Творчество Д.С. Мережковского

Реферат по литературе.

Творчество Д.С. Мережковского.

Ученика 11 «Б» класса

Шмадченко Ильи.

Преподаватель: Голышева Галина Эриевна.

2006 год.

Содержание.

1. Биография.

2. Отношение современников к Мережковскому.

3. Проза Мережковского.

4. Поэзия Мережковского.

5. Мережковский-критик.

6. Заключение.

7. Список литературы.

1

Биография

ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВИЧ МЕРЕЖКОВСКИЙ
(1866-1941)

Ты сам — свой Бог, ты сам — свой ближний. О, будь же собственным творцом, Будь бездной верхней, бездной нижней, Своим началом и концом. Д. Мережковский

В энциклопедическом словаре (1954) о Дмитрии Мережковском сказано: «Русский реакционный писатель и критик, символист, проповедник утонченной поповщины и мистик. После 1917 - белоэмигрант, враг Советской власти». Довольно жёстко. Но спустя 50 лет оценки поменялись, и Мережковский - крупнейший представитель Серебряного века. И, пожалуй, один из самых утонченных.

В своей « Автобиографической заметке» Д. С. Мережковский пишет: «Я родился 2-го августа 1865 г. в Петербурге, на Елагином острове, в одном из дворцовых зданий, где наша семья проводила лето на даче. До сих пор я люблю унылые болотистые рощи и пруды елагинского парка <…> Помню, как мы забирались в тёмные подвалы дворца, где на влажных сводах блестели при свете огарка сталактиты, или на плоский зелёный купол того же дворца, откуда видно взморье <…>

Зимою мы жили в старом престаром, ещё петровских времён, Бауэровском доме, на углу Невы и Фонтанки, у прачечного моста, против летнего сада: с одной стороны – Летний дворец Петра I, с другой – его же домик и древнейший в Петербурге деревянный Троицкий собор»

Эти строки можно было бы поставить эпиграфом к его историческим произведениям, а именно к трилогиям «Христос и Антихрист» и «Царство Зверя». Как видно, с детских лет Мережковский дышал воздухом старины, был окружён реалиями прошлого и даже его тенями, мог близко наблюдать быт русского Двора: отец писателя, Сергей Иванович, в течение всего царствования Александра II занимал должность столоначальника в придворной конторе.

Сами Мережковские не могли похвастаться громкой родословной. Прадед писателя был войсковым старшиной на Украине, в городе Глухове, а дед лишь в царствование Павла I приехал в Петербург. « Тогда-то, вероятно, - писал Дмитрий Сергеевич, - и переменил он свою малороссийскую фамилию Мережки на русскую – Мережковский». В жилах бабушки текла древняя кровь Курбских.

Происхождение, принадлежность к миру чиновничьей касты, воспитание (3-я классическая гимназия, с её зарубежной муштровкой) как будто бы не предполагали появления «бунтаря», разрушителя традиционных нравственных и эстетических канонов, одного из вождей символизма, критика имперских и церковных устоев, книги которого арестовывались цензурой, а самого его едва не отлучили от официальной церкви.

Драма «отцов» и «детей» обозначилась рано. В многодетной, внешне благополучной семье Мережковский чувствовал себя одиноким и несчастным, боялся и не любил отца. « У меня не было школы, как не было семьи»,- скажет он позднее.

Сумеречные фантазии и мечты, обуревавшие Мережковского-ребёнка, были как бы дальним предвестием позднейших исканий, тяги к «бездне» и «мгле».

Познал я негу безотчётных грёз,

Познал и грусть, - чуть вышел из пелёнок.

Рождало всё мучительный вопрос

В душе моей; запуганный ребёнок,

Всегда один, в холодном доме рос

Я без любви, угрюмый как волчонок,

Боясь лица и голоса людей,

Дичился братьев, бегал от гостей…

Но «бездна» и «мгла» заявят о себе позднее. Увлечение Мережковского стихотворчеством прошло под солнечным знаком Пушкина. В 13 лет он пишет своё первое стихотворение в подражание «Бахчисарайскому фонтану». Но детские опыты были откровенно слабы, и в памяти Мережковского на всю жизнь остались слова Достоевского, который выслушал их « с нетерпеливою досадой»:

- Слабо… плохо… никуда не годится… чтоб хорошо писать, страдать надо, страдать!

Мережковский поступил в 1884 году на историко-филологический факультет Петербургского университета. В университетские годы он испытал сильнейшее влияние философов-позитивистов Конта, Милля, Спенсера. Однако их учение, которое ставило умственный мир человека на твёрдую основу науки через совершенное отрицание всяких теологических и метафизических идей, приходило в противоречие с религиозными идеалами, впитанными Мережковским с детства, рождало безысходные сомнения.

Уже с этого момента начинается раздвоение, характерное для личности и творчества писателя. Оно будет порождать метания из одной крайности в другую, попытки примирить антихристианский нигилизм Фридриха Ницше с исканиями Вселенской церкви Владимира Соловьёва.

Литературный путь Мережковский начинает с публичного выступления в 1881 году на собрании поэтов и революционеров-народников, организованном П. Ф. Якубовичем в Петербурге. Мережковский-поэт впервые заявляет о себе в 1888 г. с выходом его первого сборника «Стихотворения». Здесь он выступил как ученик Надсона. Но, как отмечал В. Брюсов, он сразу сумел взять самостоятельный тон, заговорив о силе и о радости, в отличие от других учеников Надсона, «нывших» на безвременье и на свою слабость. Именно поэма Надсона «Три встречи Будды» навела Мережковского на мысль о создании стихотворения «Сакья-Муни», в котором статуя Царя Царей склоняется перед нищим. Близким для Дмитрия Сергеевича журналом становятся «Отечественные записки» М.Е. Салтыкова-Щедрина и А.Н. Плещеева.

