Ссылка в России начала XX века по воспоминаниям ссыльных

работа написана мной самостоятельно ...

Содержание

Введение 3

Глава 1. Сибирская ссылка в 1900-1917 годах 6
1.1. Сибирская ссылка накануне реформы 12 июня 1900 г. 6
1.2. Закон 12 июня 1900 г. и его значение 7
Глава 2. Положение ссыльных и каторжан в 1900-1917 гг. 10
2.1. Правовое и материальное положение ссыльных и политкаторжан 10
2.2. Культурная жизнь политических заключенных 21
2.3. Переоценка ценностей и ее влияние на моральное положение
ссыльных и политкаторжан26
Глава 3. Роль бывших ссыльных в политической борьбе 1917-1918 гг.
в Сибири 34


Заключение 41
Список использованной литературы

В 1860—1870-е гг. в ссылку направляли участников крестьянских волнений, членов народнических и народовольческих организаций, участников Польского восстания 1863-1864, начиная с конца XIX века — членов левых политических организаций. Тюрьма выполняла функции инструмента, с помощью которого государство пыталось если не перевоспитать, то хотя бы изолировать их от общества.
Объектом исследования работы является политическая ссылка в Сибири в начале ХХ века.
Предметом исследования выступает историко-правовой аспект ссылки, положение политических ссыльных в Сибири по их воспоминаниям.

Далее автор письма указывает, что для выхода из положения была устроена столовая в которой обедают все ссыльновольные, а расход раскладывается только на имущих.
Дальше, переходя от материального положения к недостаткам тесного общежития отправитель пишет: «одно скверно это - всевозможные дрязги, чуть ли не еженедельно приходится заседать третейскому суду и неудивительно: как в тюрьме, публика надоела друг другу. Мы ведем здесь жизнь строго замкнутую. С обывателями никто ничего не имеет и ни к кому не ходит, хотя отношение как купцов, так и крестьян очень хорошее - доверие во всем полное».
Следует отметить, что в 1900 -1917 гг. наблюдалась своеобразная диффузия: с одной стороны, некоторые ссыльные, вынужденные борьбой за существование, настолько втягивались в свое занятие, становясь торговцами и погружаясь в гущу обывательских интересов, что теряли идейную связь с товарищами. С другой стороны, некоторые обыватели становились совершенно своими в среде ссыльных. Так, якутские учителя В.В. Жаров, Н.Е. Афанасьев, Н.И. Эверестов, были тесно связаны с кругом ссыльных.
Без преувеличения можно сказать, что главным содержанием жизни каторги, особенно в 1907 - 1910 гг., были занятия.
Например, заключенные Мальцевской женской каторжной тюрьмы занимались самыми разнообразными предметами, от первоначальной грамоты (24 каторжанки были малограмотны) до сложных философских проблем. 43 человека - 64 % от общего числа - были со средним и незаконченным высшим образованием. Иногда на 1 малограмотную, таким образом, приходилось несколько "учительниц".
Проводились кружковые занятия по естествознанию, истории и литературе. Даже более подготовленные спешили получить новые знания, учили языки и так далее. Очень популярна была философия. По признанию бывших каторжанок, занятия по философии и психологии вызывали как-то особенно много споров и страстности. Целые ряд отдельных философских проблем тщательно прорабатывался в тюрьме. Так, например, коллективно был проработан вопрос о субъективном начале в древней философии.
В помощь к занятиям каторжанки имели прекрасную библиотеку из более чем 800 книг, постепенно сформировавшуюся из присылаемых с воли изданий. Большей частью в библиотеке были книги по философии, истории, социологии, истории культуры, экономическим наукам и беллетристика. Особенно волновали тюрьму новинки прозы, например, сочинения Л. Андреева, которые обычно зачитывали вслух.
Впрочем, не все мальцевитянки были столь увлечены учебой. Например, М. Окушко занималась тем, что писала остроумные и яркие письма. В них высмеивались увлечение заключенных философией и их беспочвенность, преследовались идеи аскетизма, восхвалялось вполне законное желание еды, любовь к жизни и так далее. Эти письма обычно публично зачитывались после вечерней поверки. В одном из писем была, например, красочно описана смерть С. Ротконф, у которой, от чрезмерных занятий, при вскрытии были обнаружены перья, бумага и непрожеванные учебники.
