Введение
Актуальность данного исследования выражается, прежде всего в том, что в нем освещаются современные нам процессе и события. Как известно, делать какие – либо философские, культурологические и эстетические обобщения в отношении недавнего прошлого сложнейшая, хотя и необходимая задача. Фактический, событийный материал огромен и переработать его достаточно сложная задача.
Задача ученого в этой области, обращающегося к культурологическому анализу – суметь найти то главное, что определяет всю культуру. Каковы доминирующие тенденции в современной нам культуре России и Китая – культуре 20 века – вот центральная тема данного исследования.
Эта тема актуальна еще и тем, что необходимо уже сегодня осмысливать пройденный нами путь в 20 веке. Ведь мы стоим перед ценностным выбором: что оставлять в прошлом, то есть что не допустимо повторять в дальнейшем, а что стоит взять с собой в будущее, как кладезь культурного опыта. Это относится в равной мере как к России так и Китаю. Кто забывает и слепо отвергает свою прошлое, тот остается без будущего.
В своих размышлениях В. Л. Солоухин пишет: «На востоке есть поговорка: Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелить в тебя из пушки.».
Пожалуй, нельзя обойти внимаем еще один аспект актуальности данной работы. В ней разбираются вопросы культуры России и Китая – великого нашего соседа. Особенно актуален этот вопрос для нас дальневосточников. Китай сегодня – огромный культурологический активно влияющий на нашу жизнь фактор. Политические, экономические, демографические, идеологические процессы, которые происходят в Китае буквально напрямую, не только идейно и художественно, но и физически отражаются на жизни нашей страны, в первую очередь на социально – культурной ситуации Дальнего Востока.
Давно уже не секрет, что сегодня Россия испытывает значительное давление со стороны многих зарубежных культур, особенно религиозных идеологий. Высокая активность на территории России и Дальнего Востока в частности деятельности различных сект, популярность эзотерических и оккультных учений.
Огромный интерес к духовной и художественной практике Японии и Китая - яркое свидетельство необходимости изучать и глубоко исследовать особенности не только современного Китая, но и его истоков. Ведь, проникающая на нашу территорию культура родилась не сегодня. В основе великой китайской культуры глубокие корни всей китайской цивилизации. Поэтому мы будем рассматривать различные аспекты художественного и мифологического сознания человека китайской цивилизации.
Именно глубокое прошлое таит в себе множество ответов на положение человека в культуре и культуры в целом на современном этапе.
Почему Россия проявляет на первый взгляд такую беспечность, позволяя беспрепятственно и излишне тотально проникать китайской культуре в границы собственной? Эту проблему возможно разрешить через реконструкцию важнейших характеристик картин мира России.
В вопросе об истории исследования художественной культуры отметим наиболее значительные шаги в этом направлении за последние 100 лет.
В русской культуре значителен вклад исследователей древних основ славянской картин мира А. Н. Афанасьева, Б. А. Рыбакова, В. Я. Пролла, В. В. Колесова
Для характеристики русского менталитета в целом важны работы Н. А. Бердяева, Н. О. Лонского, Д. С. Лихачева, К. А. Касьяновой.
Для описания художественного мировосприятия человека русской культуры глубокими и всесторонними являются подходы В. В. Бычкова и В. Кандалова, который выразил концептуальный уровень последних лет.
Историю культуры «Серебренного века» целесообразно рассматривать с позиции Д. Сарабьянова и А. Эткинда.
Советский период исследован и обобщен в меньшей степени. Осмыслению художественного мировосприятия человека советского периода препятствует малая удаленность от исследуемых событий и излишняя политизированность.
В изучение истории и современности китайской культуры важный вклад внесли работы В. М. Алексеева. На современном этапе среди специалистов, занимающихся культурой Китая можно выделить Е. В. Завадскую, Н. Т. Федоренко, Н. И. Конрада, Л. С. Васильева, В. Я. Сидихменова.
Культурологическое осмысление современной жизни и культуры предельно ограничено в нынешних источниках. Поэтому, нами используется культурно – исторический подход в данной работе.
Прежде, чем перейти к содержательной стороне нашего исследования, обратимся к уточнению самого понятия «картина мира». В данной работе мы будем его применять не в том смысле, как его, например, понимает М. Хайдеггер: «Картина мира – это в значительной мере осознанное представление, зафиксированное в конкретных произведениях культуры, в идеологии, где субъект (человек) противопоставлен объекту (миру)». Пожалуй, нами будет ближе некоторое отождествление понятий «картина мира» и «менталитет». Согласно А. Гуревичу, картина мира как менталитет не фиксируется и не определяется сознанием, не формулируется дискурсивно, но в большей степени переживается (эмоционально) и реализуется (спонтанно). Как правило, тот или иной человек не способен ответить на вопрос, какова его картина мира или объяснить свое поведение, мироощущение. Между тем, именно ментальная картина мира (религиозная, художественная) включает в себя наиболее общие и мало изменяемые от поколения к поколению представления: о пространстве и времени в их соотнесенности между собой, о добре и зле, о свободе и равенстве, о труде и досуге, о семье и сексуальных отношениях, о ходе истории и национальном своеобразии, о соотношении нового и старого, о жизни и смерти, о бессмертии и Боге, о личности и ее отношении к социуму, в том числе государству, обществу, власти, коллективу, нации.
Такое понимание картины мира воплощает в себе то общее, что лежит в основе сознательного и бессознательного, логического, рационального и эмоционального, интуитивного, мышления и поведения, веры и образа жизни, общественного и индивидуального, теоретического и практического, рутинного существования и неповторимого творчества, истории и современности, изменчивого и неизменного – в эпохе, этносе, нации, церкви, гражданском обществе, типе деятельности, художественности, культуре.
Именно предельная насыщенность конституирующего национальную культуру содержание делает его неуловимым и не формулируемым для его носителей, не отливающимся ни в понятийные, ни в конкретно-образные формы; его абстрактность может выражаться лишь в условных метафористических, ассоциативных формах или восприниматься интуитивно и провиденциально (как ниспосланность свыше, или судьба, историческая миссия, богоданность или, в случае кризиса, как историческая заброшенность, рок, нравственно-духовная исчерпанность, богооставленность).
По определению И.В. Кондакова, картина мира – это глубинные структуры культуры, складывающиеся на протяжении длительного времени и определяющие типологическое – как национально-этническое, так и эпохально-историческое – своеобразие цивилизации [30].
