Сравнительный анализ моделей управления виртуальными компаниями

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ 3
1 Место и роль виртуальных компаний в современной экономике 5
1.1 Экономическая сущность виртуализации и виртуальных компаний 5
1.2 Классификация и организационные формы виртуальных компаний 8
1.3 Концептуальная модель организации и функционирования долгосрочного виртуального предприятия 14
2 Сравнительный анализ моделей виртуальных компаний 20
2.1 Модель контрактных (договорных) сетей 20
2.2 Модели социальных зависимостей 22
2.3 Модели теории полезности с минимальными уступками 24
2.4 Модели аукциона 24
3 Подходы к организации и управлению виртуальными компаниями 27
3.1 Концепция управления целями виртуального предприятия 27
3.2 Формирование и функционирование виртуального предприятия как организационной системы 29
3.3 Методика организации процесса выполнения заказа 34
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 36
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 38
 

Но в самой квартире все было не слава богу: кровати грязные, шкаф сломан, лампочки выбиты, техники никакой. Я своему соседу, тому, что йогу преподавал, говорю: «Давай телевизор купим, хоть программы будем какие-нибудь смотреть». Мы и купили — думали, что найдем каналы на английском. Мы же все-таки приехали в развитую страну, где техника лучше, информации разной больше, чем в Индии. Щелкаем кнопки — все по-русски. Даже английские каналы – по-русски, «Би-би-си» — и то по-русски! В октябре начало холодать. Надо было покупать одеяло — до сих пор забываю, как оно по-русски называется. А тогда я вообще такой вещи не знал, и друзья мои не знали. Знали только: то, на чем лежишь, называется постелью. Мы пришли с йога-гуру в магазин, говорим: «Пожалуйста, нам нужна постель. Верхняя постель». Не понимают. Показали нам подушки, наволочки. «Постель, — говорим, — постель!» Короче, мы подумали, что одеяло нас делает горячими, значит, оно — «горячая постель». Пришли в другой магазин, там молодая девушка, говорим ей: «Девушка, можно нам горячую постель?» — «Я сейчас тебе дам горячую постель! Я шлюха, что ли?!» Так нас и гоняли везде. Мы тогда выступали на разных мероприятиях от Культурного центра. Один раз нас привели в какой-то клуб, оказалось, что для геев. Там был я с классическими танцами, а потом, какая-то группа показывала позы из «Камасутры». Встают на сцене в какую-то позу — и люди им хлопают. В России «Камасутру» воспринимают довольно поверхностно. Вообще-то, это философский трактат, а эротика там — только одна из частей, но здесь концентрируются только на ней. Еще между номерами в гримерке ко мне подошла стриптизерша, полностью голая, показывает две пары каких-то полосок — желтые и красные — и спрашивает: «Какие мне на следующий номер надеть?» Я был в шоке. Посоветовал красные. В 1999-м я оставил преподавательскую работу в Культурном центре Индии и открыл с одним своим русским учеником частный центр. Он был на «Текстильщиках». Мы сняли подвал в Доме культуры завода «Москвич» — я туда вложил все свои деньги. Мы жили в квартире, которую он снимал в Печатниках — район, конечно, был так себе. Но как только началась прибыль, году в 2003-м, он просто послал меня. А весь бизнес был оформлен на него. В это время мне очень помогла Света, моя будущая жена. Она тоже была моей ученицей. Вообще, когда я приехал, мне было 30, я думал, что никогда не женюсь, так как был неприятный опыт отношений в Индии. Мои родители больше всего боялись, что я гей. Мы со Светой были знакомы несколько лет, дружили, она меня на 12 лет младше, а потом так получилось, что мы с ней однажды разговаривали, и я ей говорю: «Почему ты такая красивая, а до сих пор не замужем?» А она мне отвечает: «Ну тогда женись на мне!» Я просто не верил, что она будет моей женой. Мне до этого семь русских женщин предлагали жениться, но я отказывался. Я тогда не был таким толстым, как сейчас, — был красивый, статный танцор. Светины родители меня до сих пор не принимают. Прежде всего потому, что я черный, у меня другая культура. Светин отец — полковник, он не расист, но националист. Так что нам приходится друг друга терпеть. Ее мама умерла, а мачеха работала секретарем в Министерстве обороны. Когда Света ей показала некоторые мои фотографии с танцев, она сказала, что ей не нравятся мои грязные ноги. В России я до сих пор чувствую себя чужим. С каким бы русским я ни говорил, я для него не буду своим — во всем, что касается привычек, еды, всего остального. Я сам индус, но все мои трое детей — Ишика, Нил и Никетан — крещеные, они христиане, Света водит их в церковь. Родители в Индии, конечно, недовольны, думают, что я такой