Демографическая политика СССР

Введение
Глава 1 Российские демографические трагедии XX века: Первая мировая война – 1941г.
1.1 Становление советской власти
1.2 Великие переселения и социальные эксперименты
Глава 2 Российские демографические трагедии XX века: Великая Отечественная война - Перестройка
Заключение
Литература:

Демографическая политика СССР

Разрушение деревни, начатое коллективизацией, довершил мас­совый голод 30-х годов, ею порожденный. Оценки его масштабов раз­норечивы — от 3—4 до 6—7 млн. погибших от голода. По более позд­ней оценке самого Сталина, в стране голодало не менее 25—30 млн. человек. «Народ жить хочет, но ему нельзя», — говорит герой романа А. Платонова «Котлован», написанного в 1930 году.
Потенциально мобильная рабочая сила, существовавшая до этого в виде отходничества, выталкивалась из села под воздействием чрез­вычайных мер при проведении хлебозаготовок, создании колхозов. Сокращение производства сельскохозяйственной продукции и ухуд­шение положения сельского населения, голод усилили отток из села. Коллективизация и массовый голод разверзли клапан для массового бегства из деревни, приоткрытый ранее индустриализацией: если в 1929 году численность горожан возросла за счет переселенцев на 1,4 млн. человек, то в 1930 году — на 2,0 млн., а в 1931-м — на 4,1 млн. человек. Только в 1931 году численность городского населения вырос­ла за счет мигрантов на 12%. Масштабы переселений были беспреце­дентны: прибывшие в этом году в города составили 32% горожан, а выбывшие — 20%3. Как не вспомнить слова Б. Пастерна­ка, сказанные, правда, по иному поводу: «Все сместилось и переме­шалось, старое и новое, церковь, деревня, город и народность. Это был несущийся водоворот между безусловностью оставленной и еще не достигнутой».
По признанию публициста, с прочтением замятинского «Мы» ста­новится яснее, что мы строили, платоновского «Котлована» — как мы строили и «Собачьего сердца» Булгакова — кто строил. Итак, кто же строил?
За время Первой мировой войны, гражданской войны рабочий класс понес огромные потери: только к 1928 году численность рабо­чих промышленности достигла уровня 1913 года. К этому времени профессионально-квалификационный состав рабочего класса остав­лял желать лучшего: не менее половины кадровых рабочих были от­мобилизованы в годы гражданской войны в армию, продотряды, части особого назначения — не счесть погибших от пуль, голода и болезней, покинувших заводы и фабрики и вернувшихся в деревню (только Мо­сква потеряла не менее миллиона жителей). На смену им пришла масса, «лишь по форме именовавшаяся «рабочей», а по существу яв­лявшаяся осколками люмпен-пролетариата и мелкой буржуазии»1.
Форсирование индустриализации страны еще более размывало костяк рабочего класса. За годы первой пятилетки народное хозяйст­во пополнилось 12,5 млн. новых рабочих и служащих. Лишь малую, незначительную часть составляли старые кадровые рабочие, возвра­щающиеся в города из деревень, куда они бежали во время голода. Преобладали же — 8,5 млн. человек — бывшие крестьяне. Переселя­ясь в города (а только в 1928—1934 годах численность горожан увели­чилась на 15,1 млн. за счет бывших деревенских жителей), вчераш­ние крестьяне неохотно расставались с привычным, то есть сельским, образом жизни. «Можно несколько остановиться на этом новом типе рабочего, пришедшего из деревни, который рассматривает себя до из­вестной степени как гостя, как временного жителя фабрик и заво­дов, — свидетельствует на XIV съезде столь авторитетный знаток вопроса, как председатель ВЦСПС Томский. — Под воскресенье, в субботу такой рабочий уезжает с заработком в свою деревню, к поне­дельнику он возвращается на работу...»
Зачастую этот рабочий еще и сохраняет землю в деревне: среди шахтерского пополнения в Донбассе в середине 20-х годов 24% имели землю, среди металлистов Московской области — 25%1. Половина металлистов-«землевладельцев» не только сеяли на этой земле, но и содержали скот.
