трансформация формальных и неформальных институтов в 90е

В работе предпринята попытка рассмотреть трансформацию формальных и неформальных институтов в России в теоретической и сравнительной перспективе и критически проанализировать некоторые объяснения доминирования в стране «подрывных» институтов.
Работа готовая к печати на 5ку ...

Содержание

Введение
………………………………………………………………………..
3
Глава 1.
Трансформация формальных и неформальных институтов в России..................................................................................................
4

1.1 Неформальные институты...........................................................
4

1.2 Формальные институты...............................................................
8

1.3 Формирование и эффекты «подрывных» институтов..............
12
Глава 2.
Три подхода к исследованию «подрывных» институтов................
15

2.1 Пессимистический подход..........................................................
16

2.2 Оптимистический подход............................................................
21

2.3 Реалистический подход …..........................................................
25
Заключение……………………………………………………………………….
28
Список использованной литературы…………………………………………...
30
Приложение………………………………………………………………………
31

В работе предпринята попытка рассмотреть трансформацию формальных и неформальных институтов в России в теоретической и сравнительной перспективе и критически проанализировать некоторые объяснения доминирования в стране «подрывных» институтов1. Примечательно характеризует выборы в России, с точки зрения сочетания формальных и неформальных институтов, как избирательный закон сам по себе, так и практика его применения. Он служит не механизмом обеспечения демократической конкуренции, но политическим инструментом, призванным либо не допустить конкуренции, либо сделать её заведомо несправедливой. Иначе говоря, формальный институт выборов, как основы демократии, служит фасадом неформальных институтов электорального авторитаризма, а de facto применявшиеся на выборах «правила игры» формальноюридич ески закрепляли эту практику.

