Реферат на тему: «Спор между Болконским и Безуховым в «Войне и мире»
Выполнил: ученик 10Б
класса средней школы №38
Кочергин Никита.
Проверила:
Шайдуллина Г.Р.
Уфа-2006.
Почти любой разговор в ‘‘Войне и мире’’ может быть возведен к определенному типу словесного общения. Их можно классифицировать по разным признакам. Один из них заключается в следующем. Есть разговоры - и их подавляющее большинство, - которые представляют собой обмен мыслями, часто случайными, ассоциативными, недозрелыми. Они отражают текущие впечатления, ни на что не претендуют, и о них, как правило, тут же забывают. Иногда в них прорывается нечто весьма существенное, но это происходит как бы помимо воли говорящего, он, так сказать, под своими словами кровью не подписывается.
Бывают разговоры, значение которых сознается. Собеседники отвечают за свои слова. Д.П. Маковицкий приводит такое размышление Толстого: ‘'Гете говорит: '' Лучше думаю, чем говорю, чем пишу, лучше пишу для себя, чем для публики’ ‘. Я думаю, что наоборот: пишу для опубликования яснее, полнее - обращаю внимание на точку зрения всех людей, чем-то, что пишу для себя или что говорю’ ‘. Бывают разговоры, близкие к тем, которые предназначаются к опубликованию, бывают разговоры, в которых преобладают слова ''бессодержательные и слабые''. Дотолстовский реализм тяготел к первому типу разговоров, чеховский и послечеховский - ко второму. У Толстого представлены оба типа.
Диалоги, в которых произносятся ответственные слова, по своей природе близки к спорам отвлеченного характера. Толстой много размышлял об их природе и о том грустном факте, что, как правило, результаты их ничтожны. Это объясняется в первую очередь тем, что спорящие игнорируют цель спора - поиски истины. В спорах обычно преследуются ''две цели: одна - выразить свою мысль, другая _ говорить так, чтобы никто не мог мне дать опровержения. Вторая цель большей частью преобладает''. Нужно искать объединяющую позицию, она может быть достигнута '' только тем, что каждый, встречаясь с несогласными, откидывая в себе все причины несогласия, отыскивает в другом те основы, в которых они согласны''.
В ‘‘Войне и мире’’ не находит себе место тот - самый распространенный! - вид спора, о котором писал Лермонтов в связи с Грушницким: ''Он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому, имеющую какую-то связь с тем. Что вы сказали, но которая, в самом деле, есть только продолжение его собственной речи''. Споры в ''Войне и мире'' ближе к тому классическому типу русского спора, о котором говорится у Тургенева: ''Четверти часа не прошло, как уже загорелся между ними спор, один из тех нескончаемых споров, на который способны только русские люди. Цепляясь за слова и возражая одними словами, заспорили они о предметах самых отвлеченных, - и спорили так, как будто дело шло о жизни и смерти обоих''.
Русские споры ведут в романе Пьер и князь Андрей. Оба непосредственно живут живой жизнью, её текущими впечатлениями и оба живут напряженной духовной жизнью, из текущих впечатлений извлекая общий смысл и возводя их к высшим категориям. Их отношения - просторная дружба. Просторная дружба – значит, каждый идет своим путем, не нуждается в повседневном общении, не рвется к знанию обо всех будничных подробностях жизни другого. Дружба – значит, они любят друг друга и живо чувствуют, что истина другого так же добыта страданием, как и его собственная, что она выросла из жизни, что за каждым аргументом спора стоит жизнь. Их разговоры – не болтовня, но и не ученый диспут. Это живой, страстный обмен истинами, но истинами не мгновения, а определенной фазы бытия. Пьера и Андрея объединяет ''жгучий интерес взаимного ауканья''.
Богучаровский спор- перекресток жизненных путей Болконского и Безухова, событие, равно важное для обоих. Они встречаются в тот момент, когда каждому кажется, что истина им найдена. Но истина Пьера - истина счастливая, он недавно приобщился к ней, она переполняет его, ему необходимо поделиться ею. Истина князя Андрея - горькая, опустошающая, это то знание, когда замыкаются уста. Это не располагает к диалогу на равных.
