Курсовая Модусы иронии

Структура исследования предполагает: обоснование актуальности, формулировку темы, определение целей и задач во введении; теоретическое основание проблемы в первой главе; иллюстрация разновидностей и анализ примеров по выделенной классификации иронико-комических модусов во второй главе; итоговая характеристика авторской позиции Е.И. Замятина, выраженной иронией и пародией, в заключении. Список использованной литературы включает в себя источники, цитируемые в тексте работы, а также важнейшие исследования по теории художественного языка. ...

ВВЕДЕНИЕ………………………………….………………………………….....
ГЛАВА 1. Теоретические основания проблемы……………....……….…………..
1.1. Осмысление иронии и пародии в эстетике Ю.Н. Тынянова…………......
1.2. Классификация иронико-комических модусов в литературоведении.....
ГЛАВА 2. Анализ иронии и пародии в малой прозе Е.И. Замятина……………
2.1. Иронически-пародийный модус в книге «Нечестивые рассказы»….…...
2.2. Комически-пародийный модус в цикле «Чудеса»……………...…
ЗАКЛЮЧЕНИЕ…………………………………………………...……………....
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ………............................……...

Ирония в истории русской литературы обычно иллюстрируется творчеством М.Е. Салтыкова-Щедрина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова. В последнее время к этой блестящей плеяде авторов-иронистов справедливо и совершенно заслужено добавляют ещё одного писателя – Евгения Ивановича Замятина.
Е.И. Замятин известен большинству современных читателей как автор романа «Мы». Однако в 20-х годах XX века замятинские рассказы и повести восхищали революционно настроенную аудиторию ярко выраженным ироническим началом, пародийным задором и свободомыслящей авторской позицией. В своей малой прозе Е.И. Замятин выступил не только как критик устоявшихся догм (религиозных, бытовых, философских, литературных), но и как активный исследователь новых форм интеграции личности с меняющимся миром. Модусы ирони и и пародии послужили ему основой для выражения неудовлетворенности расколотым миром и установления в нём истинной гармонии между прошлым и настоящим.
Проблема иронии в литературно-критическом наследии Е.И. Замятина вызывает интерес у таких учёных-филологов, как М.А. Резун [Резун, 1993], С.А. Голубков [Голубков, 1993], Н.П. Гришечкина [Гришечкина, 1997], И.М. Попова [Попова, 2003] и др. В первую очередь, такое пристальное внимание объясняется разнообразием комических модусов в произведениях Е.И. Замятина, служащих для выражения авторской позиции в таких универсальных формах, как ирония и пародия. С другой стороны, как заключает И.М. Попова, посредством интертекстуальности иронических и пародийных модусов комического «Замятин в своих произведениях создает оригинальную концепцию художественного отражения русской жизни своей эпохи» [Попова, 2003, с. 61].
Актуальность изучения данной проблемы обосновывается ещё и тем, что 10-20-е годы XXI века, на наш взгляд, созвучны по настроению и осмыслению жизни аналогичному периоду века XX. Ирония Е.И. Замятина тогда давала оценку сходным изменениям в обществе, в религии, в межличностных отношениях. Так что прояснение авторской позиции передового писателя того времени должно открыть глаза и нам, современникам, на происходящее в нашей стране.
Учитывая своевременность и литературоведческую важность изучения иронии и прозы Е.И. Замятина, мы обратились к следующей теме исследования – «Модусы иронии в творчестве Е.И. Замятина и пародия как средство выражения авторской позиции».
Исходя из определения темы, объектом теоретического изучения является проблема иронии и пародии в литературоведении; предметом практического изучения – иронические и пародийные модусы в произведениях Е.И. Замятина. Материалом для анализа послужили тексты циклов «Нечестивые рассказы» и «Чудеса», выбор которых объясняется использованием в этих текстах большого количества примеров иронически-пародийных и комически-пародийных модусов.
Цель работы – определить содержание понятий «ирония» и «пародия» в теории литературы и проанализировать модусы иронии и пародии в малой прозе Е.И. Замятина.
