Повседневная жизнь Англии 14 века.

Содержание


Введение
1. Повседневная жизнь английской деревни XIV века
1.1.Феодалы и феодальные поместья
1.2.Повседневная жизнь крестьян
2.Повседневность английских городов XIV века
2.1.Повседневная жизнь горожан XIV века
2.2.Развитие учебных заведений и повседневная жизнь служителей церкви Англии XIV века
Заключение
Список литературы

Повседневная жизнь Англии 14 века.

Из всех перемен, происходивших во времена Чосера, наи­более важной было разложение манора. Крестьянская аренда и денежная заработная плата все более и более вытесняли обра­ботку домена лорда крепостным трудом, начиная, таким об­разом, постепенное преобразование английской деревни-об­щины полукрепостных в индивидуалистическое общество, в котором все были свободны, по крайней мере юридически, и где денежные отношения заменили обычное право. Эта огром­ная перемена сломала застывшие формы феодального мира и освободила подвижные силы капитала, труда и личной ини­циативы, которые с течением времени сделали жизнь в городе и в деревне более богатой и разнообразной; она открыла новые возможности для торговли и промышленного производства, равно как и для сельского хозяйства.
В царствование ЭдуардаII рост населения за­медлился, и снова вошло в обычай заменять полевую отработку денежной рентой; бедствие «черной смерти» (1348-1349) ускорило начавшуюся перемену.
Крестьяне, оставшиеся в живых, получили возможность диктовать свои условия лорду и его бейлифу. Недавний земельный голод теперь сменился недо­статком рабочих рук. Ценность пахотных участков упала, а цена на рабочие руки резко пошла вверх. Лорд манора не был в состоянии обрабатывать свою домениальную землю силами крепостных, ибо число их сократилось, и в то же время большое число наделов — полос на открытых полях — вновь вернулось в его руки, так как семьи, возделывавшие поля умерли от чумы.
Затруднительное положение лорда создавало благопри­ятные возможности для крестьян. Число полос в открытом поле, которое держал один хозяин, возросло благодаря сли­янию осиротевших наделов; вилланы-возделыватели этих более крупных единиц фактически превратились в йоменов, представителей среднего класса, пользующихся наемным трудом. Естественно, что именно они больше всех восставали против своего крепостного положения и против домогательств бейлифа, требовавшего, чтобы они по-прежнему лично отрабатывали барщинные дни на домене лорда. Од­новременно с этим свободные безземельные рабочие при общем недостатке рабочих рук могли требовать или от бейлифа домена, или от крестьян, имеющих свои наделы на открытых полях, значительно более высокую заработную плату, чем прежде.
Так различными путями в Англии стали появляться новые классы состоятельных йоменов. Некоторые из йоме­нов снимали в аренду домен лорда, другие брали новые уча­стки, недавно отгороженные от пустоши, третьи брали по­лосы на старых открытых полях. Одни занимались хлебопашеством, другие — овцеводством и торговлей шер­стью, третьи вели смешанное хозяйство. Рост численности таких йоменов и их благосостояния на протяжении несколь­ких последующих столетий задавал тон новой Англии. Тема об английском йомене — его независимости, его простоду­шии, его ловкости в стрельбе из лука — заполняет все баллады, начиная со времени Столетней войны и кончая Стюартовской эпохой.
Шел процесс исчезновения крестьянина-крепостного, который превращался или в йомена-крестьянина, или в без­земельного батрака. И теперь между этими двумя классами началась вражда. Само крестьянство делилось на нанимате­лей и нанимаемых, и ранняя стадия борьбы между ними видна в знаменитых «статутах о рабочих»4.
