Проблематика и герои Повести Василя Быкова «Знак беды»

ГОУ СПО Самарский Колледж

Строительства и Предпринимательства

Экзаменационный реферат

Тема: “Проблематика и герои Повести

Василя Быкова «Знак беды»”

Выполнил: студентка группы 211к-1спс

Теленкова Ирина Юрьевна

Проверил: преподаватель русского

языка и литературы

Бросова Наталья Михайловна

Самара - 2005г.

Содержание

Биография Василя Быкова. 3

Кратко о некоторых произведениях Василя Быкова. 5

У истоков народного мужества. 9

Борьба простых крестьян против фашистов. 27

Список использованной литературы 28

Биография Василя Быкова.

Быков Василий (Василь) Владимирович, прозаик, публицист, сценарист, родился 19 августа 1924 года в деревне Череновщина Ушанского района Витебской области. Писал на белорусском и русском языках. Многогранно одаренный деревенский мальчик из-под Полоцка, одного из древнейших центров славянской культуры, не сразу обрел свое призвание. Прекрасно рисовал. Перед войной начал учиться на скульптурном отделении Витебского художественного училища – одного из лучших учебных заведений страны. Но в 1940 году отменяют стипендии, и, бросив учебу Быков, ищет заработка – семья жила трудно. Война застала Быкова на Украине: вначале копал окопы, затем 17-летним добровольцем отступал с армией.

Быков принадлежит к поколению, почти полностью уничтоженному войной. Юному лейтенанту, которому уже после победы исполнился 21 год, суждено было уцелеть. Войну Быков прошел взводным (самая смертельно опасная офицерская должность), сменялся только род войск – стрелковый взвод, взвод автоматчиков, взвод противотанковых пушек. Был дважды ранен, имел заслуженные награды. Буквально чудом спасся на Кировоградчине, где до самого последнего времени стоял обелиск над братской могилой, на котором было и его имя. Оттуда его мать получила «похоронку». Из боя – в госпиталь, из госпиталя – в бой. Сначала на своей земле, потом в Румынии, Венгрии, Австрии. Ч. Айтматов сказал, что судьба сберегла нам Быкова, чтобы он жил и писал от имени целого поколения.

Война не закончилась для Быкова с отпразднованной в 1945 году Победой, еще 10 лет прослужил он в армии – на Украине, в Белоруссии, на Дальнем Востоке. Осенью 1955 года Быков начал работать в «Гродненской правде» (корреспонденции, очерки, фельетоны). Через год в республиканской печати стали появляться художественные произведения, даже книжечка юмористических рассказов.

Впервые произведения Василя Быкова были опубликованы в 1947 году, однако, творческая биография писателя начинается с рассказов, написанных в 1951 году. Тематика ранних рассказов, действующими лицами которых стали солдаты и офицеры, определила дальнейшую судьбу Быкова, многие из произведений которого посвящены действиям Великой Отечественной войны. Бескомпромиссность прозы Быкова стала причиной нападок советской критики, которая обвиняла писателя в очернении советского лада.

В 1974 году Василь Быков был награжден Государственной премией СССР (за повесть «Дожить до рассвета», 1973), в 1980 году получил звание Народного писателя Беларуси, в 1986 году – был награжден Ленинской премией за повесть «Знак беды».

Некоторые произведения писателя, такие как повести «Третья ракета» (1962), «Дожить до рассвета», были экранизированы.

С 1972 по 1978 год Василь Быков занимал должность секретаря Гродненского отделения Союза писателей БССР.

Известность Василю Быкову принесла повесть «Третья ракета», написанная в 1962 году. В 1960-е публикует повести «Альпийская баллада», «Мертвым не больно», в 1970-е – «Сотников», «Обелиск», «Дожить до рассвета», «Пойти и не вернуться».

Эти произведения поставили Василя Быкова в один ряд с выдающимися мастерами военной прозы ХХ столетия.

Середина 90-х как будто вернула писателя в советские времена. Широкая травля в государственной прессе, запрещение, цензура на выход его новых произведений, ухудшение на этой почве здоровья вынудили Быкова покинуть Родину. Несколько лет он жил за границей.

В декабре 2002 года Василь Быков переехал на постоянное жительство в Чехию. Тогда писатель сказал, что он «давно мечтал поселиться в Чехии, всегда симпатизировал этой стране и ее гражданам». В решении проблемы переезда Быкова в Чехию активное участие принимала канцелярия чешского президента и лично Вацлав Гавел. Несколько последних лет Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, народный писатель Беларуси проживал в ФРГ, а до этого в Финляндии.