Ф. Радзиловская и Л. Орестова подтверждают, что “из всех радостей в тюрьме - возможность углубленно мыслить и заниматься больше всего захватывала и волновала.... Такое углубление в науку, такую радость занятий, трудно, конечно, представить на воле, где сама жизнь требует огромного напряжения и отнимает и физические, и психологические силы”.
А. Пирогова подытоживает: «И теперь, когда мы говорим гордые слова, что мы сумели превратить наши тюрьмы в университеты, вышли лучше вооруженными, чем вошли в тюрьмы, - мы не договариваем до конца: эти университеты были спасительными кругами, и не будь их, нас ждало бы безумие и вымирание». 12
Не отставала от мальцевитянок и мужская каторга, и если в женской тюрьме обсуждать политической вопросы было не принято, то в мужских тюрьмах революционные идеи постоянно находились в центре внимания.
Политическое руководство принадлежало партийным фракциям, причем иногда наблюдался резкий антагонизм между беспартийной массой и партийцами. В этом были виноваты все фракции.
Зерентуй в это время был настоящей фабрикой учебы, "вольным" университетом, вокруг которого складывалась вся культурно-политическая работа среди почти 500 политических заключенных.
В камерах читались публичные лекции (например, Р.И. Малецким), велась политико-просветительская работа (эсерами П. Прошьяном, Столяровым, Е. Созоновым), свою работу вела социал-демократическая фракция (Плесков, Малоземов, доктор Попов (Бритман) и др.). В. Плесков упоминает, что лекторское поле оставалось почти всегда за социал-демократами, причем тут не было различий между меньшевиками и большевиками: фронт социал-демократов был всегда объединенный.
В те же годы фракции вели деятельную переписку с партийными центрами на воле. Кое-что делали и сами политкаторжане, например, посылали в столицу корреспонденции и доклады в думскую социал-демократическую фракцию, просили новостей.
Не обходилось здесь и без курьезных случаев. Однажды В. Плескову дали письмо со штемпелем тюремной конторы: "просмотрено". Письмо просматривал старый помощник начальника тюрьмы Островский и он был подслеповат. На листке почтовой бумаги мелким почерком был записан целый реферат о положении рабочего класса в России, о борьбе профсоюзов, о легальных формах движения. Под письмом стояла подпись Ю. Мартова.
Дерзость каторжан в то время доходила даже до того, что они из тюрьмы снабжали троицкосавскую партийную организацию полученной из-за границы литературой и писали для нее прокламации.
Конечно, Зерентуй 1907-1909 гг. был счастливым исключением среди каторжных централов, это признают и сами заключенные, но даже при самом лучшем режиме можно было получить пулю от часового и быть убитым за безделицу на прогулке или у окна ночью. И то и другое было и в Зерентуе.
Как бы то ни было, здесь прослеживается определенное различие между женской и мужской каторгами. Очевидно, что более чем 500 членов политического коллектива Зарантуйской тюрьмы было необходимо контролировать, что называется, “изнутри”. Именно поэтому, как нам кажется, политическая активность мужской каторги находилась на высоте и не допускала того “разброда”, который наблюдался на женской каторге. К тому же, руководителям партийных фракций в среде каторжан удавалось на редкость грамотно проповедовать свои политические идеи, не допуская серьезных расколов внутри политического коллектива.
2.3. Переоценка ценностей и ее влияние на моральное положение ссыльных и политкаторжан
Каторга и ссылка налагали свой отпечаток на моральное состояние политзаключенных. Вряд ли можно всерьез говорить о духовной общности ссылки - дальше "коммунальных" проблем она обычно не шла, а при выходе на поселение бывшие каторжане довольно скоро переходили к индивидуальному хозяйству, желая отдохнуть от многолетней жизни “на людях”.
В среде каторжан и ссыльнопоселенцев можно было встретить и социал-демократов, и эсеров, и анархистов, и националистов, т.е политический состав ссылки был крайне неоднородным. Соответственно, в пику революционно настроенным заключенным, придерживавшимся так называемой "этики ссыльного революционера" и призывавшим к активной борьбе, можно было встретить и упаднические настроения. Все это, безусловно, провоцировало как политическое, так и моральное размежевание среди ссыльных; социальный и партийный состав имел немалое влияние на моральное положение политической ссылки.
