«Проблема страдающей личности в творчестве Еврипида.
Анализ «Медея»
Некоторые моменты биографии автора. Особенности его творчества. Актуальность проблемы. Последователи Еврипида. Чем недоволен Еврипид. Рассуждения поэта. Общая характеристика и место в историко-литературном контексте. История разработки темы в литературоведческих кругах.
Образ Медеи. Сопоставление мифа о Медее с трагедией Еврипида. Сходства, различия.
Анализ содержания трагедии: цитаты, факты, примеры. Сравнение трагедии Еврипида с иными фактами о Медее, дошедшими до нас. В чем несовпадения? Для чего Еврипид модифицировал сюжет?
Основная идея текста. Изменен ли образ Медеи? Показать динамику характеров, колебания и страдания персонажей в трагедии.
Основные выводы по проведенной работе.
Список использованной литературы.
Еврипид (также Эврипид, греч. ????????, лат. Euripides, 480 — 406 до н. э. ) — древнегреческий драматург, представитель новой аттической трагедии, в которой преобладает психология над идеей божественного рока.
Великий драматург родился на Саламине, в день знаменитой победы греков над персами в морском сражении, 23 сентября 480 до н. э., от Мнесарха и Клейто. Родители оказались на Саламине в числе других афинян, бежавших от войска персидского царя Ксеркса. Точная привязка дня рождения Еврипида к победе является приукрашением, которое часто встречается в рассказах античных авторов о великих. Так в Суде сообщается, что мать Еврипида зачала его в то время, когда Ксеркс вторгся в Европу (май, 480 до н. э.), из чего следует, что в сентябре он родиться никак не мог. Надпись на Паросском мраморе определяет год рождения драматурга как 486 до н. э., причем в этой летописи греческой жизни имя драматурга упоминается 3 раза — чаще, чем имя любого царя. По другим свидетельствам дата рождения может быть отнесена к 481 до н. э.
Отец Еврипида был уважаемым и, судя по всему, богатым человеком, мать Клейто занималась продажей овощей. В детстве Еврипид серьёзно занимался гимнастикой, даже выиграл соревнования среди мальчиков и хотел было попасть на Олимпийские игры, но был отвергнут по молодости. Потом занимался рисованием, без особого, впрочем, успеха. Затем начал брать уроки в ораторском искусстве и литературе у Продика и Анаксагора и уроки философии у Сократа. Еврипид собирал книги в библиотеку, а вскоре сам стал писать. Первая пьеса, «Пелиад», вышла на сцену в 455 до н. э., но тогда автор не победил из-за ссоры с судьями. Первый приз за мастерство Еврипид завоевал в 441 до н. э. и с тех пор вплоть до смерти создавал свои творения. Общественная активность драматурга проявилась в том, что он участвовал в посольстве в Сиракузы на Сицилии, видимо поддерживая цели посольства авторитетом писателя, признанного всей Элладой.
Семейная жизнь Еврипида складывалась неудачно. От первой жены, Хлоирины, имел 3-х сыновей, но развелся с ней из-за её супружеской неверности, написав пьесу «Ипполит», где высмеивал сексуальные отношения. Вторая жена, Мелитта, оказалась не лучше первой. Еврипид снискал славу женоненавистника, что давало повод шутить над ним мастеру комедии Аристофану. В 408 до н. э. великий драматург принял решение покинуть Афины, приняв приглашение македонского царя Архелая. Неизвестно точно, что повлияло на решение Еврипида. Историки склоняются к мысли, что основной причиной явилась если и не травля, то обида ранимой творческой личности на сограждан за непризнание заслуг. Дело в том, что из 92 пьес (75 согласно другому источнику) только 4 были отмечены призами на театральных состязаниях при жизни автора, и одна пьеса посмертно. А до наших дней дошли лишь 19.
Еврипид критиковал демагогов, политических ораторов и восхвалял сельских тружеников; ориентировался на патриотические идеалы героической эпохи Перикла, когда торжествовало народовластие. Новаторство и реализм Еврипида не сразу нашли признание у зрителей. Его трагический пафос высмеял Аристофан в своей комедии «Лягушки».
Сюжеты трагедий Еврипида в основном мифологические, но действующие лица выписаны им реалистично, с чертами положительными и отрицательными, подчас противоречивыми. После смерти великого драматурга его произведения становились все более популярными. Они оказали влияние на римских авторов, а также на развитие драматургии в Европе. И не удивительно, ведь герои Еврипида очень жизненны, реплики точны, умны и остроумны, а поступки порой неожиданны, как это нередко бывает в действительности.
Афиняне испросили разрешения захоронить драматурга в родном городе, но Архелай пожелал оставить могилу Еврипида в своей столице, Пелле. Софокл, узнав о смерти драматурга, заставил актёров играть пьесу с непокрытыми головами. Афины поставили в театре статую Еврипида, воздав ему почести после смерти. Плутарх рассказывает легенду ("Ликург"): в гробницу Еврипида ударила молния, великое знамение, которого удостоился из знаменитых людей ещё только Ликург.
Новые силы еврипидовской драмы — гражданский реализм, риторика и философия. Отражение философских проблем в своем творчестве принесло Еврипиду прозвание «философа на сцене».