Композиционно эпизод спора включен в повествование о пути Пьера. Встреча происходит по инициативе Пьера. Он приезжает в Богучарово, и в поле зрения читателя попадает то, что видит Безухов. Как правило, если в разговоре участвует Пьер, изображение разговора ведется с его точки зрения; это признак того, что Безухов больше всех повернут к миру и взор его меньше затуманен собственными переживаниями.
Пьер видит князя Андрея, его ''потухший, мертвый'' взгляд, морщинки на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем-то одном, слышит его резкий, неприятный голос. Портрета Пьера нет, потому что князь Андрей его не видит.
Настоящий разговор все не может начаться. Он долго носит светский характер, что не нужно ни одному, ни другому: для Пьера слишком мало, а для Андрея и этого слишком много. Текста этого разговора нет, автор сосредоточен на внутреннем мире героев.
Пьер остро чувствует состояние князя Андрея и сдерживает свое оживление. О том, что и князь Андрей восприимчив к состоянию Пьера, говорит лишь то, что усиливается его сосредоточенность и убитость. Как воспитанный человек, он расспрашивает Пьера, но слушает не только с неинтересом, но даже, как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер. Такой разговор не преодолел отчуждения, и обнажил, что между ними сейчас нет ничего общего.
Пьер все-таки продолжает говорить: и излиться ему необходимо, и не теряет надежды раскрыть другу глаза, одарив его тем счастьем, которым он переполнен. Сухое же отношение князя Андрея не может его оскорбить и оттолкнуть: мелкой и вздорной амбициозности он лишен, а за поведением князя Андрея слишком очевидно стоит мучительность его жизни,- и это главное для Пьера.
''- Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
Да, много, много мы изменились с тех пор,- сказал князь Андрей''.
Пьер говорит ''я'', а князь Андрей отвечает ''мы'', но думает он, конечно, о своем ''я'', он никак ещё не включен в тему Пьера, она только начала активизировать его мысли о своей собственной судьбе.
Следующий этап разговора - за обедом. Пьер рассказывает несчастную историю своего неудавшегося брака. Князь Андрей пробудился, услышав слово ''навсегда''. Но это не начало коммуникации, а лишь толчок к автокоммуникации. Слово ''навсегда'' в контексте судьбы Пьера означает одно, а в контексте судьбы Андрея- иное. Пьер рассказывает о своей ситуации, такой же для него единственной, как и его личность, и его жизнь. Тот, кто говорит, эту истину ''живо сознает'', тот, кто слушает, сознает её уже менее живо, зато единственность своей ситуации он чувствует очень остро. Поэтому легче подняться к обобщениям не от ''своего'', а от ’‘чужого''. Встрепенувшись от слова ''навсегда'', князь Андрей не воспринимает того, что означает оно для Пьера. Когда он говорит: ''Навсегда ничего не бывает’‘ - это не только отвлеченная сентенция: он говорит о своем, тоже для него единственном.
С этого момента для князя Андрея начинается разговор. Но этот разговор еще с собой, а не с Пьером. Так, когда Пьер говорит о дуэли с Долоховым, князь Андрей, думая, конечно же, о своем, отвечает: ''Убить злую собаку даже очень хорошо''. Не говоря о личном, он переходит в область философских обобщений, и здесь, в этой плоскости, намечается, наконец, его встреча с Пьером. Пьер легко переходит на тот уровень, потому что и масштаб личностей его и князя Андрея равен, и стиль мышления близок.
