Варфоломеевская ночь - политический ход или проявление фанатизма?

Работа написана давно в 2011 году по заказу. Курсовая написана на материале мемуаров Маргариты Валуа! ...

2. тяжелое положение монархии
Крузе В статье «Король и насилие…» описывает шестнадцатый век с точки зрения представлений о сакральности короля. Автор считает, что уже при Франциске перманентное состояние войны, т. е. насилие было выражением той самой сакральности. Но при Генрихе втором оно меняется: «Генрих II разрушил систему, в рамках которой война должна была быть перманентным явлением, ибо позволяла королю играть его сценическую роль и подтверждать свой сакральный статус, жертвуя собой. В данной связи весьма красноречива реакция знати, отраженная в дворянских мемуарах того времени. Как подчеркивается в этих текстах, одним росчерком пера король уничтожил все их славное и достойное прошлое. Он лишил свое дворянство той славы и той чести, которые оно завоевывало на полях итальянских сражений[25]. Мир с Испанией означал начало скрытого противостояния между королем и его дворянством» .
А с точки зрения гугенотов, произошла перемена смысла, и это очень важно: насилие, совершаемое от имени короля, в полемическом дискурсе гугенотов приобрело негативное содержание, свидетельствуя о том, что государь пребывает во зле, в неведении Господа. В противовес этому, в 1561 г. католические проповедники и полемисты постановили, что король, который терпит в королевстве ересь, достоин Божьей кары. Они обусловили святость короля его способностью истребить гугенотов. Тут и там происходили столкновения на религиозной почве, ослаблявшие идеологию сильной королевской руки.
Крузе утверждает, что монархическая власть из единственного носителя жертвенного насилия, являвшегося выражением ее сакральности и направленного на поддержание христианского состояния союза с Богом, сама, прямо или косвенно, явно или неявно, превратилась в мишень для актов насилия. Она стала объектом религиозных заговоров, за которыми угадывались «партии» представителей крупной аристократии и их сторонников. Причем, если до 1567 г. эти посягательства носили пока еще единичный характер, то с началом второй и особенно третьей гражданской войны можно констатировать появление в среде гугенотской оппозиции прямого отрицания существовавшей монархической власти .

Введение
Цель работы – выяснить на материале мемуаров Маргариты Валуа значение Варфоломеевской ночи: это действие политического значение или проявление фанатичной натуры?
История создания
Поводом к написанию воспоминаний послужило сочинение Пьера Брантома, посвященное Маргарите, — “Маргарита — королева Франции и Наварры, единственная в настоящее время наследница знатного французского дома”. Представитель древнего рода, настоятель аббатства де Брантом Пьер де Бурдей был достаточно известной фигурой. Он служил при дворе Карла IX, Генриха III и герцога Алансонского (младшего Валуа). Высокое положение сделало его свидетелем придворной жизни. Как говорили о нем современники, он был благосклонным зрителем и третьестепенным лицом повсюду, [7] позволяя себе лишь иногда никому не опасное недовольст во. Любимец королей и принцев находил удовлетворение в размышлениях и описании всего виденного. Плодом его творчества стали портреты французских королев и принцесс, в том числе Маргариты Наваррской, Екатерины Медичи, Анны Бретонской, Елизаветы и Клод Валуа. Нарушив традиции и обрекая себя на сарказм, Брантом дерзнул посвятить свой труд женщинам. При этом он проявил большое уважение к предмету своего исследования, восхищаясь современницами и изобразив всех своих героинь в высшей степени добродетельными.
Портрет Маргариты Валуа по своему характеру был искусно написанным панегириком. Брантом умело обыграл самую злободневную для конца XVI в. (после убийства Генриха III) проблему наследования французского престола, подняв вместе с вопросом о праве Маргариты Валуа — наследницы царствующей династии на корону, в целом, проблему престолонаследия. Недобрый языческий закон (Согласно древнему закону королевский престол наследовался только по мужской линии), по словам Брантома, о праве наследования короны принцами правящих династий, лишивший принцесс этого права, был притчей во языцех во французском обществе, тем более, [8] что соседние государства, в том числе Испания и Англия, не знали подобного обычая.
