договора о присоединении, который был одобрен Палатой общин 13 июля того же года. Это знаменательное событие приходится на период правления Консервативной партии, когда на посту премьер-министра находился Эдвард Хит19.
Первый, самый важный и наиболее ответственный этап в истории становления новых партнерских взаимоотношений Великобритании и Единой Европы был успешно завершен. Как и ожидалось, он оказался весьма непростым. Фактически, чтобы стать полноправным членом ЕЭС, Великобритании потребовалось одиннадцать лет.
С момента присоединения Великобритании к ЕЭС в истории европейской интеграции начинается новый этап. Приблизительно в это же время берет начало и дискуссия об особом статусе Британии в Европе. По всей видимости, первым шагом в этом направлении была весьма неоднозначная реакция британского общества на вопрос о том, стоит ли стране принимать участие в процессах европейской интеграции в интересах не только Великобритании, но и всей Европы. Реакция британцев в этом случае была вполне предсказуема – общество вскоре раскололось на два лагеря – сторонников и противников. Разумеется, Великобритании не удалось создать даже видимости единства по этой проблеме – ибо минимальный перевес в сторону участия в европейских делах в рамках ЕЭС был достигнут с большими усилиями. Такая же реакция наблюдалась и в Парламенте, где политические силы смогли прийти к компромиссу только в результате долгих и ожесточенных дебатов20.
1970-е гг. стали настоящей проверкой на прочность для Британии и всех европейских структур. Так, уже в 1973 г. Великобритания вместе с Ирландией и Италией отказались принимать участие в «валютной змее». Напомним, это была одна из первых инициатив в области валютного регулирования, основной целью которой было снизить расхождение между курсами национальных валют стран ЕЭС до 2,5%21.
Это событие, как нам кажется, имело большое значение для обеих сторон диалога. Сообщество, в целом, было заинтересовано в дальнейшем поступательном развитии экономической интеграции, ключевым элементом которой в тот период и была «валютная змея». А в отношении ответной заинтересованности Великобритании в аналогичном процессе возникли вполне обоснованные сомнения. И все же этот шаг британского правительства нельзя было сразу воспринимать как некий вызов интеграции. В данном случае, речь идет о первом проявлении фундаментальной проблемы «конфликта интересов», окончательное решение которой, очевидно, не найдено и по сей день. Суть конфликта заключается в том, что циклы экономического развития Великобритании и континентальной Европы значительно отличались друг от друга. Виной тому географическое положение, сильные национальные традиции и уникальная, отличная от европейской экономическая модель – свободная, гибкая, и следовательно, более эффективная и менее подверженная влиянию извне22.
Поэтому не существует универсального рецепта, который позволил бы в то время перевести британскую модель на европейские рельсы. Это не могли не понимать по обе стороны Ла-Манша. И все-таки, в Европе от Британии тогда потребовали невозможного – за несколько лет обеспечить высокие темпы экономической интеграции. Как следствие, внутри Великобритании возникает спор о необходимости и практической целесообразности именно такого, ускоренного развития событий. И в самом деле, в случае полного принятия британским правительством новых правил игры, разработанных без должного учета национальной специфики, страна вступала на очень рискованный путь, в перспективе способный «опрокинуть» и дезавуировать те очевидные достоинства системы, которые складывались на протяжении столетий. Проанализировав ситуацию и взвесив все «за» и «против», правящая Консервативная партия разрабатывает и принимает негласную финансово-экономическую стратегию, которая впоследствии практически не изменилась23. Смысл предельно прост – страна внимательно прислушивается к рекомендациям из Брюсселя, но при этом не стремится сразу же воплотить их на практике, ожидая, как та или иная инициатива повлияет на ситуацию в других государствах-членах ЕЭС. Такая осторожная, уравновешенная стратегия представляется совершенно оправданной. В частности, именно она позволила Британии быстрее преодолеть и минимизировать последствия энергетических кризисов 1970-х гг., которые в значительной степени дестабилизировали и осложнили социальную и финансово-экономическую обстановку не только в Европе, но и в других странах и регионах мира24.
Завершение десятилетия по времени совпало с началом переломного этапа в истории становления и развития сотрудничества между Великобританией и Европой.
2.2. Британский «евроскептицизм» в 1980-1990 гг.
В 1979 г. на всеобщих парламентских выборах победу одержали консерваторы. Впервые в истории страны пост премьер-министра заняла женщина – Маргарэт Тэтчер. С этого момента европейское направление внешней политики Великобритании на протяжении восемнадцати лет находилось под воздействием институционального «евроскептицизма». Тэтчер, которую современники заслуженно назвали «железной леди», трижды занимала высший пост в британской политической иерархии, и каждый раз она и Кабинеты министров последовательно ставили вопрос о размере оптимального вклада Британии в укрепление интеграции25.