Черты, определяющие в целом сущность картины мира той или иной культуры, в отличие от идеологических, социально-политических, коммерческих и иных культуротворческих факторов, характеризующихся значительным динамизмом, спонтанной текучестью, а значит, поверхностью, отличаются большой стабильностью и не изменяются столетиями. Более того, ядро картины мира национальной культуры, даже претерпевая некоторые изменения в ходе истории, все же остается в своей основе постоянным, что позволяет идентифицировать культуру на всем ее историческом пути – от зарождения до расцвета и, может быть, гибели. Так, национальное своеобразие русской культуры, узнаваемо и на стадии Крещения Руси, и в период монголо-татарского ига, и в царствование Ивана Грозного, и во время Петровских реформ, и при жизни Пушкина, и в Серебряный век, и при Советской власти, и в эмиграции, и на современном смутном этапе посттоталитарного развития России. Речь здесь идет, таким образом, не столько о самоидентичности культуры на протяжении тысячелетия, сколько о цивилизационном единстве как России, так и Китая.
1 Реконструкция традиционного образа мира России и Китая до ХХ века
1.1 Основные черты традиционной картины мира России до ХХ века: мифологический, религиозный и эстетический аспекты
В данном разделе мы попытаемся воспроизвести наиболее важные и характерные черты картины мира традиционной русской культуры. Основание ее уходит своими корнями глубоко в славянское язычество. После введения на Руси христианства активную роль в художественной культуре начинает играть влияние византийской эстетики с ее православным каноном. Далее складывается особый тип специфически русской святости в жизни и русско-православный эстетический канон в художественной культуре. Наконец, активное проникновение западных элементов в политике и культуре XVII-XVIII веков способствует формированию совершенно новых для России тенденций в художественной культуре народа. Все эти процессы – яркая иллюстрация того, что полноценное воспроизведение закономерностей и противоречий генезиса русской традиционной картины мира крайне затруднено.
И все же попытаемся обобщить и передать основные черты, наиболее типичные характеристики картины мира России, охватывающие период Х-XVII веков. Обычно этот период истории культуры России именуют «допетровским» временем или «Средневековой Русью».
Конечно же, правомерен вопрос, а почему рассмотрение вопросы о картине мира России ХХ века мы начинаем из столь отдаленного по времени культурного этапа?
Во-первых, не лишнее еще раз указать на огромное значение в жизни любого этноса закономерностей исторической преемственности, в большей мере которая свое наследие осуществляет на уровне бессознательного, почти мифологического мироощущения.
Во-вторых, картину мира ХХ века России мы будем анализировать не столько как абсолютно самостоятельное явления, но все же как историко-культурную трансформацию основных элементов и тенденций традиционной картины мира русской культуры. Как бы самобытен не был Серебряный век и Советский период, все же их особенности нужно рассматривать с позиций современных культурологических методологий. А это, в свою очередь, означает, что современное состояние культуры всегда в той или иной мере есть модификация каких-либо архитепических, мифологических структур в изначальной картине мира данного народа, данной современной цивилизации.
Русская культура – это, по замечательному выражению Д.С. Лихачева, громадное разнообразие возможностей, идущее от множества истоков – учителей [38]. Среди последних – дохристианская культура восточных славян, отсутствие единства (русская культура при рождении была комбинацией культур многих центров Киевской Земли), свобода (прежде всего внутренняя, осознаваемая и как творчество, и как разрушение) и, конечно, широкое иностранное влияние и заимствования. Кроме того, в нашей культуре трудно найти период, когда все ее сферы развивались равномерно: в XIV – начале XV века на первое место выходит живопись, в XV-XVI вв. превалирует зодчество, в XVII в. передовые позиции принадлежат литературе. В то же время картина мира русской культуры в каждом веке и на протяжении нескольких веков – это единство, целостность, каждая из ее составляющих обогащает все остальные, подсказывает им новые видения и возможности, сама учится, что-то заимствует у них.
Так, дохристианский мифологический компонент картины мира русской культуры можно рассматривать как самый глубинный и устойчивый. Его влияние велико и многогранно, активно проявляет себя во многих последующих интерпретациях в художественном творчестве гениев русского народа. Среди ведущих, показательных проявлений мифологического уровня картины мира русских можно обозначить следующую триаду: Земля – Род – Дом. В обобщенном виде как и любой культуре языческого периода дохристианской Руси присущ культ природы и стихийных явлений окружающего мира. В этом отношении национальная картина природы, отображенная в языке, мифологии, фольклоре, обыденном миросозерцании и исконной религиозности народа, а позднее в формах специализированной культуры – в философии, искусстве, словесности, а также в образе жизни и культуре повседневности, становится частью культуры, притом относящейся к ее глубинным пластам, то есть включается в целостную мифо-поэтическую картину мира сперва славянского этноса, а затем и русского на всех этапах его исторического развития.
Русская равнина и ее почвенное строение, речная сеть и междуречье, река и бескрайнее поле, овраги и летучие пески – все это формировало и мировоззрение русского народа и фольклорные фантастические образы, и народную философию, и характер земледелия, и пит преимущественной деятельности, и образ жизни, и тип государственности, и взаимоотношения с соседними народами. Иными словами, все эти природные явления, пережитые и осмысленные в их системности как социо- и культурогенные факторы, своеобразно отразились в менталитете русской культуры и составили тем самым фундамент будущей российской цивилизации.
Лес и степь как жизненное и смысловое пространство восточных славян находились во взаимном противоречии друг друга, символизируя своим соседством и противостоянием соперничество оседлого и кочевого образа жизни; охоты, собирательства и земледелия, скотоводства; антиномию напряженной тесноты и широкого раздолья, контрасты тьмы и света, закрытости и открытости взору горизонта и т. д.
Русский лес давал местному населению разнообразные материалы и продукты, согревал, кормил и одевал восточных славян; служил надежным убежищем от внешних врагов, но в то же время он таил многочисленные опасности для человека, оставаясь для него чужим, - отсюда «недружелюбное» или «небрежное» отношение русского человека к лесу, отмеченное еще В.О. Ключевским [29]; отсюда всевозможные страхи, запечатленные в мифологии и фольклоре.
Русский фольклор населял лес зловещими существами, недоброжелательными к людям и русскому духу, - бабой-ягой, лешим и другой нечистой силой. Русский человек одновременно и сотрудничал с лесом, пользовался его недрами, и боролся с ним, силой добывая из него средства существования.
Степь также несла в себе ряд противоречивых чувств в отношениях к ней русского человека. С одной стороны, степь символизировала волю, удаль, разгул, широту, это – зримый образ безмерности и безудержности, свободы и самостоятельности; с другой стороны, степь – это воплощение бездомности и бездолья русского человека, его брошенности на произвол судьбы и трудной задачи выживания, это порождение странничества и аскетического отношения русских к долговременному благоустройству.
Любовь русского человека к реке позволяла преодолеть подобную «двусмысленность» леса и степи [29]. Река была соседкой и кормилицей, воспринималась как член или даже глава семьи (Волга – матушка, Амур – батюшка и т. п.). Река служила водной и ледовой дорогой, воспитывала в народе «чувство порядка» и общности, приучала прибрежных обитателей к общению с «чужими людьми», воспитывала дух предприимчивости, сближала разбросанные части населения, приучала меняться товаром и оптом.