Знаменитый царедворец создал привлекательный образ Маргариты, щедро одаренной природой красотой и добротой, незаурядным умом, талантами красноречия и стихосложения и незаслуженно сносившей удары судьбы, к которым он относил наряду с древним законом о престолонаследии придворные интриги. Не в пример римским императорам, стремившимся развеселить свой народ устройством игр и других зрелищ, писал он, французские короли для удовольствия народа и завоевания его расположения могли только чаще показывать божественное лицо королевы Маргариты.
Панегирик был преподнесен Маргарите в 90-е годы XVI в. в замке Уссон, куда добрался вездесущий Брантом. Королеву не могли не тронуть уверения придворного в том, что она достойна не только небольшой пяди земли в Оверни, где находился ее замок, но и трона всей Франции. Проникновенные слова Брантома о ее достоинствах, а также о семейном разладе с Генрихом Наваррским, который он считал типичным для большинства знатных семейных пар, и упоминание о самоотверженности королевы, спасшей супруга в Варфоломеевскую ночь, были пределом похвалы, подтолкнув Маргариту к ответу .
Мемуары она пишет в оверском замке Уссоне, будучи пленницей и понимая свою зависимость от супруга Генриха III, умалчивает о его недостатках, обвиняя во всем козни французского двора. Умалчивает и о последующих ее скитаниях и невзгодах, причиной которых был Генрих и ее семья.

Однако он не привел к миру, и обе стороны вновь принялись состязаться в жестокости и фанатизме. Королева в ужасе перед захватившими власть Гизо, обращается за помощью к протестантам, но они упускают свой шанс, Королева, скомпрометировавшая себя письмами к протестантам, становится заложницей про католически настроенных дворян и теряет свою власть. Но судьба оказалась на ее стороне и она вышла победительницей и продолжила проводить политику терпимости.К 1563 году не без трудностей произошло очередное перемирие между гугенотами и католиками, следовало закрепить перемирие браком между ее дочерью Маргариты, жемчужины Валуа и Генрихом де Бурбоном, наследником королевства Наваррского, сыном Жанны д'Альбре и Антуана де Бурбона.тяжелое положение монархииКрузе В статье «Король и насилие…» описываетшестнадцатый век с точки зрения представлений о сакральности короля. Автор считает, что уже при Франциске перманентное состояние войны, т. е. насилие было выражением той самой сакральности. Но при Генрихе втором оно меняется: «Генрих II разрушил систему, в рамках которой война должна была быть перманентным явлением, ибо позволяла королю играть его сценическую роль и подтверждать свой сакральный статус, жертвуя собой. В данной связи весьма красноречива реакция знати, отраженная в дворянских мемуарах того времени. Как подчеркивается в этих текстах, одним росчерком пера король уничтожил все их славное и достойное прошлое. Он лишил свое дворянство той славы и той чести, которые оно завоевывало на полях итальянских сражений HYPERLINK "http://annuaire-fr.narod.ru/statji/Crouzet-2005.html" \l "_ftn25" \o "" [25]. Мир с Испанией означал начало скрытого противостояния между королем и его дворянством».А с точки зрения гугенотов, произошла перемена смысла, и это очень важно: насилие, совершаемое от имени короля, в полемическом дискурсе гугенотов приобрело негативное содержание, свидетельствуя о том, что государь пребывает во зле, в неведении Господа. В противовес этому, в 1561 г. католические проповедники и полемисты постановили, что король, который терпит в королевстве ересь, достоин Божьей кары. Они обусловили святость короля его способностью истребить гугенотов. Тут и там происходили столкновения на религиозной почве, ослаблявшие идеологию сильной королевской руки.Крузе утверждает, что монархическая власть из единственного носителя жертвенного насилия, являвшегося выражением ее сакральности и направленного на поддержание христианского состояния союза с Богом, сама, прямо или косвенно, явно или неявно, превратилась в мишень для актов насилия. Она стала объектом религиозных заговоров, за которыми угадывались «партии» представителей крупной аристократии и их сторонников. Причем, если до 1567 г. эти посягательства носили пока еще единичный характер, то с началом второй и особенно третьей гражданской войны можно констатировать появление в среде гугенотской оппозиции прямого отрицания существовавшей монархической власти.