Вообще, по мнению самих ссыльных, ссылка являлась производной от революционной среды, из которой она формировалась. Когда в революционном движении господствовало народничество - ссылка в большинстве своем состояла из народников. Позднее на смену народникам пришли марксисты, а за ними - социал-демократы. Так, например, две ведущие фракции революции 1905 года - социал-демократы и социал-революционеры - преобладали в Якутской ссылке 1910-х годов.13
У эсеров в то время в Якутске находились Зензинов (в Верхоянске), бывшая “мальцевитянка” Л. Езерская, П. Куликовский и другие. Эсеры группировались вокруг Л. Езерской. В материальном отношении эсерам жилось лучше, так как их лучше, чем социал-демократов, поддерживали эсерские организации. Социал-демократическая группа была менее обеспечена, но зато в ее составе было «довольно много деловых ребят, которые сумели сделаться «общественно-полезными» людьми в Якутии».
Так, социал-демократы Ерохин, Щербаков, Швец - служили у Громовых по торговой части. В.И. Николаев - известный кооператор-меньшевик - выпускал первую общественную частную газету в Якутске. Н.А. Скрынник, Сенотрусов - преподавали.
Каждая группа жила своей жизнью, своими интересами, но между ними было живое общение, объяснявшееся связями, возникшими в тюрьмах Нерчинской каторги. Позднее, когда подошла новая публика, из новых тюрем, личные связи ослабли, и обе фракции якутской ссылки больше обособились.
Тем не менее, отрыв от непосредственного участия в деятельности партийных организаций, отдаленность мест поселения от центров политической активности, длительность заключения, необходимость постоянно заботиться о заработке и решении прочих проблем собственного существования в ссылке или на каторге, не способствовали укреплению "революционного духа" политических ссыльных.
И все же, сами бывшие политкаторжане признают, что “это было то время, когда мы, без различия партийности, отражали ярко, сгущенном, почти целиком повторяли "волю". "Волю" со всеми ее упадническими настроениями, отвернувшуюся от революционно-общественной деятельности и искавшую "утешения" и смысла жизни во всем, в чем угодно“.
В 1907-1910 годах на женскую каторгу, полностью сосредоточенную в Мальцевской женской каторжной тюрьме, никаким образом не распространялись репрессии, применяемые порой к каторге мужской, а внешние проявления каторги (кандалы, проверки и т.д.) особенно не беспокоили арестантов.
Помимо необходимой физической работы - “возни вокруг себя” - арестантки могли тратить весь свой досуг по своему усмотрению.
А. Биценко, в 1907-1907 годах придерживавшаяся идей социал-революционеров, отмечает, что на этом фоне были видны "признаки зарождающегося разложения революционера, как борца за социализм".
В то же время, немалая часть эсерок и максималисток руководствовалась лишь "непосредственным чувством", толкаемом условиями жизни и вдохновленным героизмом борцов-террористов. Недаром партия социал-революционеров считалась достойной наследницей "Народной Воли". Эсеры были самой "боевой" революционной организацией.
А. Биценко признает: “Чистотой принципов никто не блистал у нас, и ни в каком отношении”.
Например, одна из эсерок-максималисток (бывшая социал-демократка, прошедшая марксистскую школу) обосновывала свой максимализм ссылаясь на теорию "перманентной революции" Троцкого.
Другая эсерка-террористка прибыла на каторгу с крестом, библией и своим "собственным" миросозерцанием. Вместо эсеровских авторитетов предпочитала святых, и выдвигала такие принципы, которые не подходили даже для самой обширной эсеровской программы.
Несмотря на все имевшие место отклонения "общее было здесь то, что все были социалистами прежде всего".14
И все же, сомнения в конечном итоге неизбежно перерастали в переоценку всех ценностей, причем “пересмотру подверглись даже элементарные общие для всех социалистов, положения, решенные, казалось, самим фактом вступления на путь борьбы за интересы того или иного класса”.
А. Биценко приводит выдержки из попавшей к ней в руки записной книжки одной из политкаторжанок: «Дело именно в том, что в период сомнений лишаешься основной предпосылки: оправдания своей жизни, а путем умственной работы найти его не так-то легко. Для этого нужна переоценка всех ценностей, и не ограничишься здесь одной теорией прогресса, за каждым «почему», возникает новое «почему».15
Каторжанка постоянно задает себе вопросы, на которые никак не может найти ответа: “В чем оправдание нашей борьбы да еще с оружием в руках?”, “И какой смысл? “, “Почему обязательно надо идти таким узким путем - классовой борьбы?”, “Кто сказал, кто доказал, что социализм нужен?”, “Кто сказал, что надо непременно бороться за интересы трудящихся?”.16
Этими настроениями каторжанок формировалось и настроение социальной среды, характерными чертами которой становилась пассивность, поддержка "резонерства" как должного подражанию и так далее.