В 1889 г. он женился на Зинаиде Гиппиус, с которой в течение 52 лет ни на день не расставался. Этот духовный и творческий союз Гиппиус описала в своей неоконченной книге «Дмитрий Мережковский». Именно жена поэта была «генератором» идей, которые Мережковский развивал и оформлял.
       В конце 1880-х и в 1890-е годы супруги много путешествовали по Европе. Мережковский переводил с греческого и латыни античные трагедии, выступал в качестве критика, печатался в таких изданиях, как «Северный вестник», «Русское обозрение» и «Труд».
       В 1892 г. Д.С Мережковский выступает с лекцией «О причинах упадка и новых течениях в современной русской литературе», где дает первое теоретическое обоснование символизма: он утверждал, что именно «мистическое содержание», язык символа и импрессионизм расширят «художественную впечатлительность» современной русской словесности. А незадолго до выступления выходит его сборник стихотворений «Символы», который и дал имя новому поэтическому направлению.

Третий сборник стихов Мережковского «Новые стихотворения» выходит в 1896 году.
       С 1899 г. у Мережковского начинается период поворота в мировоззрении. Его занимают вопросы христианства о соборной церкви. Г. Адамович в статье «Мережковский» вспоминает, что «если разговор был действительно оживлен, если было в нем напряжение, рано или поздно сбивался он на единую, постоянную тему Мережковского — на смысл и значение Евангелия. Пока слово это не было произнесено, спор оставался поверхностным, и собеседники чувствовали, что играют в прятки».
       Осенью 1901 г. у З. Гиппиус зародилась идея создания общества людей религии и философии для «свободного обсуждения вопросов церкви и культуры». Так возникли знаменитые в начале века религиозно-философские собрания, основной темой которых было утверждение, что возрождение России может совершиться только на религиозной основе. Эти собрания проходили вплоть до 1903 г. с разрешения обер-прокурора Священного Синода К.П. Победоносцева и при участии священнослужителей. И хотя христианство «Третьего завета» не было принято, само стремление создать новое религиозное сознание на переломном этапе развития России было близко и понятно современникам.
       Много времени Мережковский уделял работе над исторической прозой, в частности трилогией «Христос и Антихрист», центральная идея которой — борьба двух принципов, языческого и христианского, и призыв к утверждению нового христианства (так называемого третьего завета, идея которого и обсуждалась на религиозно-философских собраниях), где «земля небесная, а небо земное».
Среди поэтов своего времени Мережковский был резко обособлен, как поэт общих настроений. В то время, как К. Бальмонт, Андрей Белый, А. Блок даже касаясь тем общественных, «злободневных», прежде всего говорили о себе, о своем к ним отношении, Мережковский даже в интимнейших признаниях выражал то, что было или должно было стать всеобщим чувством, страданием или надеждою.
       Что же касается внешнего вида Д.С. Мережковского, то, наверное, лучше всего донесли его до нас воспоминания Андрея Белого в книге «Арабески», озаглавленные: «Мережковский. Силуэт». «Если бы два года тому назад вы прошли около часу в Летний сад в Петербурге, вы встретили бы его, маленького человека с бледным, белым лицом и большими, брошенными вдаль глазами... Он прямой как палка, в пальто с бобровым воротником, в меховой шапке. Высокое его с густой, из щек растущей каштановой бородкой лицо: оно ни в чем не может остановиться. Он в думах, в пурговом хохоте, в нежном, снежном дыме. Мимо, мимо проплывал его силуэт, силуэт задумчивого лица с широко раскрытыми глазами — не слепца: все он видит, все мелочи заметит, со всего соберет мед мудрости... Его лицо тоже символ. Вот он проходит — подойдите к нему, взгляните: и восковое это, холодное это лицо, мертвое, просияет на мгновение печатью внутренней жизненности, потому что и в едва уловимых морщинах вокруг глаз, и в изгибе рта, и в спокойных глазах — озарение скрытым пламенем бешеных восторгов; у него два лица: и одно, как пепел; и другое, как осиянная, духом сгорающая свеча. Но на истинный лик его усталость мертвенная легла трудом и заботой. Отойдите — и вот опять маска. И нет на ней печати неуловимых восторгов неугасимых...
Если бы мы подошли к нему здесь, в Летнем саду, посмотрел бы на нас он холодным, неприязненным взором, поклонился бы сухо».

   В марте 1906 г. Мережковские уехали в Париж, где прожили до середины 1908 г. В 1907 г. в соавторстве с З. Гиппиус и Д. Философовым Мережковский написал книгу «Le Tsar et la Revolution». Здесь же он начал работу над трилогией по материалам российской истории конца XVIII – начала XIX в.в. «Царство Зверя». После выхода в 1908 г. первой части трилогии, романа «Павел I», Мережковский подвергся судебному преследованию. Вторая часть — «Александр I» — вышла в 1913 г. В 1918 г. был опубликован последний роман трилогии — «14 декабря».
В 1917 г. Мережковские еще жили в России. В канун революции она виделась поэту в образе «грядущего хама». Уже после Октябрьской революции, прожив два года в Советской России, он утвердился во мнении, что большевизм — это нравственная болезнь, следствие кризиса европейской культуры. Мережковские надеялись на свержение большевистского режима, но, узнав о поражении Колчака в Сибири и Деникина на юге, решились бежать из Петрограда. В конце 1919 г. Мережковский добивается мандата на чтение лекций в красноармейских частях. Затем в январе 1920 г. он и З. Гиппиус переходят на территорию, оккупированную Польшей. В Минске поэт читает лекции для русских эмигрантов. А в феврале Мережковские переезжают в Варшаву, где занимаются активной политической деятельностью. После того, как Польша подписала перемирие с Россией и, убедившись, что «русскому делу» в Варшаве положен конец, Мережковские выехали в Париж. Они поселились в квартире, которая была у них с дореволюционных времен, и установили знакомство и старые связи с русскими эмигрантами. Сам Д.С. Мережковский рассматривал эмиграцию, как своего рода мессианство, а себя считал пророком и духовным «водителем» русской эмиграции. В 1927 г. Мережковские организовали литературное и религиозно-философское общество «Зеленая лампа», президентом которого стал Г. Иванов. Общество сыграло видную роль в интеллектуальной жизни первой русской эмиграции и соединило лучших представителей русской зарубежной интеллигенции. Общество прекратило свои собрания с началом Второй мировой войны в 1939 г. Но еще в 1927 г. Мережковские основали журнал «Новый курс», который продержался лишь год. В сентябре 1928 г. они участвовали в 1-м съезде русских писателей-эмигрантов, организованном югославским правительством в Белграде. В 1931 г. Мережковский был выдвинут на получение Нобелевской премии, но она досталась И. Бунину. В русской среде Мережковских не любили; неприязнь вызвала их поддержка Гитлера, чей режим им казался более приемлемым, чем сталинский.