Крестьянские дома и хижины бедняков строились из бревен или толстых досок или из стоек и поперечных балок, на которых покоился слой мелкой гальки, смешанной с глиной. Пол обычно был земляной, крыша покрывалась соло­мой или тростником. Многие из крестьян, занимаясь овцеводством и продавая шерсть, на­жили значительные состояния; обширный английский ры­нок сырой шерсти широко снабжался крестьянами. Неиз­менная пища крестьян - их хлеб и эль — зависели от неустойчивого урожая на общинных полях, и в плохие годы случались местные недороды или голод. Но мясо, сыр и овощи играли столь же важную роль в их питании. Многие крестьяне разводили кур и употребляли в пищу их яйца. Боль­шая часть крестьян имела при хижине клочок земли, где разводили горох, бобы или наиболее дешевые сорта капусты; тут же иногда держали корову или свинью. Земледель­цы, имевшие землю на открытых полях, безразлично, кре­постные или свободные, могли пасти своего вола на жнивье или на пастбище этой деревни; бедные животные, ростом вдвое меньше современных, были тощи от скудного корма и весьма жилисты от многолетней тяжелой работы на паш­не. К Мартынову дню часть волов шла на убой для засола впрок на зиму, а некоторых резали перед Рождеством для праздничного стола.
Более обычной пищей в хижине бедняков была копче­ная свинина; число свиней в деревенском стаде зависело от размеров и характера пустоши. В некоторых манорах еще до расчисток «заимок», огороженных под полевую культуру, сильно сократилась площадь с порослью и мелким лесом. В других манорах, в особенности на западе и на севере, пустошь являлась крайней необходимостью для существования многих семейств. Отдельные крестьяне, поселявшиеся с раз­решения или самовольно, строили свои лачуги и кормили свой скот на каком-нибудь отдаленном клочке земли. Каж­дый крестьянин, получивший разрешение на поселение, пользовался лесом из лесных угодий для постройки своей хижины, а также для ее отопления, для приготовления пищи и для того, чтобы сделать себе повозку, плуг, сельскохозяй­ственные орудия и домашнюю утварь. Обычные держатели имели разные права в различных манорах, но часто они пользовались привилегией рубить лес для построек и для плотничьих поделок и раздобывать дрова любыми способа­ми, то есть могли даже ломать ветви деревьев, стоящих на корню. Пустошь служила также выгоном для пастьбы сви­ней и дополнительным пастбищем для крупного скота и овец; овцеводство часто было наиболее доходной статьей крестьянского бюджета благодаря возможности выгодно про­давать шерсть. В этом отношении удобства и благосостояние крестьянина уменьшились, когда зерновые поля стали вторгаться в область дикой природы. Здесь выигрыш сопровож­дался потерями, а потери - изобилием.
Но, кроме говядины, баранины, кур и копченой сви­нины, имелись и другие виды мяса. Пустоши и лесные угодьях кишели дичью. В королевских лесах, площадь которых нее более сокращалась, и в заповедниках или в огорожен­ных, непрерывно расширявшихся полях лордов и дворян­ства олени и мелкая дичь охранялись строгими законами и еще более эффективно сторожами, которые руководствова­лись своим собственным кулачным правом, не беспокоя королевский суд. Браконьерство являлось не только источ­ником существования для лиц, поставленных вне закона, но также страстью людей всех классов дворянства, служите­лей святой церкви и наряду с ними крестьян и рабочих, отыскивающих для своего котелка фазана или зайца.
Кролики во многих частях средневековой Англии были бичом, и повсюду, за исключением заповедников, все клас­сы общества ловили их сетями и выгоняли из норок. Ловить и есть небольших птиц, таких, как дрозды и жаворонки, в те времена было так же принято на Британских островах, как еще и сейчас на европейском континенте; их в большом ко­личестве ловили при помощи веток, обмазанных птичьим клеем, и сетями; этим занимались крестьяне и сельские дво­ряне ради спорта. Но больше всего радовалось сердце кресть­янина в тех случаях, когда ему удавалось тайком убить для своего котелка одну из миллионов привилегированных птиц из господского голубятника, назначение которого состояло в том, чтобы на крестьянском зерне выращивать откормлен­ную птицу, пока она не будет пригодна для стола лорда. К тому же в речках и в озерах водилась форель, а в прудах гос­подских усадеб и аббатств — огромные щуки. О чосеровском Франклине мы читаем:
Все в доме ломилось от яств и питья,
Тонких блюд, что душа пожелает твоя,
И от каждого времени года плоды
Выбирал он по вкусу для сладкой еды.