Его творчество предполагает определенную образовательную атмосферу и общество, к которому оно и обращается, и наоборот — что эта поэзия впервые помогает пробиться рвущейся на свет новой форме человека, и ставит у него перед глазами идеальное отражение его сущности, в котором он испытывает потребность для своего оправдания, может быть, более, чем когда бы то ни было.
Обуржуазивание жизни для времени Еврипида означает примерно то же самое, что для нас пролетаризация, на которую она иногда становится похожа, когда на сцене вместо трагического героя древности появляется нищий бродяга. Именно против этого унижения высокой поэзии восставали соперники Еврипида.
Кризис афинского полиса, резко обострившийся в период Пелопоннесской войны, нашел разностороннее отражением в трагедиях Еврипида. Нарастающие индивидуалистические тенденции в обществе, отражавшиеся в теоретической сфере в стремлении софистов видеть в человеке «меру всех вещей» (Протагор)в области художественного творчества проявляются во все более пристальном внимании в отдельному человеку, его индивидуальности, к миру его чувств. В драмах Еврипида трагический конфликт развертывается как конфликт противоположных чувств в душе героя, как конфликт психологический. Впервые психология человека получает развернутое художественное воплощение. Еврипид изображал людей такими, каковы они на самом деле, отказывался от софокловской идеализации и героизации, стремясь показать подлинную действительность, не скрывая ее недостатков (В своей комедии «Лягушки» Аристофан осуждает Еврипида за стремление показать в театре темные стороны жизни).
В трагедиях Еврипида легко распознаваема склонность к изображению особенно острых и трагических ситуаций и конфликтов, к трагической патетике, за то что Аристотель называл его «трагичнейшим из поэтов». В то же время изображаемые конфликты в то же время принимают черты бытовых, происходящих в сфере чисто личных отношений. Развитие бытового элемента приводит к противоречию между мифологической формой и содержанием трагедии, приобретающей черты бытовой драмы. В некоторых поздних трагедиях Еврипида («Ион», «Елена») появляются моменты предвосхищающие новый тип драматического произведения новой аттической комедии.
Трагедии Еврипида, откликаясь на важнейшие события политической и духовной жизни Афин, приобретали порой чисто публицистический характер: рассуждения об общественных проблемах иногда лишь внешне связаны с изображаемым сюжетом. В трагедиях Еврипида звучит критика традиционного мировоззрения: религии, взглядов на положение женщин и рабов, на политическое устройство общества: отмечая многие недостатки афинской демократии, Еврипид высказывается в поддержку демократического строя, осуждает единовластие(тиранию). В нескольких трагедиях («Троянки», «Гекуба») он протестует против захватнических войн, трагической их бессмыслицы, приносящей человеку лишь страдания. Причем эти страдания лишены нравственного смысла, приводящего к познанию истины, как это было в трагедиях Эсхила («страданье учит»).
Некоторые персонажи его трагедий отражают общественные настроения кризисной для Афин эпохи – стремление уйти от общественной жизни, искать идеальное в своем внутреннем мире, в общении с природой. Но в его же трагедиях модно встретить героические образы, отражающие гражданский пафос и патриотизм поэта.
В художественном отношении трагедия Еврипида знаменует кризис жанра героической трагедии. Об этом свидетельствует несоответствие мифологической формы приобретающему бытовую окраску содержанию, падение роли хора, превращающегося из основного структурного элемента трагедии в элемент необязательный, утрачивающий органические связи с целым, поскольку центр тяжести перемещается на актера(изображение внутреннего мира героя приводит в трагедии Еврипида к появлению наряду с монологом еще и монодии (сольной музыкальной арии).
Трагедия Еврипида прокладывает путь к драме нового времени с ее углубленным интересом к внутреннему миру человека, изображаемому во всей его противоречивости.
В трагедии "Медея" политическая и духовная свобода индивидуума растет, проблемы человеческого общества и тех связей, на которых оно основывается, становятся все яснее, человеческое Я заявляет о своих правах, когда чувствует, что его стесняют узы, кажущееся ему искусственными. С помощью убеждения и средств разума оно ищет себе поблажек и выходов. Брак становится предметом дискуссий. Взаимоотношения полов — в течение столетий noli me tangere конвенциональности — выводятся на свет Божий и становятся достоянием публики: это борьба, как и все в природе. Разве право сильного не царит здесь, как и повсюду на земле? И вот поэт обнаруживает в предании о Ясоне, оставляющем Медею, страсти сегодняшнего дня, и заключает в эту оболочку проблемы, о которых сказание и не подозревает, но которые оно может сделать актуальными для современности с великолепной пластичностью.