Быков перенес в Чехии операцию по удалению раковой опухоли желудка. В Беларуси писатель находился на реабилитации после перенесенной операции, однако развитие болезни остановить не удалось…

19 августа 2003 года Василю Быкову исполнилось 79 лет. В этот день в райцентре Старые Дороги, на территории частного музея изобразительного искусства прошло открытие памятного знака в его честь. При жизни памятник ставят только лучшим из лучших… Гранитный камень с бронзовым барельефом Василя Быкова стоит сейчас в музеи рядом с другими памятными знаками в честь известных белорусов. Здесь уже увековечены имена, например, государственного деятеля Великого Княжества Литовского Льва Сапеги, поэта Максима Богдановича, поэтессы Ларисы Гениюш.

Народный писатель Беларуси Василь Быков умер 22 июня 2003 года в 20 часов 30 минут в реанимационном отделении онкологического госпиталя в Боровлянах, под Минском.

Кратко о некоторых произведениях Василя Быкова.

Сам Быков ведет начало своего творческого пути с 1951 года, когда на Курилах им были написаны рассказы «Смерть человека» и «Обозник». Война станет не только главной, но почти (за очень редкими исключениями) единственной темой его творчества. Именно с этого времени Быков начал формироваться как художник до предела обостренного трагического плана. Быковское пространство войны, быковское поле боя – это всегда экстремальные условия, «пограничные» ситуации между жизнью и смертью, которые, как правило, и завершаются последней. В этом пространстве и оказывается человек на крайнем пределе своих нравственных сил.

Раннее творчество Быкова относится к 50-60 годам и включает в себя из наиболее известных следующие повести: «Журавлиный крик» (1960), «Третья ракета» (1962), «Фронтовая страница» (другое название – «Измена», 1963), «Альпийская баллада» (1964), «Западня» (1964), а также вызвавшие ожесточенную полемику по поводу «сгущения трагических красок» повести «Мертвым не больно» (1966), «Атака с ходу» (другое название – «Проклятая высота», 1968) и «Круглянский мост» (1969). Сам Быков особое значение придает «новомировскому периоду», работе в 60-е годы с А. Т. Твардовским.

Новый этап зрелого творчества Быкова, принесший ему официальное признание и мировую известность, начинается с 70-х годов: повести «Сотников» (1970), «Обелиск» (1973), «Дожить до рассвета» (1973), «Волчья стая» (1975), «Его батальон» (1976), «пойти и не вернуться» (1978). «Сотников» был написан уже «после Твардовского», но, по словам Быкова, характеризовался продолжением прежней тенденции: война без прикрас, без бахвальства и лакировки. Особую актуальность и глубину произведениям 70-х годов придавало то, что события войны представляли чаще всего как воспоминание оставшихся в живых персонажей. Обращение к памяти героев как бы расширяло художественное пространство произведения. Сюжетное время, сжатое до нескольких дней и часов, дополнялось – по психологии воспоминаний – событиями уже всей жизни действующих лиц.

Своеобразным переходом к современному этапу (80-90-е годы) становится «Знак беды» (1982), за ней последовали «Карьер» (1986), «В тумане» (1987), «Облава» (1990), «Стужа» (1993). Эти годы открывают нового Быкова с ярко заявленной эпической тенденцией, с обращением к эпохе 30-х годов. А главное – на прежнем локальном материале Быков ставит теперь глобальные проблемы спасения мира от разрушения и гибели. Размышляя о задачах современной литературы, Быков поддержал идею «сверхлитературы» (А. Адамович). По мнению Быкова, это не иррациональное нечто, а новое, максимально высокое гуманистическое звучание, чтобы литература «в наше время, чреватое гибелью всего человеческого рода, сквозь потоки полуправды, лжи и и прямого одурачивания миллионов пробилась бы к сознанию человечества, вынудив его остановиться у последней черты» («Трава после нас». Интервью Быкова, Огонек, 1987, №19, с. 5.).