подкаблучник. Дети, правда, на хинди почти не понимают, я их на хинди только ругаю. Старшая дочка, ей девять, в школу не ходит — на домашнем обучении, а младшим — два и пять, они пока тоже дома. Одно время мы жили у Светиной сестры и ее мужа. Из всех мест, где я жил, район Царицыно был самым ужасным. Далеко от метро, грязно, транспорт ходит очень плохо. Я не очень сошелся с мужем сестры моей жены, он как-то назвал меня «черножопым». Сейчас мы живем в своей квартире недалеко от метро «Бульвар Дмитрия Донского». С точки зрения инфраструктуры это самое хорошее место. Обычно дома мы готовим индийскую и русскую еду. Сегодня, например, на завтрак были паратхи, а на обед — борщ. Я привожу все из Индии или хожу в индийский магазин на «Сухаревской». Они недавно открыли филиал здесь недалеко, в Бутово, я заглядываю к ним довольно часто. А так, ходим в те места, которые любят дети, — в торговые центры, такие, как «Мега». Еще рядом с домом открыли спортзал «Фитнес-холл» — я записался туда позавчера. Интерес к классическому танцу в Москве сильно упал. Раньше, когда я преподавал в Культурном центре, приходило много людей просто из-за любви к Индии, потому что им было интересно. Сейчас я преподаю в двух центрах — но там люди более прагматичные. В основном приходят девушки на занятия по болливудским танцам, потом хотят танцевать в клубах, зарабатывать на этом». Я приехал в Россию семь лет назад с женой и детьми. Я работал в организации «Врачи без границ», и мне предложили поехать в Чечню, а меня всегда очень интересовал чеченский конфликт. Чтобы избежать похищений, врачи бывают в Чечне наездами, а живут в Москве. Я проработал так два года, но потом не стал продлевать контракт, потому что это очень тяжело — люди быстро теряют интерес к миссии, если они могут ездить в Чечню только изредка и оставаться там совсем ненадолго. К тому моменту я уже начал работу над книгой о великом князе Дмитрии Павловиче, участвовавшем в убийстве Распутина. Я с молодости интересовался Распутиным и революционным периодом в России. Это время поразило меня тем, как люди продолжали веселиться и устраивать балы, совершенно не предчувствуя, что их ждет через несколько месяцев. Много экспатов говорят, что сейчас в России тоже такое время, но я не думаю, что завтра здесь будет революция. Когда ты делаешь революцию, ты должен быть готов умереть за нее, а здесь люди, выходя на митинг, боятся даже помешать дорожному движению, в то время как их лидеры в разгар протестов уезжают отдыхать за границу. Единственный человек, который хочет умереть за революцию, — это Лимонов, но, к сожалению, никто его не просит. Когда я решил остаться в Москве, мои друзья сказали мне, что владельцы газеты Le Courrier de Russie ищут директора — писателя, который поднял бы уровень языка в издании. Сначала в газете нас было только двое, я и главный редактор, теперь здесь работает около 15 человек, и у нас есть свой издательский дом. Мне нравится работать с русскими — это всегда непредсказуемо. Кроме того, поработав здесь, я понял, что для русских мечта важнее всего, — мои подчиненные могли бы работать в другом месте на зарплате в два-три раза больше, но остаются здесь именно ради этой мечты. Москва — безумное место из-за его размеров, количества людей и машин. Когда я первый раз вернулся в Париж, я ехал в машине и увидел, как кто-то спокойно и медленно переходит улицу. Мне показалось, что я на другой планете, — в Москве такого просто не увидишь. При этом мне не кажется, что москвичи живут в стрессе. Я часто пользуюсь метро, и меня, наоборот, всегда поражает, как тихо и сосредоточенно ведут себя люди. Может, это из-за советских времен, когда даже соседей воспринимали как врагов, и люди научились держать все при себе. Здесь же даже в лифте не разговаривают. Французов грубость русских ужасает, но я привык. Я теперь тоже не придерживаю двери в метро и не заговариваю с людьми в лифте. В русских мне больше всего нравится их прямолинейность. Когда мы работали в газете вдвоем с главным редактором Инной, в дни сдачи номера мы оставались допоздна. Как-то, уходя из редакции, я сказал Инне очень французскую по смыслу фразу, это формула вежливости: «Я ухожу, но если что — у тебя всегда есть мой телефон». Она же ответила, что никогда бы не позвонила мне, когда я уже ушел с работы. Французы часто договариваются, что созвонятся и поужинают вместе, но этого ужина никогда может не быть. Здесь же люди, если договариваются, сразу назначают дату, они не говорят это просто из вежливости. Меня удивляет, когда люди говорят, что Россия умирает: здесь есть целый резервуар умных и талантливых людей. Каждую неделю я беру интервью для газеты у какого-нибудь интересного