В политической ненависти к коммунизму Мережковский последовательно ставил на всех диктаторов: Пилсудского, Муссолини, Гитлера. Когда фашистская Германия напала на нашу страну, он, 76-летний старик, выступил по радио, где сравнил Гитлера… с Жанной д’Арк!!! Большинство эмигрантов отвернулись от него. Между тем этот последний шаг был сделан Мережковским, как он сам признался, только «из подлости».

«Положа руку на сердце, - пишет Ирина Одоевцева, - утверждаю, что Мережковский до своего последнего дня оставался лютым врагом Гитлера, ненавидя и презирая его по-прежнему <…>

Кстати, меня удивляет это его невероятное презрение к Гитлеру: он считал его гнусным, невежественным ничтожеством, полупомешанным к тому же.

А ведь сам он всю жизнь твердил об Антихристе, и когда этот Антихрист появился перед ним,- Мережковский не разглядел его».

 Однако клеймо «коллаборациониста» так и не было смыто. Умер Д.С. Мережковский 9 декабря 1941 г. в Париже через полгода после своей радиопередачи. Проводить его в последний путь в православной церкви на улице Дарю собралось всего несколько человек.

2

Отношение современников к Мережковскому

«Почему все не любят Мережковского? » - таким вопросом задавался А. Блок.

В русской культуре XX века жизнь и творчество Д. С. Мережковского являют собой, пожалуй, наименее понятную литературную судьбу. Подвергавшийся жестоким нападкам из едва ли не всех литературных и политических лагерей ( от В. Розанова и М. Горького до Л. Троцкого), не имевший последователей ( кроме жены и близкого друга), конфликтовавший и с правительством, и с оппозицией, и с церковью, и с академией, и с интеллигенцией, и с революцией, он в гордом одиночестве отстаивал принципы, полагаемые им вечными, и с несгибаемой уверенностью возвещал о грядущих событиях.

В прозе — письменной и устной — Мережковский оказался гораздо большим поэтом и более яростным гражданином, чем в стихах. Но если его прославленный предок, мятежный князь Андрей Курбский, был в опале у Ивана Грозного, Лев Толстой — у Святейшего Синода, Александр Солженицын — у синода коммунистического, то Мережковский оказался в опале у всех, кто считал себя блюстителем морали и порядка. Он был диссидентом нового типа — всенаправленным. Царское правительство считало Мережковского подрывателем государственных основ, столпы официального православия — еретиком, литературные академики — декадентом, футуристы — ретроградом, а будущий пламенный идеолог мировой революции Лев Троцкий — реакционером. Участливое мнение Чехова о Мережковском осталось не-услышанным: «…верует определенно, верует учительски…».
Русский журнализм относился к Мережковскому с враждебностью, и на этом фоне тонут голоса сочувствовавших, даже если ими были А. Блок или В. Брюсов. Впрочем, признававшие его заслуги, а то и восхищавшиеся ими спешили делать разнообразные оговорки, так что могло создаться впечатление, что у Мережковского великое множество читателей и почти полное отсутствие почитателей. Ему последовательно отказывали в художественном даре, исторической компетентности и религиозной искренности. Обвинения в схематизме, словоблудии, безжизненности стали общим местом в посвящённых ему литературно-критических работах, вплоть до того, что иной публицист мог без лишних слов объявить его «великим мертвецом русской литературы». (Р. Иванов-Разумихин. Творчество и критика).

Замечательно, однако, полное отсутствие согласия между критиками по поводу достоинств и недостатков Мережковского как писателя и мыслителя. Качества, которыми, словам одних, он обладал в высшей степени, с точки зрения других были ему полностью несвойственны. И если вчитываться в этот разнобой мнений, начинает возникать сомнение в справедливости каждого из выносимых приговоров. Остаётся фактом то, что в течение полувека своей литературной деятельности в России и эмиграции Мережковский занимал центральное положение в мире мысли и духа.

«Здесь, у Мережковского, - утверждает Белый, - воистину творили культуру, и слова, произносимые на этой квартире, развозились ловкими аферистами слова. Вокруг Мережковского образовался целый эскорт новых течений без упоминания источника, из которого все черпали. Все здесь когда-то учились, ловили его слова.» ( А. Белый. Арабески.)

Его читали нарасхват, а критики, друг другу, а то и сами себе противореча, отдавали должное волей-неволей и его изощрённому художественному мастерству, и блеску его критической мысли, и высокой культуре его философско-эстетическим построений, и мистическому пафосу его богоискательства.

Вряд ли существовал в те времена, от Чехова до Хлебникова, хоть один культурный человек, который не посчитал бы своим долгом высказаться о Мережковском. Несмотря на разноголосицу и крайности полемики, все они, явно или неявно, сходились в одном- в признании его значительности. Он оказывал глубокое влияние, хотя и кратковременное, на многих: достаточно указать на А. Блока, А. Белого или Н. Бердяева, в разные годы считавших себя его учениками.

Находясь под влиянием Ницше, Мережковский, однако, культивировал в себе духовный аристократизм, что не мешало ему время от времени быть вовлечённым в скандалы. Наряду со своим другом-врагом В. Розановым рассматривался публикой как «ужасный ребёнок» русской литературы. Этому способствовала поза, которую он занял очень рано, в начале своего творческого пути, и сохранило самого его конца, - поза пророка, причём не в поэтическом, горацианско – пушкинском, а в изначальном, библейском смысле этого слова. Здесь крылась трагическая ирония: обладая очень развитой интуицией, он был нравственно патетичен, страстно верил в свои эсхатологические амбиции, но при этом оказался менее всего наделён пророческим темпераментом. Оттого многие его тирады повисали в воздухе или даже подвергались осмеянию.