Задачи работы:
- дать определение понятий «ирония» и «пародия» с точки зрения Ю.Н. Тынянова;
- привести классификацию иронико-комических модусов, выделенных в творчестве Е.И. Замятина;
- интерпретировать авторскую позицию через анализ приёмов иронически-пародийного модуса в книге «Нечестивые рассказы»;
- рассмотреть особенности комически-пародийного модуса в цикле «Чудеса».
Для достижения поставленной цели и решения перечисленных задач в работе использовались следующие методы:
- анализ определений и понятий;
- описательно-аналитический анализ словарных статей, критических работ, монографий;
- филологический анализ художественного текста;
- сравнительно-сопоставительный метод;
- элементы этимологического анализа (толкование происхождения имён).

Последние три разновидности являются общими характеристиками замятинской иронии как литературного феномена.
Предварительно выделенные модусы очень условно можно распределить по двум группам:
1. Иронически-пародийные модусы (средства выражения авторской иронии, самоиронии, субъективного начала), в которых пародия служит целям, несколько большим, чем юмор, а смешное уходит на второй план:
- «полемическое иронизирование»;
- ироническая интонация;
- ироническое осмысление/ переосмысление, или «ложная корреляция»;
- фантастика (гротескный анализ относительности любого явления);
- приём мнимого отрицания;
- ирония «поэтической природы» (с глубоким смыслом);
2. Комически-пародийные модусы (средства типизации, организации повествования, объективного начала), в которых немалую роль играет смешное, забавное, юмористическое:
- ассиметричные средства высмеивания, основанные на контрасте;
- «бурлескное изложение примет жизни», или ироническая деталь;
- несоответствие стилистических и тематических планов («бурлескная пародия»);
- ирония «по поводу»;
- шутка;
- ироническое определение;
- ироническая аллюзия;
- иронический намёк;
- сюжетная ирония, или «ироническое обыгрывание сюжетной ситуации».
ГЛАВА 2. Анализ иронии и пародии в малой прозе Е.И. Замятина
2.1. Иронически-пародийный модус в книге «Нечестивые рассказы»
Книга Е.И. Замятина «Нечестивые рассказы» - прижизненное издание произведений писателя, выпущенное в свет московским издательством «Артель писателей «Круг» в 1927 году. В этот сборник вошли последние на момент публикации рассказы автора: «Рассказ о самом главном», «Икс», «Сподручница грешных», «Русь», «О том, как исцелен был инок Эразм», «О чуде, происшедшем в Пепельную Среду», «Дьячок» и «Бог». Е.И. Замятин в своей книге впервые использовал литературные приемы в форме антижанров, переосмысливающих жанровые традиции рождественского и патерикового рассказа, жития, чуда и слова. «Нечестивые рассказы» покушались на абсолюты любого догматического сознания и воплощали авторские представления о творчестве как рождении органического целого.
«Рассказ о самом главном» (1923) томская исследовательница М.А. Резун справедливо называет ключевым текстом Е.И. Замятина, в котором «окончательно оформились представления о мироздании как естественно-природном, «закодированном» в идее материнства, женственной самоотдачи, в которой осуществляется образ животворящей, самовозрождающейся земли» [Резун, 1993, 147].
В этом произведении автор обращается к макроконтекстам язычества и христианства, наивного восприятия мира и философии, искусства и науки: «Мир: куст сирени – вечный, огромный, необъятный. В этом мире я: желто-розовый червь Rhopalocera с рогом на хвосте. Сегодня мне умереть в куколку, тело изорвано болью, выгнуто мостом – тугим, вздрагивающим. И если бы я умел кричать – если бы я умел! – все услыхали бы. Я – нем» [Замятин, 1999, с. 23]. Интертекстуальность, как мы уже выяснили, - примета иронии и пародии. Однако, в этом случае Е.И. Замятин не переиначивает религиозные, научные и философские учения. Писатель интегрирует их в единое целое, не полемизируя ни с одним из них. В этом видится уникальный модус иронического - ирония «поэтической природы», наполненная глубоким смыслом. Подсознательное в «Рассказе о самом главном» гармонически трансформируется в зашифрованности философского подтекста, создавая органичное двоемирие земного и небесного, временного и вечного, мужского и женского, разрушительного и созидающего.