человека. Из всех собеседников для меня самым интересным оказался Дмитрий Ольшанский. Когда я его впервые увидел, мне показалось, что он вышел из девятнадцатого века. Это человек, которым движут мысли, — и я был рад увидеть, что мыслит он самостоятельно. Конечно, Ольшанскому нравится провоцировать, но в России вообще много таких людей: они не боятся общественного мнения и могут спокойно сказать что-то неполиткорректное. Ольшанский при этом лишен всякого обаяния, в отличие от Юрия Шевчука, с которым мне тоже очень понравилось общаться. Шевчук очень умно рассуждает о своей стране, сопереживает ей. И он тоже прямолинеен: я спросил его, что бы он делал, если бы не пел, а он ответил, что пил бы целый день. Французский певец такого бы никогда не сказал. Но я его понимаю — когда зимой провожу несколько часов в русской провинции, мне тоже хочется только сидеть дома и пить из-за тоски и одиночества. В Москве потрясающая культурная жизнь — в Париже я никуда особо не ходил, предпочитая встречаться с друзьями, а здесь каждый вечер что-нибудь происходит. К примеру, в Доме на набережной, в котором я раньше жил, есть собственный театр. Во Франции вы никогда не увидите, чтобы театр был построен специально для жителей дома. Здесь же культура очень важна. Мы в Москве часто ходим в оперу и на балет, моя жена его очень любит. И, кстати, это не очень дорого. Раньше мне нравилось ходить в бары и рестораны на «Красном Октябре», особенно на террасу Rolling Stone. Еще мы с коллегами часто ходили в «Жан-Жак» на Никитском бульваре — наш офис находился напротив, и у редакции там была специальная скидка. Это неплохое место с аутентичной атмосферой, но я все-таки не ради французских кафе приехал в Россию. Если бы я хотел иметь ресторан в Москве, это был бы «Кризис жанра». Он находится рядом с моим домом на Чистых прудах, и я часто захожу туда выпить с друзьями или пообедать в воскресенье с семьей. Мне нравится его непретенциозность. В Москве больше тусуются, чем в Париже, и здесь много хороших клубов, хотя вся эта идея с фейсконтролем очень глупая. Как-то я договорился со своим другом, владельцем Soho Rooms, что отпраздную 40-летие в его клубе, и пригласил множество друзей из Франции. Но когда мы пришли в клуб, охрана разрешила войти только мне и моей жене, а всех моих друзей не пустила. Пиарщица внутри тоже сказала, что ей все равно, что я дружу с владельцем, так как она меня не знает. Нам пришлось уйти, а через пару дней мне позвонил владелец, извинился и сказал, что, когда они только открылись, охрана его самого иногда не пропускала. Мое самое любимое место в Москве — Сретенский монастырь. Я несколько лет по утрам отводил сына в школу, которая находится рядом, а потом шел туда слушать хор. Я не понимал ничего, но мне кажется, это и не обязательно — достаточно было просто слушать музыку и голоса. Мои дети — у меня их четверо — учатся во французской школе в Милютинском переулке. Образование здесь хорошее, хотя и уступает лучшим школам в Париже. Я пока не знаю, хочу ли я, чтобы мои дети остались здесь, но я думаю, что для них будет хорошо пожить какое-то время во Франции. Мне кажется, что Москва довольно безопасный город, в том числе и для детей: я спокойно отпускаю своего старшего сына гулять, а моя десятилетняя дочь одна ходит пешком из школы. Когда я вижу девушек в редакции в шортах и на каблуках, я говорю им, что они никогда бы не осмелились зайти так в парижское метро, даже днем. А здесь они спокойно пользуются общественным транспортом в любое время суток. Каждый раз, когда я в такси говорю, что я француз, первым делом таксисты мне рассказывают про обилие арабов и негров во Франции (это меня, кстати, удивляет, видимо, это какая-то особая миссия российского телевидения). А вторым делом спрашивают, почему я живу в Москве. Их поражает, что кто-то предпочитает спокойной прекрасной Франции этот адреналин. Но мне кажется, что Москва — это город, который отнимает у тебя больше энергии, чем другие города, но и дает больше. Это город крайностей, и он вызывает крайние реакции: я иногда ненавижу ее, а иногда очень люблю. Кто-то не выдерживает больше пары месяцев, те же, кто остается, просто находят здесь что-то, что они очень любят. Сложно сравнивать иммиграцию во Франции и иммиграцию в России. Во Франции стремятся к интеграции, здесь же, мне кажется, все довольны сложившимся положением дел. Русские отдают тяжелую работу иммигрантам и мало им платят, те же довольны, потому что на их родине ситуация еще хуже. Да, я знаю, что есть много людей, которые не любят иммигрантов, но мне кажется, что они просто ищут козла отпущения, чтобы обвинить его в своих несчастьях. За всем этим стоят экономические причины. Когда