Мемуары чиновнима (Ф.Ф. Вигель) об истории служивого сословия в России

Введение
Глава I. Характеристика российского чиновничества и понятие чиновника. Восприятие государственной службы по свидетельствам чиновников
Глава II. Особенности описания чиновничества как социальной группы в мемуарах Ф.Ф.Вигеля
Заключение
Список использованной литературы

Мемуары чиновнима (Ф.Ф. Вигель) об истории служивого сословия в России

В местном управлении к середине XIX века сформировались свои, отличные от министерского, но не менее характерные типы чиновников. Типичным для губернской бюрократии этого периода был состав нижегородской администрации. Здесь и губернский прокурор, который «вышел из училища правоведения, знал дело, но, как говорили, «брал», и полицеймейстер, который «не отличался бескорыстием и в конце службы попал под суд», и председатель казенной палаты, обогатившийся доходами от службы, а затем служивший в Петербурге, куда перешел и его «очень ловкий и типичный секретарь»5.
Результаты деятельности всех российских учреждений и их подразделений определялись количеством бумаг и толщиной журналов. «Каждый дневной журнал, - писал в 1829 году чиновник Саратовской казенной палаты, - не бывает здесь менее 25 листов, в которые еще не входят питейное, 2 соляных и лесное отделения». Успехи министерских структур зависели от числа бумаг, подготовленных от имени министра. Если в столе таких бумаг было менее 12 в неделю, «то это считалось признаком, что в известном столе или вообще мало дела, или занятия идут неуспешно; заслужить же такое мнение было крайне нежелательно»6.
Бумаг писалось множество: бумаги полегче писали помощники столоначальника, более серьезные - сами столоначальники. Канцелярская по характеру деятельность органов управления неоднозначно оценивалась современниками.
В условиях министерского управления деятельность подведомственных учреждений нередко сводилась лишь к четкому реагированию на каждую бумагу «сверху» соответствующей, по всем правилам составленной бумагой. Поэтому в губернских учреждениях особенно ценилось умение чиновника писать. «Оно состояло, - отмечал Веселовский, - преимущественно в умении «отписаться», то есть сказать о каком-либо щекотливом предмете нечто такое, чему можно было придать любой смысл и от чего, при случае, предстояла возможность и совсем отказаться. Такое искусство ценилось очень высоко.
Видимость порядка и казенного благополучия создавали четко разработанные схемы прохождения бумаг внутри каждого учреждения. Входящая бумага, с момента получения дежурным и до отправки рассыльным по назначению, проходила в земском суде 26 инстанций, в департаменте министерства - 34, а в губернском правлении – 54 (такое количество инстанций и породило выражение «Пошла писать губерния»). И каждая могла стать источником неправедных доходов! К оформлению бумаг и соблюдению делопроизводственных формальностей предъявлялись самые жесткие требования.
Благоговейное отношение к канцелярской работе, воспитанное многолетней службой, сохранялось у чиновников и после выхода в отставку, проявляясь порой самым анекдотичным образом. Так, дед Веселовского, дослужившийся до советника Нижегородской казенной палаты, в старости заставлял такого же старика-писца переписывать старые бумаги; по словам внука, «это бесцельное переписывание бесполезных бумаг представляло наглядное применение в канцелярской сфере теории «искусства для искусства».
Условно-канцелярская по характеру деятельность бюрократической машины выдвигала на первый план фигуры секретарей и столоначальников, непосредственно руководивших процессом создания бумаг, а нередко и определявших их содержание. В условиях «бесправия, взяточничества и бессудия» как характеризовал годы правления Николая I сенатор А. Г. Казначеев, контроль за деятельностью должностных лиц существовал в основном на бумаге; на практике каждый чиновник, особенно из мелких, действовал бесконтрольно. Сложившуюся к середине XIX века систему управления страной как нельзя лучше характеризует приписываемое Николаю I высказывание: «Россией управляют столоначальники». Очевидно, что автор слов, при кажущейся их абсурдности, был недалек от истины.
Жалованье гражданских служащих было более чем скромным. Минимальные оклады получали копиисты. По штатам 1763 года, в уездных учреждениях они составляли 30 рублей, в губернских - 60, а в центральных и высших учреждениях - от 100 до 150 рублей в год. Однако в XVIII веке при низких ценах на продукты питания, и прежде всего на хлеб (10 - 15 копеек за пуд), такое жалованье не было нищенским. В XVIII - начале XIX века незаконная покупка крепостных людей разночинцами, и прежде всего канцелярскими служителями, была довольно частым явлением.
В мемуарной литературе приводятся факты и противоположного характера, свидетельствующие о бедственном положении приказных в XVIII веке. Очевидно, что этот вопрос требует специального изучения, учитывающего влияние многих факторов, в том числе и пристрастия этой категории служащих к пьянству. В данном случае их материальное положение рассматривается только с позиции покупательской способности рубля. И в этом отношении положение гражданских служащих XVIII века было более благополучным, чем их коллег в первой половине XIX века.