Тогдашние афинские женщины вовсе не были Медеями, они были для этой роли или слишком забитыми, или слишком утонченными. А потому отчаянная дикарка, которая убивает своих детей, чтобы уязвить супруга-предателя и порвать всяческую с ним связь, оказалась удобным случаем для поэта, чтобы изобразить стихийное в женской душе, не стесняясь при этом греческими нравами. Ясон, безупречный герой в восприятии всей Греции, хотя вовсе не прирожденный супруг, становится трусливым оппортунистом. Он действует не в силу страсти, а из холодного расчета. Однако он должен быть таким, чтобы сделать убийцу собственных детей древнего сказания трагической фигурой. Все участие поэта на ее стороне, — частично потому, что и вообще он считает женскую судьбу достойной жалости и потому рассматривает ее не в свете мифа, ослепленного героическим блеском мужской доблести, которую ценят только по подвигам и славе; но прежде всего поэт сознательно хочет сделать из Медеи героиню мещанской трагедии брака, которая нередко разыгрывалась в тогдашних Афинах, хотя и не в столь экстремальных формах. Ее первооткрыватель — Еврипид. В конфликте безграничного мужского эгоизма и безграничной женской страсти "Медея" — подлинная драма своего времени. Потому обе стороны разыгрывают ее в мещанском духе, именно так спорят, порицают и резонируют. Ясон весь проникнут мудростью и великодушием, Медея философствует об общественном положении женщины, о бесчестящем гнете полового влечения к чужому мужчине, за которым она должна следовать и которого она к тому же должна покупать богатым приданым, и заявляет, что деторождение гораздо опаснее и требует большей смелости, чем воинские подвиги.
Трагедию Еврипида не без основания называли дискуссионным клубом всех движений его эпохи. Ничто сильнее не доказывает проблематичность всех вещей для сознания этого поколения, чем это разложение всей жизни и всего предания в дискуссиях и философствовании, в котором принимают участия все возрасты и сословия, от царя до прислуги.
Образ
Медеи манил многих творцов разных видов
искусства: художников, композиторов и
писателей (в основном драматургов),
причем, кочуя из произведения в
произведение, этот образ претерпевал
существенные изменения.
Актриса
Мария Каллас в роли Медеи
Медея – это фигура безумной, неистовой страсти. В греческой, а затем и в римской литературе она являет собой тип ведуньи (а потом и злой волшебницы). Существуют две главные трагедии, посвященные Медее: греческая – Еврипида, римская – Сенеки. Еврипид не ограничился одним эпизодом легенды; в своей трагедии он собрал все перипетии долгой жизни Медеи, вплоть до заключительного кризиса. Легенда такова: Ясон был сыном царя Иолка; он жил на Фессалийском побережье. Его дядя Пелий отнял трон у его отца Иолка, а Ясона послал искать Золотое руно, охранявшееся драконом, в Колхиду, на дальние берега Черного моря, надеясь, что он не вернется. Ясон отплыл на корабле аргонавтов, миновал скалы Симплега-ды и прибыл в Колхиду, во владения царя Ээта.
У Ээта бьша дочь Медея. Ее дедом был сам Гелиос-солнце. Цирцея, сестра царя, тетка Медеи, также была волшебницей( у Гомера она превращает мужчин в свиней, львов и волков) ее любил Улисс. Он провел с нею сладостный месяц, и она родила от него сына Телегона (который впоследствии основал Тускул, где жил Цицерон и где умерла в родах его дочь Теренция). Увидев Ясона, сходящего с корабля на берег, Медея с первого взгляда полюбила его, безумно и навечно. «Она пристально смотрит на него. Она не отрывает взгляда от его лица. Ей чудится, в объявшем ее безумии, что это черты не смертного, а бога. Она не в силах отвести от него глаза» (Овидий, «Метаморфозы», VII, 86).
Тогда царь дает Ясону поручения, которые невозможно выполнить. И всякий раз Медея спасает его от смерти, помогая расправиться с огнедышащими быками, помогая сеять зубы дракона на поле Ареса, из которых рождаются воины, которые тотчас берутся за оружие.
Так, благодаря Медее, Ясон получает Золотое руно. В тот момент, когда корабль готовится к отплытию, аргонавтам угрожает брат Медеи, Аскилт, и она убивает его. Она всходит на корабль; она отдалась Ясону в «порыве лихорадочного желания». Ясон обещал жениться на ней.
Он возвратился в Фессалию, но Пелий отказался вернуть ему отцовский трон. Тогда Медея убедила Пелия окунуться в чан с кипящей водой, чтобы вернуть себе молодость, и он сварился заживо.
Убийство Пелия заставило Медею и Ясона бежать из Иолка. Они обосновались в Коринфе, у царя Креонта.
Царь Креонт предложил Ясону жениться на его дочери. Ясон согласился, ибо она была гречанкой, и изгнал Медею-чужестранку.
Медея глядит на двух своих детей, рожденных от Ясона, когда они еще любили друг друга. Ради него она предала отца, убила юного брата и погубила Пелия. Она подарила ему двоих сыновей, и вот теперь он ее отвергает. Гнев душит Медею. Она входит в комнату сыновей. Одного из них зовут Мермер, другого – Ферет. Она говорит их рабу-педагогу: «Иди, приготовь для них то, что им нужно на каждый день», – зная, что вещи эти отправятся вместе с ними в подземное обиталище – могилу. Она смотрит на детей. Сейчас она их убьет. Вот он – миг живописи.