В одном эпизоде рассказа прослеживается лирическая ироническая интонация, ассоциирующаяся с самым известным символом женственности, загадочности и святости – картиной Леонардо да Винчи «Портрет госпожи Лизы дель Джокондо» (1503-1505): «Согнутые тяжестью цветов ресницы; одна какая-то точка в уголку ее губ <…>. И – да, это именно так: уголок губ – там, как сквозь лупу, вся она, все ее девичье, женское – то самое, что…» [Замятин, 1999, с. 23]. Улыбка Моны Лизы является одной из самых знаменитых загадок. 
Как отмечает И.М. Попова, в «Рассказе о самом главном» «Замятин-художник двигался по пути усиления мифического и естественно-научного, «классического» и «неореалистического» постижения мира» [Попова, 2003, 62], что свидетельствует о наличии такого иронически-комического модуса, как фантастика. Кроме того, рассказ содержит творческую полемику с философской концепцией Ф.М. Достоевского, осуществленную через перекличку образов, сюжетных интерпретаций, мотивных параллелей («полемическое иронизирование»).
Темой рассказа «Икс», на первый взгляд, становится злободневная сатира: «Данный рассказ имеет двойственную природу. Его можно рассматривать как сатиру на современное автору время, однако кроме внешней доминирующей насмешки здесь чувствуется разочарование, боль за современность и предостережение» [Мануйленко, 2003, с. 62].
Начало рассказа - яркая иллюстрация пародии, как переиначивания, перестановки, контраста: «Это майское утро начинается с того, что на углу Блинной и Розы Люксембург появляется процессия - по-видимому, религиозная: восемь духовных особ, хорошо известных всему городу. Но духовные особы размахивают не кадилами, а метлами, что переносит все действия из плана религии в план революции: это — просто нетрудовой элемент, отбывающий трудовую повинность на пользу народа. Вместо молитв, золотея, вздымаются к небу облака пыли, народ на тротуарах чихает, кашляет и торопится сквозь пыль. Еще только начало десятого, служба — в десять, но сегодня почему-то все вылетели спозаранок и гудят, как пчелы перед роеньем» [Замятин, 1999, с. 27].
Однако на пародийной основе Е.И. Замятин организует ироническое осмысление истории России, в которой причудливо, в одной точке (вероятно, называющейся «Икс»!) соединяются улицы Блинная (ярко выраженный символ прошлого, традиционного) и Розы Люксембург (теоретик марксизма, философ, экономист и публицист – самая известная женщина революционер, символ революционного настоящего). В этом метаисторическом пересечении, по замыслу Е.И. Замятина, - указующая функция иронии, смысл истории и жизни.
В рассказе «Сподручница грешных» продолжается сквозная для творчества Е.И. Замятина тема «деятельной любви»: «Любила мать Нафанаила весну, капель, черные прозоры земли сквозь снег. А уж как выбьются лысые головенки первых трав, да повылезут из-под камней склеенные задиками красные козявы с нарисованными на спине глупыми мордами, да зазвенит звон пасхальный…
- В лес - девчонки, такие-сякие, сейчас чтобы в лес - цветы собирать!
Весна - время самое ваше. Пошли вон! - и ногами будто затопает.
Много из манаенского монастыря замуж выходило. И так рожали ребят немало: старушечьи корытцем губы корили, а ясные глаза смеялись» [Замятин, 1999, с. 31]. В этом здоровом смехе – ирония самой жизни, парадоксальной и непредсказуемой: монастырь, где положено отказаться от земного и семьи, стал источником жизни и любви. Надо сказать, что сборник запретили в 1927 г.
В одно и то же время с «Сподручницей грешных» выходит статья Е.И. Замятина «Скифы ли», раскрывающая смысл его иронизирования над христианством: «Христос на Голгофе, между двух разбойников, истекающий кровью по каплям, – победитель, потому что Он распят, практически побежден. Но Христос, практически победивший – Великий инквизитор. И хуже: практически победивший Христос – это пузатый поп, в лиловой рясе на шелковой подкладке... Такова ирония и такова мудрость судьбы. Мудрость потому, что в этом ироническом законе – закон вечного движения вперед. Осуществление, оземление, практическая победа идеи – немедленно омещанивает ее. Здесь и трагедия и здесь – мучительное счастье подлинного скифа – тернии побежденного; его исповедание – еретичество; судьба его – судьба Агасфера; работа его – не для ближнего, но для дальнего» [Замятин, 1988, с. 503].