Нельзя не сказать и о феномене общественного сознания — «духе тридцатых годов». К тому времени подросла молодежь, вся сознатель­ная жизнь которой пришлась на послереволюционный период. Для которой, как писала с тревогой А. Коллонтай в 1930 году, коммунизм стал той же догмой, какой являлось ранее христианство. Которой «не­когда мыслить, судить да рядить. Делать надо. И делают. Работают с энтузиазмом». Молодежь, бесспорно, была одной из главных опор курса на форсированную индустриализацию. Ее энергия, энтузиазм позволили преодолеть тяжелейшие испытания. «Первые пятилетки мы вырвали, как штангист штангу запредельного веса, не только за счет дешевой рабочей силы, не только неимоверной экономической физической и моральной эксплуатацией, но и благодаря реально су­ществовавшему энтузиазму широких трудящихся масс»2.
Вот как описывает один из участников строительства сталинград­ского тракторного завода свое решение приехать на его строительст­во: «Это началось зимой 1929 г. … пятилетка Киева коснулась краем. Первый год пятилетки прошел незаметно, и мы еще не освоились с этим словом. Но вот все чаще и чаще стали говорить и писать о таких гигантах, как Тракторный, Магнитострой, Кузнецкстрой... Силы пя­тилетки стали себя проявлять. Проблемы пятилетки возникли уже более реально и ощутимо.
Мы читали о Форде, особенно запомнилась нам одна скупая фраза из его книги: «В минуту — три автомобиля!» Эта фраза стала для нас физически ощутима. И вот все чаще и чаше стали говорить о Трак­торном. Все наши размышления, мечты, неопределенные стремления как-то разом прорвались, понятным стало все, о чем мы читали, со­здастся в нашем Союзе.
Но получился разрыв. С одной стороны, громадная пятилетка, с другой — Киев, еще не затронутый ею... а каждый день приносит все новые и новые известия. Появилась статья Луначарского о социали­стических городах. Это совпало с нашими мечтами. Луначарский пи­сал о новом быте, и перед нами раскрылась прекрасная картина соци­алистических городов, в которых мы будем жить. Трудности! Они нас не пугали, вернее мы их не видали... Поехали... Тогда много людей сорвалось с места, вся Россия была на колесах»1. Эксплуатация энтузиазма молодежи позволяла перебрасывать массы рабочей силы на ново­стройки, которые охватили всю страну. Потрясает прагматизм вла­стей: когда обнаружилось, что на Дальний Восток едут в основном молодые мужчины, выход нашелся в организации «хетагуровского движения» — призыва к девушкам принять участие в освоении вос­точных районов.
Однако эксплуатацией романтических устремлений молодежи нельзя было прикрыть организационные и управленческие огрехи. Сталинградский тракторный осваивали, например, почти столько же времени, сколько его строили. Да и могло ли быть иначе, если 80% рабочих этого завода прибыли из деревень и не имели элементарных технических знаний и производственных навыков. Отсутствие береж­ного отношения к технике, обезличка приводили к частым поломкам станков. Как пишет Б. Васильев, созидание и уничтожение с энтузи­азмом шагали в ногу... Энтузиазм не мог компенсировать малогра­мотность — только в 1930 году введено обязательное четырехкласс­ное образование (даже в 1939 году каждый пятый житель был негра­мотен). Популярнейший лозунг второй пятилетки — «кадры решают все» — являл констатацию низкого культурного уровня подавляюще­го большинства работников.
Люди не справлялись с техникой — и резко возрос производствен­ный травматизм. На 1000 застрахованных рабочих промышленности в 1928—1929 годах приходилось 223 несчастных случая, в том числе в каменноугольной промышленности—506, в металлургии — 336, в ма­шиностроении — 306 случаев потери трудоспособности2. Деревенские привычки неистребимы: наряду с повсеместным энтузиазмом имели место пьянки на работе, прогулы, хулиганство, опоздания, невыходы на работу в религиозные праздники, случаи оскорбления и избиения специалистов и т.д.
Наряду с массовым привлечением труда молодых людей, жен­щин, крестьян все шире начинает использоваться дармовая рабочая сила — заключенные. Энтузиазм соседствует с насилием.
