Япония и японцы глазами русских путешественников

Рассматриваются первые контакты русских путешественников с японцами и Японией. Дается анализ источников.
Оцнека ВУЗа - отлично ...

ВВЕДЕНИЕ 3
ГЛАВА 1. РУССКИЕ О ЯПОНИИ И ЯПОНЦАХ (1738-1805): ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО И ПЕРВОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ 6
1.1. ВТОРАЯ КАМЧАТСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ М.П. ШПАНБЕРГА И В. ВАЛЬТОНА 6
1.2 ПОСОЛЬСТВО Н.П. РЕЗАНОВА: ВСТРЕЧА С ЯПОНЦЕМ ДИПЛОМАТОМ 11
ГЛАВА 2. РУССКИЕ О ЯПОНИИ И ЯПОНЦАХ (1805-1855): ТЯГОСТИ ЯПОНСКОГО ПЛЕНА И УСПЕХИ РУССКОЙ ДИПЛОМАТИИ 15
2.1. «В ПЛЕНУ У ЯПОНЦЕВ» В.М. ГОЛОВИН 15
2.2. ПОСОЛЬСТВО Е.Ф. ПУТЯТИНА: ЯПОНСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ С «ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ» 21
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 24
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 26
ПРИЛОЖЕНИЕ 28

Глава 1. Русские о Японии и японцах (1738-1805): первое знакомство и первое разочарование
1.1. Вторая Камчатская экспедиция М.П. Шпанберга и В. Вальтона
Г.Ф. Миллер, который известен историкам, прежде всего в качестве лютого врага Ломоносова и отца основателя «норманнской теории», отличился не только в области истории России, но также оставил ценные сведенья и о Японии. В его записках «О Второй Камчатской экспедиции», в частности, есть интересный рассказ о первом документированном посещении русскими Японии. Сам Миллер в этой экспедиции не участвовал, но записал ее со слов руководителей «японского предприятия» М.П.Шпанберга и лейтенанта В.Вальтона.
Говоря о самой Камчатской экспедиции необходимо отметить, что основной ее целью выступала разведка того, что есть Япония и какие отношения России необходимо с ней выстраивать, а также составление подробного картографического описания региона (см. приложение №1). Руководить этой разведкой должен был датчанин на русской службе, капитан Мартын Петрович Шпанберг (Мортен Педерсен Спангсберг, 1696-1761); формально он был подчинён Берингу как главе экспедиции, но задание имел отдельное и полномочия исключительные. Вторая Камчатская экспедиция была предприятием масштабным, с множеством отдельных задач, участвовало в ней по общему счёту под три тысячи человек, считая охрану и обслугу, растянулась она на шестнадцать лет.
Одним из подчинённых Шпанберга был англичанин на русской службе, лейтенант Вилим Вальтон (Уильям Уолтен, умер в 1745 г.). С непосредственным начальством Вальтен ладил плохо, при первой возможности от эскадры Шпанберга отделился (Шпанберг твёрдо считал, что умышленно, и, скорее всего, был прав) и начал действовать самостоятельно и не по инструкции. Именно благодаря такому самоуправству люди из его команды и оказались, пожалуй, первыми русскими в Японии.
Теперь же перейдем к рассмотрению тех сведений о Японии и японцах, которые отразил, со слов Шпанберга и Вальтена, в своем произведении «О Второй Камчатской экспедиции» Г.Ф. Мюллер.

Япония и ее обитатели до наших дней не потеряли тот ареол загадочности и таинственности, которым их наделили европейцы после первого знакомства. О стране восходящего солнца существует множество мифов и легенд, живущих в сознании современных европейцев и русских, которые были сформированы еще в период первых контактов представителей западных и восточного цивилизаций. Вероятно именно эта таинственность и загадочность является одной из главных причин того, что Япония ее обитатели и ее культура привлекают к себе большое внимание не только профессиональных исследователей, но и обычного обывателя.