Итак, иронический закон Е.И. Замятина основывается на модусе иронического переосмысления. Неслучайно «ложная корреляция» порождает парадокс «Христос – Великий инквизитор», отсылающий нас к роману Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы».
Видимо, таким иронически-парадоксальным образом в цикл «Нечестивых рассказов» попал рассказ с названием «Русь». Автор использует в этом тексте такую разновидность иронически-пародийного модуса, как приём мнимого отрицания: «Не Петровским аршином отмеренные проспекты - нет: то Петербург, Россия. А тут - Русь, узкие улички, - вверх да вниз, чтоб было где зимой ребятам с гиком кататься на ледяшках, - переулки, тупики, палисадники, заборы, заборы» [Замятин, 1999, с. 45].
Героини рассказа носят «говорящие имена» - Фелицата (в миру «кликали ее Катей, Катюшенькой») и Марфа: «Фелицата - с четками, вся в клобук и мантию от мира закована, и Марфа - круглая, крупитчатая, белая» [Замятин, 1999, с. 45]. Имя Фелицата в переводе с латыни означает «осчастливленная», Марфа – с древнееврейского «владычица, госпожа». Читатель догадывается, что чопорная Фелицата была когда-то Катей, ничем не уступающей по красоте и популярности у мужчин Марфе. Екатерина означает «чистота, незапятнанность». Не чистые помыслы руководили Фелицатой, когда выдавала она племянницу Марфушу за богатого Вахрамеева, а банальная выгода. Играя именами, Е.И. Замятин иронизирует над суеверием и внешними признаками пристойности.
В этой связи нужно вспомнить о значении слова нечестивый, характеризующего все рассказы цикла. Помимо распространённого значения «грешный, порочный» [Ожегов, 1994, с. 355], слово имеет другой смыл, зафиксированный, например, в словаре языка А.С. Пушкина, - «не исповедующий истинной веры» [Виноградов, 200, с. 159]. В этом ироническом переосмыслении заглавного эпитета цикла, на наш взгляд, содержится особое авторское указание Е.И. Замятина, предлагающее читателю задуматься об истинном, о самом главном.
Таким образом, анализ иронически-пародийного модуса в цикле «Нечестивые рассказы» обнаружил примеры:
- мнимого отрицания: «…нет: то Петербург, Россия. А тут – Русь…»;
- иронического переосмысления – парадокса: «Христос – Великий инквизитор»;
- полемического иронизирования (концепции Е.И. Замятина – Ф.М. Достоевского);
- гротеск (расплодившийся женский монастырь);
- ироническая интонация (Таля - Джоконда);
- поэтическая ирония («Мир: куст сирени – вечный, огромный, необъятный. В этом мире я: желто-розовый червь Rhopalocera с рогом на хвосте»).
По нашим наблюдениям, пародийное начало, несомненно, присутствуя в таких иронических модусах и даже вызывая смех, уходит на второй план. За каждым из названных приёмов стоит автор, сквозит авторская позиция, раскрыть которую практически невозможно без обращения к взглядам Е.И. Замятина. В противном случае, читатель откроет не удивительную и совершенно необычную философскую прозу, а нечестивые рассказы.

2.2. Комически-пародийный модус в цикле «Чудеса»
Цикл «Чудеса» имеет самое прочное пародийное основание - стилизация под обязательный атрибут жанра жития, описание чудес. «Чудеса» включают в себя три произведения: «О святом грехе Зеницы-девы. Слово похвальное» (1916), «О том, как исцелен был инок Еразм» (1920), «О чуде, происшедшем в Пепельную Среду» (1924), сюжетной основой которых является зафиксированное в житиях «чудо», интерпретированное Е.И. Замятиным как обретение святости через совершение греха или через познание греха в форме искушения [Попова, 2003, с. 19].
«Чудеса» противопоставлены «Нечестивым рассказам»: в отличие от иронии по поводу фальшивой веры и суеверий, в этом цикле говорится о том, как «познавши после того чуда веру истинную» [Замятин, 1999, с. 52], душа исцелилась.  