С начала XIX века в связи с падением курса бумажных денег, которыми выплачивали жалованье и пенсии, материальное положение чиновников стало ухудшаться.
В 1811 году жалованье чиновников составляло только 1/4 часть суммы, предусмотренной штатами XVIII века. В 1820-е годы во многих ведомствах оклады были значительно увеличены, но увеличение это было относительным. Так, если 600 рублей ассигнациями, получаемые столоначальником Пермского горного правления, в 1806 году соответствовали 438 серебряным рублям, то его оклад, через 13 лет возросший до 1200 рублей, равнялся только 320 рублям серебром, а еще через 18 - в связи с некоторым увеличением курса бумажных денег, составлял 343 серебряных рубля.
Положение канцелярских служителей усугубляло то обстоятельство, что оклады их не были фиксированными. Жалованье назначалось начальством «по трудам и достоинству» из сумм, выделяемых на канцелярские расходы. Численность служащих также определялась волей начальника, который мог «их по количеству дел прибавить или убавить, только бы штатной суммы не превосходили». Необходимость в сверхштатных чиновниках и канцеляристах нередко побуждала «жалованье по штату, на одного положенное, разделить на нескольких...». Решение «кадрового вопроса» за счет окладов заставляло служащих искать дополнительные источники существования. До 1815 года многие чиновники с низкими окладами, и особенно канцеляристы, служили лакеями, кучерами, сторожами и швейцарами. Как правило, эта работа была более оплачиваемой, чем государственная служба. В 1810-е годы жалованье канцелярского служителя министерства не превышало 200 рублей, тогда как лакей получал 183 рубля 50 копеек, камер-лакей и швейцар - 203, кучер - 401, лейб-лакей - 463 рубля в год. В 1815 году гражданским служащим было запрещено исполнять одновременно несколько должностей, что лишило их возможности содержать себя честным путем7.
Прожить на одно жалованье было практически невозможно. В 1820-е годы высший оклад опытного канцеляриста в губернии составлял 20 рублей в месяц, а столоначальника губернского правления - 33 (с 1805 года жалованье выдавалось ежемесячно). Назначение в 1825 году начинающему копиисту Мешкову 10 рублей в месяц тогда произвело впечатление. «Теперь, - писал он в 1870 году, - оклад этот, составляющий менее 3 рублей серебром, показался бы ничтожным и смешным». В отличие от Хавского-старшего, канцеляриста 1780-х годов. Мешков уже не мог помогать родителям, так как 120 рублей в год едва хватало ему на платье и обувь. В 1827 году оклады канцелярских служителей были увеличены, канцеляристы низших разрядов даже стали получать на паек и обмундирование. Но в условиях удорожания жизни новые оклады не могли существенным образом улучшить положение служащих. Взяточничество и казнокрадство процветали и в XVIII веке, о чем свидетельствуют многочисленные законы, грозившие совершившим эти преступления самыми суровыми наказаниями, а также русская литература - не только яркий и колоритный, но и правдивый источник о жизни чиновников всех рангов и особенно о том, что объединяло их в единое сословие - о взятках.
Глава II. Особенности описания чиновничества как социальной группы в мемуарах Ф.Ф.Вигеля
Интересным мемуаристом первой половины ХIХ в., своей тематикой отличающимся от предыдущих, был чиновник и литератор Ф. Ф. Вигель (1786—1856). Принадлежал он к обрусевшему шведскому роду. Его служебная карьера не была блестящей. Оп служил в Коллегии иностранных дел — в Московском архиве коллегии в числе других «архивных юношей». Служил в Министерстве внутренних дел, служил в провинции, наконец, был директором департамента духовных дед иностранных исповеданий. Неуживчивый, самолюбивый, озлобленный неудачами на служебном поприще, Вигель, кроме служебных дел, интересовался литературой. Член литературного общества «Арзамас», автор целого ряда памфлетов, доносов, Вигель исчез бы бесследно из памяти потомства, если бы не оставил записок. Широкий круг наблюдений, создавшийся в результате разнообразных знакомств, частых переездов, притом наблюдений, окрашенных едким остроумием, часто — злобой, отразился в его записках. Беспринципный, тяготевший к аристократии, Вигель пресмыкался перед царской властью и все же непрочь был сказать по адресу Николая I (когда он умер) резкость. Это был не либерализм, а личная ненависть за служебные неудачи и обычная для Вигеля двуличность. При всем том мемуарист не лишен ни ума, ни таланта. «В «Записках» Вигеля, — писал один современник, — много острого и даже справедливого... Вигель пренаблюдательный ум, только желчный и односторонний». Все это придает остроту его злобным характеристикам, окрашивает их в цвета большой тенденциозности, заставляет относиться к ним с сугубой осторожностью, но сохраняет за ними значительный интерес8.