Таким образом, как замечает Н.А Бердяев «пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же бесформенность, безграничность, устремленность в бесконечность, широта…» [3].
В основании мифологической картины мира древнего славянина лежала заветная идея: все в мире взаимосвязано, все живет одной жизнью с человеком, причиняя зло или творя добро, ведь каждое явление природы – будь то солнце, молния или растительность – есть не бездушная стихия, но особая форма одухотворенной жизни [42].
Огромную роль в картине мира русского человека издревле занимала тема родной земли. Вся жизнь русича – хлебороба зависела от земли – вместе с нею он процветал, вместе с нею бедствовал. Каждый год он с волнением ждал – что родит Земля-кормилица. В народном сознании сущность бытия русских людей концентрировалась в эпитетах: Земля – мать, Мать – сыра Земля, Хлебородница.
Часто Землю как родоначальницу человеческого рода восточные славяне представляли антропоморфным существом женского пола. Материнская утроба преображенной мифом Земли мыслилась источником жизни. Каждый появившийся на свет человек был обязан своим рождением не только родителям, но и праматери-земли, которая выступала в изображении мифологии участницей и споспешницей всякого рождения [42]. Постепенно, со временем и по мере оформления государственности и укрепления Православия в народном сознании узкотерриториальное видение Родины расширяется до образа Русской земли. Былинные богатыри готовы сложить головы за всю Русь, понимая, что тем самым защищают и отчий дом.
Наконец, высшее выражение национальное самосознание у русских людей достигает в эпоху развитого и позднего Средневековья, когда понятие «русский» преодолевает узкоэтнический, «кровный» характер и благодаря возрастанию религиозного фактора воплощается в идеальном видении Родины как Святой земли, как Святой Руси.
Ведущим способом приспособления к русской природе и обживания русской земли до конца XIX в. была коллективная – родовая, общинная или семейная – деятельность, поэтому в русской культуре как высшая ценность утверждается духовный идеал коллектива, рода, общины, семьи. С ним связаны представления о правде и ладе. В понятии «правда» сливаются представления об истине, справедливости, праве, власти; «лада» - представления о любви, доброте, семьи, гармонии.
С родом, семьей связано сохранение идеала стабильности, который продолжал существовать даже в критические периоды истории. Во все времена к незнакомому человеку обращались матушка, отец, дедушка, сынок, доченька. Это означало включение его в круг родственных отношений – высших ценностей правды и лада.
Это создавало обстановку душевной теплоты, неизвестную, скажем, западноевропейскому обществу, помогало людям выживать при трудностях и испытаниях. Взаимопомощь была незыблемой народной жизни.
При этом личность в картине мира древнего славянина не представляла самоценности. Она растворялась в общине. Поэтому славянин вначале скорее ощущает единство социума, к которому принадлежит, чем себя в социуме.
В круг коллективистских, родовых и семейных ценностей в России позднее включалась и высшая власть. Князь или царь был не только властители, но прежде всего отцом. Хотя права подданных часто не были зафиксированы в законах, как это делалось на Западе, в народном сознании существовало представление об отеческом отношении царя к народу. Царь-батюшка был воплощением правды и лада в обществе, охраняющим эти высшие ценности. Под его попечением вся страна считалась как бы большой семьей, в которой господствуют идеалы смирения, дружелюбия, откровенности, совестливости, милосердия. Отсюда – традиционное неразличение в русской культуре государства и общества, народа. Государство рассматривалось прежде всего как «благоустройство» жизни общества. С этим же связан наивный монархизм русских.
Еще одна составляющая картины мира древних славян – это представление о долге. Самое безопасное место для древнерусского человека – его родной дом. Хромина, домашний очаг, двор, большая семья в несколько поколений – все это было для нашего предка исходной и важнейшей частью картины мира. В доме, как в крепости, древнерусский человек уберегался от всех опасностей – шли ли они от недобрых людей или от злых духов, в существование которых безусловно верили.
Дом был не только крепостью, но и первым храмом древнего славянина. «Дом мой – храм мой», - гласило старинное изречение. Внутри дома находились священные предметы – печь, стол, красный угол с расшитыми магическими узорами полотенцами. С участием этих особо почитаемых предметов отправлялись домашние священнодействия – родильные и погребальные обряды, свадебные ритуалы. Домашние священные предметы своей сверхъестественной силой должны были обеспечить обитателям покой и благоденствие [27].
Итак, дом – одновременно и родовое гнездо, и жилище, и крепость, и храм. От него начинались все линии жизни человека и к нему же в конце концов и возвращались. Дом был наиболее обжитой и очеловеченной частью мира. Позже в результате христианизации Руси образ дома достигнет предельного символизма и богословского, духовно-эстетического обобщения. Дом – это символ всего мироздания, сотворенного Богом. Это то, что у греков называлось Космосом. На Руси XV-XVI вв. символ дома разовьется в идею осознанного нравственного и политического домостроительства, что найдет свое художественное воплощение в иконописи и в «Домострое».
Действительно, если речь идет о воспроизведении традиционной картины мира русской культуры, то нам не избежать обращения к огромному и богатейшему религиозно-эстетическому опыту Православия на Руси.
Русская древняя и средневековая культура с момента принятия христианства характеризовалась понятиями святости, соборности, софийности, духовности. Особое эстетическое значение в традиционной картине мира Средневековой Руси приобрели категории личности и преображения, света, светоностности. Огромен вклад в исследовании этих составляющих, а по сути ставших ядром картины мира России на долгую перспективу, таких учеников как Лихачев Д.С., Бычков В.В., Колесов В.В.
Многие религиозные, православные ценности вошли в древнерусскую картину мира вполне органично и естественно и надолго укрепились в ней. В первую очередь нужно заметить, что усвоение и осмысление христианской догматики и культа, всего богослужения шло в большей мере на языке художественной образности как наиболее близкому сознанию древнерусского человека. Бог, дух, святость воспринимались не как богословские понятия, а скорее как эстетические и праксеологические категории, больше как живое (мифологическое, по Лосеву А.Ф.), нежели как символическое.
Красота воспринималась на Руси как выражение истинного и сущностного. Негативные, неблаговидные явления рассматривались как отступления от истины. Как нечто преходящее, не относящееся к сущности и поэтому фактически не имеющее бытия. Искусство же выступало носителем и выразителем вечного и непреходящего – абсолютных духовных ценностей. В этом состоит одна из его характернейших особенностей и, более того, один из главных принципов древнерусского художественного мышлении вообще – софийского искусства, заключающаяся в глубинном ощущении и осознании древними русскими единства искусства, красоты и мудрости и в удивительной способности русских средневековых художников и книжников выражать художественными средствами основные духовные ценности своей картины мира, сущностные проблемы бытия в их общечеловеческой значимости.