В трёх повестях «Чудес» активно используется такой комически-пародийный модус, как ассиметричные средства высмеивания, основанные на контрасте: «Здесь погребена есть Зеница-дева, сия грехом милосердным нас спасла есть» [Замятин, 1999, с. 53]. Ассиметричность подчёркнута одновременно оксюмороном грехом милосердным и антитезой грехом спасла.
Несоответствие стилистических и тематических планов («бурлескная пародия») вызывает комическую реакцию читателя: простой отказ гордой девушки от близости с царём описывается с комическим пафосом и с помощью смешных эротических перифраз (эротика – один из древнейших и самых распространённых объектов комического):
«По прошествии тридцати дней Ерман-царь возроптал на Зеницу:
- Почто от страстей невостягновенна ты? Почто цветы персей твоих от ласок не трепещут, и как камение нечувственное на ложе моем возлежишь?
Зеница же отвечала ему твердо:
- Тело мое, если хочешь, можешь взять, ибо оно есть тлен, душу же – нет, скверненник: душа нерастленна есть» [Замятин, 1999, с. 53].
В сказании об иноке Еразме «грех познания прелюбы» делает юношу художником «во славу Божию», тогда как, «будучи невинным», отрок соблазнял братию «бесовскими соблазнами» [Замятин, 1999, с. 56-57]. Эпизод чудесной беременности матери Еразма («Родители его долгие годы ревностно, но тщетно любили друг друга и, наконец, истощив все суетные человеческие средства, пришли в обитель к блаженному Памве» [Замятин, 1999, с. 56]) содержит эротико-иронический намёк: «После того много раз солнце вставало над обителью и сеяло золотое сем свое в синий снег и в черные весенние недра вздымалось стеблие трав и,совершив заповеданное, вновь клонилось долу. И лишь старец Памва был по-прежнему прям, как крестное дерево кипарис, и все так же крепок был серебряный венец его мудрых седин, и многих исцелял убогих мужей, и одержимых бесами, и неплодных жен, в чем видели иные силы вкушаемой старцем благословленной пищи» [Замятин, 1999, с. 57]. Намёк на прямое участие крепкого старца Памвы (буквальное значение имени «везде проходящий») в чудесном рождении Еразма – подлинно комически-пародийный приём, вызывающий улыбку.
В приведённом примере также отмечается «бурлескное изложение примет жизни»: возвышенное, метафорическое перечисление деталей восхода и захода (лучи солнца – золотое семя, земля - черные весенние недра и др.) показывает, что жизнь бьёт ключом.
В повести Е.И. Замятин показывает себя мастером иронической детали: «И когда блаженный Памва уставал от молитв и от бесед с приходившими искать мудрости его, и от борений с неустанно, как мухи, осаждавшими его бесами, инок Еразм читал ему вслух нечто от Библии или от житий святых отец наших, или от Цветников и Изборников отеческих». Бытовое сравнение бесов с мухами невольно вызывает смех и воссоздаёт реальную картину летнего дня.
В тексте «О том, как исцелен был инок Еразм» прослеживается ироническая аллюзия: автор упоминает житие преподобной Марии Египетской, в честь которой была названа одна из исцелённых Памвой блудниц. Мария родилась в Египте в середине V века и в возрасте двенадцати лет покинула родителей, уйдя в Александрию, где стала блудницей. После посещения Храма Господня и причастия она, перейдя Иордан, поселилась в пустыне, где провела 47 лет в полном уединении, посте и покаянных молитвах. Первые 17 лет Марию преследовали блудные страсти и воспоминания о прошлой жизни. Весело иронизируя по поводу этого пустынного затворничества, Е.И. Замятин вкладывает в уста своей Марии-блудницы такое пожелание: «Молю тебя, отче, если имеешь кого, искусного в писании икон, повели ему написать житие преподобной Марии и страстные муки ее и изящные деяния в пустыне египетской». Изящные деяния – яркий пример иронического определения в цикле «Чудеса».
Третье чудо цикла приближено во времени к авторской эпохе и поэтому, по мнению И.М. Поповой, связывается с католической традицией [Попова 2003, c.19-20]. Невинность и младенческая простота каноника Симплиция (от греч. «простота») приводят его к состоянию «дичи на вертеле над медленным огнем» [Замятин, 1999, с. 60]: он уступает греховным пристрастиям архиепископа и становится матерью младенца. Парадоксальность ситуации заключается в том, что герой обретает «святость материнства», совершая грех попрания мужского естества.