Проявилось это и во время резкого усиления административного произвола в мужских тюрьмах Нерчинской каторги в 1910-1911 гг., вызвавших ряд самоубийств и голодовок политзаключенных. Женская каторга оказалась неспособна к серьезному и адекватному протесту в знак поддержки. А. Биценко пишет: “Для меня несомненно, что большинству жизни своей было не жаль... А все же молчали. <...> Очевидно, как ни мучились тем, что происходило в мужских тюрьмах, все же, в конце концов, не было достаточно повелительного стимула к выражению протеста смертью своей... “
Для большинства был характерен отход от революционно-социалистических позиций. Отпечатывалось это на общем фоне забвения слов "партийность", "социализм", "товарищ": если они и упоминались, то только с иронией, в кавычках или "исторически".
Под знаком забвения и беспощадной расправы с самим собой, в среде каторжанок сами собой сложились неписанные заповеди: "Никаких ссылок на партийные авторитеты и принципы", "никаких авторитетов вообще", "не суди никого, на себя погляди" и так далее в том же духе: “В нашей жизни можно было найти сколько угодно таких случаев, показывающих, что в своей оценке действий своих ли, оставшихся ли на воле мы уже далеко отодвинули критерий классовой морали, стало быть и "революционной этики", о которой так любили шуметь”.
Не только каторжане, но и многие ссыльные вынуждены были пересматривать собственные моральные принципы, предпочитая честное обывательское существование активной общественно-политической деятельности.
Некоторые из ссыльных формации 1905-1907 гг., видя в ссылке непосредственное продолжение тюремного заключения, жили лишь чтением и подготовкой к дальнейшей партийной деятельности, совершенно игнорируя местную жизнь. Другие, особенно из "стариков", были тесно связаны со всеми культурными начинаниями и активно участвовали в культурно-просветительской работе ссыльного общества.17
В. Виленский отмечает, что в 1912 году ссылка по социальному составу была приспособлена к так называемой «полезной деятельности»: большинство сосланных составляли рабочие, имевшие то или иное ремесло. В отличие от предыдущих поколений ссыльных, которые много учились, читали, писали и так далее, ссыльные 1910-х годов должны были активно работать, зарабатывая себе на жизнь. На "революционную борьбу" времени просто не оставалось, да она и не нужна была в сибирской глубинке.
В воспоминаниях бывших политических ссыльных неоднократно можно встретить мнение, что многие из заброшенных в то время на северо-восток Сибири политических ссыльных уцелели только благодаря тому, что им удалось зацепиться за жизнь, найти хотя бы только суррогат в занятиях наукой, в преподавательской деятельности, в торговле и так далее.18
В двух словах можно выразить наиболее характерное для ссыльных настроения – «скука» и «пессимизм». И в своих воспоминаниях, и в опубликованных фрагментах писем из сибирской глубинки в Европейскую часть России или за границу, ссыльные неоднократно указывают на царящую вокруг них обстановку безнадежности и уныния.
Автор одного из писем относящихся к 1911 г., пишет его под влиянием только что произведенного у него по доносу обыска.
«Боже мой», - пишет отправитель письма, - «всякие прохвосты, гады, провокаторы, доносчики, жандармерия способны разбить всю твою жизнь, способны отравить жизнь, способны сделать тебя черным пессимистом на всю жизнь. <...>
25-го декабря одна из наших политических ссыльнопоселенок не могла вынести всего гнета ссыльной жизни и приняла яд. Но вовремя подоспели товарищи и её отходили. <...>
Разве успокоишь свои нервы? О чем я думал, сидя в тюрьме? Ведь в тюрьме, по крайней мере в челябинской, мне во сто раз лучше жилось: там я читал, был спокоен душой, много мечтал, а теперь... Будь ты проклята, несчастная жизнь! <...> Товарищ девица травилась, может быть, и я попытаюсь».
Указания на то, что в тюрьме сосланный в Сибирь в моральном плане ощущал себя более спокойно, не единичны.