Подобный спрос на все «японское» приводит к жизни большое количество всевозможных исторических, этнографических и просто «туристических» описаний Японии и японцев. При этом многое из произведений «мас совой литературы», посвященной Японии скорее напоминают маркетинговую акцию, чем излагают реалистические образы страны и ее народа. Это придает актуальности историческому наследию, в котором имеется большое количество интересных и оригинальных данных о Японии и японцах, собранных русскими путешественниками.
Следует также сказать о том, что актуальность анализа сведений, собранных русскими путешественниками, о Японии и японцах обусловливается также тем фактом, что в сравнении с записками иностранных путешественников, давно являющихся предметом научного анализа, отечественные авторы менее востребованы современными историками. В этой связи сложно не согласится с автором рецензии на книгу И. Гончапрова «Русские в Японии в конце 1853 и в начале 1854 годов» А.В. Дружининым, который писал о том, что: «Пора проснуться, взглянуть вокруг себя, оторвать глаза от иноземных героев, отвратить слух от чужих рассказчиков, а затем перечесть наши собственные богатства» .

Говоря о самой Камчатской экспедиции необходимо отметить, что основной ее целью выступала разведка того, что есть Япония и какие отношения России необходимо с ней выстраивать, а также составление подробного картографического описания региона (см. приложение №1). Руководить этой разведкой должен был датчанин на русской службе, капитан Мартын Петрович Шпанберг (Мортен Педерсен Спангсберг, 1696-1761); формально он был подчинён Берингу как главе экспедиции, но задание имел отдельное и полномочия исключительные. Вторая Камчатская экспедиция была предприятием масштабным, с множеством отдельных задач, участвовало в ней по общему счёту под три тысячи человек, считая охрану и обслугу, растянулась она на шестнадцать лет.
Одним из подчинённых Шпанберга был англичанин на русской службе, лейтенант Вилим Вальтон (Уильям Уолтен, умер в 1745 г.). С непосредственным начальством Вальтен ладил плохо, при первой возможности от эскадры Шпанберга отделился (Шпанберг твёрдо считал, что умышленно, и, скорее всего, был прав) и начал действовать самостоятельно и не по инструкции. Именно благодаря такому самоуправству люди из его команды и оказались, пожалуй, первыми русскими в Японии.
Теперь же перейдем к рассмотрению тех сведений о Японии и японцах, которые отразил, со слов Шпанберга и Вальтена, в своем произведении «О Второй Камчатской экспедиции» Г.Ф. Мюллер.
«А ежели до приезду вашего такой оказии в отсылке занесенных японцев не было, а японцы найдены, оных, удовольствуя, взять с собою и в бытность при берегах японских первую объявить причину, что привезли к ним их занесенных к нашим берегам людей, и потому отдать их, буде примут. А ежели станут отказывать, как о том разглашают, будто японцы тех, кои в море пропадают, сами не спасают и сбереженных за мертвых почитают, а в таком случае спустить их на берег, чтоб могли они в свои жилища дойти. А хотя и после случится таких же занесенных японских людей на берегах взять и ли во время оного вояжа в море погибающие японские суда найдутся, тем всякое вспоможение чинить дружески и потом отсылать спасенных людей или суда их, буде можно, при своих судах к японским же берегам и отдавать или на берег людей спускать, как выше означено, дабы своею дружбою перемогать их застарелую азиатскую нелюдность, а что чаще посылано будет, что больше известия получать можно»1.
В данном отрывке есть два существенных момента, первый описывает суеверия японцев, согласно которым человек считающийся пропавшим в море возвращаясь в родное поселение считается мертвым. Сложно сказать, сталкивались ли сами русские путешественники с подобными представлениями японцев, но что они существовали в их сознании отрицать невозможно. Интересным также является замечание, согласно которому японцы являются «азиатской нелюдью». По всей вероятности данное предположение основано на имеющейся у русских информации о том, что согласно японскому суеверию пропавшие в море автоматическим становятся мертвыми.