На что монархическая власть отвечает своеобразно. Ответ заключался в притязании на принципиально новую роль. Война уже больше не прославлялась, как прежде, а, напротив, представлялась олицетворением зла, с которым надлежало покончить, дабы вернуть «золотой век». Священной основой королевского величия, в дополнение к святому помазанию, теперь стал отказ от насилия. Второй вариант этой новой идеологической ориентации власти может быть отмечен в непосредственном окружении Екатерины Медичи, и особенно ее сыновей – Карла IX и Генриха III. Эта идеология основывалась на идеях флорентийской школы неоплатонизма конца XV в., которые во второй половине XVI в. были перенесены на французскую почву поэтом Пьером Ронсаром и философом Луи Леруа. Согласно этим идеям, королю также надлежало делать все от него зависящее для того, чтобы сдерживать насилие, восстанавливающее одну часть его подданных против другой. Король, каким хотела его видеть Екатерина Медичи, доверившая воспитание своих сыновей епископу Жаку Амио, должен был быть, по свидетельству этого последнего, королем-философом на манер Платона. Он должен был быть сведущ во всех науках, стремясь таким образом овладеть тайнами Вселенной. Следовательно, знание становится синонимом приобщения к божественному, поскольку оно дает мудрость, открывая тайны творения и позволяя постичь божественную гармонию. Оно, знание, заменяет собой насилие. Одной из составляющих королевского ремесла является созерцание гармонии. Другая составляющая предполагает действие, направленное на то, чтобы попытаться вернуть низы общества, развращенные и разделенные людскими страстями, к этой божественной гармонии. И вновь насилие оказывается противоречащим правильному управлению государством. Король должен сделать все для того, чтобы воспрепятствовать насилию; он должен быть для своих подданных королем любви, правящим осторожно, но хитроумно, чтобы привлечь их, даже против их воли, в союз или согласие, которого требует Бог. Именно такую концепцию королевской власти реализуют, в промежутке между Сен-Жерменским миром (8 августа 1570 г.) и Варфоломеевской ночью (24 августа 1572 г.), Карл IX и его мать, превратившие торжественное бракосочетание католички Маргариты Валуа и протестанта Генриха Наваррского, организованное путем искусных маневров, в грандиозную церемонию всеобщего согласия, которая должна была открыть «золотой век» примирения между мятежными религиозными группировками.Политика королевской власти имела целью приурочить наступление нового века всеобщего согласия к межконфессиональному браку Маргариты Валуа и Генриха Наваррского. Она была направлена на увековечение мира, который, как полагали король и его окружение, отвечал воле Божьей. Между тем покушение 22 августа на адмирала Колиньи, который был ранен из засады – причем, стрелявшему удалось скрыться, – расстроило эти планы. Гугеноты потребовали суда над Гизами, которых они подозревали в организации заговора: в случае невозможности удовлетворить эти требования существовала опасность начала гугенотами полномасштабной войны против суверена, которого они готовы были объявить неправедным правителем. В то же время парижские крайние католики считали это покушение богоугодным делом, и по всему было видно, что монархическая власть бессильна сделать что-либо с Гизами. И вот, в этом безвыходном положении Карл IX и его мать, видимо, решили попытаться снизить потенциал агрессии, угрожавший взрывом насилия между католиками и протестантами, и, вопреки своей приверженности философии братской любви, отдали приказ перебить военных вождей кальвинистов, находившихся в Париже. Это было решение, которое вначале тщательно маскировалось, чтобы позволить монархическому государству сохранить свое положение арбитра и иметь возможность в дальнейшем  вернуться к политике мира. И действительно, утром 24 августа король объявил, что насилие в Париже стало результатом вендетты между аристократическими домами. Лишь позднее, 26 августа, перед лицом того размаха, которое приняло насилие, он был вынужден взять на себя ответственность за убийство нескольких тысяч человек.Однако можно предположить, что первоначально король все же хотел ослабить потенциальную силу назревающего конфликта, нанеся удар по верхушке протестантского лагеря и только по ней. Речь шла не больше не меньше как о coup de Majesté, в том смысле, в каком о нем пишет Ив-Мари Берсе, т.е. фактически о государственном перевороте, совершенном самой королевской властью с целью предохранить от посягательств извне свое властное пространство, королевскую свободу решений и действий, вернуть монархии в момент ее ослабления главенствующее, центральное положение. Насилие – это скрытое обличье политики восстановления мира.