Искусство и мудрость виделись человеку Древней Руси неразрывно связанными; а сами термины воспринимались почти как синонимы. Искусство не мыслилось не мудрым, и это относилось в равной мере к искусству слова, иконописания или зодчества. Приступая к своему труду, раскрыв первый лист, русский книжник просил у Бога дара мудрости, дара прозрения, дара слова, и эта мольба отнюдь не была только традиционной данью риторской моде своего времени. В ней заключалась истинная вера в Божественность творческого вдохновения, в высокое назначение искусства. [6].
Лучшим выразительным средством софийности древнерусской художественной и религиозной картины мира служила икона. Икона, это «окно» в мир духовных, трансцендентных религий, выступала также одним из важнейших путей к Богу. При этом на Руси высоко ценилась не только направленность этого пути снизу вверх (от человека к «горному миру»), но и обратно – от Бога к человеку. Бог же понимался средневековым русским сознанием как средоточие всех позитивных, доведенных до предела идеализации свойств и характеристик «земного» понимания блага, добродетели, нравственного и эстетического совершенства, то есть выступая идеалом, предельно удаленным от человеческого земного бытия. Среди главных его характеристик чаще всего фигурируют святость, «честность», чистота, светоносность – главные ценности, на которых основывается религия [7].
Другая составляющая традиционной картины мира – святость – в самом широком древнерусском православном понимании есть безгреховность, и в строгом смысле «один Бог свят». Применительно же к человеку святость означает состояние, максимально далекое от греха; означает оно также состояние особой выделенности человека из общей массы. Эта выделенность (или отделенность) проявляется в необыкновенных благих деяниях личности, в отмеченных мудростью и прозорливостью речах, в поразительных душевных качествах. После принятия христианства в древнерусской духовности рядом со святыми богатырями появляются герои совершенно особого рода – страстотерпцы. Первые русские страстотерпцы – Борис и Глеб. Однако, братья, князья-воины не совершают доблестных ратных подвигов. Более того, в минуту опасности они сознательно оставляют меч в ножнах и добровольно принимают смерть. Образы святых – страстотерпцев были, говоря словами Г.П. Федотова, подлинным религиозным открытием новокрещенного русского народа. Почему?
Древнерусский человек видел прежде всего в поведении Бориса и Глеба явленную не на словах, а на деле готовность к безусловной реализации христианских идеалов: смирения, кроткости, любви к ближнему – вплоть до самопожертвования.
Осуществив высшие христианские идеалы ценой собственной жизни, князья с предельной полнотой уподобились Богу–Сыну – Иисусу Христу. И потому занимают почетное место в иерархии святых. Но и в посмертном своем житии они помогают Родине, защищают Русь, покровительствуют русскому воинству.
Так, через категорию святости достаточно очевидно соединение эстетического и этического в духовном, религиозном факторе картины мира Древней Руси. Высшим этапом воплощения добра и красоты может выступать творчество Андрея Рублева. Философия – эстетическая проблематика христианства получила у А. Рублева новое звучание, преобразовавшись в лучах Прекрасного [6].
Единство мудрости, человечности и красоты – вот основной мотив и пафос всего творчества Рублева. Вершиной художнического откровения Рублева и всей древнерусской живописи, несомненно является «Троица». В ней наряду с категориями духовное и прекрасное неотъемлемо соседствуют принципы любви, надежды, всепрощения и милосердия.
Нельзя не сказать о том факторе в традиционной картине мира, который утвердился исключительно благодаря христианству и определял всю последующую историю развития русской культуры.
Как известно, христианство приносит в традиционную картину мира более жесткое деление мироздания на два мира – «домний», земной, здешний и «горний», иной, трансцендентный. Но особенность христианства в том, что трансцендентность – не абстракция. Ее понимание неизбежно и напрямую связано с античным пониманием Абсолюта. Итак, Бог есть Абсолютная Личность, более того, это Богочеловеческая Личность, то есть Божество, воплощенное в человеческом лице – Иисусе Христе.
Отсюда проистекает следующее: Бог есть Абсолютная Личность, человек есть образ Божий, то есть также уникальная и значительная ценность. Именно благодаря христианству человек обретает личностную уникальность и высшую ценность по отношению ко всему остальному тварному миру. Отныне человек, его личность (образ Божий в нем) освобождается от зависимости и пленения природными, космическими, слепыми стихиями. Но освобождение человека от механической (вещной) включенности в природу (в Космос). Тут же включало его в другую систему – в положение ответственности перед Божеством за свое нравственное самоопределение, в положение существа, наделенного свободой воли и возможностью личного спасения [12].
Фактор личности стал одним из центральных в римской культуре, хотя в повседневной жизни это не так заметно.
1.2 Характерные черты традиционного мировосприятия в художественной культуре Китая до ХХ века: религиозно-философские, мифологические и эстетические аспекты
Китайская культура принадлежит к древнейшим. Ее долгая, богатая событиями история отмечена выдающимися изобретениями, соцветиями талантов, она отличается многими неповторимыми особенностями. На земле Китая зародилась одна из первичных цивилизаций. На протяжении древности и средневековья китайский народ создал многочисленные художественные ценности непреходящего мирового значения. Культура его отличалась не только богатством аспектов, но и большой жизнестойкостью. Несмотря на бесчисленные войны, мятежи, разрушения, производимые завоеваниями страны, художественная жизнь Древнего и Средневекового Китая, а именно там закладывались глубинные основания его картины мира, в целом была весьма активной. В течение многих веков она не утрачивала своей интенсивности, оставляя в себе все внешние воздействия, сохраняя свою монолитность. Китайцы оставили потомкам богатое культурное наследие. Гений китайских мастеров прошлого вызвал к жизни неповторимые по красоте, яркой самобытности и разнообразного произведения зодчества, скульптуры, живописи и художественных ремесел, донес до наших дней одухотворенное звучание лирической поэзии, неистощимую фантастику легенд и мифов, пряный аромат городских новелл.
Даже в сравнении с традиционной картиной мира России, китайская картина мира выглядит более устойчивой и неизменной, почти не подвергающаяся значительной трансформации.