В финале повести умирающий Симплиций признаётся своему сыну Феликсу: «Ты, вероятно, думал, Феликс, что я - твой отец. Так вот: я - твоя мать, а твой отец - покойный архиепископ Бенедикт» [Замятин, 1999, с. 61]. Перед нами комический пример использования иронии по поводу. Известно, что главу католической церкви называют папой, а в повести папа, ради смеха, стал мамой.
В последней повести цикла «Чудеса» Е.И. Замятин часто прибегает к иронической шутке:
«- Этот ребенок – ваш <…>.  
- Вы хотите сказать... То есть как - мой?
- Так - ваш.
- Но ведь я же... пресвятая дева! - ведь я же все-таки мужчина!» [Замятин, 1999, с. 60].
В контексте нарочито сталкиваются разные гендерные номинации, прямо присоединённые к одному подлежащему – пресвятая дева и всё-таки мужчина. Шутка построена на формальной подаче устойчивого выражения как сказуемого: «Я – пресвятая дева».
Осознание парадоксальной двойственности человека и окружающего его мира, относительности любого явления, перехода одного состояния мироздания в другое Замятин декларативно выражает через «гоголевское слово»: «…канонику показалось, что доктор Войчек сквозь слезы смеется» [Замятин, 1999, с. 61]. Как и другие повести цикла, в основе произведения «О чуде, происшедшем в Пепельную Среду» лежит сюжетная ирония, ироническое обыгрывание сюжетной ситуации.
Итак, комически-пародийный модус в цикле «Чудеса» представлен такими разновидностями, как:
- сюжетная ирония (в основе священного чуда лежит греховный поступок);
- ироническая шутка («Но ведь я же... пресвятая дева! - ведь я же все-таки мужчина!»);
- ирония по поводу (католический поп, т.е. папа, стал мамой);
- ироническое определение (изящные деяния Марии Египетской);
- ироническая аллюзия (житие преподобной Марии Египетской, её искушения в пустыне);
- ироническая деталь («рыжие рожки доктора»);
- эротико-иронический намёк («прям, как крестное дерево кипарис, и все так же крепок был серебряный венец его мудрых седин»);
- эротическая перифраза («цветы персей твоих от ласок не трепещут»);
- оксюморон («грехом милосердным») и др.
Анализ перечисленных модусов комического показывает, что в этом случае пародия (как соотношение двух объектов), действительно, важнее, чем в иронических модусах. Для того, чтобы прочитать и интерпретировать комически-пародийные приёмы, необходимо знать жанр жития, содержание некоторых прецедентных текстов, особенности религий и т.д. Комическое преодолевает ограниченность авторской позиции, активно подключая к художественному тексту традиционные для литературы и культуры сюжеты, образы и функции.
На наш взгляд, без использования комических модусов пародии, ирония в творчестве Е.И. Замятина была бы слишком субъективной и даже саркастичной.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Подвергнув рассмотрению две группы модусов иронии в малой прозе Е.И. Замятина, мы пришли к выводу о том, что авторская позиция представлена главным образом разновидностями иронически-пародийного модуса.
Так, в цикле «Нечестивые рассказы» находят воплощение такие особенности философии Е.И. Замятина, как:
1) эстетическая установка на гармонию с миром: «Мир: куст сирени – вечный, огромный, необъятный. В этом мире я: желто-розовый червь Rhopalocera с рогом на хвосте» (поэтическая ирония, интегрирующий лиризм);
2) гносеологическая установка на поиск истины в области противоположностей: «…нет: то Петербург, Россия. А тут – Русь…» (приём мнимого отрицания);
3) коммуникативная установка на диалогизм и полемику (полемическое иронизирование с творчеством Ф.М. Достоевского);
4) онтологическая установка на парадоксальность бытия (парадокс, гротеск как приёмы иронического переосмысления);
5) аксиологическая установка на общекультурные, универсальные ценности (ироническая интонация в описании улыбки Тали как улыбки Джоконды).
Комически-пародийный модус организует «игру» автора и читателя, устанавливает доверительные отношения между ними в целях трансляции авторской позиции.