«Записки Вигеля - любопытное и драгоценное приобретение для нашей народной и общежитейской литературы; они писаны умно и местами довольно художественно. Есть живость и увлекательность рассказа», - писал П. А. Вяземский о дневниках известного мемуариста. Современники весьма ценили «Записки», переписывали и распространяли их. Впервые они были опубликованы на страницах проправительственного журнала «Русский вестник» в 1864-65 гг.
Дневники во всей полноте освещают жизнь первой четверти XIX века: перипетии войны и мира, все слухи и сплетни об интригах и войне, немилость и ссылка Сперанского, первые смутные известия о смерти Александра, 14 декабря. В «Записках» представлена обширная портретная галерея русских людей первой половины 19-го века в контексте бытовая картина русской жизни того времени.
Часто в своих суждениях Вигель оказывался рупором реакционно - дворянских кругов. Таковы его строки, написанные по поводу ссылки Сперанского: «Как можно было не казнить преступника, государственного изменника, предателя и довольствоваться удалением его из столицы и устранением от дел». Но особенностью всех характеристик Вигеля является окрашенность их сильным личным элементом.
На Сперанского Вигель имел зуб за указ о требовании от чиновников, желающих служебного повышения, диплома об образовании. Вигель не получил систематического образования, и это мешало его карьере. Элемент личной ненависти и беззастенчивой лжи весьма силен в его отзывах об этом выдающемся деятеле.
С таким его отношением к Сперанскому интересно сравнить отзыв об И. А. Крылове. Известно, что знаменитый баснописец принадлежал к иному, чем Вигель, лагерю. Крылов начал свою деятельность в сатирической жур -
и налистике ХVIII в., которая олицетворяла лучшие чаяния прогрессивных кругов дворянского общества. В своих позднейших баснях Крылов умел обличать преступления чиновников, тупость дворянства. А что увидал в нем Вигель? «Человек этот никогда не знал ни дружбы, ни любви, — пишет он о Крылове. — Никогда не вспоминал он о прошедшем, никогда не радовался ни славе нашего оружия, ни успехам просвещения... две трети столетия прошел он один сквозь несколько поколений, одинаково равнодушный как к отцветшим, так и зреющим». Острая, резкая характеристика в конце превращается прямо в клевету. Стоит сопоставить приведенное место с другим суждением самого же Вигеля, чтобы это стало ясно. В связи с войной 1812 г. и патриотическим подъемом этого времени мемуарист указывает: «Из под пера славного баснописца нашего, Крылова, выходили басни, также к сему предмету (имеется в виду войне с Наполеоном) относящиеся».9
Не всегда именно политические позиции того или иного лица определяют отношение к нему Вигеля. Это особенно хорошо видно на примере его отрицательных отзывов о Шишкове и еще более острой оценки известного мракобеса Магницкого: «Как младенцы, которые выходят в свет без рук или без ног, так и он родился совсем без стыда и без совести...»
Но в других случаях Вигель оказывается имеющим верный и трезвый взгляд. Он резок в своих отзывах о Чарторижском, но прав, когда отмечает польские его устремления. Он верно констатирует значение и роль Александра I и Аракчеева в вопросе о создании военных поселений. Аракчеев был исполнителем, воплотителем мысли; инициатива принадлежала не ему, а царю.
Однако к большим политическим вопросам Вигель обращается редко (война 1812 г., военные поселения, восстание Семеновского полка, декабристы). О них мемуарист говорит крайне бегло, и для изучения самих событий свидетельства его ничего существенного не прибавляют. Гораздо ценнее «Записки» в других отношениях. Литератор и театрал, Вигель много сообщает о театре, репертуаре, актерах и в Петербурге, и в Москве, и в провинции. Он рассказывает о литературе, литературных кружках, архитекторах, салонах, дворянском и чиновничьем быте в столице и провинции, интересах и занятиях этого круга. Интересны сведения о писателях и портреты литературных деятелей — Пушкиных А. С. и В. Л., Вяземского, Чаадаева, Жуковского и др. Материал историко-культурного характера делает «Записки» Вигеля весьма интересным и важным источником. Но очерченные выше особенности автора мемуаров заставляют историка быть особенно внимательным и придирчивым критиком суждений высказываний Вигеля.
По его свидетельству, дворянство «не жаловало» гражданскую службу, «молодые дворяне, как известно, при Екатерине и до нее, вступали единственно в военную службу, более блестящую, веселую и тогда менее трудную, чем гражданская... собственно званием канцелярского гнушались, и оно оставлено было детям священно- и церковнослужителей и разночинцев». Гражданская служба не была престижной. Дворянство «...в силу традиций неохотно шло на гражданскую службу и в особенности избегало должностей, требующих усидчивых канцелярских занятий»10.