Другим важным фактом эпохи Религиозных войн был процесс идеологической десакрализации монархической власти, приведший к тому, что она сама стала потенциальной мишенью для актов насилия. Варфоломеевская ночь позволила тираноборцам-гугенотам дискредитировать концепт абсолютной монархии и развенчать образ короля, обязанного своей властью одному лишь Богу. Получила развитие теория, согласно которой, с теми или иными вариациями, король является условным держателем монархии, в основании которой лежит общественный договор. Если, преследуя часть своего народа, король оказывается тираном, то за народом признается право восстать против него под предводительством виднейших людей королевства или Генеральных штатов и свергнуть его с помощью силы. Начиная с 1585 г., эта опасная идеологическая брешь, чреватая дальнейшим ростом нестабильности, усугублялась нападками активистов Лиги: для них король был легитимен только в том случае, если он боролся за сохранение и защиту религиозного единства своего королевства. Если же он не бьет протестантов, а идет с ними на мировую, и особенно если он убивает невинных католиков, то будет законным его сместить, и даже предать насильственной смерти. Именно в таком контексте следует рассматривать поступок Жака Клемана и покушения на короля в 1589-1598 гг. В таком контексте объясняет причины Варфаломеевской ночи Д. Крузе.Мемуары Маргариты ВалуаА вот С. Л. Плешкова оценивает события Варфаламеевской ночи как первый пожар гражданских войн, продолжавший ряд лет: «казалось, что Париж стал просто очередным театром военных действий. Однако именно столичные события 1572 г. взбудоражили всю страну и нашли широкий резонанс за ее пределами. По стечению обстоятельств именно в Париже гугенотским силам был нанесен весьма ощутимый удар: казнили их вождя с 1569 г., Г. де Шатийона адмирала Колиньи и перебили цвет провинциального гугенотского дворянства, собравшийся в Париже по случаю свадьбы сестры короля Карла IX Маргариты Валуа и официального лидера гугенотов короля Генриха Наваррского. Способы расправы были знакомы по прежним событиям в других городах. Поражал цинизм случившегося на третий день после свершения одного из великих христианских таинств — бракосочетания, совершенного с согласия папы римского и символизировавшего умиротворение и всеобщую терпимость».И самое главное, что отмечает исследовательница: в отличие от событий предшествующих лет военная провокация в Париже получила санкцию короны. Это было неслыханно: монарх сам благословил своих подданных на братоубийственную войну. Резня в Париже продолжалась четыре дня, только на пятый день королевский указ объявил о запрете репрессий. Но это распоряжение опоздало: на парижские события откликнулись своими жертвоприношениями гугенотов и католиков Пикардия и Иль-де-Франс, Нормандия и Овернь, Прованс, Дофинэ и другие провинции. Кровопролитие продолжалось по всей стране три месяца. Варфоломеевская ночь положила начало новому периоду религиозных войн, завершившемуся образованием в 1575 г. Гугенотской конфедерации.Посмотрим, что пишет в своих мемуарах Маргарита Валуа.«Через несколько месяцев принц Наваррский, ставший королем Наварры, еще не сняв траура по матери, прибыл в Париж в сопровождении 800 дворян. Он был принят королем и всем двором с большими почестями, и через несколько дней наша свадьба прошла с таким торжеством и великолепием, которых не удостаивалась ни одна из принцесс. Король Наваррский и все его окружение сняли траур и облачились в богатые и красивые наряды, и весь двор был разодет, как вы можете себе это представить и как вы знаете что лучше, чем я. Я же была одета как королева: на мне была корона, усыпанная драгоценностями, пелерина из горностая и большое голубое платье, шлейф которого длиной в 4 локтя несли три принцессы. От Лувра до собора Парижской Богоматери были воздвигнуты помосты, как это делалось всегда, когда выходили замуж принцессы крови. Внизу толпился народ, стараясь увидеть свадебную процессию и весь двор. По помосту мы подошли к входу в собор, где в тот день отправлял службу кардинал Бурбон. Он встретил нас у собора и сказал подобающие по такому случаю слова, затем, не входя в храм, мы должны были расстаться» - свадьба была действительно великолепной и по логике должна была преследовать цель завершить примирение, стать победой политики терпимости. Но фанатизм или, что реальнее, интересы католической группировки противоречили этому и достаточно было одной провакации:«Судьбе, никогда не дающей людям полностью насладиться своим счастьем, вскоре было угодно прервать свадебные торжества выстрелом, ранившим