Начинается разговор о счастье и несчастье, о добре и зле, о праве судить об этом - и князь Андрей уже хочет высказаться. Он излагает свою теорию «отрицательного счастья» и «жизни для себя». Это монолог, потому что, хотя Пьер горячо вступает в него, князь Андрей его по-прежнему не слышит, т. е бессознательно не хочет воспринимать его слова в их подлинном смысле. Пьер горячо и сбивчиво говорит о счастье «жить для других». «Я жил для славы», - возражает князь Андрей. Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь». Нет, конечно, жизнь для славы и «жизнь для других»,- как её понимает Пьер,- совсем не одно и то же: они идут из разных источников. Это не может не быть очевидным и для князя Андрея – вслушайся он в слова Пьера, но он не вслушивается, он торопится к своей мысли. Эти три момента в разговоре («навсегда», «убить злую собаку», «жить для других») обнажено представляют работу сокровенного механизма общения и объясняют, каким образом при одинаковом словоупотреблении может возникнуть непонимание и от чего зависит – быть общению подлинным или ложным. В этих точках перекрестились внутренние темы двух героев, лежащие поначалу в разных плоскостях. Если каждый из них будет по-прежнему продолжать тему в своей плоскости, то они разойдутся всё дальше и дальше – и общение будет ложным, сплетением монологов, но если они сумеют в этой точке перейти на плоскость своего собеседника, то их общение станет подлинным. Мало услышать созвучное тебе слово – важно понять тот контекст, в котором оно родилось у собеседника.
Способность, сохранив «свое», включить его в пределы «чужое»- а главное, проникнуться чувством, что то, что для тебя является «чужим», для твоего собеседника является «своим». И оно для него такое же единственное, суверенное, «живоосознанное», как для тебя твоя личность, - это и есть способность к подлинному общению.
Толстой показывает не только механизм возникновения непонимания, но и механизм его преодоления. Дальнейшие слова князя Андрея в своем прямом смысле могли выглядеть как проповедь эгоизма и защита крепостного права. Чтобы так воспринимать их, нужно изъять их из контекста: этот контекст – общество Пьера, хотя Болконский его почти не слышит. Личность собеседника, даже молчащего, даже не услышанного, и излучаемая им атмосфера оказывают могучее воздействие на весь ход спора.
В богучаровском споре авторский комментарий аскетичней, чем это бывает у Толстого. Как только герои перешли к настоящим словам, картина спора разворачивается непосредственно. Тем весомее немногочисленные ремарки. Князь Андрей смотрит на Пьера «насмешливо-вызывающим взглядом». Значит, тут есть неизбежный в любом споре элемент утрировки. А для князя Андрея, его способа мыслить и говорить «аффектация» вообще характерна. Далее Толстой отмечает несоответствие выражения глаз Болконского и смысла произносимых им слов. Это очень важно. «Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, который долго не говорил. Взгляд его оживляется тем больше, чем безнадежнее были его суждения». «Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему». Следующая главка начинается с указания на то, что князь Андрей находился в хорошем расположении духа. О чем это говорит? перед нами стремительная динамика психологического и мысленного процесса. Словесный монолог, неоднократно внутренне произнесенный, есть результат душевной работы пусть недавнего, но прошлого. Взгляд – это настоящее. Странный контраст слова и взгляд свидетельствуют о начавшемся бурном движении, произнесенные слова выражают мысль, уже сдвинувшуюся в прошлое.
Пьер – главным образом, слушатель этого монолога. Он не высказывает сейчас своих заветных мыслей в их полноте, он лишь подает свои реплики, задает вопросы, выражает сомнение и несогласие, в которые князь Андрей не вникает. Главное же - Пьер сокрушается, как можно жить с такими мыслями, и ни за что не верит в их абсолютную истинность для князя Андрея: «Нет, я не соглашусь с вами, да и вы не думайте того, что вы говорите», «и не разуверите, чтобы вы сами этого не думали». Это упорнейшее неверие, основанное на интуитивном знании того, что слишком узкая правда есть не вся правда, а значит, и вообще не правда, является самым мощным аргументом в споре.
На этом заканчивается первая часть спора, по видимости – нерезультативно. На князя Андрея никакого впечатления не произвели беспомощные реплики его друга, но и Пьера не убедила логика Болконского. Но ещё раз обратим внимание на то, что у князя Андрея хорошее настроение. Теперь и начинается собственно диалог. П.П. Громов обращает внимание на то, что первая часть разговора идет в помещении, в закрытом пространстве, вторая - под открытым небом. Князь Андрей уже в новом состоянии. Пьер, мысленно продолжая прежний разговор, говорит: «''Вы не должны так думать''.