Однако именно как пророк он был поначалу воспринят отдельными интеллектуальными кругами Запада. Его европейская известность достигла апогея в эмигрантский период, позднее утонувший в забвении. Мережковский вошёл в моду, его переводили на все языки, в течение какого-то времени он, безусловно, принадлежал к числу очень влиятельных имён европейской литературы, и не кто иной, как Томас Манн, назвал его «гениальнейшим критиком и мировым психологом после Ницше». В 1933 году Мережковский едва не поделил с Буниным нобелевскую премию.

И вдруг за очень короткий срок всё это развеялось как дым. Последние годы жизни Мережковские отчаянно бедствовали, ведя полуголодное существование в оккупационной Франции. Имя его забывалось с быстротой, невероятной не только в СССР, где он был полуофициально запрещён, но и в Европе, где ему совсем недавно пели дифирамбы. История, однако, учит, что такие скачки признания и забвения ничего не доказывают. Многое о чём писал Мережковский и что в своё время казалось фантастическим кошмаром, стало печальной реальностью. В последние годы наметилось осознание этого факта, и уже возникает тенденция к переоценке его вклада в современную культуру. Свидетельство тому – не только две англоязычные монографии о нём, опубликованные сравнительно недавно, но и соответствующая статья в авторитетной американской «Энциклопедии литературы XX века», в предыдущих изданиях которой его имя отсутствовало вовсе.

Дмитрий Мережковский прожил большую жизнь (76 лет) и, казалось бы, сделал для русской литературы очень много, но, как отмечал Георгий Адамович: «Влияние Мережковского, при всей его внешней значительности, осталось внутренне ограниченным. Его мало любили, и мало кто за всю его долгую жизнь был близок к нему. Было признание, но не было прорыва, влечения, даже доверия, - в высоком, конечно, отнюдь не житейском смысле этого понятия. Мережковский - писатель одинокий».

Иван Ильин высказался еще резче: «Психология, психика, целостный организм души совсем не интересует Мережковского: он художник внешних декораций и нисколько не художник души. Душа его героя есть для него мешок, в который он наваливает, насыпает все, что ему, Мережковскому, в данным момент нужно и удобно. Пусть читатель сам переваривает все, что знает... Замечательно, что читателю никогда не удается полюбить героев Мережковского...»

«О, как страшно ничего не любить, - это уже восклицал Василий Розанов, - ничего не ненавидеть, все знать, много читать, постоянно читать и, наконец, к последнему несчастью, - вечно писать, т. е. вечно записывать свою пустоту и увековечивать то, что для всякого есть достаточное горе, если даже и сознается только в себе. От этого Мережковский вечно грустен».

И, пожалуй, последнее мнение. Критик и литератор Николай Абрамович писал в «Новой жизни» в 1912 году, что культура прошлого была «как бы бассейном, откуда черпал обильно Мережковский», но он «первый показал, что существует особого рода талантливость, заключающаяся в способности... пылать, так сказать, заемным светом... во всем это была жизнь - и жизнь очень напряженная и яркая».

3

Проза Мережковского

Всероссийскую, шире – европейскую известность принесла Мережковскому уже первая трилогия «Христос и Антихрист»: «Смерть Богов (Юлиан Отступник)», 1896; «Воскресшие Боги (Леонардо да Винчи)», 1902; «Антихрист (Пётр и Алексей)», 1905. Известность эта пришла после публикации первого романа, который, по мнению многих критиков, едва ли не сильнейший в трилогии. Великолепное знание истории, её красочных реалий и подробностей, драматизм характеров, острота конфликта – столкновение молодого, поднимающегося из социальных низов христианства с пышной, ослабевшей, но ещё пленяющей разум и чувство античностью позволило Мережковскому создать повествование незаурядной художественной силы.

Трагична фигура императора Юлиана (361- 363 гг. до н. э.), который до воцарения тайно исповедовал языческое многобожие, а затем попытался повернуть историю вспять, дерзнул возвратить обречённую велением времени великую, но умирающую культуру. Сам Мережковский, кажется, сочувствует своему герою, противопоставляя аскетической, умерщвляющей плоть религии «галилеян» (христиан), устремлённой к высоким, но отвлечённым истинам добра и абсолютной правды, светлое эллинское миросозерцание, с его проповедью гедонизма (гедонизм – представление о том, что стремление к удовольствию и отвращение от страдания является коренным смыслом человеческих действий, реальной основой счастья; гедонизм называют этикой удовольствия), торжеством земных радостей, волшебно прекрасной философией, искусством, поэзией. Более того, порою христианство предстаёт в романе не утверждением высших принципов духовности, а всего лишь победой злой воли, слепой и тёмной в своём опьянении вседозволенностью толпы. Низкие инстинкты этой толпы разожжены свирепыми призывами князей церкви: «Святые императоры! Придите на помощь к несчастным язычникам. Лучше спасти их насильно, чем дать погибнуть. Срывайте с храмов украшения: пусть сокровища их обогатят вашу казну. Тот, кто приносит жертву идолам, да будет исторгнут с корнем из земли. Убей его, побей камнями, хотя бы это был твой сын, твой брат, жена, спящая на груди твоей». Вера в Спасителя в романе – это религия социальных низов, религия бедных. И в глазах народа Юлиан – не просто отступник. Он сам Дьявол, Антихрист.

Задача, которую ставил перед собой Юлиан, была не выполнима: уходившее с мировой арены язычество не могло выдержать борьбу с победившим христианством. Совсем другой характер носило обращение к античности в эпоху Ренессанса. Великие мыслители, художники, писатели, зодчие Возрождения стремились почерпнуть в античной культуре её непреходящие ценности. Для итальянцев же культура Древнего Рима была их великим национальным наследием. В романе «Воскресшие Боги (Леонардо да Винчи)» Мережковский широкими мазками рисует эпоху Возрождения в противоречиях между монашески суровым Средневековьем и новым гуманистическим мировоззрением. При этом вместе с возрождением античного искусства якобы воскресли и боги древности. Но главным в произведении является не отвлечённая концепция, а сам великий герой, гениальный художник и мыслитель.