На первом этапе творчества трагическая коллизия акцентировалась обычно самим названием произведения – «Смерть человека», «Последний боец», «Измена», «Западня», «Мертвым не больно». Даже на первый взгляд нейтральный «Журавлиный крик» вызывал в памяти древние сказания о птицах, уносящих с собой души погибших, или, в крайнем случае, образ разлуки, прощания. Отчасти этот акцент спровоцировал много численные обвинения Быкова в приверженности к «окопной правде», к «обочинам войны» и узости обозреваемых позиций (его произведения действительно строго локальны по времени и месту действия, отличаются малой населенностью, его интересуют, как он сам подчеркивал, «не масштабы сражений, а масштабы человеческого духа»). Звучали упреки в склонности к «ремаркизму» и «экзистенциализму», что в условиях 60-70-х годов означало некий вотум гражданского недоверия писателю. По существу же Быков во многом опирается на традиции русской батальной прозы (и прежде всего на толстовский принцип изображения войны как она есть – в крови, в страданиях, в смерти). Конечно, не прошел писатель и мимо опыта литературы западноевропейской. Быков высоко оценивает, в частности, Э. М. Ремарка и А. Камю, в особенности антифашистскую тему в его творчестве. Если Ремарку Быков близок своим неприукрашенным изображением фронтовых буден, солдатской солидарности пред лицом врага, то с экзистенциализмом произведения Быкова перекликаются болезненно обостренным восприятием подверженности человеческого тела боли, страданиям (сцена смерти Володьки в «Волчьей стае», например, и др.), наконец, самим интересом к проблеме выбора в трагической «пограничной» ситуации и т.д. Естественно, что особенно близки фронтовику Быкову настроения Сартра и Камю, вобравших в себя героический дух Сопротивления и поверивших в возможности литературы как гражданского гуманистического служения. Но Быков считает себя «в гипертрофированной степени реалистом» и категорически не приемлет свойственные экзистенциалистическому искусству формы повествования.

Приверженность военной теме имеет у Быкова две причины: историческую (люди должны знать, какой человеческой ценой была завоевана победа над фашизмом) и современную (как он сам подчеркивал) – мы не ходим сегодня в разведку, но нам и сейчас нужны те нравственные принципы, которые питали в годы войны героизм, честность, мужество, чувство ответственности и т.д. И если в начале пути Быков прославляет подвиг человека, сражающегося до последней капли крови, то позднее он будет анализировать истоки этого подвига – неисчерпаемые нравственные возможности человеческого духа. В этом смысле показательно движение сходных по сюжетной коллизии произведений – от романтического рассказа «Смерть человека» к исполненной глубочайшего реалистического психологизма повести «Дожить до рассвета».

В самой человеческой природе, утверждает Быков («Сотников», «Обелиск», «Пойти и не вернуться» и др.), заложена возможность героического по своей сути противостояния хаосу и безумию. В контексте 1945 года это означало вдобавок и веру в конечную победу человека над бесчеловечностью. Характерна в этом отношении повесть «Альпийская баллада» - единственная у Быкова романтическая повесть о любви, не случайно названная именно балладой. Героический реквием по юному советскому солдату, ценой своей жизни спасшему любимую, звучит в исполнении самой Джулии на фоне изумительной красоты горного пейзажа – жар цветущих маков на альпийском лугу, белоснежная чистота вершин, бездонная синева неба – и три дня любви (после побега из лагеря), огромные, как вечность, дни любви и невообразимого счастья. Любовь и чудо этой любви – сын – озаряют Джулии всю оставшуюся жизнь.

Противостояние характеров-антиподов (нравственной высоты – низости) определяет композиционную структуру не только знаменитого «Сотникова», но и «Фронтовой страницы», «Третьей ракеты», «Круглянского моста», позднее – «Пойти и не вернуться» и др. И опять Быков приведет читателя от своих военных героев к современности, потому что знает: «любители подставить ближнего под удар судьбы или начальства, чтобы самому укрыться за его спиной, не перевелись и поныне» (Вопросы литературы, 1975, №1, с. 130). Природа предательства всегда едина – оно начинается с небольшой сделки с собственной совестью, а кончается полным разрушением личности.