Особенности художественного мировосприятия, своеобразие исторических судеб, жизненных условий, климата и ландшафта Китая породили свои выразительные приемы, способствовали сложению неповторимой образной системы. Как и в любой другой стране, мир природы был в Китае с глубокой древности объектом пристального наблюдения и одним из ведущих элементов мифопоэтической картины мира. Однако, в отличие от тех стран, где мерой всех вещей стал человек, через образ которого передавались ощущения жизни и представления о мире, в стране гор и обширных речных долин, где стихия засух и наводнений исстари властвовала над человеком, таким эталоном стала сама природа. Она превратилась в объект религиозного поклонения и философского осмысления, эстетического созерцания и поведенческого подражания ей. Под воздействием благоговейного отношения к природе как огромному космосу, малой частицей которого является человек, сформировалось художественное сознание китайского народа. Вся жизнь человека, вся его духовная деятельность стали соизмеряться с природой, а общение с ней превратилось в сложную и детально разработанную эстетическую систему. Открытие эстетической ценности природы в традиционной картине мира Китая обусловило сложение своеобразного композиционного и пространственного мышления, вызвало гораздо более раннее, чем в других странах, возникновение самостоятельного жанра пейзажной живописи, на многие века завоевавшего ведущее положение в художественной картине мира. Именно через природу шло осмысление и усвоение главных законов бытия, вопросов о смысле жизни человека и общества.
Естественно, что пейзажная живопись не исчерпывала всего многообразия тем и образов китайского миропонимания. В поисках наиболее всеобъемлющего выражения представлений человека о мире разные поколения на разных этапах обращались к эстетическим возможностям пластики, каллиграфии, живописи в ее многочисленных аспектах. Так, например, вместе с приходом в Китай в первых веках нашей эры религии буддизма, иконографические каноны которой отразили идеалы, сложившиеся за пределами этой страны, символический облик Вселенной отождествлялся с образами милосердных и карающих божеств, населяющих небесные и подземные миры, а одним из ведущих видов искусства IV-VIII веков стала скальная храмовая культура. В XI-XIII веках, когда ортодоксальный буддизм пришел в упадок, уже не скульптура, а живопись и каллиграфия выражали пантеистическое сознание. Особенности картины мира в период позднего средневековья с набольшей полнотой выявились через архитектуру и художественные ремесла.
И все же господствующее положение не столько даже как жанр искусства, сколько как особое мироощущение занимал пейзаж. Он пронизывал собой все. Живописное пейзажное начало стало определяющим и для китайской поэзии, декоративных искусств. В ассоциативности мотивов художественных ремесел, в торжественном спокойствии и отчужденности от суеты средневекового китайского портрета прямо или косвенно отразилось то развитое чувство природы, то ощущение вечности и гармонического единства мира, которые так совершенно проявились в пейзажной живописи Китая. За частным мастера всегда видели всеобщее, сообщая каждой малости универсальную значимость.
Традиционную картину мира выражало единство, глубокое родство, сочетающихся в призмах живописи и зодчества Китая. И архитектура, основанная на решении широких пространственных задач, и живопись являлись как бы различными формами выражения представлений о мире, подчиненных общим законам. Подобно художнику-пейзажисту, стремящемуся к фиксации не столько конкретных деталей местности, сколько к созданию образа мира в целом, где противоборствуют стихийные космические начала, китайский зодчий, для которого понятие долга включало понятие природного окружения, воспринимал создаваемые им дворцы и храмы как неотъемлемую часть необозримого природного ансамбля. И хотя традиции зодчества были более древними, чем традиции живописи, только в пору зрелого средневековья, одновременно с совершенствованием мастерства пространственной композиции в живописи, китайские зодчие овладели неповторимым искусством использования природных просторов как живописного фона в своих садово-парковых ансамблях.
Неустанное наблюдение природы, тяга к обобщению ее законов способствовали кристаллизации художественных приемов, превращению их в стройную систему. Результатом долгих художественных поисков явились оформление картин в виде длинных горизонтальных и вертикальных свитков. Оно давало возможность средневековым живописцам Китая решить проблему пространства и времени в том виде, как она рассматривалась в даосской картине мира, то есть в виде неисчерпаемости, бесконечности и многообразия мира. Многометровый горизонтальный свиток, развертываемый в руках, предполагал постепенное ознакомление зрителя с его сюжетом, тогда как вертикальный, повешенный на стену, раскрывал перед ним, словно по волшебству, всю необъятную ширь мироздания. Отобранные длительной практикой выразительные приемы позволили китайским художникам высказывать свои ощущения разнообразными средствами. Уже с VIII века наряду с водяными минеральными красками стали применяться только черная тушь, позволявшая достичь впечатления единства и цельность природы путем градации тончайших нюансов. Тогда же сложились две манеры письма. Одна – тщательная и скрупулезная, другая – свободная живописная.
Согласно эстетике Дао, традиционной картине мира китайцев большую роль играют категории пустоты и недеяния. Это высшая степень отстраненности от суеты, от всего временного и изменчивого и в то же время, это есть подлинное бытие, слияние человека со Вселенной, со всем, что существует до полного растворения в мире природы, а в конечном итоге – в Дао [22]. Самым сильным выразительным образом философско-эстетических категорий Дао является само Небо. Небо – высшая всеобщность, абстрактная и холодная, оно есть воплощенное совершенство. По сути именно к нему восходят большинство эстетических канонов Китая. Мир, изменяющийся, текучий и временный не противостоит Небу, «не воюет» с Дао. Мир вещественный есть воплощение Дао, есть проявление величия и совершенства Неба во всем многообразии природной реальности. Отсюда внимание не только к воплощению в художественном творчестве всеобщности, но и деталей, нюансов, оттенков зримых вещей, отголосков вечного и единого Дао.
Сочетание линии и пятна составило один из секретов нескончаемого разнообразия и выразительности китайских картин. Мастерство нюансировки в соединении с остротой и силой линейного штриха помогали создавать впечатление воздушности и отстраненности от зрителя туманных деталей, приближенности переднего плана. Белая матовая поверхность бумаги, не отражавшая света и легко впитывающая тушь, равно как и зернистая шелковая ткань, умело трактовалась живописцами как пространственная воздушная среда. Эскизность и незавершенность, возведенные в творческий принцип, активизировали фантазию зрителя, заставляя домысливать произведение, почувствовать себя соучастником творческого процесса [22].
Символический по свой природе, тяготевший к выражению единства и бесконечности Вселенной, китайский средневековый пейзаж, получивший название «шань-шуй» («горы – воды»), обобщил и синтезировал наблюдения над самыми характерными особенностями китайского ландшафта и особого к ним отношения.
Живописцы, философы и теоретики искусства X-XI веков по-новому осмысляли красоту природы, вечное обновление которой в их создании отождествляется с идеей прочности, незыблемости бытия. Мудрая непреклонность ее законов возводится в ранг нравственного эталона, становится предметом благоговейного исследования, отождествляется со всеми проявлениями духовной жизни человека. Природа отечества героизируется, в ней воплощается образ всего мироздания. Пейзаж «шань-шуй» стал выразителем самых возвышенных эмоций и носителем важнейших идей китайской традиционной картины мира. Картины – свитки, о которых мы уже упоминали, изображающие жизнь природы, приобрели поистине универсальную значимость. Они превратились в средство утонченного духовного общения, способ передачи мысли, символических благопожеланий. В них нашли свое отражение наиболее полное и разнообразное воплощение эстетические идеалы эпохи.