В другом отрывке текста пов6ествуется о «коварстве» японцев: «Так же при тех первых случаях опасных себя вести от всякого их обмана, как у них обыкновенно: чего силою не смогут, то лестью и обнадеживанием, подойдя, в свои руки берут и за мудрость обман ставят»1. Данный фрагмент репрезентирует распространенную в среде европейцев и многих иных не азиатов представление о коварстве и лукавстве японцев. Так первый российский консул в Японии И.А. Гошкевич писал в середине XIX в. О том, что: «Правды японец иностранцу никогда не скажет, один лжет по убеждению, другой по привычке, а третий просто из страха что-либо выболтать»2. На наш взгляд, распространению подобных представлений способствовали, в первую очередь, культурные различия, которые существовали между русскими и японцами.
Интересны сведенья, касающиеся торговых предпочтений японцев и их манеры ведения торга: «Казалось, что сукна и суконное платье, также синий стеклянный бисер пред прочими товарами японцам были приятны. Бумажных и шелковых материй, зеркал, ножей, ножниц, игл и других подобных сим вещей, кои показывали им, не брали, потому что все сии товары в их земле находятся. При промене своих товаров поступали японцы учтиво и справедливо. Получено от них и несколько золотых денег, кои делаются у них продолговатыми четырехугольниками… Все, что у них ни было, так что и старые рубахи, чулки и другие многие вещи японцам нравились, и они платили за них медными деньгами, которые имели посредине, равно как и китайские, четырехугольную дыру и надеты были на нитку»3.
Отдельно необходимо сказать об отмеченном русскими путешественниками обычае гостеприимства, распространенному у японцев, а также о гастрономических предпочтениях жителей Поднебесной: «Хозяин встретил его у дверей весьма ласково, привел его в один покой и потчивал вином из фарфоровых чашек, также и закусками, принесенными на фарфоровой же посуде. Закуски состояли из винограда, яблок, померанцев1 и редьки в сахаре»2.
Значительными представляются также описания повседневной городской жизни, которую застали русские путешественники: «Потом ходил он небольшое время по городу и присмотрел везде чистоту и порядок как в домах, так и по улицам. В некоторых домах находились лавки, в коих продавались по большей части бумажные товары. Шелковых материй за скоростью не приметил. Лошадей, коров и кур было множество. Тамошние полевые плоды состояли из пшеницы и гороха»3.
Безусловно, важным и значимым кажется образ внешности японца, с который сформировался у русских путешественников. По всей вероятности, японцы вызвали у представителей русской и европейской культуры большой интерес, в тексте присутствует подробное описание того, как выглядели японцы: «Японцы по большей части малорослы, лицом смуглы, глаза имеют черные, а носы плоские. Взрослые мужеского пола люди волосы бреют ото лба до темени, а оставшиеся назади волосы чешут гребнем и намазывают клеем, так что лоснятся, на затылке же их завязывают и обертывают бумагою. У малых ребят выбривают только на темени лысину величиною от полутора до двух дюймов, а волосы около нее убирают таким же образом, как и взрослые. Платье носят долгое и широкое, похожее на европейские шлафоры, штанов не употребляют, но вместо оных нижнюю часть тела обертывают полотном»4. 
Таким образом, можно сказать, что первое знакомство русских путешественников с Японией и японцами было весьма удачным. Представители разных народов получили первое представление друг о друге. Необходимо отметить, что русским путешественникам удалось зафиксировать многие характерные черты японской культуры и ментальности. Большой интерес представляют те данные о японцах и их стране, которые зафиксировали русские путешественники. Внимание русских обратили на себя обычаи гостеприимства и торговые практики японцев, их внешний вид и антропологические особенности.