На фреске в доме Диоскуров мальчики играют в кости под присмотром раба-педагога. Медея стоит справа. Длинная, в складках, туника ниспадает от плеч к ногам. Правая рука нащупывает рукоятку кинжала, зажатого в левой. Взгляд ее прикован к детям, которые поглощены своей игрой со всем пылом и беззаботностью их возраста. Один стоит, скрестив ноги и слегка опираясь на кубической формы стол, второй сидит на том же столе. Руки обоих протянуты к костям, которыми они сами вскоре станут. Ярость Медеи спокойна. Это та самая неподвижность, то самое пугающее молчание, что служат предвестниками взрыва безумия.
На фреске в доме Ясона дети, напротив, встречаются взглядами с матерью. Раб смотрит на Мермера и Ферета. Поведению и взгляду Медеи есть два возможных объяснения. Либо, сосредоточившись мыслями на предстоящем деянии, она колеблется между двумя противоречивыми чувствами – жалостью и местью( в ней борются мать и женщина, страх перед задуманным и яростное стремление к этому двойному детоубийству), либо же в ней, замершей перед свершением этого кровавого акта, бушует неодолимый гнев, неодолимая жажда свирепого возмездия. Первая трактовка - из области психологии. Вторая не имеет отношения к психологии, она физиологична, трагична. Это единственно возможная интерпретация, ибо она объясняет текст, запечатленный на фресках. Ибо это – интерпретация Еврипида.
«Медея»
Еврипида описывает разрыв цивилизованной
связи в силу страсти женщины к мужчине.
Любовь превращается в ненависть,
неистовое вожделение к любовнику
оборачивается смертоносной яростью к
семье.
Страсть – это болезнь. В безумии душа
поддается неистовому порыву. Ныряльщик,
прыгнувший в воду, уже не может остановить
свое падение. Даже бег – и тот является
«безумием» движения: бегущий человек
не в силах остановиться и замереть в
единый миг. Аристотель говорил: люди,
бросающие камни, не могут вернуть их
назад. Цицерон в «Туску-ланских беседах»
(IV, 18) писал: «Человек, бросившийся
(praecipi-taverit) с вершины Левкадского мыса
в море, не сможет остановиться на полпути
к воде, даже если захочет». Praecipitatio –
это падение головой вниз в бездну. В
своем трактате «О гневе» (I, 7) Сенека
Младший повторяет этот образ Цицерона
– образ человека, падающего в пропасть,
– и комментирует этот «смертельный
прыжок» следующим образом: бросившийся
вниз не только неспособен вернуться
назад, но он «неспособен не попасть
туда, куда мог бы не бросаться».
Медея – женщина, которая бросается в
пропасть. Другого выхода нет и быть не
может. Здесь речь не идет о корнелевском
тяжком колебании, о столкновении
психологических мотивов. Подобно
растению или животному, безумие проходит
три стадии – зарождение, цветение и
смерть. Безумие – это рост; оно рождается
и растет, оно становится неодолимым,
оно стремится к своему концу, счастливому
или несчастливому.
Фреска наглядно выражает самый знаменитый
стих античности, вложенный в уста Медеи
: «Я понимаю, на какое злодеяние осмелилась.
Но мой thymos (жизненная сила, libido) сильнее,
чем мои bouleumata (вещи, которых я хочу)».
Медея видит, на
что она решилась; она видит, что волна
желания захлестнула ее разум и грозит
все унести с собой. Момент, запечатленный
на фреске, нельзя назвать психологическим:
героиня не разрывается между безумием
и разумом. Момент этот трагичен: Медея
беспомощна перед потоком, который через
миг увлечет ее к действию. Момент
настолько не психологичен, что Еврипид
сопровождает его чисто физиологическим
объяснением: все несчастье происходит
от того, что внутренности Медеи – ее
мозг, сердце и печень – воспалены.
Именно так и говорит кормилица: «Что же
ей делать, когда все естество ее воспалено
(megalosplangchnos), когда несчастье терзает ее,
не давая покоя (dyskatapaustos)?» Еврипид
описывает все признаки тяжкого
расстройства, постигшего Медею: она
больше не ест, избегает общества людей,
дети внушают ей ужас, она плачет, не
переставая, или упорно смотрит вниз,
под ноги, или же взгляд ее наливается
злобой, как у разъяренного быка, она
глуха к человеческой речи и внимает
словам близких не более, чем скала –
«шуму морских волн».
«Медея» Сенеки еще точнее. Его пьеса
не только концентрирует все действие,
на римский манер, на финальном моменте,
но идет дальше: в конце трагедии Медея
объявляет, что вспорет себе чрево
кинжалом, дабы убедиться, что в нем не
растет третье дитя от Ясона. Таким
трагическим приемом показывается,
какова причина ее ярости (воспаленные
внутренности), какова причина ее любви
(вожделение, неуемная плотская страсть,
которую она доказала своими предыдущими
поступками) и, наконец, каковы плоды
этой страсти (ребенок во чреве). Великолепны
два стиха, передающие это состояние
(«Медея», 1012 и 1013): «In matre si quod pignus etiamnunc
latet, scrutabor ense viscera et ferro extraham» (Если еще
один залог любви остался скрытым во
чреве матери, я рассеку это чрево кинжалом
и выброшу зародыш прочь). Медея вновь и
вновь перебирает три причины своего
несчастья, которые будут разрастаться
в ее смятенной душе до тех пор, пока не
приведут к акту убийства. Этим актом ее
«внутренности» отомстят ее лону, погубив
плоды, извергнутые ею на свет Божий, –
маленького Мермера и маленького Ферета.