В результате позднее формальные институты российского избирательного законодательства стали задавать рамки уже не электоральной демократии, а электорального авторитаризма. Оппозиционный кандидат мог быть признан нарушителем закона, поскольку избирательная комиссия была вправе сама решать, какие подписи признавать действительными, а какие нет, и использовать эту юридическую возможность для исключения оппозиционера из предвыборной борьбы. Норма закона об ответственности избирательных комиссий за заведомо неверный подсчет голосов остаётся лишь на бумаге. На практике результаты работы избирательных комиссий оценивались по доле голосов, поданных за партию власти, и имеется немало свидетельств того, что эти комиссии часто оформляли протоколы с заранее проставленными итогами голосования. Как видно на примере электорального процесса в России, ни традиционное разделение институтов на формальные и неформальные, ни их распространенные определения не слишком полезны для осмысления логики неформального управления. В самом деле, если неформальные институты суть «социально разделяемые, обычно неписаные правила, которые создаются, передаются и поддерживаются за пределами официально санкционированных каналов», а формальные институты, соответственно, — «правила и процедуры, создаваемые, передаваемые и поддерживаемые по каналам, которые признаются официальными», как тогда следует квалифицировать описанные выше случаи? Несправедливая конкуренция в условиях электорального авторитаризма оказывается официально закреплена законом и санкционирована как системой норм, так и государственным аппаратом, чья задача — обеспечить «нужный» исход голосования и предотвратить нежелательные для властей исходы. Неформальное управление электоральным процессом здесь не просто не противоречит формальным институтам избирательного права, но, напротив, прямо на них основано. Объяснение данных явлений с позиций негативного воздействия «конкурирующих» или «замещающих» неформальных институтов (см. Рис. 1 в приложении) не позволяет адекватно проследить их истоки.
6
Познавательно более полезной кажется иная трактовка, в соответствии с которой формальные и неформальные институты ни фактически, ни аналитически не отделены друг от друга и находятся в сложном взаимном переплетении в рамках одних и тех же институтов. Они представляют собой даже не две стороны одной медали, а скорее «оболочку», или внешний институциональный фасад, и «ядро», определяющее характер функционирования и эффекты этих институтов в процессе не формального управления. По меткому замечанию Ханса Йоахима Лаута, иные неформальные институты, подобно болезнетворным бациллам, «паразитируют» на формальных, «оккупируя» их изнутри и «подрывая» их функционирование3. Согласно такому подходу, формальные и неформальные институты не противостоят друг другу, а пребывают в состоянии своеобразного симбиоза, который ведет к тому, что при сохранении своей формальной оболочки механизмы, как будто бы призванные обеспечить демократию и верховенство права, либо разрушаются изнутри, либо даже превращаются в собственную противоположность. Воздействие именно таких — «подрывных» — институтов и обусловливает негативные эффекты, а сам процесс «неформальной институционализации» следует рассматривать как систематическую «порчу» институтов в ходе институционального строительства и последующей эволюции (см. Рис. 2 в приложении).
7
1.2 Формальные институты
Принципиально важным моментом является адаптация институтов Российской политической системы под политику, проводимую политическим руководством страны. В Российских условиях низкой политической активности общества государство само инициирует создание политических институтов, с его точки зрения необходимых для демократического развития. Принципиально важным является не слепое копирование институтов западной демократии на Российскую почву, а совмещение наших национальных традиций «с фундаментальным набором демократических ценностей».
Трансформация политических институтов постсоветской России может быть подразделена на два основных периода, связанных с приоритетами в развитии страны: 1. Переход от авторитарного советского режима перестроечного времени к свободному обществу с рыночной экономикой и демократическими методами формирования власти (1991-1998 гг.).
2. Переход от олигархического к государственному капитализму, укрепление государственности (1998-2004 гг.).
В начальный постсоветский период наибольшую востребованность в обществе приобрели такие ценности, как свобода, частная собственность, рыночная экономика, возможность выбирать власть и другие, с которыми связывалось процветание на Западе. Поэтому соответствующие институты во многом были импортированы извне ввиду их отсутствия в России. Реформаторы начала 1990-х гг. полагали, что главным препятствием для реализации данных приоритетов является государство, поэтому стремились вытеснить его, прежде всего, из экономической сферы. Однако, для того, чтобы эти ценности работали, необходима была ответственная власть подконтрольная обществу. Избрание руководителей без соответствующего спроса с них за свою работу со стороны народа, политических партий, гражданского общества привело к разочарованию в либеральных и демократических ценностях.
8
Институт рыночной экономики формировался при попустительстве со стороны государства очень медленно, без надлежащих законов, которые стали замещаться криминальными схемами с вовлечением в них и предпринимателей, и чиновников. В середине 1990-х гг. произошло становление олигархического капитализма, для которого выгодным стал традиционный характер взаимоотношений между властью и обществом.
Государственные институты, отказавшись от функций директивного управления и непосредственного контроля за деятельностью хозяйствующих субъектов, активно влияли, прежде всего, на процесс приватизации государственной собственности. Это стало основой для сращивания государственной бюрократии с формировавшимся классом частных собственников, сопровождавшегося фантастическим всплеском коррупции, возникновением номенклатурно-олигархических кланов, стремившихся подчинить государство своим интересам. Выборность руководителей регионов, порядок формирования Совета Федерации, состоящего из руководителей исполнительной и законодательной ветвей власти регионов, договорной характер взаимоотношений федерального центра и субъектов федерации повышали их самостоятельность, снижали эффективность центра, что поощряло сепаратизм и центробежные тенденции в Российской Федерации. Конституция, определившая политическую систему современной России, была принята в 1993 году в условиях противостояния между законодательной и исполнительной ветвями власти и явилась «продуктом» победившей в этом соперничестве стороны. В ней отдается дань историческому прошлому, связанному с силой и авторитетом первого лица в стране, и продекларированы ценности, характерные для современного демократического государства. Политическая система России того времени амбивалентна и представляла собой странный антиномичный симбиоз демократии и авторитаризма, ограничивающий возможности демократического развития и затрудняющий политическое самоопределение страны.