Уже в конце 20-х годов было высказано предложение об исполь­зовании труда арестованных в освоении местностей, на земляных работах крупных строек, а главным образом на заготовках леса, экс­порт которого давал необходимую валюту. В 30-е годы это предло­жение было реализовано. Именно тогда ленинский тезис о необходи­мости двинуть десятки и сотни тысяч людей туда, куда надо совет­ской власти, трактовался его преемниками однозначно, в духе трудовых армий Троцкого — детища гражданской войны. (Л. Троц­кий не мыслил будущего «без установления такого режима, при ко­тором каждый рабочий чувствует себя солдатом труда, который не может собой свободно располагать, если дан наряд перебросить его, он должен его выполнить; если он не выполнит, он будет дезерти­ром, которого карают».)
Целый ряд индустриальных гигантов (Норильский комбинат), транспортных артерий (Беломорканал), городов (Магадан, Комсомольск-на-Амуре) были построены руками и на костях заключенных. Так, сооружение Беломорско-Балтийского водного пути было выпол­нено под руководством ОГПУ силами осужденных на разные сроки уголовников и политических. Несмотря на исключительно трудные геологические и гидрологические условия, он был закончен в рекорд­но короткий в практике гидротехнического строительства срок — 20 месяцев1. В связи с окончанием строительства были освобождены от дальнейшего отбывания заключения 12,5 тыс. человек «как вполне исправившиеся и ставшие полезными для социали­стического строительства». Сокращены были также сроки 59,5 тыс. лиц, «осужденных на разные сроки и проявивших себя энергичными работниками на строительстве». Кроме того, была снята судимость и восстановлены в гражданских правах 500 человек по представленно­му ОГПУ списку1. Характерно и то, что все 15 че­ловек, награжденных орденом Трудового Красного Знамени (в основ­ном инженерно-технический состав), имели в прошлом судимость, в том числе и за вредительство.
Молох Архипелага ГУЛАГ, набиравший силу, с каждым годом бу­дет требовать все больше и больше жертв. Экономические и полити­ческие подоплеки существования Архипелага, сплетенные в тесный клубок (когда не поймешь, что главное в его существовании — то ли даровой труд, то ли уничтожение заключенных), в дальнейшем поро­дят столь же грандиозные, сколь и бессмысленные проекты типа тон­неля под Татарским проливом или железной дороги Салехард—Игар­ка — почти полторы тысячи километров по вечной мерзлоте (не этот ли проект спустя десятилетия подвигнет Л. Брежнева на сооружение еще более грандиозного памятника эпохе — строительства БАМа, столь же «обоснованного»?). Тысячу раз прав С. Залыгин: «...гиганто­мания — это метод выживания социалистического общества в крити­ческие моменты его существования... Но если мы применяли этот ме­тод из года в год, значит, наше общество и не выходило из критиче­ского состояния, будь то военный коммунизм, год великого перелома, тридцатые годы ударных строек, индустриализации и коллективиза­ции, или послевоенный период восстановления народного хозяйства, или период застоя с его БАМами и с той же аральской эпопеей»2. Истины ради заметим, что Беломорканал имел своей предтечей Соловки, функционировавшие как лагерь особого назначения (СЛОН) с 1923 года. Однако с 1936 года СЛОН преобразился в СТОН (Соловецкая тюрьма особого назначения); в знаменитом соловецком лозунге «Железной рукой загоним человечество к счастью!» акцент был перенесен со «счастья» на «железную руку». Повсеместно вопло­щался в жизнь другой соловецкий лозунг: «Соловки — рабочим и крестьянам!» По оценкам, этим призывом были «охвачены» десятки миллионов человек.