- Про что я думаю?- спросил князь Андрей с удивлением». Он уже не тот, он готов слушать, а Пьер, хотя состояние его не изменилось, говорит уже не столько, чтобы выплеснуться самому, а чтобы убедить друга. Это уже больше похоже на спор; оба слушают и выдвигают аргумент против аргумента. Но это отнюдь не ученый диспут: в нем ищется не отвлеченная истина, а смысл собственного существования. Поэтому это интимнейшая беседа, хотя жизненные реалии в ней почти не упоминаются; за всем стоит личный опыт пережитого, продуманного, прочувствованного.
Реальный смысл этого разговора, столь существенного для каждого героя, многократно прокомментирован. Но поскольку слова неизбежно беднее всего того, что они стремятся выразить, зададимся вопросом: совсем об одном и том же говорят герои ли как будто об одном и том же? Монолог Безухова: « На земле, именно на этой земле… нет правды… но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира» и т.д. - это сплав масонства и учения Гердера и личного выстраданного опыта, это религиозный порыв и житейская очевидность. Для князя Болконского эти слова - только учение Гердера, «но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает»,- т.е. говорит он о своей личной трагедии. «Ну да, ну да, - говорил Пьер,- разве не тоже самое и я говорю!». « - Нет»,- с полным основанием ответил Андрей. Как видим, они говорят не абсолютно об одном и том же, но и не о том, что носит одинаковое название, но лежит в разных плоскостях, не соприкасаясь. Скорее всего, это явление, о котором размышлял Толстой в 1856 г. (когда зарождался замысел «Войны и мира»): «Ежели бы узнать так друг друга, что не прямо воспринимать чужую мысль, а так, что видеть её филиацию в другом…». С одной стороны, они говорят о разном: за каждым стоит свой опыт душевной жизни, который и невозможно передать полностью, с другой – как ни многогранна ставшая перед ними проблема, она едина, и высказанная одним мысль поражает мысль второго, которая и есть «филиация» мысли первого,- и в результате они идут к истине во всем её объеме.
Это видимо и есть та степень понимания и непонимания, которая возможна в отношениях двух живых людей, если они душевно близки, мыслят на одном уровне и в одинаковых категориях, спорят добросовестно – и ищут ту истину, которая и не может быть однозначной... Пьер ни в чем не убедил своего друга – а все изменилось, и взгляд у князя Андрея уже «лучистый, детский, нежный», и полоскание волн говорит: «правда, верь этому». Завершается сцена прямым авторским комментарием: «Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь».
Ситуация, сложившаяся перед встречей друзей накануне Бородинского сражения, во многом напоминает ту, которая предшествовала Богучаровскому спору.
Князь Андрей в состоянии душевного кризиса. Все утрачено, и жизнь уже ничего не может ему дать. У него опять такое чувство, что он владеет истиной, «простой, ясной и страшной», «яркий дневной свет» которой освещает жизнь «просто, бледно и грубо». Свет такой истины выдержать невозможно, нужно либо жить по её законам – что немыслимо, либо не жить. Поэтому это всегда критическая точка в душевной амплитуде. Когда подобная мысль стала подступать к Анне Карениной, она начала щуриться. Когда же она показалась ей последней и абсолютной правдой о жизни, ей оставалось «погасить свечу». И для князя Андрея такое знание означает исчерпанность жизни. В иные, страшные моменты жизни такая истина кажется единственной и несомненный в её обнаженности, простоте, однозначности. Сознание искренне принимает её и втайне гордится мужеством, с которым отбросило якобы ложные иллюзии; в словах она выражается ещё яснее, четче и грубее, особенно у Болконского с его склонностью усугублять свою муку и некоторой утрированностью мысли. Но подсознание ощущает неистинность этой истины именно потому, что она проста, груба, однозначна.