Медея
Сенеки сможет наконец сказать: «Medea nunc
sum» (Отныне я – Медея) и объяснит это
так: «Saevit infelix amor» (Несчастливая любовь
порождает безумие). Индивидуальный
конфликт между тем, чего желает человек,
и тем, чего он хочет, отсутствует. Но
существует естественный океан, прорывающий
плотину и возносящий все тела, изображенные
на фреске, на гребень растущей волны
неистовства. «Я не знаю, что моя одичалая
душа решила в глубине меня» (Nescio quid ferox
decrevit animus intus).
Каков взгляд Медеи? Неподвижный,
застывший взгляд предшествует буре,
взрыву, во время которого впавший в
неистовство человек словно галлюцинирует,
но не видит совершаемого им действия,
совершаемого преступления, не видит
даже и собственной галлюцинации. Его
взгляд оцепенело устремлен в пространство.
Он видит нечто иное. Цицерон использует
поразительное выражение, когда говорит,
что у помраченного рассудка «все окна
завешены» («Тускуланские беседы», I,
146). После этого взрыва взгляд проясняется
до такой степени, что, например, герой
Эдип вырывает себе глаза: окна его
рассудка, широко распахнувшись, явили
ему содеянное. Безумие само исцеляется
в акте безумия, стоит лишь безумцу
признать в совершенном деянии свою
руку. Акт бешенства – это не что иное,
как высшая, кульминационная точка, за
которой следуют спад и умиротворение.
Свершив убийство детей, Медея бежит в Афины. Там она вступает в брак с Эгеем и рождает ему сына Меда, которого любит так горячо, что помогает ему убить Перса, чтобы завладеть его царством.
Сравним древнюю Медею с современной. Старинные фрески описывают сконцентрированное созревание, в котором нет ровно ничего драматического: они показывают миг, подводящий итог этой трагедии, и ни в коем случае не раскрывают ее конец. В нашу эпоху Медею написал Делакруа. В 1855 году Теофиль Готье познакомился с картиной, сформулировал ее эстетику и самым решительным образом противопоставил ее (как бы он ни утверждал обратное) духу античной живописи: «Разъяренная Медея Делакруа написана с пылом, энтузиазмом и щедростью красок, которые одобрил бы сам Рубенс. Жест львицы, собирающей возле себя детенышей, которым Медея удерживает напуганных детей, – великолепное изобретение художника. Ее лицо, наполовину скрытое тенью, напоминает о змеином выражении. Не походя на головы мраморных или глиняных изваяний, оно выглядит, тем не менее, поистине античным. Ее дети, напуганные, плачущие, не понимая, что происходит, но угадывая, что их ждет что-то ужасное, рвутся прочь из-под руки матери, уже сжимающей кинжал. От судорожных стараний высвободиться их коротенькие туники задрались, обнажив детские тела свежих розовых тонов, которые составляют резкий контраст с синеватой, опять-таки змеиной бледностью матери».
Итак, в Париже важны жесты, в Риме – взгляды. В Париже дети волнуются, плачут, сопротивляются. В Риме они играют, полностью поглощенные этим занятием. В Париже ситуацию выражает истеричная Медея. В Риме Медея, погруженная в мстительную ярость, больше размышляет о ней, чем действует. В Париже изображен сам акт убийства. В Риме – момент, ему предшествующий. И не только один этот предшествующий миг, но и весь текст Еврипида в целом сконцентрирован в одном мгновении, которое замерло, не говоря о том, чем собирается стать.
В Париже – эффектный оперный вопль. В Риме – пугающее безмолвие (obstupefactus).
Римляне увидели прекрасный сюжет именно в этом жутком размышлении Медеи, оскорбленной Ясоном и напуганной собственным неотвратимым стремлением убить Мермера и Ферета в тот самый миг, когда они играют. Весь античный мир восхищался Медеей, написанной Тимомахом. Цезарь счел картину столь прекрасной, что купил ее, оплатив золотом. Весь античный мир в один голос превозносил глаза Медеи. Этот взгляд и впрямь истинное чудо. Веки воспалены. Гнев подчеркнут нахмуренными бровями. Жалость – в блеснувшей влаге. Авзоний писал: «В картине, написанной Тимомахом, угроза выражается в слезах, в руке поблескивает кинжал, еще не обагренный кровью ее сыновей…Кисть Тимомаха причиняет боль так же, как кинжал, что сжимает в левой руке Медея, встретившаяся взглядом с Мермером и Феретом».
Апулей также создал свою Медею. Эта удивительная Медея, отделяющая смерть детей от мщения, связывает сцену первого соития с рождением еще более конкретным образом, чем внутренности, вспоротые кинжалом Медеи в пьесе Сенеки.