я только приехал, во всем винили кавказцев, теперь выходцев из Средней Азии, а завтра, наверное, будут винить марсиан. «Родом я из Сан-Томе, но школу закончил в Португалии и там же учился на маркетинге два года, но мне не нравилось, и мама посоветовала мне поехать поступать в Россию, потому что тут есть бюджетные места в университетах. Тогда я ничего не знал про эту страну, кроме того, что тут очень холодно и постоянно зима. Я приехал в Москву в сентябре 2010 года. Сначала учился год на подготовительном факультете в РУДН, а потом поступил на медицинский факультет. Конечно, медицина — это тяжело, я даже хотел перевестись куда-то, но меня уговорили еще ненадолго остаться. Потом я уже понял, что хочу быть врачом. Сначала было тяжело учиться на русском. Я не знал языка, когда приехал, — на подготовительном факультете учил его каждый день девять месяцев. Потом мы начали учить биологию, математику на русском. На первом курсе я пришел на лекцию и ничего не понял. У нас в Португалии были занятия, но лекций в таком формате не было. Самым тяжелым для меня оказалось писать конспекты. Конечно, в университете есть коррупция. Мой преподаватель по хирургии рассказывал нам, как одна девушка на госэкзамене не знала, как и где вырезать аппендицит. А как она прошла все курсы до этого? Сам я видел, как один студент зашел к преподавателю с бутылкой коньяка, а вышел без нее, но уже с зачеткой. Здесь студенты часто приходят на экзамены с букетом, а мне кажется, что даже это плохо. Кроме того, русские всегда отмечают друг друга на лекциях, когда кто-то не ходит, а иностранцев не отмечают. Я сначала этого не знал, а теперь тоже прошу иногда меня отметить. Кампус устроен хорошо, у каждого континента есть свой сектор — там все подскажут, помогут. Обычно я готовлю и ем дома, иногда хожу в кафе «Мираж» на кампусе, там всегда много студентов. Каждое лето у нас проходит практика — месяц в больнице. В португальских больницах спокойнее, а тут как-то очень нервно: приезжают скорые, постоянно несчастные случаи. Как-то я работал в приемном отделении, и на скорой привезли пожилую женщину, которая не могла ходить. Надо было поднять ее с носилок. Все студенты стояли вокруг меня и смотрели, ожидая, что я буду делать. А я же не мог один ее поднять, так что в итоге пришлось просить помощи. У нее еще началось кровотечение, в общем, было тяжело. Для опыта я хочу поработать в России врачом. Но я бы не хотел тут оставаться. В университете нас учат, как общаться с пациентами, когда они приходят в первый раз, какие процедуры делать. Хотя в клинике на самом деле многие врачи просто задают пару вопросов, даже не измеряя давление. Пациент говорит: у меня кашель, температура. И врач обычно отвечает, особо не глядя и не разговаривая с ним, что у него хроническая обструктивная болезнь легких, и отправляет на рентген. Я однажды попал в больницу со сломанной ногой из-за футбола — мне сделали ренгтен и отправили домой с повязкой. Потом было тяжело ходить, и пришлось снова отправляться ко врачу. В РУДН я чувствую себя как дома, у меня много друзей. Почти все время я провожу здесь, между «Беляево» и «Университетом». Люблю ходить на маленькое озеро или в лес рядом с РУДН — гулять по лесу я научился у русских. В центре Москвы я был последний раз год назад, показывал город одному знакомому. Мне нравится центр: архитектура, Третьяковская галерея, театры — кстати, первый раз в театр я пошел именно в Москве. Но гуляю я в центре редко: боюсь. Люди там сразу относятся к тебе по-другому, их взгляд как будто спрашивает: «Что ты тут делаешь?» У нас в стране очень много туристов, но я никогда не видел ничего подобного. В больнице у меня тоже было ощущение, что на меня странно реагируют пациенты. Но я не обращал внимания и просто делал свою работу. Бывает и открыто агрессивное отношение. Недавно я ехал в метро домой, а в вагоне сидел какой-то пьяный парень и смотрел на меня в упор — он и сам не русский, из какой-то бывшей советской республики. Рядом со мной сидел полицейский, а когда он вышел, тот парень начал говорить мне: «Эй, черный». Я встал и перешел в другое место. А как-то я шел по парку, а мне навстречу шли два парня и одна девушка. Я прошел мимо них, и вдруг рядом со мной упала пластмассовая бутылка с водой. Я обернулся, а они стояли и смеялись. «Всю свою жизнь я работала в области пиара и коммуникаций. Я занималась международным пиаром в итальянской компании Indesit и часто приезжала в Россию, потому что она была важным рынком. Первый раз я оказалась в Москве 12 лет назад, а семь лет назад решила сюда переехать. Я жила до этого в Будапеште, Польше, Голландии, Нью-Йорке, но именно в Москве я почувствовала себя наиболее