Существенен вклад в теорию и практику эстетических канонов китайской живописи знаменитого мастера Ван Вэя (699 – 759 гг.). В его картине «Просвет после снегопада» мир природы ощущается как торжество единства и гармонии всех его составляющих явлений. Этому способствует то, что он отказывается от многоцветной палитры и пишет только размывами черной туши, через тональное единство добиваясь впечатления целостности увиденного мира. Гораздо свободнее он и в композиционном построении пейзажа. Воспроизводя образ зимы, вынося на передний план лишь слегка намеченную гладь замерзшей реки и рисуя на дальнем плане поросшие деревьями холмы, Ван Вэй создает более плавные переходы от одного плана к другому, скрадывая явную кулисность, которая была у его предшественников. Природа – его единственный объект изображения. Она приобретает художественную самоценность. Это уже поэтическая интерпретация мира природы в пейзажной живописи. Хотя у Ван Вэя мы встречаем и пейзажные тона в его поэзии. Он впервые нашел адекватную зримую форму тем эмоциям, которые воплотились и в его стихах. Недаром о нем говорили впоследствии, что его стих подобны картинам так, как картины подобны стихам [15].
Шагом к воплощению целостного образа мира была не только единая композиция и тональность его пейзажей, но и более точное масштабное сопоставление всех элементов пейзажа, которым Ван Вэй придавал особый, важный смысл. Недаром в созданном им трактате «Тайны живописи», вдохновенно воспевающем красоту природы и способы ее раскрытия, он писал: «Далекие фигуры – без ртов, далекие деревья – без ветвей. Далекие вершины – без камней. Они, как брови, тонки, неясны. Далекие течения – без волны: они в высотах, с тучами равны. Такое в этом откровенье!».
Таким образом, китайские картины не являлись натурными зарисовками. Весь их композиционный строй, особенности перспективы были рассчитаны на то, чтобы человек, их воспринимающий, ощущал себя не центром мироздания, а мельчайшей частью, подчиненной его законам. В китайских пейзажных композициях отсутствует линейная перспектива, замененная так зазываемой рассеянной перспективой, нет единой точки схода, пространство как бы распространяется ввысь, горные пики устремляются в небеса, хижины и лесные тропинки, теряются в необъятных просторах природы. Мир вымысла сочетается в китайских картинках с миром реальности. И вместе с тем ценность китайской пейзажной живописи заключается в том, что навеянные самой природой вдохновение и концентрация поэтических глубоких чувств сохранились для грядущих поколений независимо от того скрытого подтекста, который имел значение во время создания этих картин.
Искусство Китая глубоко пронизано высокими философскими идеями и мудрыми поучениями. Оно гуманистично и величественно. В нем воспевается красота мира и гармония природы. Идея гармоничного единения человека с природой стала не только душой китайского искусства, но и способом осмысления бытия, ибо прочно вошла в традиционную картину мира и определяло всю последующую судьбу культуры Китая.
Даже письменность китайцев трепетно красива и чрезвычайно сложна для усвоения людьми других типов культуры. Каждый иероглиф выговаривается с определенной мелодией, поэтому многие слова, произносимые с помощью одних и тех же звуков, в зависимости от тона имеют абсолютно разные значения. Почерк всегда имел и имеет громадное значение – именно по нему зачастую выносится суждение о корреспонденте. Крайне важными являются также и цвет, и качество бумаги и туши, манера и содержание написанного. Они варьировались в зависимости от времени года.
Иероглиф с его графической выразительностью предстает в восточных культурах как идеальная структурная модель художественного произведения, а через него, в свою очередь, всего мироздания. Иероглифические формы укладываются в архитектуре, и в изделиях прикладного искусства, и даже в самой природе – в сплетении стеблей травы или ветвей деревьев.
Характерное для традиционной китайской картины мира «соединение несоединяемого» лучше всего проявляет себя в слиянии живописи и каллиграфии. Их сближению способствовал и изобретенный Ван Си-чжи в IV веке метод неотрывного письма, благодаря которому каллиграфия утратила свою графическую жесткость, приобрела большую выразительность.
Одновременно с канонизацией форм и технических приемов шел процесс выработки свода теоретических правил, в которых говорилось об эстетических задачах и возможностях живописи. Среди 6 сохранившихся до наших дней трактатов одним из наиболее важных является трактат Се Хэ в V веке. Его труд – «Записи о категориях старой живописи» - послужил основой всей дальнейшей эстетики Китая. Выделенные Се Хэ в первой части своего труда так называемые «шесть законов» или «шесть требований», предъявляемых к идеальному произведению искусства, обобщили проблемы, считавшиеся главнейшими для живописи Китая. Первые три закона имеют теоретический смысл, последующие развивают вопросы художественной практики. Однако при всей кажущейся разрозненности формулировок они настолько нерасторжимо сплетены между собой, что пять законов, следующих за первым, как бы развивают и дополняют главную мысль. Читаемое как «циюнь-шэньдун» и дословно переводимое как «отзвук духа – движение жизни», то есть одухотворенная гармония, это первое правило означало необходимость восприятия процесса творчества как отражение особой нервной энергии, духовного трепета, свойственного в равной степени и творцу и всему воспринимаемому им миру явлений. Се Хэ, применяя термин древнего даолизма «»ци» (воздух, эфир, материальная субстанция), поделил его новым, характерным уже для другой эпохи значением жизненной духовной силы. «Шэньдун», в свою очередь, означает то движение жизни, которое устанавливает скрытую взаимосвязь явлений, помогает живописцу передать в своих картинах ци, или говоря другими словами, делает возможным их одухотворение. В следующих пяти законах, говорящих о необходимости совершенствовать владение кистью, добиваться соответствия предмету или жизненного правдоподобия, творчески осваивать правила, созданные старыми мастерами, путем копирования классических образцов, помогающие наполнить художественное произведение подлинной жизнью.
Восприятие каллиграфического закона в традиционной китайской картине мира осознано как особая область не только эстетики, но и этики. Каллиграфия выступает в исповедальной роли; в своеобразии каллиграфического рисунка иероглифа, в его нервности или благостности угадывается душевное состояние автора, структура его личности. Каллиграфия определяет во многом художественную выразительность собственно изобразительного образа, она присутствует практически в каждом живописном свитке и, как самостоятельное искусство, определят характер авторской работы.