В письме, направленном из с. Знаменское, Иркутской губернии, Верхоленского уезда говорится: “Теперь я понял, что такое ссылка. Раньше мне представлялось все иначе. Думал - все-таки воля. И главное - прочь из тюрьмы. Да, тюрьмы нет, и я волен делать, что мне угодно. Но когда задумаешься, выходит, что делать-то нечего. Понимаешь ли, нечего делать. Вот что ужасно. Как в тюрьме. И хуже тем, что не видишь врага. Там все было ясно: кто-то мешает, там торчали решетки и надзиратели, тюремщики... и ясно было, кто мешает, кто враг. <...> А здесь - ничего. До тошноты просто делать нечего”.
Редактор журнала “Каторга и ссылка” и бывший ссыльнопоселенец Ф.Я. Кон также не раз упоминает о ссылочной скуке: “Время убивалось "как попало и чем попало". Жизни не было. Посещали друг друга, купались в собственном соку, влюблялись, ссорились, мирились, закапывались с головой в книги. Но жизни не было, зацепиться было не за что”.
Некоторые бывшие ссыльные сравнивают ссылку с несколько расширенным воспроизведением тюремной камеры: “вы так же прикованы к десятку случайно сожительствующих с вами людей, все ваши социальные связи почти так же ограничены этим десятком. Создается быт, тусклость которого не преодолеть ни вину, ни дешевым романам”.
И тем не менее, единственным духовный ресурсом каторги и ссылки вплоть до амнистии 1917 г. все же “оставалось усиленное чтение и прочая работа над собой”.
Особенно ярко это отразилось в превращении тюрем в «университеты» на Нерчинской каторге.
Глава 3. Роль бывших ссыльных в политической борьбе 1917-1918 гг. в Сибири
В канун Февральской революции 1917 г. в Сибири находилось не менее 9346 политических ссыльных и 485 политкаторжан, всего 9831 чел. Большинство их в марте-мае 1917 г. вернулись на родину.19
В состав контингента ссыльных активистов входят члены инициативных групп, обеспечивших в местах поселения ликвидацию старых органов власти, создание временных комитетов, комитетов общественной безопасности, Советов и т.п., а затем уехавших на родину; оставшихся в Сибири; вернувшихся по разным причинам после побывки в родных краях; командированных центральными правительственными и общественными учреждениями на постоянную или временную работу для решения конкретных задач (например, комиссары Временного правительства, уполномоченные ЦК РСДРП(б), Наркомпрода, Сибирского бюро ЦК РКП(б) и т.д.).
Более определенные сведения получены о 1024 ссыльных активистах. Это равно 10,6% от всего количества ссыльных в канун Февраля 1917 г. Т.е. каждый десятый из ранее сосланных активно действовал в 1917-1918 гг. в крае ссылки. Весь политический актив Сибири этого времени исчислен по последним публикациям в 4564 чел. Таким образом, доля ссыльных в сибирском активе составляет 22,8%. Иными словами, каждый четвертый-пятый активист был ссыльным. Уже это обстоятельство свидетельствует о значительной роли ссыльных в общественной жизни в революционные годы. В то же время нет оснований для излишнего преувеличения их роли, если иметь в виду только количественные показатели.
В составе ссыльных оказались 44 чел., ставшие постоянными жителями края после ссылки в 80-х гг. XIX в. - начале 1900-х гг. Десятки других были уроженцами Сибири, но в 1905-1917 гг. также прошли через каторгу и ссылку, их высылали и за пределы Сибири. Среди них были известны общественные деятели А.В. Адрианов, В.И. Анучин, А.В. Байкалов, П.В. Вологодский, В.Д. Виленский-Сибиряков, И.Г. Гольдберг, Н.С. Ершов, Л.Н. Злобина-Ядринцева, Е.Л. Зубашев, А.А., А.И. Погребецкий, В.И. Николаев, братья А.С. и П.С. Сухановы, А.М. Флегонтов, Е.М. Ярославский и др.
Важное значение имеет выяснение социального состава членов основных политических партий (см. таблицу 1). Это позволяет дать ответ на вопрос, интересы каких классов и социальных слоев могли быть в центре внимания тех или иных политических организаций.
Партийный состав ссыльных – членов политических партий
в Сибири в 1914-1917 гг.
Таблица 1
Партии