Куропаток он жирных по клеткам держал,
Много щук и лещей по прудам размножал5.
Большую роль в жизни крестьян играла религия. Каждое воскресение крестьяне в обязательном порядке посещали церковь. Большинство крестьянского населения было не грамотным, а с учетом того, что официальным языком церкви оставалась латынь, они слабо осознавали действие таинства службы. Вера в Бога была основана на страхе. Крестьянин знал некоторые изречения Христа и со­бытия из его жизни и из жизни святых, а также многие рассказы из Библии, как, например, про Адама и Еву, про Ноев ковчег, про мудрость Соломона и его жен, про судьбу Иезавели, Иеффая и его дочерей, «которых он очень любил». Все это и многое другое с многочисленными свое­образными прикрасами он узнавал из «божественных пес­нопений» и из чувствительных и занимательных пропове­дей нищенствующих монахов. Крестьянин никогда не видел Библии на английском языке, но даже если бы он ее уви­дел, то не смог бы прочесть. Английский крестьянин не знал ничего похожего на общие молитвы или на чтение Библии в семейном кругу. Но религия и разговоры о ней окружали его жизнь. Крест с распятием Христа часто нахо­дился перед его глазами, и он хорошо помнил предание о распятии. Он видел вок­руг себя на стенах фрески со сценами из Священного Писания и из Жития святых; а на куполе — Страшный суд, изображен­ный в ярких красках: с одной стороны, рай, готовый принять праведника, с другой — пылающий ад с палачами дьявола, терза­ющими обнаженные души. Страх перед адом был самым сильным средством, которым беспощадно пользовались все проповедни­ки и исповедники. Исповедь была принудительной обязанностью, обычно у приходского священника.
Таким образом, в повседневной жизни английских крестьян так же происходят значительные изменения, но в отличие от феодалов не ведущие к кардинальным изменениям в их быту. Изменения происходят в основном в системе ведения хозяйства и системе взаимоотношений с феодалом. Одежда, пища, жилище и пр. изменяется незначительно. Все сферы жизнедеятельности крестьян регулируются их религиозными мировоззрениями, так как церковь по - прежнему остается регулятором духовной жизни английского общества.
2. Повседневность английских городов XIV века
2.1. Повседневная жизнь горожан XIV века
В XIV веке английский город был по-прежнему дере­венской и земледельческой общиной и вместе с тем цент­ром промышленности и торговли. Его защищала или каменная стена, или земляной вал; этим он отличался от неогороженной деревни. Но за ним лежало «городское поле», не обнесенное изгородью; здесь каждый гражданин-земледелец обрабатывал свои собственные полосы под зерновые культуры и каждый житель пас свой крупный скот и овец на городском общинном пастбище, под которое обычно отводились луга по берегам реки, как, например, в Окс­форде и Кембридже. В 1388 голу парламентским статутом было установлено, что в страдную пору подмастерья и уче­ники должны бросать свое ремесло, чтобы «снимать урожай и доставлять зерно»; мэры, бейлифы и констебли города обязаны были следить за тем, чтобы это исполнялось.
В Норидже, во втором городе королевства, даже много лет спустя после описываемого периода ткачей ежегодно собирали и принудительно посылали в деревню на уборку урожая. И даже Лондон не был исключением: и в нем сохранился полудеревенский уклад жизни. Между деревней и го­родом не было такого резкого различия, какое появилось после промышленного переворота.
Город был более антисанитарен, чем деревня, и часто страдал от чумы. Но тогда в нем еще не было столько тру­щоб, как в последующие века. Дома в городах были тогда расположены живописно, среди садов, огородов, лужаек, и окружены дворами деревенского типа. Дело в том, что число жителей все еще было весьма невелико: в довольно большом городе их насчитывалось всего две-три тысячи.
Жизнь горожанина того времени совмещала преимуще­ства городского уклада с жизнью в сельской местности.