В китайской эстетической теории выделяются четыре свойства каллиграфических линий: кость, мясо, мускулы и кровь. «Иероглиф, в котором выявлены костяк и мускулы, но мало мяса, называется «мускулистый»; в котором много мясистости и слабый костяк, называют «поросенком» - так определяет основные качества каллиграфии один и з древних текстов. Здесь же выявляются восемь болезней (пороков), которые должен избегать художник. Например, линия «пе» должна быть похожа на хвост крысы, линия «шу» - на ногу аиста, линия «хэн» - на секцию бамбука или сломанную ветку [15].
Красота китайской каллиграфии – в выразительности пластических элементов, в нахождении равновесия, в динамичности, в отсутствии застывшей симметрии. Именно каллиграфия создала шкалу оценок для произведений живописи. Каллиграфия справедливо связывается с искусством танца. Даже танцы на льду оцениваются по оставленным танцорами узорам, по их «ледовой» каллиграфии.
Иероглифика хранит на себе печать экологичности, бережного, прямо-таки трепетного отношения к природе. Творчество художников призывает людей оберегать творения природы.
«Китая – родина уникальной живописи «цветов и птиц», «растений и насекомых». Жанр этот зародился в IX веке. Но не теряет своего значения и в наше время. В нем с особой силой выражены пантеистические мотивы традиционной китайской картины мира. Художники, работавшие в этом жанре, стремились через изображение отдельных элементов природы добиться выражения столь же значительных идей, что и создатели монументальных пейзажных композиций. Птицы, звери, насекомые и цветы, переданные с большой правдивостью приближали природу к человеку, связывая его с тайнами мира бесчисленными нитями тонких поэтических переживаний.
«Духовное значение жанра «цветы и птицы» в живописи то же, что и в поэзии. Так, например, разные сорта пиона и виды птиц, подобные фениксу и зимородку, символизируют богатство и благородство, тогда как сосна, бамбук, хризантемы, гуси воплощают уединение и праздность» [15]. Чтобы овладеть этим жанром, надо не только изучать живописную манеру предшественников – классиков, но ин научиться различать в природе удивительное, прекрасное, загадочное. Из «благородных цветов» излюбленными объектами изображения были пион, лотос, цвет дикой сливы – мэйхуа. Из обычных цветов – вьюнок, бегония, петушиный гребень. В свитках этого цикла витают бабочки и пчелы, богомолы и стрекозы, цикады и мухи. Здесь можно также встретить представителей водной фауны; рыбешки, головастики, лягушки, крабы, креветки не были обойдены эстетическим вниманием. Богат и разнообразен мир птиц – гуси, уточки-мандаринки, райские птицы, орлы, сороки и даже непритязательный, шустрый и невзрачный воробей.
Полнокровность и жизнеутверждающий взгляд на мир, умение выбрать главное, ощущение эстетической неисчерпаемости любого явления и вечная неудовлетворенность художника в политике постичь его отмечают этот стиль. Необходимо отметить, что в данном жанре присутствует и обостренное чутье к фальши, красивости, полноценной возвышенности.
Живопись цветов дикой сливы мэйхуа является одной из самых распространенных и утонченных тем в жанре «цветы и птицы». Живопись эти развивалась параллельно с живописью «бамбука» и была особенно любима поэтами - даошистами. Большая популярность живописи «мэйхуа» объяснялась философским содержанием, заложенным в ней, ее поэтической интерпретацией и особенно общенациональной этической символикой. Подобно бамбуку, мэйхуа символизирует благородную чистоту, несгибаемость, так как живые соки сохраняются в деревьях мэй и в лютне морозы.
В древнем трактате «Слово о живописи из Сада с горчичное зерно» не только даны образцы изображений и техника исполнения, разработанная для этого жанра, но и все это связано с космологическим принципом подобия философии даосизма. Единое – мир реализуется через единственное – дерево, цветок. Образно говоря, сквозь причудливые переплетения прожилок лепестков цветка просвечиваются грандиозные контуры мироздания. Образность дерева мэй и есть его живое одухотворяющее начало «ци». Цветы олицетворяют солнечное начало, они построены по принципу «ян»; само дерево, ствол, ветви полны соками земли, выражает и таинственную силу «инь». Цветоножка символизирует абсолютное начало мира – «тай-цзы». Чашечка, поддерживая цветок, воплощает три силы – небо, землю, человека, и поэтому рисуется тремя точками. Сам цветок является олицетворением пяти первоэлементов, и поэтому изображается с пятью лепестками.
Вступить в общение с цветком можно, лишь полностью на нем сосредоточившись, когда посторонние мысли не будут мешать осознанию цветка и его «цветочности». Через глубинное сосредоточение происходит освобождение от поведения, постигается внешний смысл искусства и бытия. Все, что ни видишь, - цветок, все, о чем ни думаешь, - луна. Для кого вещи не цветок, тот варвар. У кого в сердце нет цветка, тот зверь.
Цветы такие же живые и любимые, как люди. У них своя иерархия, они подчиняются и гармонично сочетаются. «Цветы сливы имеют своих «камеристок»: магнолию, камелию; у пиона «камеристки» - шиповник, роза, боярышник; у белого пиона – магнолия и алтей; у цветов граната – ноготки, тысячелистник…
Согласно китайской традиции человек должен отойти в сторону, чтобы не мешало цветку выявить себя. Человек скорее слуга цветка, чем его господин. К любому цветку могли относиться как к любимой женщине [28]. Китайский император Танской эпохи (VII-X вв.) приглашал в весеннюю пору в свой сад музыкантов, чтобы они услаждали слух цветов. Древние поэты вели беседы с цветами, доверяя им свои тайные мысли как близким, все понимающим друзьям.
В наши дни эти традиции не исчезли. Так, знаменитый китайский художник Ци Бай-ши написал для своего ученика небольшую картину – две обращенные друг к другу орхидеи в стакане – и сделал надпись: «Диалог» - «Тая улыбку, друг против друга, ведут беседу от сердца к сердцу».
Исходя из исходя из даосистской практики вживания в мир, контактировать с миром можно не только через отдельных его представителей, но и непосредственно со всей целостностью. Достаточно наглядно это демонстрировалось в пейзажной живописи. Пейзажи увидены как бы с птичьего полета, что сообщает им широкую панораму и некоторую созерцательную отстраненность. Часто художники населяют их одним-двумя пешеходами. Эти маленькие фигурки как бы «запущены» в широкий мир, чтобы приблизить его, сделать своим. Чаще всего путники никуда не торопятся – любуются, стоя на мостике, закатом или восходом или созерцают луну. Они вносят в пейзаж неторопливый мир странничества и выключенности из условностей человеческого общежития [26].
В пейзажной живописи лучше всего находит свое отражение ведущий принцип традиционной китайской картины мира – единство и взаимопроникновение естественного и искусственного, рукотворного и нерукотворного, достоверного и условного. Большинство пейзажистов Китая осознавало, что искусство пейзажа – это высокая миссия создания макромира, адекватного всему мирозданию. Объекты, принадлежащие земле и небу: дерево, камень, вода (а также их инварианты – облако, туман, дымка) – выступает как архетипы культуры.