9
В России порядок формирования верхней палаты неоднократно менялся. Согласно переходным положениям Конституции 1993 г. Первый состав СФ избирался путем прямых выборов. В 1995 г. С окончанием срока полномочий СФ первого созыва изменился порядок формирования верхней палаты. Вместо прямых выборов сенаторов вводилась менее демократичная формула представительства региональных властей — в полном соответствии с предписаниями статьи 95.2 Конституции страны. В результате в верхней палате парламента оказались главы исполнительной и законодательной власти субъектов федерации по должности. Такой порядок формирования Совета Федерации был закреплен в федеральном законе от 5 декабря 1995 г. No192-ФЗ «О порядке формирования Совета Федерации ...». Фактически был нарушен принцип разделения властей, представительство населения регионов сменилось представительством региональной бюрократии, на практике верхняя палата превратилась в орган лоббирования интересов отдельных региональных элит. Пятилетний опыт работы Совета Федерации в таком составе показал свою низкую эффективность. Конституционные принципы легли и в основу федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» от 28 августа 1995 No154-ФЗ, который конкретизировал права граждан на осуществление местного самоуправления, правовые, экономические и финансовые основы местного самоуправления и другие положения. В нём были установлены критерии наделения поселений и других населённых территорий статусом муниципального образования. Было прописано, что атрибутами самостоятельности муниципалитетов являются собственность, бюджет и избираемые населением органы местного самоуправления, а также устав. Однако местное самоуправление не стало институтом гражданского общества. Зачастую оно свелось к организации режима власти, обеспечивающего личные или корпоративные интересы муниципальных должностных лиц исказив тем самым саму демократическую природу местного самоуправления.
10
В конечном счёте трансформация политических институтов происходившая в рамках данной конституции, могла интерпретироваться в зависимости от приоритетов и как основной закон олигархического государства, и как правового демократического по той причине, что сущность политических институтов в определяющей степени зависела от их содержания.
Изменение политики, а соответственно и формирование соответствующих институтов власти, произошло после дефолта 1998 года, когда возникла потребность в усилении роли государства в реформировании Российского общества, прежде всего, его экономики и снижении его зависимости от корпоративистских олигархических структур. Необходимы были методы, обеспечивающие оптимальный баланс механизмов саморазвития общества и государственного регулирования, неизбежного для сложно организованных социально-экономических систем. Как выяснилось в ходе реформ, государство не уменьшало и не усиливало своей роли в обществе, оно меняло методы и средства своего воздействия на общество, оставаясь основным фактором, обеспечивающим устойчивое, стабильное развитие.
11
1.3 Формирование и эффекты «подрывных» институтов
Рассмотренные выше примеры из сферы неформального управления электоральным процессом в России — это скорее правило, чем исключение; аналогичный «подрывной» симбиоз в виде формальной оболочки, прикрывающей неформальное ядро теневой экономики, клиентелизма и коррупции, широко распространен и в других сферах жизни Российского общества. Оглядываясь назад, нетрудно заметить, что в сходных категориях может быть описана и вся институциональная организация советской политики и экономики. Одни институты в СССР изначально выступали в роли ничего не значащего фасада (подобно советской конституции, предполагавшей парламентаризм и всеобщие выборы на фоне однопартийного господства), другие приходили в состояние институционального упадка по мере разложения советской системы (как плановая экономика в условиях дефицита и распространения рентоориентированного поведения агентов). Негативное влияние «подрывных» институтов на неформальное управление зачастую носит нелинейный характер; оно может проявляться под воздействием самых разных явлений и процессов, задающих стимулы к тому или иному поведению акторов. Так, Валери Банс отмечала «подрывную» природу институтов этнического федерализма в Советском Союзе и Югославии, их функционирование в конечном итоге повлекло за собой коллапс этих государств в 1980—1990 годах4. Гретхен Хелмке и Стивен Левицки говорили, что процессы институциональных изменений могут существенно видоизменить и конфигурации неформальных институтов, и их эффекты5, однако в случае «подрывных» институтов изменения имеют непредсказуемые последствия. Те же социалистические федерации оказалось легче уничтожить, чем реорганизовать, а внесение поправок в принятую в 1978 г. Конституцию РСФСР стало источником силового конфликта между президентом и парламентом России в 1993 г.
12
При попытке включения «подрывных» институтов в более широкую перспективу институционального анализа следует обратить внимание на принципиальные аспекты их функционирования, влияющие на процессы неформального управления. Идеальные модели как исключительно формальных институтов (конституции и законы), так и институтов исключительно неформальных (традиции и обычаи) можно представить в виде равновесия, которое либо носит самоподдерживающий характер, либо обусловлено «ограничивающим» эффектом институтов. Напротив, преобладание «подрывных» институтов создает частичное равновесие, которое легко может быть нарушено под влиянием экзогенных факторов. Поэтому при преобладании в том или ином обществе «подрывных» институтов происходит не расширение, а сужение временнуго горизонта акторов, стимулирующее их к рентоориентированному поведению, с одной стороны, и лишающее стимулов к изменению status quo — с другой. Иными словами, частичное равновесие «подрывных» институтов должно рассматриваться как один из частных случаев «институциональной ловушки» — устойчивого преобладания неэффективных институтов, которое не может быть преодолено без значительных внешних воздействий на институциональную систему в целом.