Рассмотрим же образ Медеи в одноименной трагедии Еврипида:
Аристотель считал непозволительным
для поэта менять существо мифа и как
пример такого сохранения зерна сказания
приводил “Медею”. Из разных вариантов
мифа о Медее Еврипид выбирает тот, в
котором она наиболее жестока: скрываясь
от преследования отца, Медея убивает
младшего брата Аспирта и разбрасывает
куски его тела, чтобы отец задержался
их собрать; Медея убивает собственных
детей; Медея, а не Ясон справляется с
драконом. Медея Еврипида пошла на все
ради Ясона, на самые страшные преступления,
причем в трагедии она не так могущественна,
какой была в некоторых мифах (по одному
мифу она дочь царя Колхиды Ээта и океаниды
Идии, внучка Гелиоса и племянница Цирцеи,
а по другому - мать Медеи - покровительница
волшебниц Геката, а Цирцея - сестра).
Еврипид выбирает тот миф, который
объясняет первопричину краха семьи
Медеи и Ясона: Эрот, по просьбе Афины и
Геры, внушил Медее страстную любовь к
Ясону, но любовь ее была безответной и
женился он на ней только потому, что дал
обещание, в обмен на ее помощь. Т.е. со
стороны Ясона это был брак по расчету,
поэтому-то ему было так легко отказаться
от Медеи и детей ради царского престола
Коринфа.
Открывает трагедию монолог кормилицы,
где та кратко обрисовывает ситуацию
(Аристотель считал пролог “Медеи”
образцом пролога трагедии):
И не пришлось бы ей теперь в Коринфе
Убежища искать с детьми и мужем.
Пусть гражданам успела угодить
Она
в изгнанье, оставалась мужу
Покорною
женой…
…удел
Медеи
стал иной. Ее не любят,
И нежное глубоко страждет сердце.
Ясен
детей с супругою в обмен
На
новое отдать решился ложе,
Он на царевне женится – увы!
Оскорблена
Медея, и своих
Остановить
она не хочет воплей.
О характере Медеи мы узнаем очень многое уже с первого монолога кормилицы:
От
пищи отказавшись, ночь и день
Отдавши
мукам тело, сердцу таять
В
слезах дает царица с той поры,
Как
злая весть обиды поселилась
В
ее душе.
…Несчастие
открыло цену ей
Утраченной
отчизны.
Дети
даже
Ей
стали ненавистны, и на них
Глядеть
не может мать. Мне страшно, как бы
Шальная
мысль какая не пришла
Ей
в голову. Обид не переносит
Тяжелый
ум, и такова Медея.
Таким
образом сразу обозначается личность
главной героини трагедии: умная, дерзкая,
с сильная характером, не привыкшая
прощать, безмерно любящая и доведенная
до отчаяния предательством единственного
близкого человека, ради которого
пожертвовала столь многим, женщина. 
Зная
свою госпожу, кормилица боится, сколько
бед она может сотворить из мести:
Да,
грозен гнев Медеи: не легко
Ее
врагу достанется победа.
Кормилица
чувствует угрозу жизни детям Медеи и
Ясона.
Медея
еще стенает за сценой, а мы уже ясно ее
себе представляем, как она стенает и
зовет в свидетелей Ясоновой расплаты
богов. Страдания Медеи безмерны:
Лаской
ничьей, ни единого друга
Лаской
она не согрета.
Она призывает смерть, не в силах стерпеть
обиду и проклинает себя за то, что
связалась клятвой с недостойным мужем,
вместе
с Ясоном она потеряла смысл жизни:
О,
ужас! О, ужас!
О,
пусть небесный Перун
Прожжет
мне череп!..
О,
жить зачем мне еще?
Увы
мне! Увы! Ты, смерть, развяжи
Мне
жизни узлы - я ее ненавижу...
Медея описывает незавидную социальное
положение римлянки того времени и
женскую долю, которая не может ни вызвать
сострадания. Во многом данная проблема
не потеряла своей актуальности и на
сегодняшний день:
Нас,
женщин, нет несчастней. За мужей
Мы
платим - и не дешево. А купишь,
Так
он тебе хозяин, а не раб.
И
первого второе горе больше.
А
главное - берешь ведь наобум:
Порочен
он иль честен, как узнаешь.
А
между тем уйди - тебе ж позор,
И
удалить супруга ты не смеешь.
И
вот жене, вступая в новый мир,
Где
чужды ей и нравы и законы,
Приходится
гадать, с каким она
Постель
созданьем делит. И завиден
Удел
жены, коли супруг ярмо
Свое
несет покорно. Смерть иначе.
Ведь
муж, когда очаг ему постыл,
На
стороне любовью сердце тешит,
У
них друзья и сверстники, а нам
В
глаза глядеть приходится постылым.
Но
говорят, что за мужьями мы,
Как
за стеной, а им, мол, копья нужны.
Какая
ложь! Три раза под щитом
Охотней
бы стояла я, чем раз
Один
родить.
Страдания
Медеи усиливаются, когда к ней приходит
царь Креонт, требующий от нее, чтобы она
немедленно с детьми убиралась из города,
он боится, что волшебница Медея причинит
зло его дочери. Отвечая ему, Медея очень
точно себя описывает, объясняя причины
плохого отношения к ней людей:
Умна
Медея - этим ненавистна
Она
одним, другие же, как ты,
Опасною
ее считают дерзость.