Чрезмерная концентрация сил и ресурсов на развитии тяжелой промышленности в годы первых пятилеток неизбежно сказывалась на социальной политике, жизненном уровне населения. Особенно тяже­лыми были жилищно-бытовые условия, поскольку строительство жилья хронически отставало от роста основного производства, роста численности занятых. Обеспеченность жильем на строительстве Магнитогорского металлургического комбината составляла всего два квадратных метра на человека. Часть рабочих была вынужден жить в товарных вагонах, выше 10 тыс. человек жили в палатках1. И это при острой нехватке даже товаров первой необходимости, сверхурочной работе, практически без выходных. Своеобразной реакцией на эти обстоятельства было усиление идеологии аскетизма и уравнительности. Большинство рабочих сталинградского тракторного завода жили в бытовых коммунах, что соответствовало представлениям о равенстве, социальной справедливости и принци­пах коммунистического общежития2.
В критической ситуации оказались крупные города, социальная инфраструктура которых трещала по швам, не выдерживая притока мигрантов.
Особую тревогу вызывал жилищный кризис. Уже в 1927 году обеспеченность в городах жилой площадью понизилась до 5,59 м2, что было значительно меньше принятой санитарной нормы. К концу 1926 г. в перенаселенных квартирах проживало 60% городских жителей3.
В тяжелых жилищных условиях жили не только мигранты. Пере-населенние городов и рост квартирной платы толкали отдельные ра­бочие семьи на сдачу коек, углов, что ухудшало их собственные жи­лищные условия.
Одна из особенностей жизни городов середины и конца 20-х го­дов — наличие бездомного населения. Существовавшие в 1928 году ночлежные дома в Москве с трудом пропускали до 7 тыс. человек в день, а за воротами ночлежек оставалось ежедневно несколько тысяч бездомных.
Огромный спрос на рабочую силу индустриальных отраслей изме­нил ситуацию на рынке труда, в результате чего к 1931 году в стране была ликвидирована безработица. Однако развитие народного хозяй­ства столкнулось с новыми затруднениями; во многих отраслях стало остро не хватать рабочей силы. Уже в начале 1930 года потребность на рабочую силу в Москве удовлетворялась на 40%, в Ленинграде — на 49%, в Ростове-на-Дону — на 38%. В сентябре 1930 года журнал «Вопросы труда» писал: «Сейчас уже нет почти ни одной отрасли на­родного хозяйства, которая, несмотря на бурный рост числа занятых рабочих, не испытывала бы острого недостатка в квалифицированных рабочих кадрах»1.
Еще более обострился дефицит рабочей силы в 1931 году, когда началось строительство 518 новых крупных промышленных предпри­ятий, в числе которых были Магнитогорский металлургический и Кузнецкий металлургический комбинаты, Днепрогэс, Челябинский тракторный и др.
Форсированная индустриализация, концентрация средств на строительстве ударных объектов при сохранении сезонного характе­ра труда отходников обостряли проблему надежного обеспечения промышленности кадрами. В то же время существовало представле­ние о возможности ее сравнительно легкого решения, основывавшее­ся на оценках резервов рабочей силы в сельском хозяйстве. По мне­нию ряда экономистов, эти резервы могли уже в ближайшее время резко возрасти в результате механизации. По некоторым расчетам, производительность труда в сельском хозяйстве к 1937 году по срав­нению с 1930-м могла вырости в 10 раз. Предполагалось, что из сельского хозяйства будет высвобождено около 30 млн. человек тру­доспособного населения2. Очевидно, что столь смелые оценки создавали иллюзию неисчерпае­мости трудовых ресурсов села, оправдывали политику выкачивания рабочей силы без учета каких-либо последствий для развития, как деревни, так и города.
В реальной жизни обеспечение промышленности кадрами ос­ложнялось продолжавшимся самотеком рабочей силы, несовершенством планирования потребности в рабочей силе, неувязками во взаимоотношениях колхозов и органов Народного Комиссариата труда. Неурегулированными остались взаимоотношения отходников с колхозами. К тому же рост потребности в рабочей силе обгонял возможности традиционных районов отходничества Центральной России. В других же районах крестьяне скептически относились к отходничеству. В одном из украинских колхозов колхозники заяви­ли, что «они не рязанские лапотники, любят свою землю, свою ха­ту, жен и галушки и в отходники не пойдут»1.
В условиях административно-командной системы управления экономикой неизбежной стала замена вербовки отходников (означав­ший колебания их численности и состава) надежной формой обеспе­чения кадров. Такой формой с 1931 года стал организованный набор рабочей силы.