Вигель наблюдал упоминавшееся отношение к подчиненным как к крепостным в бытность в 1820-е годы вице-губернатором Бессарабии: «Писцы и самые секретари употреблялись в домашнюю работу у присутствующих и судей. Нередко можно было видеть логофета или писца, который, положив перо, становится за каретой своего начальника»11.
В XVIII веке повсеместным явлением в жизни учреждений, особенно губернских и уездных, были наказания приказных. Они карались за опоздания или неявку на службу, нерадение и леность, пьянство, имевшее широкое распространение среди приказных, побеги с места службы и многое другие провинности. Канцелярских служителей держали под арестом на хлебе и воде, сажали в колодки на цепь, били розгами, палками и плетьми, а в крайних случаях сдавали в солдаты.
От подобных наказаний освобождал чин коллежского регистратора, который до 1845 года давал личное дворянство. Поэтому, как писал впоследствии Хавский, получение 14-го класса было для него вдвойне радостным событием: «...нельзя таить и той радости, что меня уже теперь нельзя наказывать по старому порядку палками, взять за волосы и таскать по канцелярии и потчевать пощечинами. Хотя старый обычай и исчезал. Кандалов и стула с цепью не было в заведении Земского суда». О распространенности этого явления свидетельствует тот факт, что Александром I был принят специальный указ «О нечинении в присутственных местах над приказнослужителями бесчиния и жестокости» (1804). Указ как нельзя лучше характеризует обстановку в учреждениях: «По делам правительствующего Сената открылось, что в некоторых губерниях советники губернских правлений наказывают приказных служителей непристойно и бесчинно, как то: сажают под стражу, в тюрьму, содержат в цепях, таскают за волосы, бьют . по щекам и в присутствии, наконец, и самых больных понуждают к отправлению должности... чтобы такого бесчиния и жестокости нигде допускаемо не было». Трудно предположить, что давно заведенный порядок, вытекавший из общественного устройства России, можно было искоренить принятием одного указа.
Наказаниям за упущения по службе подвергались и чиновники. При медленном решении дел или несвоевременном представлении ведомостей и отчетов виновным задерживали выплату жалованья или, приставив охрану, их запирали «безвыходно» в учреждении до окончания работ. Из известных фактов использования такого способа повышения работоспособности чиновников последний по времени относится к середине 1860-х годов и связан с деятельностью писателя-сатирика и публициста М.Е. Салтыкова-Щедрина в качестве председателя Пензенской казенной палаты. Однажды, когда возникла необходимость срочно получить отчет из Краснослободского уездного казначейства, он предписал «арестовать» бухгалтера и его помощника и «держать их запертыми в помещении казначейства до тех пор, пока они не изготовят отчета и не доставят его в Пензу».
Тем не менее уже в 1-и половине XIX века гражданская служба становится легче: отошли в прошлое суровые наказания канцелярских служителей, сократился рабочий день. По воспоминаниям Г.И. Мешкова, поступившего в 1825 году копиистом в Пензенское губернское правление, чиновники собирались к должности к 9 часам, а выходили в 6, иногда в 7 часов вечера. В среду и субботу, когда не отправляли почту, служащие уходили в час дня. В первой половине XIX века низшие исполнительные места в губернских и столичных учреждениях по-прежнему заполняли дети канцелярских чиновников и служителей, семинаристы, выходцы из других, часто малообеспеченных слоев населения. В условиях жесткой сословной структуры общества крепостной России отличия в сословном и имущественном положении старших и младших чиновников определяли характер их служебных отношений. «...Тогдашние помещики, занимавшие преимущественно на государственной службе высшие должности и привыкшие грубо и дерзко обращаться со своими крепостными крестьянами, точно так же поступали и на службе с лицами им подчиненными...» - писал впоследствии В. И. Глориантов, служивший в 1840-1860-е годы в Нижнем Новгороде. Очевидно, что проявление власти начальника в столь откровенной форме было не повсеместным явлением.
А вот у Вигеля мы находим высказывание о бюрократии: «...Чертоги коллегии наполнились чиновниками. Можно было ужаснуться собравшегося полчища. Прежние барьеры при Александре были сняты, число определяемых без жалованья ничем не было ограничено, выгода влекла к сему роду службы. (...) Исключая дежурства, весь этот народ не знал никакой другой службы; самолюбие у многих ограничивалось желанием схватить даром чина два-три». Бюрократ 1820-х годов, «коль скоро получит место сколь-нибудь видное, думает быть министром. Он делается горд, в обращении холоден и в то же время словоохотлив, но с теми, которые в молчании по целым часам готовы его слушать... Как бы ни мало было занимаемое им место, он заставляет просителей дожидаться в передней, обходится сними свысока и даже берет взятки, как-будто собирает дань с побежденных»12.