Развивая предложенную Лаутом медицинскую аналогию, воздействие неформального ядра на формальную оболочку можно уподобить влиянию вируса, изнутри разрушающего организм человека. Для углубленной диагностики российских «подрывных институтов» и их возможных последствий необходимо, говоря медицинским языком, изучить их этиологию и патогенез, то есть проследить генезис и механизм эволюции этих институтов с целью последующего анализа их перспектив в рамках неформального управления.
Исследования этиологии и патогенеза «подрывных» институтов в известном смысле тоже можно уподобить медицинским заключениям.
13
В самом деле, истории различных болезней отнюдь не одинаковы. Если одни заболевания носят наследственный характер, то другие вызваны заражением; если одни являются хроническими и неизлечимыми, то другие представляют собой хотя и неизбежные, но все же преодолимые «болезни роста», в то время как третьи чреваты летальным исходом. Подобно специалистам по диагностике заболеваний человеческого организма, социальные исследователи, изучающие негативное воздействие «подрывных» институтов на различные сферы жизни российского общества, ищут ответы на вопросы о причинах и следствиях общественных патологий.
14
Глава 2. Три подхода к исследованию «подрывных» институтов
Следуя традиции, сторонников различных подходов к элитологии и партогенезу «подрывных» институтов в России можно условно разделить на «пессимистов», «оптимистов» и «реалистов». «Пессимисты», склонные видеть в «подрывных» институтах хроническое наследственное заболевание страны, изучают Российскую культуру и историю, черпая из них аргументы в пользу непреодолимости преобладания в России «подрывных» институтов. «Оптимисты», напротив, трактуют российские «подрывные» институты как затянувшуюся «болезнь роста», ставшую побочным эффектом трансформационных процессов постсоветского периода. Они анализируют процессы государственного строительства и возлагают надежды на более интенсивное включение нашей страны в международные и транснациональные процессы как средство преодоления негативных эффектов «подрывных» институтов. Наконец, «реалисты» исследуют воздействие групп специальных интересов на процессы институционального строительства, с одной стороны, и на эволюцию институтов — с другой. Их оценки перспектив преодоления воздействия «подрывных» институтов в России носят скорее скептический характер, поскольку это воздействие, по их мнению, обусловлено общими особенностями экономического, политического и социального устройства страны.
15
2.1 Пессимистический подход.
Пессимисты: культура имеет значение. Большинство культурных интерпретаций преобладания «подрывных» институтов в России и других странах явно либо имплицитно восходят к классической веберовской типологии легитимного господства. Если преобладание формальных институтов выступает неотъемлемым атрибутом рациональнолегального господства, то «подрывная» неформальность превалирует в условиях традиционного господства, элементы которого сохраняются и в современную эпоху. Поскольку неформальные институты, как правило, идентифицируются с обычаями, традициями и культурными ограничениями, то их корни и механизмы негативного «подрывного» влияния на процессы неформального управления по умолчанию связываются с эффектами неблагоприятного наследия прошлого, своего рода рудиментами традиционных обществ, которые укореняются в культуре и становятся препятствием на пути институциональной модернизации, задавая самоподдерживающуюся историческую обусловленность (pathdependency) и ставя непреодолимые барьеры на пути будущих институциональных изменений. Согласно этой — глубоко пессимистической — точке зрения, общества, исторически лишенные иммунитета к воздействию «подрывных» институтов на уровне культуры и устойчивых традиций, могут оказаться их жертвами надолго, а то и навсегда. Попытки преодолеть врожденные и наследственные патологии развития если не обречены на неудачу, то связаны с огромными трудностями, и отдельные случаи успешного исцеления благодаря терапии в виде социокультурной эволюции — лишь исключения, подтверждающие правило.
Основой господствующих в науке представлений о культурной обусловленности преобладания в России (и некоторых других постсоветских странах) «подрывных» институтов служат два (не очень противоречащих друг другу) взгляда.
16
Приверженцы первого из них вслед за Ричардом Пайпсом рассматривают всю историю России через призму глубоко укорененного неопатримониализма, ключевыми проявлениями которого стали проходящие сквозь века отсутствие гарантий прав собственности (в широком смысле включающих и права человека в целом) и произвол государственной власти по отношению к обществу6.
Это неопатримониальное «наследие» не удалось преодолеть в ходе многочисленных попыток модернизации страны, и потому исторически сложившиеся «подрывные» институты «обрекают» Россию на заведомо антидемократическую, неправовую и неэффективную траекторию развития.
Сторонники второго отмечают негативное воздействие «ленинского наследия» коммунистического правления, которое в позднесоветский период повлекло за собой вырождение режимов советского типа в «неотрадиционализм», наложивший отпечаток на постсоветскую институциональную траекторию. С их точки зрения, это «наследие» сформировало особый неустранимый социальный тип — «советского человека», ориентированного на следование нормам и правилам именно «подрывных» институтов и не склонного и не способного к отказу от них7.
Так или иначе, главной причиной преобладания в России «подрывных» институтов в логике культурного детерминизма выступает исторически укорененный произвол власти, сопровождавшийся репрессивными практиками и вызывавший защитные реакции на массовом уровне. Соответственно, распространение в советский период истории России таких «подрывных» неформальных институтов, как клиентелизм, теневая экономика или «блат», было формой сопротивления государству со стороны «слабых» индивидов.
17
В постсоветский период данная ситуация лишь усугубилась, поскольку «подрывные» институты неформального управления доказали свою функциональность, став ценным ресурсом адаптации индивидов и организаций к трансформациям 1990—2000х годов и сопротивления произволу теперь уже нового российского государства. Хотя глубоко пораженный этими вирусами общественный организм вырабатывает антитела, позволяющие ему адаптироваться к хроническому заболеванию, те же самые антитела препятствуют ослаблению «подрывных» институтов вне зависимости от политических и институциональных изменений.