Душевное состояние князя Андрея уже не вполне адекватно тому, как он себя воспринимает. Видимо, такой психологический парадокс имел в виду Толстой, когда записал в дневнике 1868 г.: «Новая психология. Не так думает и хочет человек, а как ему кажется, что он думает и хочет». Ему «кажется, что он думает» так, как думал после разрыва с Наташей. Но в него уже вошли новые впечатления, и подспудно идет работа, формирующая новый этап душевной жизни. Её событиями стали и оставленный Смоленск, и брошенные Лысые горы, и смерть отца, и девочки, крадущие сливы... Трагедия войны усугубила мрачное мировосприятие, но это уже не окаменевшее отчаяние, а то размягченное состояние души, в которое входит и счастливая боль причастности к страданиям России, и гордость русского офицера, и сознание того, что он участник новой, Отечественной войны.
Хотя он воспринимает всю свою прошедшую жизнь как «дурно намалеванные картины» и подводит её скорбные итоги, ощущение близкого конца обостряет все чувства, и какой-то частью души он видит природу, утрата которой делает таким реальным понятие «смерть». Пейзаж очень скуп, лаконичен, графичен: «И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров, все вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим». Ритмика этой фразы с её трехкратным «и эти», мелодия, напоминающая тему неба Аустерлица: «...с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким бесконечным небом с бегущими по нему облаками» - знак того, что в его опустошенной душе продолжает жить и рвется в область сознания поэтическое – высокое, вечное и недостижимое... При этом он продолжает думать, что все знает и хочет молчать.
А Пьер жаждет знать, стремится слушать и говорить. Опять психологические предпосылки не располагают к разговору на равных.
Пьер задает наивные вопросы, за которыми стоят серьезные, но ещё не оформленные мысли. Князь Андрей не вступает в разговор. Сейчас Пьер не только чужд, но неприятен ему: на нем лежит отблеск той жизни, которая принесла такие страдания. В присутствии «чужого» Пьера острее стала ощущаться близость Тимохина, ибо их, как почувствовал сейчас князь Андрей, объединяет одно чувство. Пьер тоже охотнее обращается к добродушному Тимохину, чем к озлобленному Болконскому. Так, пи посредстве третьего – Тимохина, начинается разговор.
Это, собственно, не разговор, а монолог князя Андрея, который произносится неожиданно, страстно и содержит мысли, которые рождаются тут же. Он говорит по-прежнему злобно озлобленным тоном, но это не озлобленность и опустошенность, а гнев и боль патриота. Не только сами мысли, но и породившее их чувства вырывается из подсознательного, становится явью только здесь и сейчас. «Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву, так как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло». Князю Андрею по-прежнему очень больно, он взвизгивает, кричит тонким писклявым голосом, но всё это уже боль жизни, а не пустота смерти. Он стал мягче, в нем пробудилась прежняя теплота к Пьеру.
Роль Пьера в этом разговоре пассивна. Он только слушал. Глубоко штатский человек, он несколько стыдился своего невежества в военном деле, но при этом ощущал, что переживаемый Россией момент- это нечто совсем особое. Слова друга, к тому же профессионального военного, убедили его в истинности своих ощущений. «Он понял теперь весь смысл и всё значение этой войны и предстоящего сражения. Всё, что он видел в этот день, все значительные строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом».
Нельзя сказать, что князь Андрей внушил ему свои мысли, нет, «свои собственные осветились новым светом», откристаллизовались и стали личной истиной. Но Пьер не просто слушатель, а исключительно тонкий и чуткий слушатель. Во-первых, он жадно впитывает каждое слово Болконского. Во-вторых, он очень чувствителен к душевному состоянию друга.
Разговор завершен, друзья расстались. Князь Андрей, оставшись один, уже не возвращается мысленно к предмету спора. Перед ним проплывают образы той его предвоенной жизни, о котором он думал до встречи с Пьером с таким ожесточением. Освещение изменилось. Он думает о самом интимном – Наташе, «долго, радостно», с чувством, что понимал её, понимал ту, которая нанесла ему такое тяжкое оскорбление. Душа расширилась до того, чтобы понимать другое. Это подготовило встречу в Мытищах.