Выступая на совещании хозяйственников 23 июня 1931 года, И.В. Сталин вопреки логике фактов утверждал, что после ликвида­ции безработицы в городах и преодоления массовой нищеты в дерев­не, в результате снабжения деревни десятками тысяч тракторов и сельхозмашин «...у нас не стало больше ни «бегства мужика из дерев­ни в город», ни самотека рабочей силы... Значит, от «политики само­тека» надо перейти к политике организованного набора рабочей силы для промышленности. Для этого и существует лишь один путь — до­говоров хозяйственных организаций с колхозами и колхозниками»2. Для усиления притока рабочих из сельского хозяйства в индуст­риальные отрасли в июне 1931 года было принято постановление ЦИК и СНК СССР «Об отходничестве». Этим постановлением для колхозников и единоличников, уходивших на работу в промышлен­ность, строительство и на транспорт, был установлен ряд льгот. На­пример, отходники-колхозники полностью освобождались от всяких отчислений с заработка в общественные фонды колхозов, а после воз­вращения им в первую очередь предоставлялась работа в колхозах. Хозяйственные органы обеспечивали отходников жильем и продо­вольствием, им оплачивался проезд к месту работы и обратно, выда­вались суточные. Поощрялись колхозы, которые заключали договоры о выделении рабочих-отходников или содействовали их вербовке: та­кие хозяйства получали право на преимущественное обеспечение сельскохозяйственными машинами, в них в первую очередь строи­лись школы, детские сады, ясли.
Принятые меры способствовали ликвидации напряженного по­ложения с рабочей силой в индустриальных отраслях, но они же стимулировали дальнейший приток населения в крупные города, где концентрировалась промышленность. В условиях чрезмерно бы­строго роста крупных городов была поставлена проблема ограничения их роста. В советской литературе постановку этой задачи тра­диционно связывают с резолюцией пленума ЦК ВКП(б) 15 июня 1931 года. «О московском городском хозяйстве и о развитии город­ского хозяйства СССР».
Городское хозяйство г. Москвы, отставая от роста населения, име­ло, ломимо других недостатков, крайне неудовлетворительное сани­тарное состояние. (Так, в 1930 году на 1000 детей в возрасте до 1 года в городе умирало 120 детей.) Однако проблема была поставлена зна­чительно шире: необходимо было как можно скорее ликвидировать отставание городского хозяйства от потребностей города, добиться ре­шительного перелома в темпах его развития.
Промышленное строительство предлагалось вести в новых рай­онах, учитывая нецелесообразность нагромождения «большого ко­личества предприятий в ныне сложившихся крупных городских центрах, и предложено в дальнейшем не строить в этих городах новых промышленных предприятий, в первую очередь не строить их в Москве и Ленинграде, начиная с 1932 г.»1 Но политика ограничения роста городов в усло­виях экстенсивного развития экономики не была подкреплена эко­номическими мерами, ограждавшими эти города от натиска новых предприятий. Более того, намеченные пути ускорения темпов раз­вития городского хозяйства, и особенно жилья, предусматривав­шие концентрацию капиталовложений в основных промышленных и городских центрах, приоритетное обеспечение этих городов не­обходимыми материалами и оборудованием (при их огромном де­фиците), делали их особо привлекательными как для нового про­изводственного строительства, так и для мигрантов.
В отсутствие эффективного экономического механизма ограниче­ния роста крупных городов панацеей стали административные меры (в условиях тоталитарного общества — всегда репрессивные): в конце 1932 года была введена паспортная система. (Практически одновре­менно развернулась широкая кампания выселения из Ленинграда, Москвы, некоторых других городов «классово чуждых» элементов, которых насчитывалось около 1 млн. человек.)
Введением паспортной системы движение сельского населения ставилось под контроль государства. Характерно, что вслед за поста­новлением о паспортизации в марте 1933 года было принято новое по­становление об отходничестве. В соответствии с ним резко ограничи­валась возможность стихийной, вне организованного набора, мигра­ции из села в город.