Следует признать, что политика и стиль Тэтчер всегда отличались внутренней стойкостью и предельным прагматизмом. Именно в этом и заключалась основная причина ее скеписиса по отношению к ЕЭС и развитию сотрудничества с ним. Она прекрасно видела, что минусы в данном случае перевешивают плюсы и всегда стремилась выделить Британию из Европы, сделать страну более свободной в выборе и принятии решений.
Тэтчер и ее правительства объективно критиковали практически все аспекты европейской интеграции и были крайне недовольны ее магистральным направлением – в начале 1980-х гг. было очевидно, что в Европе постепенно закладываются основы для появления модели интеграционного объединения с атрибутами «супергосударства»26.
В Великобритании этот процесс приняли в штыки. Жесткой критике с заметным успехом и энтузиазмом подвергались абсолютно все аспекты интеграции, которую консерваторы со временем в большинстве случаев стали воспринимать как препятствие и противоречие букве национальных интересов. Особенное негодование М. Тэтчер и ее сторонников вызывала Общая аграрная политика, затраты на содержание которой ежегодно составляли приблизительно более трети от общего бюджета ЕЭС. Консерваторы справедливо требовали пересмотра системы британских выплат на ОАП и в ходе саммита в Фонтенбло в 1984 г. добились своей цели. Система британских выплат в бюджет ЕЭС и сумма дотаций на сельское хозяйство была скорректирована27.
В результате этой победы Великобритания с тех пор ежегодно экономит миллиарды фунтов стерлингов, что положительно сказывается на развитии британской экономики, и особенно сферы услуг. В дальнейшем критике подвергались Общая рыболовная политика, пенсионная и валютная системы, перспективы подписания Единого европейского акта и т. д. И так продолжалось вплоть до 1990 г., когда Маргарет Тэтчер вследствие личной непопулярности, жесткой социальной политики и явных внутрипартийных раздоров была вынуждена оставить посты премьер-министра и лидера Консервативной партии и передать бразды правления своему коллеге Джону Мэйджору.
В течение семи лет консерваторы пытались «реабилитироваться» и переломить ситуацию с европейской политикой в сторону углубления сотрудничества, однако добились очень скромных успехов – при Тэтчер пресловутый «евроскептицизм» пустил слишком глубокие и сильные корни. Пожалуй, единственным, но весьма важным достижением менее радикальной политики консерваторов в сфере интеграции в этот период стало подписание и ратификация в 1992-1993 гг. Маастрихтского договора, в результате которого на мировую арену выходит наследник ЕЭС – Европейский союз28.
Однако эта громкая победа дорого обошлась Дж. Мэйджору – индекс популярности его правительства и Консервативной партии в британском обществе постепенно начал падать. В итоге, к следующим выборам 1997 г. консерваторы пришли «разбитыми» и обессиленными. Интересно, что основной причиной глубокого идейного раскола партии стали непреодолимые разногласия по «европейскому вопросу».
Подводя черту под этим периодом, важно обратить внимание на следующие сюжеты. Политика консерваторов в сфере рационализации диалога по вопросам институционального развития с Европой на протяжении восемнадцати лет может быть названа последовательной. Тэтчер сделала все возможное, чтобы в двустороннем общении позиция и интересы Великобритании всегда стояли на первом месте. По сути, именно Тэтчер придала аморфному диалогу о необходимости интеграции наполненное прагматизмом содержание – в этом заключается ее основная заслуга на европейском направлении внешней политики Великобритании в конце 1970-х -начале 1990-х гг. Мэйджор, напротив, пытался действовать по другому сценарию, сделав выбор в пользу сближения и вернув диалог в структурно-институциональное русло29. Заметим, что такой подход был продиктован не только личными амбициями Мэйджора, но и объективными реалиями времени, в первую очередь возрастанием потенциала объединенной Германии и Франции в экономическом и политическом отношении и в дискуссии о будущей архитектуре Европейского союза. М. Тэтчер четко сформулировала идею, стратегию и параметры диалога с Европой, Дж. Мэйджор предложил подключиться к дискуссии о будущем интеграции и тем самым придал ему более актуальное, симбиотическое измерение. Два лидера – и два варианта одной и той же политики. Однако при всех очевидных различиях у Тэтчер и Мэйджора было и нечто общее, что в значительной степени объединяло этих столь противоположных по характеру и стилю управления политических лидеров. Речь идет о том, что оба стремились добиться одной и той же стратегической цели – при планировании и определении приоритетов внешней политики всегда ставить на первое место не абстрактные амбициозные планы, а реальные национальные интересы. Иное дело, что Тэтчер и ее преемник в силу различных факторов смотрели на Европу с противоположных точек зрения. Поэтому вряд ли имеет смысл говорить о том, что за восемнадцать лет консерваторам удалось выработать единый, целостный подход к актуальным проблемам европейской интеграции30.