комфортно. Сейчас у меня собственная компания под названием Dasiyes — так будет «да» на трех языках. Мы занимаемся пиаром и организацией мероприятий, в том числе дней рождений и свадеб в Италии, работаем над имиджем ночных клубов и ресторанов, также принимаем заказы от богатых людей, которые хотят вести более итальянский образ жизни. Когда я начинала, агентств было много, а профессионалов мало. Но я нашла свою нишу и успешно работаю, так как хорошо ориентируюсь и на том и на другом рынке. Мы объясняем компаниям, как работать в России. Многие итальянские компании считают, что имидж должен быть везде одинаковый, а это не так. Есть определенные нюансы. К примеру, в Италии вы даже не можете произносить слово «мафия», здесь же это воспринимается как шутка. Мы много работаем с сетью Ginza Project. Ресторанам мы помогаем создать итальянскую атмосферу, которая нравится русским, и объясняем, что не все рецепты можно воспроизводить в точности, как в Италии. К примеру, карбонару в Италии готовят на желтке, а здесь надо добавлять сливки. В Москве хорошие итальянские рестораны, но я бываю в основном в тех, с которыми работаю. Главное, чтобы в итальянском ресторане был настоящий итальянский шеф-повар. Раньше московские рестораторы больше ценили итальянских поваров, а теперь, экономя деньги, берут кого угодно, без опыта, только чтобы сказать, что их повар — итальянец. Но в Piccolino, который я консультировала для Ginza, шеф-повар, например, работает в Москве уже десять лет, а до этого еще двадцать работал в Италии. Вот он знает, как готовить итальянскую кухню. Помимо Piccolino, из ресторанов и кафе я еще люблю Pane e Olio, Christian, Montana. Среди частных заказов у нас редко бывают необычные: мы всегда стараемся предлагать что-то оригинальное, но клиенты, как правило, не соглашаются. Русские почти всегда хотят итальянских звезд, итальянского шеф-повара. В сентябре мы делали в Италии день рождения для одного очень важного человека — на него приехали Тото Кутуньо, Риккардо Фольи и Пупо. На наших вечеринках выступают и местные звезды: Тимати, Николай Басков, Ани Лорак. А как-то я организовывала для Indesit мероприятие в Липецке, в том числе пресс-конференцию, на которой выступали Путин и Берлускони. Я дружу с некоторыми знаменитостями, но ненавижу людей, которые этим хвастают, поэтому не буду называть имен. Разница в ведении бизнеса в Москве проявляется в первую очередь в налогах. В Италии налог на бизнес может достигать 60 процентов, а здесь — при некоторых условиях — можно платить шесть. В Италии очень сложно открыть бизнес, а здесь даже с маленьким капиталом можно что-то попробовать. Как для главы компании для меня хорошо, что здесь всегда можно найти людей, готовых сделать то, что тебе надо. Как-то в Италии в августе мне надо было напечатать каталоги. Все отказывались, отвечая, что они в отпуске. У нас не принято работать сверхурочно. Здесь же все работают постоянно. Это удобно и для меня лично: я могу работать до полуночи и потом поехать в супермаркет или парикмахерскую. Москва постоянно меняется — рестораны, магазины, клубы закрываются и открываются. Для ночной жизни такая постоянная текучка очень полезна, а вот для самих клубов, конечно, не очень. В Милане есть клуб, который работает двадцать пять лет — для бизнеса это хорошо. В Москве мест, которые работают так долго, очень мало — разве что «Пропаганда». Клубы — это моя работа, я хожу в них несколько раз в неделю: PPL, Don't Tell Mama, иногда захожу в Mendeleev — там очень европейская атмосфера. Но отдыхаю я обычно в других местах, хожу в кино и в театры — мне очень нравится «Школа драматического искусства» на Сретенке. Раньше я жила на Мосфильмовской, гуляла по Воробьевым горам по три-четыре часа — это мое самое любимое место в Москве. Теперь я живу на «Сухаревской», но пока даже не разобралась, где гулять с собакой, — ни Ботанический сад, ни Екатерининский парк мне не подходят. Вообще, парки в Москве в последнее время стали гораздо лучше, а люди начали больше обращать внимания на здоровье — гуляют, ходят в спортзал, бросают пить. Мне нравится, что Москва такая разная. Каждый район — как будто другой город. На Мосфильмовской все зелено и спокойно. Патриаршие пруды мне кажутся эдаким французским местом: маленькие здания, кафе, в центре пруд. Вокруг Красной площади более советская архитектура, та же Лубянка. Кроме транспорта, здесь все очень дорого. Я видела съемные квартиры за четыре-пять тысяч евро, в старых домах, совсем пустые. То же и с импортными товарами. Я как-то купила в подарок запонки Bulgary за 750 евро, а в Италии увидела их за 350. Поэтому я покупаю все в Италии — и одежду, и украшения, даже иногда еду. Здесь 