Медея просит Креонта разрешить ей
остаться вместе с детьми в городе хотя
бы на сутки, потому что у нее нет ни
средств, ни друзей, которые бы их приютили.
Будучи человеком достаточно мягким,
Креонт соглашается, не подозревая, что
один день нужен Медее для того, что
расправиться с ним и его дочерью, ибо
она «хитра и чар немало ум ее постиг».
Убийство Креонта и царевны Медея
задумывает хладнокровно, совершенно
не сомневаясь в правильности выбранного
решения:
Чтобы
отца, и дочь, и мужа с нею
Мы
в трупы обратили... ненавистных...
Немало
есть и способов...
Какой
Я
выберу, сама еще не знаю:
Чертог
поджечь невестин или медь
Им
острую должна вогнать я в печень...
Единственное, что ее смущает, - это то, что “по дороге до спальни” или “за делом” она может быть “захвачена... и злодеям достаться на глумленье”
Не
изменять пути прямому нам,
И,
благо он испытан, - яд на сцену...
Так,
решено...
Медея расчетлива, логична и последовательна в своих планах и мыслях:
Ну,
я убила их... А дальше что ж?
Где
город тот и друг, который двери
Нам
распахнет и, приютив, за нас
Поручится?
Такого
нет... Терпенье ж
Еще
хоть ненадолго.
Если
стен
Передо
мной откроется защита,
На
тайную стезю убийства молча
Ступлю
тотчас.
За
дело же! ..Медея, все искусство
Ты
призови на помощь, - каждый шаг
Обдумать
ты должна до мелочей!..
Иди
на самое ужасное! Ты, сердце,
Теперь
покажешь силу.
Словесный поединок с Ясоном Медея выигрывает блестяще:
Что
ты не муж, не воин, - хуже, злее
Нельзя
уж быть, чем ты для нас, и к нам
Ты
все-таки приходишь... Тут не смелость...
Отвага
ли нужна, чтобы, друзьям
Так
навредив, в глаза смотреть? Иначе
У
нас зовут такой недуг - бесстыдство…
Да,
гордиться
Могу
я верным мужем, это так...
И
славою счастливый младожен
Покроется
не бледной, если, точно,
Извергнута
из города, одна
И
с беззащитными детьми, скитаясь,
И
с нищими та, что спасла его,
Пойдет
дивить людей своим несчастьем.
О
Зевс, о бог, коль ты для злата мог
Поддельного
открыть приметы людям,
Так
отчего ж не выжег ты клейма
На
подлеце, чтобы в глаза бросалось?..
Медея вспоминает все, что для него сделала, она выставляет его совершеннейшим ничтожеством и подлецом:
Детей
моих отец,
Ты
брак затеял новый. Пусть бы семя
Твое
бесплодно было, жажду ложа
Я
поняла бы нового...
А
где ж?
Где
клятвы те священные?
А Ясон в ответ открыто признается, что
в браке с коринфской царевной ищет
материальную выгоду, но чтобы оправдаться,
он говорит, что делает это, чтобы “поднять
детей... чрез братьев их”. Медея же
понимает, что Ясон не хотел оставаться
женатым на варварской царевне.
Изгнаннику
какой удел счастливей
Пригрезиться
мог даже, чем союз
С
царевною?..
…Женился
Я,
чтоб себя устроить, чтоб нужды
Не
видеть нам - по опыту я знаю,
Что
бедного чуждается и друг.
Твоих
же я хотел достойно рода
Поднять
детей, на счастие себе,
Чрез
братьев их, которые родятся.
Медея резко отличается от эллинки, и
даже после жизни с Ясоном среди греков,
ее характер ничуть не изменился: она
горячая, страстная, эмоциональная,
движимая чувствами и инстинктами,
гордая, резкая, несдержанная и безмерная.
Медея безмерна во всем: в любви, ненависти,
мести. Именно из-за этого ее не понимают
другие персонажи трагедии (Медея о себе
говорит: “О, я во многом, верно, от людей
и многих отличаюсь...”), именно поэтому
трагедия не была оценена современниками
Еврипида (ей была присуждено третье
место). Рожденная для другой жизни, Медея
возмущается условиями несвободы, в
которых живут эллинские жены, которые
не знают, за кого выходят замуж, за
порочного или честного, и каковы страдания
тех, кому не повезло.
Истинного трагизма образ Медеи достигает
тогда, когда вместе с невестой и царем
она замышляет убить детей. Найдя будущий
приют у Эгея, Медея продумывает план
убийства: она мирится с мужем и упрашивает
его уговорить царевну оставить мальчиков
в Коринфе; вместе с детьми во дворец она
отправляет пропитанные ядом пеплос и
диадему. И тут начинаются самые тяжкие
мучения Медеи: материнский инстинкт
борется с жаждой мести, ненависть - с
любовью, долг - со страстью. Медея
четырежды меняет свое решение: сначала
она хочет убить детей, с тем чтобы
уничтожить род Ясона:
...Я
Должна
убить детей. И их не вырвет
У
нас никто. Сама Ясонов с корнем
Я
вырву дом.