«Поэтика камня, эстетическое сознание и художественное освоение гор составляют одну из важнейших граней практика и теории китайского искусства. Границы эстетического осознания камня китайскими художниками и поэтами очень широки. Они определяются даосистской традицией уподобления себя простоте обычного камня («ши») и конфуцианским стремлением и самосовершенствованием, доведенному до изысканности яшмы и нефрита («юй») [37]. Эстетическая значимость камня, сказалась с особой определенностью в знаменитых «садах камней» при монастырях. В истории китайской культуры сложилось так, что обработка яшмы, создание тончайших изделий из нефрита стали уделом народных мастеров – безымянных творцов прикладного искусства, тогда как простой камень обрел свое место в элитарной поэзии и живописи. Прославленные своей красотой горы, фантастические по форме камни часто бывают объектами поэзии и живописи. Для некоторых художников камень был столь значим, что они вводили в свой псевдоним иероглиф «ши» (камень).
Камень в традиционной картине мира выступает символом, выражающим принципы «недеяния» - покоя, отстраненности и в то же время твердости, постоянства.
С другой стороны картина мира включает в себя и процессы изменения, перехода одной формы в другую. Лучше всего это фиксируют водные и воздушные стихии. Водные просторы рек, водопады, дымки и облака – все это лепестки Абсолютного Дао, ядра китайской традиционной китайской картины мира. Искусство изображать водную гладь и рябь, струи водопада, причудливые формы облаков стало в Китае объектом пристального изучения, о нем созданы специальные даосисткие трактаты.
Именно в них предначертан еще один важный эстетический принцип: «Великое совершенство похоже на несовершенство». Постулат Лао-цзи о внешней непривлекательности истины и, напротив, привлекательности лжи, призывал художника бежать от красивости, избегать желания нравиться и не страшиться истины, как бы ни была она сурова и непривлекательна.
Для китайской традиционной картины мира, реализуемой в искусстве, присущи два эстетических параметра: философия и каллиграфия. Это значит, что лицо художника выражают дух и линия. Камни, деревья, водные потоки, цветы, птицы и даже человек даны в типизированном, а не индивидуализированном виде. Леви - Строссу – китайская живопись представляется наиболее яркой иллюстрацией единства письменности и живописного языка: «Графические символы, особенно символы китайского письма, обладают эстетическими свойствами независимо от интеллектуальных значений, которые они обязаны передавать» [32].
Основным недостатком живописи считалась вульгарность, в которой несколько уровней: вульгарный дух, вульгарный ритм, вульгарная кисть, вульгарный замысел, вульгарный человек – художник. Бегство от вульгарности – основа творческой жизни древнего китайца.
Таким образом, наиболее значительным и выразительным фактором традиционной картины мира была живопись. Причем искусство Китая никогда не было «эстетством», «искусством для искусства», оно всегда содержало в себе задачу нравственного совершенствования личности, требуя не только ассоциативного мышления, но и непосредственного восхищения природой и работой мастера: «Картина подобна ее автору, кисть бывает высокой и низкой так же, как моральные качества человека» [25].
2 Трансформация традиционной картины мира в художественной культуре России и Китая на начале ХХ века
2.1 Особенности мироощущения в культуре «Серебряного века» в России
Отмечая наличие глубоких связей и переклички многих аспектов в картине мира Древней и Средневековой Руси и Россией конца XIX – начале ХХ в., мы подробнее остановимся на основных характеристиках последней. Это послужит нам основанием для перехода к ведущим тенденциям в художественной культуре современной России.
Кризис западноевропейской культуры, охвативший ее во второй половине XIX в., разразился и в России в 90-е годы. «Люди стали жить старинной, совсем чуждой человечеству жизнью, - писал, характеризуя это время, А. Блок. – Прежде думали, что жизнь должна быть свободной, красивой, религиозной, творческой. Природа, искусство, литература – были на первом месте. Теперь развилась порода людей, совершенно перевернувшись эти понятия и тем самым не менее считающихся здоровыми… Они утратили понемногу, идя путями томления, сначала Бога, потом мир, наконец – самих себя. Как бы циркулем они стали вычеркивать какой-то механический круг, теснясь и давя друг друга, все чувства, наклонности, привязанности. Этот заранее вычерченный круг стал зваться жизнью нормального человека» [31].
В словах Блока – указание на нецельность переживаемой эпохи, механичность и бездуховность ее. Это рождение новой картины мира в недрах «умирающей», разрушающейся прежней традиционной [36].
Одним из значительных проявлений становящейся картины мира является эстетический протест против «покушения на личность». Ведь не секрет, что прагматизм и техногенность современной цивилизации ведут к обезличиванию, автоматизации, овеществлению человеческого общества, а в конечном итоге – к отчуждению от человека его родовой сущности.
Своеобразной реакцией на этот процесс и одновременно болезненным порождением его стал развившийся вначале в Европе, а затем перешедший в Россию так называемый декаданс. Интересна характеристика данного явления из уст А.В Луначарского: «Конец века шел под знаменем декаданса. Под декадансом, согласно определению талантливейших декадентов, надо понимать сознательное устремление от ценностей расцвета жизни к ценностям или, вернее, минус – ценностям жизненного упадка, то есть красоте угасания, красоте, черпающей обаяние в баюкающей силе вялых ритмов, бледны образов, получувств, в очаровании каким обладают для усталой души настроения покорности и забвения и все, что их навевает».
Идея упадка возникла как противодействие идее всеобщего прогресса.
Почвой, питавшей настроения глубокой депрессии и упадка воли, характерных для декаданса был объявленный в декларациях декадентов полный разрыв с демократическим традициями русской культуры, проявившийся в безудержной проповеди индивидуализма. Демонстративное самообожествление личности, с которым мы встречаемся в творчестве практически всех декадентов, приводило к нравственному релятивизму, нарочистому размыванию границ между добром и злом, что, в свою очередь, открывало в искусстве дорогу мотивам демонизма, «сатанинства», греховного наслаждения. Отныне ситуация человека – это ситуация Нарцисса. Человек видит мир лишь как отражение своего «я». Итогом последовательного утверждения индивидуализма в качестве универсального жизненного принципа неизбежно становится солипсизм. Один из ведущих теоретиков русского символизма, представитель старшего поколения В. Брюсов, писал, например: «Человек как личность отделен от других как бы неодолимыми преградами. «Я» - нечто давлеющее себе, сила творческая, которая все свое будущее почерпает из себя. Мир есть мое представление» [31].
Особое значение это находит в выражении духа эпохи через предельные образы индивидуализма – образ Сверхчеловека, Человекобога, образ Демона, которые проходят через творчество многих художников и писателей.