Эти небольшие города, хотя, по существу, они были еще полугородом-полудеревней, являлись своего рода гордостью горожан. Их неустанной заботой было сохранять и расширять привилегии самоуправления и монополии местной торговли, купленные у короля, лорда, аббата или епископа. Зашита куп­цов своего города во время их опасных путешествий, сбор их долгов с других городов — такие городские дела, в сущности, были почти дипломатическими. Норидж вел переговоры с Саутгемптоном, подобно тому, как Англия договаривалась с Францией. Торговые договоры между городами были обыч­ным делом. Что касается Лон­дона, то его праву самоуправ­ления, распространявшемуся на обширные территории вверх и вниз по реке, могли бы по­завидовать многие германские «вольные города».
Однако, как бы ни были велики права Лондона и как бы значительны ни были «вольности» других городов, все города были лояльными чле­нами государства, парламент которого, отчасти по их сове­ту, издавал законы по экономическим вопросам, посколь­ку они касались всего государства. В XIV веке торговля становилась все более и более национальной, не пере­ставая быть городской. История всех английских городов была тесно связана с историей Англии, которую они помогали творить, между тем как, например, в Германии, тогда еще не образовавшей нации, история Нюрнберга и ганзейских городов была самостоятельной главой в анналах Европы.
Но даже и в Англии - и даже во время Столетней вой­ны — национальное чувство и чувство лояльности по отно­шению к государству в целом не предъявляли таких повседневных и настойчивых требований, какие предъявлял городской патриотизм: каждый был патриотом своего род­ного города. Первой обязанностью гражданина было его уча­стие в городской народной милиции для защиты стен горо­да, а если возможно, то и городских полей от французских или шотландских вторжений, от банд, состоявших из лиц, поставленных вне закона, или от вооруженных свит круп­ных магнатов, не признающих городских привилегий. У сред­невекового англичанина принцип воинской повинности не вызывал сомнения. Гражданские власти могли призывать городского жителя для войны или для охраны порядка и для городских работ раз­ного рода: рытья городской канавы или водостока, почин­ки городского моста, для помощи при сборе урожая на го­родских полях, изредка — для уборки и ремонта дороги перед его домом. Такой труд в общественном деле не считался кре­постным, как работа на домене лорда. Тогда никто не ду­мал, что «привилегия» быть свободным заключалась в том, чтобы избегать несения военных или иных обязанностей, от исполнения которых зависели в конечном счете заботливо охраняемые «вольности» города и его сограждан. В течение многих столетий англичане обучались самопомощи и само­управлению в школе городской жизни. В те времена без обя­занностей не существовало прав.
В Лондоне вместо дров и древесного угля все больше и больше входил в употребление «морской уголь», называв­шийся так потому, что он доставлялся на кораблях из Тай­нсайда, что побуждало «духовенство и знать, приезжавших в Лондон», жаловаться на опасность заразы от «зловония при сжигании морского угля»6. Постепенно в Лондоне из опасения пожаров соломенные и тростниковые крыши за­менялись красной черепицей. Стены домов все еще делались из глины и дерева, хотя все больше увеличивалось число прекрасных каменных жилых зданий, выстроенных крупными лордами или богатыми горожанами, наподобие находяще­гося на пути между Лондоном и Вестминстером дворца «Са­пой» Джона Гонта. Но главной архитектурной гордостью столицы были сотни ее церквей. Улицы были скверно вымощены, тротуаров не было; выпуклая мостовая спуска­лась двумя скатами по обеим ее краям к уличным водосто­кам, по которым стекала грязь; поэтому каждый стремился пройти по середине мостовой, более слабых оттесняли с середины к ее краям, и они вынуждены были шлепать по грязи. Муниципальные власти плохо наблюдали за порядком на улицах, и домохозяева и ремесленники, пользуясь этим, выкидывали на улицу через двери и из окон отбросы, сор и объедки, не заботясь о приличии и санитарии.