Эта женщина тщеславна и бесконечно
горда:
Ни
слабою, ни жалкою, наверно,
В
устах людей я не останусь; нас
Не
назовут и терпеливой; нрава
Иного
я: на злобу я двумя,
А
на любовь двойною отвечаю.
Все
в мире дети славы таковы.
Но когда Медея разыгрывает сцену
примирения с Ясоном, она немного начинает
верить в это сама и, выведя к нему детей,
обняв их, понимает, что не способна их
убить:
...Жалкая
душа!
Ты,
кажется, готова плакать, дрожью
Объята
ты.
Но
представив себе, как ее мальчики будут
расти без нее, как они вырастут, женятся,
а она не будет в этом участвовать и не
увидит их счастья (т.е. она зря мучилась,
давая им жизнь, надеясь, что они поддержат
ее в старости и достойно похоронят),
Медея решает забрать сыновей с собой в
Афины. Пожалуй, именно в этом фрагменте
заметнее всего эгоизм Медеи: она не
задумывается о том, что лучше для ее
детей, жить или умереть, остаться в
городе или скитаться с ней, ею движут
только собственные чувства и собственные
желания. Оставить детей у себя она хочет
потому, что в изгнании они будут ей
“усладой”. Но это решение ничуть не
облегчает ее мучений, отправляя сыновей
во дворец с ядом, она говорит: “Уходите,
скорее уходите... Силы нет глядеть на
вас. Раздавлена я мукой...”.
Все меняет пришедший вестник, поведавший,
что после гибели царевны и ее отца, к
дому Медеи спешат разгневанные коринфяне
с целью убить ее и ее детей. Больше Медея
не сомневается. Теперь это убийство во
спасение, убийство из милосердия, ибо
приспешники Креонта или разъяренная
толпа могут просто растерзать ни в чем
не повинных детей:
…Я
сейчас
Прикончу
их и уберусь отсюда,
Иначе
сделает другая и моей
Враждебнее
рука,
но то же; жребий
Им
умереть теперь. Пускай же мать
Сама
его и выполнит.
..Что
не видать врагам моих детей,
Покинутых
Медеей на глумленье.
Нет
больше трагического противоречия, образ
Медеи опять обретает цельность.
Финал трагедии очень ярок: Медея
появляется в колеснице, запряженной
драконами, который прислал ей Гелиос.
С ней трупы ее детей. Происходит ее
последний диалог с Ясоном, который
несколько меняет характер драмы:
обвинения против Медеи справедливы,
действительно может показаться, что
если сердце у Скиллы, она добрее, чем
Медея, жестокость ее не знает границ,
но и все доводы Медеи тоже представляются
правдоподобными: виноват Ясон, их убил
его грех, а ревность женщины дает ей
право на любые поступки:
Медея
Виновника
несчастий знают боги...
Ясон
И
колдовство проклятое твое.
Медея
Ты
можешь ненавидеть. Только молча...
Не
плачь еще: рано -
Ты
старость оплачешь.
Ясон
Любимые
дети!
Медея
Для
матери, не для тебя.
Эта твердая женщина верна себе до конца:
даже к мертвым детям не дает она
прикоснуться бывшему мужу, несмотря на
все его мольбы.
Трагедия несет в себе ощущение абсурда
бытия: в мире нет справедливости, нет
границы между добром и злом, нет меры,
нет правды, нет счастья. Медея заставляет
усомниться в самых высших ценностях, в
существовании богов (она призывает к
их помощи, но они никак ей не помогают),
во взгляде на мир.
Каково же отношение самого автора к
Медее?
Еврипид не вносит нравоучений, не
настаивает на принципах морали. Он
просто изображает людские судьбы. А
читатель уж сам делает выбор, кому из
героев симпатизировать, на чью сторону
встать.
Авторская
позиция проявляется лишь в выборе мифов
(в них Медея больше сделала для Ясона),
композиции трагедии (Медее, ее плачам,
монологам, мучениям отдана большая
часть драмы) и системе персонажей (Креонт
показан слабым, но жестоким человеком,
царевна - соперница Медеи - есть только
в пересказах других героев, хор - на
стороне Медеи, а Ясон жалок и меркантилен).
Медея - несомненный центр произведения,
вокруг нее вращается мир трагедии, она
сосредотачивает на себе все
эмоционально-психологическое содержание
драмы. Волей-неволей начинаешь ей
сопереживать, ее метания вызывают
ответную бурю чувств. Кажется, что сам
Еврипид был заворожен образом этой
удивительной внутренней силой женщины.
Список
использованной литературы:
Еврипид. – «Медея», Ипполит, Вакханки. - СПб.: Азбука, 1999
Мифы народов мира. - М.: Советская энциклопедия, 1988
Гончарова, Т.В. - Жизнь замечательных людей. Еврипид. М.: Молодая гвардия, 1984
Кожухова М.С. - Литературная критика о творческой манере Еврипида. - в книге "Вопросы античной литературы и классической филологии". - М.: Молодая гвардия, 1966
Античная литература. Греция. Антология. Ч.1 М., Высшая школа, 1989
Античная литература. Греция. Антология. Ч.2 М., Высшая школа, 1989
История античной литературы. Древняя Греция. М., «Флинта», «Наука», 2002