200 граммов моцареллы стоят 300 рублей — в Италии на эти деньги я куплю полтора килограмма, и свежей. Вино, которое в Неаполе стоит шесть евро, здесь я как-то купила за полторы тысячи рублей. Поскольку я знаю, сколько на самом деле стоит итальянское вино, я его редко покупаю в Москве. Беру обычно чилийское или австралийское». «Я родился в Финляндии, а потом переехал на Украину, откуда родом мой папа — он украинский еврей. В Израиль мы эмигрировали 13 лет назад. Я впервые прилетел в Москву 1 марта этого года, чтобы встретиться со своими друзьями из Финляндии и Украины. Когда я вышел из самолета, на мне были шорты, футболка и солнечные очки — в это время года в Израиле довольно тепло, — и я был шокирован, увидев, что на улицах Москвы все еще лежит снег, в итоге он лежал до начала мая. Но хорошо, что меня встретили друзья с водкой. Наша встреча вылилась в долгую гулянку, и я случайно пропустил самолет обратно. Я совершенно не собирался оставаться в Москве, это вышло скорее случайно, и главную роль в этом сыграла моя профессия: я работаю в ресторанном бизнесе с 13 лет и был шеф-поваром престижного ресторана в Израиле. Как-то я шел по Цветному бульвару и увидел ресторан «Тель-Авив». Я решил попробовать, как здесь готовят израильскую еду, — и оказалось, что она у них очень вкусная и аутентичная. Я познакомился с управляющим, и мы выяснили, что нас очень многое связывает в Израиле. Он предложил мне должность шеф-повара, и я проработал там три месяца — в подчинении у меня было одиннадцать узбеков. Потом «Тель-Авив» закрылся на ремонт, но к тому моменту я уже решил, что хочу остаться тут. Я хотел развивать израильскую кухню в московских ресторанах, и тут опять помог случай: Алексей Паперный, с которым я познакомился через своего хорошего приятеля, пригласил меня делать специальное израильское меню в свой ресторан «Дети райка». Сейчас в моих планах открыть в Москве несколько своих заведений с израильской кухней. Я что-то готовлю и из русских блюд, но не все получается так, как должно, — просто потому, что у меня нет того волшебства, которое есть у русских бабушек. Например, когда я готовлю солянку, друзья говорят, что она вкусная, но я понимаю, что никогда не приготовлю солянку так, как моя мама, хотя я все делаю по ее рецепту. В русской кухне я не люблю только каши — манку и овсянку, и селедку под шубой. Еще в ней не хватает специй, и из-за этого она довольно пресная. Она, в основном, состоит из мясных и овощных продуктов, соли и перца. Поэтому я немного меняю русские блюда под свой вкус. В Москве очень плохо с уличной едой. Шаурма — это полный отстой, это есть нельзя. Когда я только прилетел в Москву, то один раз купил шаурму: мне дали какой-то армянский лаваш и еще бухнули сверху ложку майонеза. Я откусил кусочек, выплюнул, вернул эту шаурму в киоск и дал еще этому продавцу сто рублей на чай. Какое-то время я жил недалеко от «Петровско-Разумовской», там тоже есть палатка с шаурмой, которую очень любил мой сосед. Как-то я возвращался домой в два часа ночи и увидел огромную крысу, которая сидела на этой шаурме и ее ела. Я это сфотографировал и отнес домой со словами: «Сережа, приятного аппетита!» Поэтому фастфуд я стараюсь в Москве не трогать. Я пробовал пару раз «Крошку-картошку» или «Стардогз» — тоже выплевывал. Москва очень красивый город, здесь много старых зданий, на которые можно смотреть часами. Тот же МГУ или Кремль. Но у меня мало времени на то, чтобы гулять по городу, так как приходится иногда работать даже в выходные. Моя девушка русская, но вообще к русским девушкам, а особенно к москвичкам я отношусь прохладно. Большинство из них посмотрят на тебя, только если ты подъедешь к ним на очень хорошей машине или если у тебя золотая кредитка. На Украине мне девушки больше нравятся. Вообще русские люди очень холодные. Когда ты на улице спрашиваешь, как куда-то пройти, тебя просто игнорируют. В Израиле тебе не только объяснят дорогу, а еще и приведут в это место и выпьют с тобой по дороге пива. Недавно у меня был конфликт с русской милицией. Я был в состоянии алкогольного опьянения, но не в таком, чтобы я не мог разговаривать. Мы были с моей девушкой в баре, и нас попросили удалиться. Когда моя девушка стала спрашивать, почему, ее довольно грубо толкнули и вызвали полицию. Приехала полиция и задержала меня, несмотря на то, что я заявил, что я гражданин другой страны. Они обращались со мной грубо, даже применили силу, и отказали в звонке в консульство. Но больше всего в Москве меня раздражают пробки. Я никогда не куплю здесь машину. Я предпочитаю метро, и то — с одиннадцати утра до двух и с одиннадцати до часу ночи. В остальное время постоянная толкучка. Один раз у меня