Мережковского привлекали противоречия в характере и творчестве Леонардо. Выдающийся советский искусствовед М. В. Алпатов говорит о живописи великого итальянца: «В рисунках Леонардо особенно ясен его душевный разлад… временами всё… прекрасное, достойное удивления исчезает из поля зрения художника… Восхищение человеком сменяется готовностью отдаться человеконенавистничеству». Заметно в романе стремление автора возвысить своего героя за счёт его великих современников – Микеланджело и Рафаэля. Он обвиняет их в тщеславии, лести ради богатства и славы. Самое страшное обвинение: для грядущего искусства, утверждает Мережковский, была пагубна «лёгкая гармония Санти, академически мёртвое, лживое примирение… за этими двумя вершинами, за Микеланджело и Рафаэлем, нет путей к будущему – далее обрыв, пустота».

С этим утверждением Мережковского трудно согласиться.

В романе «Пётр и Алексей» Мережковский снова использует излюбленную схему: противоборство двух начал – Христа и Антихриста. Но если в душе Леонардо Антихрист только пытался бороться с Христом, то в душе Петра I Антихрист торжествует. Пётр Великий отходит далеко на задний план – перед читателем предстаёт Пётр-Антихрист, губитель русской церкви, палач, собственноручно рубящий головы стрельцам, замучивший почти до смерти родного сына, потехи ради издевающийся над людьми, распутник, пьяница и сквернослов.

Взгляд Мережковского на Петра грешит односторонностью.

Заслуги Петра Великого перед Россией огромны и неисчислимы. Благодаря его деятельности духовные силы русской нации достигли небывалого размаха.

Царевич Алексей был человеком, по-видимому, не злым и отнюдь не глупым. Но, по меткому определению Соловьёва, он «был образованным, передовым человеком XVII века, был представителем старого направления. Пётр был передовой русский человек XVIII века, представитель иного направления: отец опередил сына!» Алексей, в отличие от отца, не отличался ни отвагой в битве, ни мужеством в жизни, не проявлял себя в тех делах, где нужно было проявить сколько-нибудь энергии и усидчивости. Царевич, так жаждавший взойти на престол, не хотел обременять себя ни трудом, ни подвигами. Всё это, в конце концов, и завело Алексея в гибельные дебри предательства и вины.

Как видим концепция Петра и Алексея, созданная Мережковским в данном романе, при всей своей оригинальности, далека от истинного смысла этой трагедии. Вывод: Дмитрий Сергеевич был человеком увлекающимся и в своих увлечениях далеко не беспристрастным.

Работая над этой трилогией, Мережковский ощущал, что идеалы христианства и ценности гуманизма для него несовместимы, метафизически разорваны. Позднее он объяснит свои искания: «Когда я начинал трилогию «Христос и Антихрист», мне казалось, что существуют две правды: христианство – правда о небе, и язычество – правда о земле, и в будущем соединении этих двух правд – полнота религиозной истины. Но, кончая, я уже знал, что соединение Христа с Антихристом – кощунственная ложь; я знал, что обе правды – о небе и о земле – уже соединены во Христе Иисусе <…> Но я теперь также зная, что надо было мне пройти эту ложь до конца, чтобы увидеть истину. От раздвоения к соединению – таков мой путь, - и спутник-читатель, если он мне равен в главном – в свободе исканий, - придёт к той же истине».

Всё же следы этой раздвоенности не покинут Мережковского до самых последних его работ.

* * *

Трилогия «Царство Зверя» - только о России. Она свободна от метафизической догматики, от смакования жестокостей. В ней ощущается связь с гуманистической традицией русской литературы XIX века, которая оказалась в других произведениях Мережковского утраченной. Автор вновь выбирает «смутное время»: конец царствования Павла I, брожение и недовольство в обществе, нравственно-религиозные искания, движение дворянских революционеров, их неудача 14 декабря 1825 года. При этом выпадают славные страницы Отечественной войны 1812 года, образуется пробел во времени между пьесой и романами. Героический период русской истории Мережковского не интересует.

Необходимо отметить, что события времён Павла и Александра не были для писателя седой стариной. Именно в царствование Павла I дед Мережковского начал свою службу в гвардейском Измайловском полку, а затем участвовал в войне 1812 года. Он был свидетелем восстания декабристов 1825 года. Мережковский мог получить многое «из первых рук», благодаря семейным преданиям. Поэтому вторая трилогия выглядит не энциклопедией чужой мудрости, а серией живых картин русской жизни.

В пьесе «Павел I» помимо осуждения самодержавия на примере дикого самодурства и деспотизма Павла. Мережковскому важно показать начало опустошающей душу трагедии Александра Павловича, ставшего невольным соучастником дворцового переворота. Отцеубийство. Этот мотив найдёт затем развёрнутое продолжение в романе «Александр I», в показе раздвоенного, проявляющего себя то в приливах лицемерия, то в приступах больной совести характера Александра I. Особый характер придаёт пьесе резкая антимонархистская, антицаристская направленность. Автор находит категорическую формулу: «Да – самодержавие от Антихриста».

Мережковский даже сгущает мрак Павловского правления, вынося за скобки и то немногое доброе, что было в императоре. С точки зрения Дмитрия Сергеевича, Павел – это злая кукла, автомат, наделённый неограниченной властью и гибнущий в результате из-за собственного произвола.

Роман «Александр I» представляет собой совершенно иное, многоплановое произведение. Здесь центр тяжести рассредоточен на нескольких центральных персонажах: сам император, «вольнодумец» и декабрист князь Валерьян Голицын, Софья Нарышкина (незаконная дочь Александра), несчастная супруга царя Елизавета Алексеевна. Петербургский свет, участники дворянского заговора, тайная жизнь масонских лож и религиозных сект, борьба у трона временщиков (Аракчеева и митрополита Фотия с «конкурентом» Голицыны, обер-прокурором Святейшего Синода) – всё это создаёт широкий исторический фон романа.