адмирала. Это происшествие возмутило всех находившихся там гугенотов и повергло их в полное отчаяние. В результате старший Пардайян и несколько других представителей гугенотов настойчиво потребовали объяснения у королевы-матери, так что она стала опасаться, как бы у них не возникли плохие намерения», - и Екатерина Медичи, что следует из источника, решает предотвратить месть гугенотов. Но возникает резонный вопрос, не было предлогом ли это? Это убийство компрометировала герцогов Гизов, кровных врагов как адмирала, так и гугенотов. В повествовании Маргариты, они оказываются виновниками убийства, и Карл желает наказать их за это. Но королева Медичи не без трудностей убеждает короля смириться, говоря о том, что теперь он сам в опасности и нужно опередить гугенотскую месть. А ведь беспорядки еще не начались и гугеноты пока лишь собирались просить короля наказать Гизов. Если Медичи вела политику примирения, то ее действия можно объяснить либо тем, что она поддалась козням католической группировки, либо тем, что были причина для страха. А может быть, она хотела разделаться с влиянием на короля гугенотской знати, адмирала (вследствие которой ее власть на сына уменьшалась) и это действительно был ее коварный план. Посмотрим, что дальше пишет Маргарита:«В соответствии с предупреждением месье де Гиза, высказанным моему брату, королю Польши, герцогу Анжуйскому решено было предвосхитить возможные действия гугенотов. Однако король Карл не прислушался к этому совету, так как очень благоволил к адмиралу Колиньи, Ларошфуко, Телиньи, Ла Ну и некоторым другим предводителям гугенотов, услугами которых собирался воспользоваться во Фландрии. И, как я поняла из его же слов, уговорить его было очень трудно. Если бы ему не дали понять, что речь идет о его жизни и о благополучии всего государства, его бы не удалось убедить. Узнав о покушении, которое совершил Моревер, выстрелив в адмирала через окно и намереваясь его убить, но лишь ранив свою жертву в плечо, король сразу же заподозрил, что тот сделал это по подстрекательству месье де Гиза, который хотел отомстить за смерть своего отца, покойного месье де Гиза, убитого точно так же рукой Польтро по наущению адмирала. Король Карл был вне себя, он так рассердился на месье де Гиза, что поклялся расправиться с ним. И если бы де Гиз не укрылся в тот день, его бы схватили по приказу короля. Королева-мать приложила немало усилий, стараясь убедить короля Карла в том, что по покушение было совершено для блага государства. Король же благоволил, как я уже сказала выше, к адмиралу, к Ла Ну и Телиньи, ум и достоинство которых он очень ценил. Будучи великодушным человеком, он благоволил лишь к тем, в ком признавал и качества. И несмотря на то, что вышеупомянутые лица были опасны для государства, эти люди сумели притвориться и завоевать сердце нашего короля, дав ему надежду на то, что они будут полезны при его действиях, направленных на расширение государства. Они предложили ему организовать походы во Фландрию, что только и привлекало его по-настоящему. Королева-мать объяснила случившееся тем, что убийство старшего де Гиза, совершенное некогда по приказу адмирала Колиньи, делает оправданным поступок сына, когда тот в свою очередь захотел отомстить за своего отца и что это убийство, совершенное по приказу адмирала военачальником королевской гвардии де Шарри, лицом столь благородным и верно помогавшим в государственных делах во время ее регентства и несовершеннолетия короля Карла, вполне объяснимо. И хотя такие слова должны были убедить короля Карла в том, что месть, направленная против адмирала Колиньи, совсем не одобрялась королевой-матерью, душевная боль от потери людей, которые однажды, как я уже говорила, могли быть полезными королю Карлу, настолько затмила его разум, что он не смог ни умерить, ни изменить свое страстное желание расправиться с месье де Гизом младшим. Он отдал приказ найти и схватить его. Король не мог потерпеть, чтобы подобный акт остался безнаказанным.И наконец, когда Пардайян с помощью угроз узнал о недобрых намерениях гугенотов и рассказал о них за ужином королеве-матери, она поняла, что случившееся приведет к таким последствиям, что если не предупредить действия гугенотов, то той же ночью они совершат покушение на короля и на нее. Тогда она приняла решение просить маршала де Реца открыто рассказать королю обо всем, в том числе и о той опасности, которой он подвергается. Она знала, что маршал де Рец сделает это лучше других как человек, ближе всех стоящий к королю и пользующийся его самой большой благосклонностью.