В период с 1946 по 1997 г. включительно европейская политика Великобритании проделала долгий и трудный путь. За это время взгляды британской политической элиты и общества относительно сближения с Единой Европой неоднократно и существенно варьировались, но в то же время никогда не изменялись радикально31.
А в конце правления консерваторов среди британского общества окончательно набрала силу и окрепла идея о том, что будущее страны в любом случае начинается в Британии, а продолжается в Европе.
2.3. Геополитические ориентиры современной Великобритании
С приходом к власти Гордона Брауна и рядом кадровых перестановок на уровне правительства ситуация принципиально и качественно не изменилась – стратегическая цель мощной пропагандистской «машины» осталась прежней. Британцам и их иностранным партнерам (особенно – по другую сторону Атлантики и в Европейском Союзе) требуется аккуратно и тактично, однако при этом очень настойчиво ретранслировать и внушить глобальную «сверхидею» о том, что «Новая» Великобритания смирилась с болью от утраты статуса великой Британской империи, собралась с силами и полностью готова к борьбе за лидерство теперь уже не только в постепенно сужающемся, континентально «ограниченном» пространстве европейской интеграции, но и в мировом, глобальном масштабе32.
Глобальные политические ориентиры представителей ныне правящей властной элиты «Новой» Великобритании хорошо известны, понятны и очевидны. Однако при всем этом категорически спорен и неоднозначен ответ на политически острый, неудобный и поэтому особенно актуальный для нас вопрос о том, насколько подобная «реваншистская» риторика «вплетена» в контекст объективных реалий (событий, проблем, тенденций и процессов) не только в русле внутриполитического развития «Новой» Великобритании, но и заявленной на современном этапе идейно-институциональной политики трансформации и модернизации Европейского Союза.
Иными словами, обладает ли «Новая» Великобритания достаточным национальным и международным «ресурсным» потенциалом, необходимым для реализации тех глобальных политических целей и задач, которые на протяжении всего данного периода так активно пропагандируют «новые» лейбористы, и насколько в действительности экономически обоснованы их европейские и тем более глобальные амбиции и устремления?
Безусловно, главным мотивом, который сегодня решительно заставляет экспертов в сфере научного изучения мировой экономики, мировой политики и международных отношений взглянуть на данную проблему несколько в ином, непривычном ракурсе, является мировой финансово-экономический кризис, который зародился в Соединенных Штатах Америки в конце 2007 г. и по состоянию на ноябрь 2009 г. затронул или даже «поразил» как экономические, так и политические структуры и институты практически всех стран мира, и в особенности «большой четверки» Европейского Союза – Великобритании, Франции, Германии и Италии33.
Идейно-исторические истоки современного глобального кризиса находятся, во-первых, в прогрессирующей «пропасти» и дисбалансе интересов между реальным, промышленно-производственным и чрезмерно раздутым, непрозрачным кредитно-финансовым сектором в лидирующих странах и регионах мира (преимущественно в США и Западной Европе) и, во-вторых, в самой иллюзорной, рискованной, спекулятивной и экстенсивной природе «однополярной» модели мирового экономического и политического развития в целом.
Отдельная «заслуга» на ниве возникновения кризиса принадлежит США, вернее, той многолетней монетаристской экономической политике, которой придерживались все Администрации Президента начиная с 22 июля 1944 г., когда посредством заключения Бреттон-Вудсских соглашений (США, штат Нью-Гэмпшир, Генеральное соглашение о тарифах и торговле, ГАТТ, с 1995 г. – Всемирная Торговая Организация, ВТО) одновременно были заложены и основы для американского доминирования, и фундамент будущей глобальной мировой финансово-экономической системы34.
Вместе с тем следует отметить, что с исторической, политической и экономической точек зрения значительно правильнее и точнее говорить не о стопроцентно американском, а именно о «американо-британском» пути к глобальному кризису, поскольку у истоков Бреттон-Вудсской системы стоял мощный идейный «тандем» Президента США Франклина Д. Рузвельта и Премьер-министра Великобритании сэра Уинстона Черчилля. Тогда США, Великобритания и их избранные партнеры «правильно» выбрали момент и предприняли попытку «запрограммировать» ход исторических процессов послевоенного мирового политического и экономического развития, исходя из догмата собственных национальных интересов. Сегодня все соучастники тех давних событий «обречены» расплачиваться за опыт Бреттон-Вудса и погружаться в кризис практически по одному и тому же сценарию35.