в метро вытащили кошелек. Мне много раз говорили не ездить с кошельком в кармане, а я отвечал: «Вы что, с ума сошли? Когда я забыл кошелек в Израиле в автобусе, мне звонила полиция, чтобы его вернуть». Тель-Авив недешевый город, но Москва очень дорогая. Самое худшее — это квартиры. Мне повезло, и сейчас я снимаю жилье очень выгодно, но сначала снимал за МКАДом убитую в хлам однушку за 32 тысячи. В Тель-Авиве я мог за те же деньги снять двушку в центре. Я останусь в Москве, как минимум, до 13 мая, когда у меня свадьба. Я не собираюсь растить свою семью в России (но и в Израиле тоже: я бывший военный и не хочу, чтобы мои дети служили). Здесь меня смущает политика, социалка. В Израиле тех же бомжей можно сосчитать по пальцам. И вы никогда не увидите там бывшего военного без руки или без ноги, который просит денег. Я инвалид войны, и меня после ранения полностью обеспечивала армия. У всех, кто здесь просит в метро денег, очень похожие надписи на табличках, и мне кажется, что есть какой-то один человек, который собрал всех бомжей по Москве и сказал: «Ребят, давайте заработаем бабок». Мне кажется, его надо найти и ликвидировать, а всем этим людям помочь правильно — лучше купить им пакет продуктов, чем давать деньги, которые они потратят на водку или наркотики. Еще в Москве я никогда не пойму гопников и скинхедов. Если ты родился русским, то не надо устраивать геноцид всем остальным. Те же узбеки сюда приехали зарабатывать деньги. Им, наоборот, здесь надо помочь как-то освоиться, а не гнобить. «Я приехал в Москву около 4 лет назад. Как только я закончил школу, сразу решил, что хочу учиться за границей. Я бы хотел поступать в США, но там были только платные варианты, а в Москве можно было учиться бесплатно, правда, только на журналиста — а я хотел бы быть режиссером. Когда я приехал в Россию, сразу попал в ужасную пробку: после 5-часового перелета мы ехали 6 или 7 часов из аэропорта Домодедово до улицы Миклухо-Маклая, это была пятница, октябрь, — меня подвозил знакомый из Палестины, хотя, честно говоря, ни с кем из земляков я тут практически не общаюсь, не потому что не хочу, а просто нет времени. Когда ехал в Москву, знал только, что тут холодно и про культуру чуть-чуть: у меня была русская матрешка, мне сосед привез, а еще слышал, что люди пьют много. Ну да, это отчасти так: как говорят мои знакомые, мы немного пьем, всего лишь семь раз в неделю. А мне просто не нравится, когда люди пьют в автобусах, например, в общественных местах. Первый год в университете был подготовительным, и это было сложно, потому что мы сначала не могли найти язык с преподавателем — он не знал английского. Учат хорошо, но не то чтобы я доволен, может быть, потому, что я не хочу быть журналистом — я хочу снимать, быть режиссером. Но я вот ездил в Европу — был в Дании, Германии, Италии, — и мне там гораздо больше понравилось. Я живу в Москве почти четыре года, когда я приехал сюда жить в феврале 2009 года, было очень холодно, я не знал ни слова по-русски, ничего не мог прочесть в метро, все было очень странно, но, я думаю, это нормальная ситуация для иностранцев, которые только приехали. Хотя я тогда не первый раз оказался в Москве. В первый раз я сюда приехал, когда меня друзья позвали на свадьбу. Я прилетел в аэропорт Шереметьево — тогда еще не было экспрессов до Москвы. А я по-русски ну вообще ничего не понимаю, подхожу к киоску с надписью «Такси» — а мне там говорят, что надо идти с водителями объясняться, которые стоят на выходе из аэропорта и всем предлагают свои услуги. О’кей, подхожу к ним, и они мне показывают очень красивый распечатанный прайс-лист: аэропорт — метро — 200 долларов, аэропорт — центр — 300. Я им говорю, извините, я не могу, у меня и денег-то таких нет! А они давай со мной торговаться. В итоге я стоял там полтора часа — уже водитель успел кого-то отвезти и обратно приехать — и думал: вряд ли русские ездят на этих такси. В итоге я нашел маршрутку до метро — причем случайно: никакой остановки там не было. Когда в нее садился, мне все говорили: «Вам не сюда, вам надо в такси», — а я кричал: «Нет-нет, я не хочу в такси! Я сюда хочу!» Ну и где-то за 100–200 рублей доехал до метро. Потом я приезжал в Москву, когда работал в аукционном доме в Австрии, — я здесь проводил торги, встречался с клиентами, у нас был маленький стенд на ярмарке антиквариата. Я тогда немного уже видел город, и мне тут очень понравилось, мне показалось, что здесь совсем другая жизнь, нежели в Австрии. Потом, спустя пару лет, я узнал о том, что есть вакансия в Москве в Австрийском культурном форуме, и попросился на эту должность. Никто из посольства просто больше не хотел работать в России: там холодно, страшно