1.2 Посольство Н.П. Резанова: встреча с японцем дипломатом
К началу XIX века Россия начало ощущать острую необходимость в налаживании торговых отношений с Японией. Дело в том, что возникла необходимость доставлять провизию и предметы первой необходимости в «Русскую Америку», на Аляску. Более выгодно и значительно удобней было осуществлять подобную доставку долгим сухопутным путем через Сибирь, а по морю, что и обусловило необходимость налаживания торговых отношений с Японией. Н.Ф. Лещенко отмечает, что: «В конце XVIII в. заинтересованность России в установлении торговых отношений с Японией усилилась в связи с необходимостью снабжать население русских тихоокеанских владений продовольствием и различными товарами, доставка которых из европейской части России кругосветным морским путем или через Сибирь требовала много времени и больших расходов»1. 
Н.П. Резанов (см. приложение №2) выдвинул идею отправлять провизию и необходимые материалы на Аляску не сухопутным путем через Сибирь, а морским. Главное правление Российско-американской компании в донесении Александру I просило разрешения отправить из Кронштадта в свои тихоокеанские колонии первую русскую кругосветную экспедицию, в задачу которой входило наладить торговлю с Японией. 
Царское правительство придавало большое значение этой экспедиции, тщательно готовился не только текст «Проекта высочайшей грамоты японскому императору, но и ее внешнее оформление. Высочайшая грамота была переведена на китайский и японский языки, были сделаны две копии. Эти документы были написаны жидким золотом и положены в футляр из парчи. В состав экспедиции входил целый ряд ученых, для которых тоже была составлена инструкция2.
Специально не будем останавливаться на отдельных деталях и приготовлениях к экспедиции, отметим лишь то, что 26 сентября 1804 г. «Надежда» - корабль Резанова - вошла в Нагасакский залив, для японских властей это не было неожиданностью, поскольку голландцы еще за месяц предупредили их об этом. Навстречу российскому кораблю вышло судно с чиновниками, которые приказали бросить якорь на внешнем рейде и сдать оружие. Против последнего категорически возражал Резанов, поэтому шпаги у офицеров и оружие у охраны посла японцы разрешили оставить. 
Далее обратимся к тем сведеньям, которые оставил Резанов об особенностях японской дипломатии и дипломатического этикета. Русский посол сообщает о том, что «в 9 часов вечера в Нагасакском рейде показались огни, и из залива появилось множество японских джонок, освещенных огнями, которые приближались к Надежде, а между ними большое судно, украшенное разноцветными фонарями, подошедшее к самому фрегату. Это были уполномоченные от губернатора и судовая стража. Сначала вошли на Надежду переводчики; старший и два младших. Войдя на шканцы, они с поклонами приветствовали командира, держась за коленки и приседая по японскому обычаю; они с любопытством осматривали фрегат, «удивляясь военному тикету» и двум гренадерам, стоявшим на часах у лестницы, ведущей в каюту посла. Будучи приведены к Резанову, переводчики с еще более почтительными поклонами приветствовали его с благополучным приездом и сообщили о прибытии уполномоченных от губернатора, желавших представиться великому послу»1. Таким образом, Резанов был одним из первых русских, который столкнулся с особенностями японской дипломатии и запечатлел их. Так, Резанов отметил удивление японцев военным обычаям русских, также русскому дипломату удалось зафиксировать существовавший в Японии того времени обычай общения с важными послами.
Когда Резанов передал японским перевочикам-посланникам, что будет рад видеть уполномоченных, переводчики вышли и вскоре вернулись с губернаторскими чиновниками, которые разместились на предложенных им местах. «На вопрос уполномоченных – согласен ли посол повиноваться их обычаям? Резанов отвечал: "весьма приятно для меня исполнять обряды дружеской державы, если не будут они величию государя моего предосудительны". Затем пожелали видеть японцев, привезенных из России, и расспрашивали их, записывая подробно все ответы»1. Подобная дотошность японцев отмечалась в последствии многими русскими путешественниками и дипломатами, с ней столкнется также В.М. Головин, о судьбе и путешествиях которого пойдет речь в следующей главе.