Фигуре Александра I в произведении отдано некоторое предпочтение. Перед нами возникает обыкновенный человек, со своими достоинствами и недостатками, менее всего пригодный для роли Антихриста. Мережковский идёт вслед за Пушкиным, реставрируя характер императора из строф десятой главы «Евгения Онегина». Он отказывается от всяких романтических соблазнов. Несмотря на многие «странные» высказывания Александра I на протяжении всей его жизни, писатель оставался в твёрдом убеждении, что его герой не способен на нравственное подвижничество. Смутный внутренний мир Александра очень близок Мережковскому-художнику. Так угадывается в романе излюбленная Мережковским антиномия, которая принимает два полярных начала: «небесное» и «земное».

С неожиданной для этого писателя поэтичностью и глубоким лиризмом обрисованы в романе его героини. Характер хрупкой, словно случайно взлетевшей на грешную землю и быстро покинувшей её Софьи целиком домыслен Мережковским. Облик Елизаветы Алексеевны воссоздан по документам. Но её ежедневные записи, приведённые в романе выдуманы Дмитрием Сергеевичем. Жена Александра I предстаёт перед читателем несчастной матерью, обладающей неподдельным вольнолюбием, возвышенными духовными чертами.

Роман «14 декабря» -идейное продолжение «Александра I». Он создавался Мережковским посреди великой революции, охватившей Россию (1916-1917 гг.). В третьем романе появляется лишь один новый герой – Николай I. Но его можно увидеть только в день восшествия на престол и некоторых последующих эпизодах. Он человек, только что принявший бразды правления, поэтому о нём Неля сказать ничего отрицательного. Другой герой романа – Аракчеев и существовавшая аракчеевщина – возможно символизирует то самое Царство Зверя, о котором хотел рассказать Дмитрий Сергеевич.

Книга заканчивается мажорным заключительным аккордом: «Россию спасёт Мать» (т. е. Богородица, так как Россия с древнейших времён называется Домом Богоматери).

Итак, трилогия «Царство Зверя» представляет собой логическое, художественное и философское продолжение и завершение трилогии «Христос и Антихрист». Если в романе «Пётр и Алексей» в образе Петра Великого явственно проступают черты Антихриста, если Антихрист уже тогда появился в России, то в начале XIX столетия , по мнению писателя, Антихрист побеждает. И, хотя эта победа внешняя и временная, Россия, тем не менее, превращается в Царство Зверя.

Отдавая должное Мережковскому-художнику, Мережковскому-мыслителю и Мережковскому-эрудиту, мы должны ясно представить себе, что писатель, как это почти всегда с ним бывало, упорно оставался в плену той или иной своей идеи или исторической концепции, мало считаясь или не считаясь с реальной исторической ситуацией.

4

Поэзия Мережковского

Надо сказать, что поэзия Мережковского не самая сильная часть его огромного наследия. Стихи его часто подражательны, банальны, однообразны. Особенно эти качества характерны для первых стихотворений Мережковского, которые похожи на стихотворения Пушкина. Не случайно Дмитрий Сергеевич помещал в свои собрания сочинений (в 17, а затем в 24 томах) помещал немало критических мелочей, но включал лишь несколько десятков стихотворений. Книжность, впитанная огромная культура мешали Мережковскому-поэту прорваться к первородным впечатлениям. В 1888, 1892, 1896, 1904 и 1910 годах выходят поэтические сборники Мережковского. Михаил Кузмин отметил, что по корням, по приемам поэзии стихи Мережковского напоминают Полонского, Софонова и Надсона. «Мысль его почти всегда ясна, стихом он владеет прекрасно», - отмечал другой критик. И всёже, стихи Мережковского чересчур рассудочные, не эмоциональные, поэтому Мережковский как поэт стоит во втором или третьем ряду среди пиитов Серебряного века. Проницательный Аким Волынский не зря упрекал Мережковского в отсутствии живого, искреннего чувства, в «претенциозной аффектации», в «сухой и раздражающей дидактике».

В первых стихотворениях Дмитрия Сергеевича чувствуется влияние Ницше. С 1885 года Мережковский печатает стихи во многих петербургских журналах и становится известным поэтом. В стихотворении «Волны» он сформулировал свою жизненную позицию:

Ни женщине, ни Богу, ни Отчизне,

О, никому отчета не давать

И только жить для радости, для жизни

И в пене брызг на солнце умирать!..

И в том же самом стихотворении заметны идеи самого Мережковского, «некая русскость», по выражению Юрия Безелянского:

Мне страшен долг, любовь моя тревожна.

Чтоб вольно жить - вы! я слишком слаб...

О, неужель свобода невозможна

И человек до самой смерти -раб?

К началу 90-х годов Мережковский испытал, по собственному признанию, глубокий религиозный переворот. Это совпадает по времени с появлением в русской литературе нового направления – символизма. Именно Дмитрий Сергеевич углубил и развил постулаты «вечного стремления к несбыточному». В 1892 году появляется его сборник с многозначительным названием «Символы» и ставшая программной для нового направления работа «О причинах упадка и о новых течениях русской литературы». Таким образом, идеи, носившиеся в воздухе, воплотились в формулы. Мережковский отрёкся от собственных недавних позитивистских устремлений.

В самом общем плане символизм отражал кризис традиционного гуманизма, разочарованность в идеалах «добра», ужас одиночества перед равнодушием общества и неотвратимостью смерти. Именно это разочарование заметно в первых стихотворениях Мережковского-символиста, и, прежде всего, в стихотворении «Одиночество»:

Поверь мне:- люди не поймут

Твоей души до дна!..

Как полон влагою сосуд,-

Она тоской полна.

Когда ты с другом плачешь,- знай:

Сумеешь, может быть,

Лишь две-три капли через край

Той чаши перелить.

Но вечно дремлет в тишине

Вдали от всех друзей,-

Что там, на дне, на самом дне

Больной души твоей.

Чужое сердце - мир чужой,

И нет к нему пути!

В него и любящей душой

Не можем мы войти.

И что-то есть, что глубоко

Горит в твоих глазах,

И от меня - так далеко,

Как звезды в небесах...

В своей тюрьме,- в себе самом,

Ты, бедный человек,

В любви, и в дружбе, и во всем

Один, один навек!..