и вообще непонятно, поэтому здесь оказался я, хотя я вовсе не дипломат. Сейчас я продлил себе контракт с форумом уже на пятый год, хотя обычно это вообще невозможно — дипломаты работают максимум по три года, а потом уезжают обратно. Поэтому 2013-й — для меня последний год работы на этой должности. Но я всерьез подумываю остаться здесь. Может, открою ресторан… Ну, на ресторан у меня денег не хватит, может быть, что-то вроде «Стардогс» — сосиски на улице буду продавать. Я пока еще не знаю, у меня же бизнеса своего никогда не было. «Открою ресторан… Ну, на ресторан у меня денег не хватит, может, что-то вроде «Стардогс» — сосиски на улице буду продавать» Как директор форума я организую выставки и другие культурные мероприятия, в основном занимаюсь современным искусством, постоянно общаюсь с молодыми художниками — в Москве сейчас очень много всего происходит в сфере культуры, музеи открываются, закрываются, все меняется постоянно. В Австрии же все по-другому: там все принципиальные вопросы решили уже очень много лет назад, есть фиксированная структура, а здесь все только строится, поэтому интересно на это смотреть. Я сам постоянно что-то придумываю. Например, придумал провести выставку современного искусства в собственной квартире: мы нарисовали на асфальте с помощью трафаретов указатели, куда идти, и много народу пришло. Сначала такую выставку мы провели в рамках Московской биеннале, а потом с ГЦСИ. Очень здорово все прошло — все комнаты были открыты, кухня, спальня. Так вот после работы возвращаешься домой усталый — а там люди, но это хорошая публика. В этом году у нас весной еще была большая выставка «Пыль», которую мы организовали вместе с Laboratoria Art & Science. Мы предложили двадцати художникам из Австрии и России подумать о пыли — потому что пыль повсюду, в космосе, в цветочках, дома, это очень большая и поэтичная тема. Из австрийских художников были Эрвин Вурм, Криста Зоммер, из русских — группа «Провмыза», Саша Паперный, группа «Вверх!», Ольга Чернышова, Иван Лунгин и другие. Сейчас я делаю выставку с Нижним Новгородом о миграции в планетарии — я люблю такие необычные пространства. А в Нижнем Новгороде планетарий стоит в районе, где очень много мигрантов живет, вокзал рядом, рынок. Когда я только приехал в Москву, не только страна была для меня новой, но и работа: я до этого не организовывал ни одной выставки. Поэтому первое, что я здесь провел, был аукцион — мы собирали деньги на благотворительность. Нам разрешили проводить его в посольской резиденции, туда пригласили всех, кто был знаком с послом, все прошло весело — очень интересно было наблюдать, как реагируют русские и иностранцы. Русские больше смотрели, не очень активно покупали, для них все было непонятно: австрийское посольство, какой-то человек, который не говорит по-русски, какие-то картинки... Иностранцы в основном все покупали. Я сам страшно люблю русское современное искусство, тоже уже купил себе кое-что. Ну, немного, конечно, я же не миллионер, всякие маленькие вещи — они стоят у меня дома и в посольстве. Я не могу сказать, кто у меня любимый художник, потому что другой художник может подумать, что у меня плохой вкус. Для меня Москва была очень хорошей школой жизни, я многому научился тут. Конечно, можно говорить, что здесь грязно на улицах, вода плохая, воздух нехороший, но я решил здесь жить, и то, что мне здесь нравится, для меня имеет большее значение, чем все эти минусы. В Австрии я жил в деревне в 30 километрах от Вены, где одна машина максимум раз в десять минут проезжает, там-то, конечно, очень чисто; да и сама Вена по сравнению с Москвой маленький город: там всего два миллиона живет. Конечно, мне очень повезло, что я здесь работаю в фонде, которому выделяют деньги австрийские министерство культуры и министерство иностранных дел, ну и партнеров при необходимости я всегда находил — идей всегда больше, чем денег. Я часто слышу о коррупции и думаю, что это очень плохо, но, слава богу, меня она не касается. Кому-то за что-то платить — это не бизнес-модель для меня. Мне не нужна никакая личная выгода, это не входит в мои задачи. Поэтому я, наверное, все же никогда в жизни не смогу делать бизнес. Я смотрю на своих друзей не из посольства — все они очень тяжело работают, и у них не то чтобы очень много денег, потому что Москва — дорогой город. А мне сейчас посольство оплачивает квартиру. Так что если я останусь здесь, это будет для меня непростым решением.Теория социальных зависимостей имеет ряд недостатков:Агенты не располагают стимулами для осуществления кооперации. Рассмотрим ситуацию, когда агент аi, односторонне зависит от агента aj в плане требуемого ресурса res(aj). После устан