На следующий день по прибытии посольства в Нагасаки, 27-го сентября рано утром, губернатор прислал на фрегат провизию, при чем от денег японцы отказались, ссылаясь на приказ губернатора. «Около полудня показалось в заливе большое японское судно, украшенное флагами, которое шло по направлению к Надежде, в сопровождении целой флотилии мелких лодок. Это были посланцы от губернатора, прибывшие для дальнейших переговоров»2.
В ходе своего посольства Резанову пришлось испытать на себе всю «нерасторопность» и «неповоротливость японской дипломатии, которая зачастую не могла принимать даже незначительных решений без предварительной консультации с правительством в Эдо. «На вопрос Резанова, скоро ли переедет посольство на берег, японцы отвечали, что курьер еще находится в пути и, за разлитием рек, раньше 30-ти дней ожидать его нельзя»3.
«Неуклюжесть» японской дипломатии, а также политические и культурные особенности страны проводящей политику изоляции проявили себя и в том, что русским посланниками было запрещено ступать на японскую землю. После того, как данное разрешение было получено русское посольство стало находится под неусыпной охраной японцев. «Дом посланника и его свиты состоял из девяти комнат, отделявшихся друг от друга бумажными перегородками и, ширмами. На дворе помещались четыре магазина и еще два за воротами. Местность с трех сторон окружена была заливом и обнесена тыном из бамбука вышиною в 10 футов; ворота, выходившие прямо в воду. запирались с обеих сторон замками; против дома самый залив огорожен был тыном в два ряда, сажен на 50. чтобы суда близко не подходили, и на обоих концах помещались две караульни с солдатами. Наружный ключ от ворот находился у морского чиновника, а внутренний - у сухопутного офицера»1.
Таким образом, следует сказать, что Н.П. Резанов был первым русским дипломатом и путешественником, который столкнулся с японцем-дипломатом. Данная встреча сформировала у русских негативное отношение к «неуклюжей» и «нерасторопной» японской дипломатии. Подобная оценка также была усугублена тем, что русское посольство потерпело полное фиаско, не без содействия с голландской стороны.
Глава 2. Русские о Японии и японцах (1805-1855): тягости японского плена и успехи русской дипломатии
2.1. «В плену у японцев» В.М. Головин
Одним из самых красочных и интересных описаний Японии и японцев по праву считается описание, которое было составлено русским путешественником В.М. Головиным, побывавшим со своими товарищами в японском плену. Сам Василий Михайлович Головнин (см. приложение №3) был русским мореплавателем, вице-адмиралом, член-корреспондентом Петербургской Академии наук, образованнейшим человек своего времени.
 В период с сентября 1809 по июль 1811, по поручению российского правительства, Головнин занимался описанием Курильских островов, Татарского берега (Русского Приморья), Шантарских островов. Необходимо было определить точное местоположение указанных районов с целью составления подробной карты, а также выяснения погодных условий в этих местах и некоторых других особенностей.  В 1811 году Головнин и находящаяся в его ведении команда шлюпа «Диана», на котором совершалась экспедиция, оказались на берегу, на острове Кунашир, дабы осуществить пополнение запасов пресной воды.
Именно в ходе данной экспедиции Головин и несколько его товарищей попали в японский плен и оставили ценные описания Японии и японцев. При этом Головин был заранее предупрежден о том, что встепать в контакты с японцами нежелательно и даже представляет опасность. Русский путешественник так пишет в своем дневнике: «Намерение мое было плавать подле берегов тех островов, которые они занимают, не поднимая никакого флага, чтобы не произвести страха и сомнения в подозрительных японцах. Но судьбе угодно было все расположить иначе»1.