Трагическая неспособность личности выйти за пределы своего «я» - тема этого стихотворения. Об этом говорит нам последняя строфа: каждый человек одинок в душе. Любовь, дружба – всё это фальшь. Общество, в котором живёт лирический герой, не даёт человеку возможности развить в себе живые чувства. Поэтому окружающая действительность ничтожна и недостойна внимания поэта.

Следующая тема – тема поэта и поэзии.

Мережковский утверждал, что: “…три главных элемента нового искусства –

мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности”. Индивидуальное, личное переживание, по мнению Мережковского, только тогда ценно, когда оно дополнено не просто привычкой или самой острой плотской страстью, а чувством единения двоих в любви – настоящей, подлинной любви. Но и это еще не все. За тайной любви человеку должна отрыться тайна новой общности людей, объединенных какими-то общими

устремлениями. Естественно, легче всего такая связь могла осуществляться в религии, где люди связаны общей верой (ведь и само слово “религия”, “religio” , в переводе с латинского означает “связь”). Поэтому Мережковский в своей поэзии стремился доказать, что вся история человечества основана на повторяющемся из века в век противоборстве Христа и Антихриста, лишь воплощающихся в исторические фигуры. Для того чтобы спасти общество, русской интеллигенции необходимо, по его мнению, преодолеть атеизм. “Хама грядущего победит лишь Грядущий Христос”.

Все это говорит о том, что Мережковский в своей поэзии отражает

религиозную, мистическую позицию, выходя тем самым в иные миры и постигая

там истину. Стихотворением, которое наиболее ярко отражает творчество

Мережковского, является стихотворение “Поэту”:

И отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца, тогда свет

твой взойдет во тьме и мрак твой будет как полдень.

Исаия, LVIII

Не презирай людей! Безжалостной и гневной

Насмешкой не клейми их горестей и нужд,

Сознав могущество заботы повседневной,

Их страха и надежд не оставайся чужд.

Как друг, не как судья неумолимо-строгий,

Войди в толпу людей и оглянись вокруг,

Пойми ты говор их, и смутный гул тревоги,

И стон подавленный невыразимых мук.

Сочувствую горячо их радостям и бедам,

Узнай и полюби простой и темный люд,

Внимай без гордости их будничным беседам

И, как святыню, чти их незаметный труд.

Сквозь мутную волну житейского потока

Жемчужины на дне ты различишь тогда;

В постыдной оргии продажного порока –

Следы раскаянья и жгучего стыда,

Улыбку матери над тихой колыбелью,

Молитву грешника и поцелуй любви,

И вдохновенного возвышенною целью

Борца за истину во мраке и крови.

Поймешь ты красоту и смысл существованья

Не в упоительной и радостной мечте,

Не в блеске и цветах, но в терниях страданья,

В работе, в бедности, в суровой простоте.

И, жаждущую грудь роскошно утоляя,

Неисчерпаема, как нектар золотой,

Твой подвиг тягостный сторицей награждая,

Из жизни сумрачной поэзия святая

Польется светлою, могучею струей.

Здесь автор выбрал форму напутствий, он как бы оформляет свое произведение по принципу библии, он словно пишет заповеди для поэта. Самая главная мысль этого произведения заключается в том, что поэту нужно опуститься на уровень простого народа и понять его. Мережковский считает, что поэт, прежде всего человек, поэтому он не должен отворачиваться от ближнего своего, он должен понять его и простить ему все. Автор говорит, что сердце поэта должно быть всегда открыто для чужих бед и болей; говорит ему истины, в которых поэт и познает вдохновение (ведь когда человек видит “Следы раскаянья и жгучего стыда, // Улыбку матери над тихой колыбелью, // Молитву грешника и поцелуй любви, // И вдохновенного возвышенною целью// Борца за истину во мраке и крови.” - он не может устоять, и именно в эти моменты и возникает, приходит к нему истина, которую он так долго искал). Следующим напутствием поэту Мережковский говорит о том, что красоту и смысл существования он может постичь “Не в упоительной и радостной мечте, // Не в блесках и цветах, но в терниях страданья, // В работе, в бедности, в суровой простоте.” - этим Мережковский хочет сказать, что прекрасное надо искать не там, где все покрыто красивой оболочкой, а там, где царит страдание, бедность, нищета, ведь, чтобы понять смысл жизни поэту нужно пройти все эти этапы самому: бедноту и суровую простоту, тернии и страдание. В конце автор говорит, что если поэту удастся пройти все эти препятствия на его пути, то муза сама найдет его. Это и будет, по мнению автора, венцом его скитаний.

И, наконец, третья тема поэзии Дмитрия Сергеевича – соединение плоти и духа, тема Христа и Антихриста, которая поднималась в его трилогиях. Таких стихотворений у Мережковского сравнительно немного. Одно из них – «Леонардо да Винчи»:

О, Винчи, ты во всем — единый:

Ты победил старинный плен.

Какою мудростью змеиной

Твой страшный лик запечатлен!

Уже, как мы, разнообразный,

Сомненьем дерзким ты велик,

Ты в глубочайшие соблазны

Всего, что двойственно, проник.

И у тебя во мгле иконы

С улыбкой Сфинкса смотрят вдаль

Полуязыческие жены,—

И не безгрешна их печаль.

Пророк, иль демон, иль Кудесник,

Загадку вечную храня,

О, Леонардо, ты — предвестник

Еще неведомого дня.

Смотрите вы, больные дети

Больных и сумрачных веков

Во мраке будущих столетий

Он, непонятен и суров,—

Ко всем земным страстям бесстрастный,

Таким останется навек —

Богов презревший, самовластный,

Богоподобный человек.

«Страшный лик» Леонардо, его «змеиная мудрость» с особой силой влекли к себе Мережковского. В этом стихотворении да Винчи являет собой символ Богочеловека и Богоборца. По крайней мере, таким видит его поэт. Образ Леонардо в произведении перекликается с его же образом во втором романе трилогии «Христос и Антихрист». Поражает то, что Мережковский снова подчёркивает нравственное безразличие великого художника («Ко всем земным страстям бесстрастный»), который от природы был добрым человеком. Четвертая строфа, по-видимому, относится к картинам Леонардо («…во мгле иконы //С улыбкой Сфинкса смотрят вдаль // Полуязыческие жены…»), а вторая – к его научным трудам и изобретениям, философским идеям (их он называет «двойственным»).