В двух милях от Лондона находился Вестминстер, тес­нящийся вокруг своего аббатства и его Холла, выстроенною Вильгельмом Рыжим и впоследствии украшенного Ри­чардом II дубовыми стропилами. Вестминстер сделался всеми признанным центром королевской администрации, суда и парламента, хотя он не вел торговли, не имел особых при­вилегий и был всего лишь пригородом, расположенным возле (больших лондонских ворот. В английской столице не было королевской резиденции, подобной Лувру в Париже. Когда король приезжал в город, он жил то в одной части Лондона — в Вестминстере, то в другой — в Тауэре. Но Сити, которое находилось между ними, не было его землей, и Ричард II мог приказывать городской милиции, его долж­ностным лицам и его населению не больше, чем Карл I7.
Уже в XIV веке стало очевидно, что быстрое расшире­ние суконной промышленности требовало новой экономи­ческой организации производства. Для переработки сырой шерсти в первосортное сукно требовался не один, а целый ряд производственных процессов: кардочесание, прядение, ткачество, валяние, окраска и отделка сукна. Поэтому ог­ромное расширение суконной промышленности для удовлетворения внутреннего и внешнего рынка не могло быть организовано ремесленными гильдиями, которым удалось так много сделать в предыдущие века для усовершенствова­ния процесса ткачества. Теперь требовался предприниматель с более широким кругозором, располагающий капиталом для сбора сырья, полуфабрикатов и готовых изделий и для их передачи от одного мастера к другому, из одного места в другое — из деревни в город, из города в порт — и, наконец, для доставки стандартного изделия на лучший рынок. Для всего этого был необходим капитал.
Уже во времена Чосера можно было встретить капита­листа-суконщика, использующего в различных местностях большое число людей разных специальностей. Это был со­циальный тип, более близкий к Новому времени, чем к средневековью: он резко отличается от мастера-ремеслен­ника, работающего за одним станком со своими учениками и подмастерьями. В грядущем промышленном перевороте, еще весьма отдаленном, будущее принадлежало капиталис­ту-предпринимателю. Но в суконном производстве он уже появился за четыреста лет до того, как поглотил всю промышленность в целом. В этот ранний период капитализма торговля на море, угольная и строительная промышленность также частично велись на капиталистической основе.
В течение последующих столетий главной фигурой в большей части отраслей промышленности все еще оставал­ся старомодный мастер-ремесленник, работавший с неболь­шим числом учеников и подмастерьев, которым он давал ночлег и работу в своем доме, подчиняясь общему надзору ремесленных гильдий. Однако и здесь также назревала борь­ба мастера-ремесленника с его подмастерьями, подобно той, которая велась между землевладельцами и свободными ра­бочими. Подмастерье в мастерской был обуреваем теми же стремлениями и тревогами, что и сельскохозяйственный рабочий. Он также домогался повышения заработной пла­ты, когда после «черной смерти» появился недостаток в ра­бочих руках, и «статут о рабочих» отчасти был направлен против его требований.
На ранних стадиях существования ремесленной гиль­дии мастера, ученики и подмастерья — все принадлежали, в большей или меньшей мере, к одному классу. В мастерской все они были «мелким людом», братьями рабочими, разде­лявшими одну и ту же трапезу. Хотя с современной точки зрения они и являлись бедняками, это было гордое брат­ство искусных мастеров своего ремесла. Их гильдия защи­щала их общие интересы и, подчиненная общему контролю муниципалитета, вела в городе все дела данного ремесла, устанавливая цены, заработную плату и условия работы, к общему удовлетворению мастеров и рабочих. Ученики по окончании срока ученичества становились или мастерами, или подмастерьями, и в большинстве своем подмастерья рано или поздно делались мелкими мастерами. Мастер-ре­месленник работал вместе со своими рабочими; часто он бил своих учеников, а изредка и подмастерьев, но в те времена побои были общеприняты. Однако резкого деления по социальному положению и образу жизни еще не существо­вало. Правда, вне гильдий в городе всегда имелось немало необученных рабочих; их труд плохо оплачивался, и о них никто не заботился. Но в самих гильдиях было много гармо­нии и довольства.