В данной работе нашей целью не является детальный анализ пребывания Головина и его экспедиции в Японии, а также все нюансы пленения русского путешественника и части его команды. Ниже будут проведены лишь самые яркие и значимые характеристики и описания, которые запечатлел Головин в своем дневнике. Обратимся к описанию самой сцены пленения русских японцами, которую донес до нас дневник Головина. «Лишь только мы вступили в крепость, нас тотчас же ввели палатку, где против входа на стуле сидел их главный начальник в богатом шелковом платье и в полной воинской одежде, имея за поясом две сабли. Через плечо у него висел длинный шелковый шнур, на одном конце была такая же кисть, и на другом стальной жезл, который он держал в руках и который, конечно, служил знаком его власти»2. В данном отрывке текста русский путешественник сделал оправданное предположение о том, что перед ним находится знатный чиновник, статус которого призваны показать всевозможные знаки отличия.
Далее Головин подмечает интересную особенность японской культуры, которая подразумевает наличие стандартизированных правил, традиций, призванных регламентировать все стороны человеческой жизни, в том числе и то каким образом следует вязать пленников: «Японцы в этом деле весьма искусны, и, надобно думать, что у них законом поставлено, как вязать, потому что нас всех вязали разные люди, но совершенно одинаково: одно число петель, узлов, в одинаковом расстоянии и пр.»1.
Повествуя далее о своих заключениях Головин пишет об отношении к ним, пленным, местных жителей японцев: «При входе и выходе из каждого селения мы окружены были обоего пола и всякого возраста людьми, которые стекались из любопытства видеть нас. Но ни один человек не сделал нам никакой обиды или насмешки, а все вообще смотрели на нас с соболезнованием; когда мы спрашивали пить, они наперерыв друг перед другом старались нам услужить. Многие просили позволения у наших конвойных нас попотчевать, и коль скоро получали согласие, то приносили сакэ, конфет, плодов или другого чего-нибудь…»2. Подобное расположение простого народа к чужеземцам отмечалось русскими дипломатами и в более позднее время. Так, один из чиновников русского консульства в Хакодате писал следующее об отношении простого народа к русским: «простой народ вследствие существенных выгод, приобретаемых от сношения с иностранцами и приветливого с ним обхождения, не питает к нам глубокого предубеждения японского чиновничества; напротив, всегда встречает нас с добродушными и улыбающимися лицами»3. Сложно сказать, насколько экономическая выгода мотивировала обычных японцев оказывать радушный прием Головину и его товарищам, но что подобное отношение имело место быть, сомневаться не приходится.
Головин также отметил особый интерес японцев к русскому языку и вежливость данного народа: «Надобно сказать, однако ж, что они никогда не принуждали нас писать, но всегда просили самым учтивым образом и после не упускали благодарить, поднеся написанный лист ко лбу и наклоняя голову, а часто в благодарность потчевали чем-нибудь или дарили хорошего курительного табаку»1.
Характерной чертой японцев, которую отмечали многие русские путешественники и дипломаты, является то, что было названо европейцами и русскими «любопытством»: «Любопытство японцев было так велико, что на всяком постое почти беспрестанно нас расспрашивали, как, например: имена наши, каких мы лет, сколько у нас родни, где, из чего и как сделаны бывшие тогда при нас вещи и прочее, и записывали все наши ответы. Более же всего любопытствовали они знать русские слова, и почти каждый из них составлял для себя лексикончик, отбирая названия разным вещам то от нас, то от матросов»2. Подобное «любопытство» японцев отмечалось и многими европейскими путешественниками и купцами.
Показательный пример различия японской и европейской ментальности, а также представлений о праве и справедливости дает следующий эпизод, приведенный Головином:  «… градоначальник спросил нас, есть ли в Европе закон, по которому в подобных случаях можно было бы брать чужое.
-        Именно закона письменного, - сказали мы, - на это нет, но если человек, умирающий с голоду, найдет оставленное хозяевами жилище и возьмет нужную пищу, положив притом на месте плату, далеко превосходящую ценою взятое, то никакой европейский закон не обвинит его.
-        Но у нас другое, - возразили японцы, - по нашим законам, должно умереть с голоду, не смея тронуть одного зерна пшена без согласия хозяина…»1.