Таким образом, Мережковский вновь идёт против общепринятого восприятия истории. Он обвиняет великого учёного, проницательного мыслителя, писателя и изобретательного инженера в бездушии и в безбожности, в лишней погоне за знаниями и самовозвеличивании. Видимо Дмитрию Сергеевичу был чужд научный прогресс без духовного развития, поэтому он так резко отзывается о Леонардо.

Более того, Мережковский развивает теорию дуализма (человек состоит из духа и плоти, которые неразрывно друг с другом связаны).

Вот отрывок из стихотворения Мережковского «Бог»:

Я Бога жаждал - и не знал;

Еще не верил, но, любя,

Пока рассудком отрицал, -

Я сердцем чувствовал Тебя.

И Ты открылся мне: Ты - мир.

Ты - все. Ты - небо и вода,

Ты - голос бури, Ты - эфир,

Ты - мысль поэта. Ты - звезда...

Бог для Мережковского един во всех его лицах, христианских и нехристианских. Делить веру на церкви – нельзя. Обрядность церкви, современной Дмитрию Сергеевичу – лишнее в истинной вере. Исторически христианство себя исчерпало, и человечество стоит на пороге царства «Третьего Завета», где произойдет соединение плоти и духа. Такова идея этого стихотворения.

5

Мережковский-критик

Трудно перечислить всех, о ком писал Мережковский-критик. Легче сказать, о ком он не писал. Один цикл «Вечные спутники» (1897) включает портреты Лонга, автора «Дафниса и Хлои», Марка Аврелия, Плиния Младшего, Кальдерона, Гёте, Сервантева, Флобера, Монтеня, Ибсена, и конечно же Достоевского, Гончарова, Тургенева, Майкова, Пушкина. Критическое наследие Мережковского составляет сотни статей и работ (в том числе и книгу о Н. В. Гоголе), в которых перед нами предстаёт едва ли не вся панорама литературной жизни и борьбы. От рецензий 1890-х годов на произведения Чехова и Короленко и до предреволюционных статей о Белинском, Чаадаеве, Некрасове, Тютчеве, Горьком – таков неправдоподобно широкий диапазон его как критика.

При этом многие злободневные статьи Мережковского (как и выступления его жены, З. Гиппиус, избравшей себе недаром псевдоним Антон Крайний) отмечены ещё и ультимативностью тона, непререкаемо-пророческим пафосом, воистину «крайностью» оценок и суждений. Стоит упомянуть такие его программные работы, как «Грядущий Хам», «Чехов и Горький», «В обезьяньих лапах (о Леониде Андрееве)», «Асфоделии и ромашка». В них есть немало того, что прочитывается сегодня новым, свежим взглядом, даёт пищу уму и мыслям, даже в отталкивании, несогласии с автором. И сквозь этот пёстрый и как будто бы раздробленный материал проступают знакомые общие постулаты Мережковского. Недаром он сказал в предисловии к собранию своих сочинений, что это «не ряд книг, а одна, издаваемая для удобства только в нескольких частях. Одна об одном».

6

Заключение

Напряжённое внимание к нравственно-религиозной проблематике, каким было отмечено всё творчество Мережковского, было лишь одним из проявлений той глубокой духовной жизни, что была свойственна русской интеллигенции. Одни и те же тайны бытия волновали Мережковского и его современников, например В.В.Розанова и Н.А. Бердяева. Для Мережковского были одинаково важны и дороги правда небесная и правда земная, дух и плоть, ареной борьбы которых становится человеческая душа. Так выявляется внутренняя связь духовно-религиозной публицистики Дмитрия Сергеевича и его романов русской истории, в которых столь важное место занимают поиски идеала, будь то богатая духовная жизнь декабристов или искания раскольников, сектантов и прочих народных религиозных проповедников.

Но Мережковский всегда имел дело с литературными отражениями жизни, а не с самой жизнью. «Трудно найти писателя, который был бы так погружен в литературу, так исключительно жил литературой. Это — почти трогательная в нем черта», — говорит о нём Николай Бердяев. Но тут же замечает: «У Мережковского нет богатства и разнообразия мысли. Ему чужда стихия творческой мысли… Он предпочитает оставаться в атмосфере двойных и двоящихся мыслей, он почти боится солнечности».

Неотделимый от мучительных метаний русской интеллигенции, Мережковский способен и на пронзительные прозрения. Это он предсказал Грядущего Хама: «У этого Хама в России — три лица. Первое, настоящее, — над нами, лицо самодержавия, мертвый позитивизм казенщины… Второе лицо, прошлое, — рядом с нами, лицо православия, воздающего Кесарю Божье, той церкви, о которой Достоевский сказал, что она в параличе… Третье лицо, будущее, — под нами, лицо хамства, идущего снизу — хулиганства, босячества, черной сотни — самое страшное из всех трех лиц». Но даже после таких «сердца горестных замет» Мережковский понимал всю преступность безнадежных пророчеств и оставлял «форточку надежды» для будущих поколений: «Русская интеллигенция — сознание России. Сейчас менее, чем когда-либо, должно ей отрекаться от себя самой».
       

Список литературы

1. Д.С. Мережковский. Собрание сочинений в 4-х томах. (Москва: Правда. 1990).

2. История русской литературы. XX век. Серебряный век. В. Рудич. Дмитрий Мережковский. ( Москва: Прогресс. 1995).

3. Н. Бердяев. Мутные лики. Глава «О двух тайнах Мережковского». (Москва. Канон. 2004).

4. Евгений Евтушенко. Дмитрий Мережковский Между Шариковым и Антихристом. ( Москва: Правда. 1998).

5.Русская поэзия серебряного века. 1890-1917. Антология. (Ред. М.Гаспаров , И.Корецкая и др. Москва: Наука, 1993).