Современный этап творчества Быкова может показаться несколько неожиданным: теперь на смену «героической» ситуации приходит ситуация «тупиковая». Она отчасти наметилась уже в повести неслучайно названной «Знак беды». Речь в ней идет не только об огромной народной трагедии, вызванной фашистским нашествием. В повести интересен и своеобразный, многое проясняющий «выход на 30-е годы», связавший в творчестве Быкова уже не две (современность и война), а три эпохи. Но существует в произведении еще и идея изначальной обреченности двух престарелых героев, которые не смогут смириться с фашистским варварством, но уже не имеют сил не только для сколько-нибудь результативной борьбы, но даже для разумного противостояния. И дело не в возрасте – их силы отняла предшествующая жизнь и каторжный труд на почти бесплодной земле, не случайно названной Голгофой. Появляется в повести и сам «знак беды» - обгорелое дерево, напоминающее Распятие… Именно на фоне этой обреченности возникает абсурдная фантасмагорическая идея «бомбы», которую находит и прячет Степанида. Таким же «знаком беды» и таким же в конечном итоге абсурдом становится «карьер», который раскапывает герой одноименной повести, пытаясь найти хоть какой-то след погибшей по его вине любимой, вдобавок ожидавшей ребенка. Тогда он метался, не находя выхода из тупика недоверия по отношению к нему, попавшему в плен. Теперь он понял, что Мария была дана ему «для счастья, а не для искупления», что самая величайшая ценность мира в любых обстоятельствах – единственная и неповторимая человеческая жизнь. Понял, но поздно, когда уже ничего нельзя было исправить – ни судьбу Марии, ни свою собственную не сложившуюся жизнь, ни отношения с сыном.

Следует отметить, что «тупиковая ситуация» возникала в творчестве Быкова и раньше – в рассказе «Проклятье» (другое название – «Одна ночь») – об изначальной бессмысленности войны, на которой солдаты (немец и русский), только что спасшие друг друга от смерти в обрушившемся доме, вынуждены снова друг в друга стрелять. Или в «Западне» - о садистском замысле фашистов – отпустить взятого в плен взводного так, чтобы его убили свои: расстреляли, заподозрив в предательстве. Почти четверть века спустя эта сюжетная коллизия «откликнется» еще в одном «знаке беды» - партизанской повести «В тумане». Чудовищный абсурд -37 лет все соседи знали Сущеню не просто как «хорошего», но как особенного, кристально чистого, честного, «совестливого» человека – вся семья у них была такая. Предательство для него просто органически было невозможно. И вдруг – не поверили ему, поверили фашистам и приговорили к расстрелу!.. Такая же повесть-крик: «За что?!! – «Облава». Еще один «знак беды», но теперь уже на новом для Быкова материале – раскулачивание. Облава на незаконно репрессированного человека, у которого ссылка сгубила жену и дочь, а сам он бежал за последним утешением – увидеть родную землю. И вот односельчане во главе с его сыном, знающие, что он не виновен, преследуют Хведора, устраивают на него облаву, как на зверя, и в конце концов загоняют в погибельную трясину. Страшна по-своему и судьба участника раскулачивания Азевича, под нажимом, но все же подписавшего когда-то донос и оставшегося в страшную военную пору («Стужа») только рядом с зловещим псом – Вурдалаком…

Такова новая трагическая грань у Быковской философии истории: самая страшная ситуация – это когда человек оказывается в тупике, в западне, в болоте – на последнем берегу, у последней черты, где даже героической смертью ничего не докажешь и не поправишь. Тупиком, облавой может стать ядерная или бактериологическая западня, экологические «знаки беды», генетическая катастрофа, кровавые межнациональные конфликты и братоубийственные противоборств внутри нации. Произведения Быкова последних лет продемонстрировали потрясенность сознания абсурдностью экзистенции, допускающей положение, до которого нельзя доводить ни отдельного человека, ни все человечество, потому что возврат оттуда уже невозможен.

У истоков народного мужества.

Судя по всему, история, послужившая сюжетной основой повести «Знак беды», давно не давала покоя писателю, когда, наконец, он нашел нужные слова для того, чтобы рассказать о ней миру. Уже первая картина – картина одновременно жалкая и страшная, заставляющая думать о человеческой катастрофе, как бы намекает читателю, что ему предстоит пережить еще одну трагедию прошедшей войны, еще одну битву человека с обстоятельствами, неизвестную никому, но трагически бескомпромиссную:

«Время и люди не много оставили от некогда раскинувшейся здесь просторной хуторской усадьбы. Лишь кое-где останки ее выглядывали на поверхность угловым камнем фундамента, осевшим бугром кирпича да двумя каменными ступеньками возле бывшего входа в сени. Припорожные эти камни покоились на том самом месте, что и много лет назад, и мелкие рыжие муравьи, где-то поблизости облюбовавшие себе жилище, деловито сновали по нижней, вросшей в землю ступеньке. Овражный ольшаник, потеснив хуторское поле, подступил вплотную ко двору; на месте истопки царственно разросся густой куст шиповника в окружении зарослей лопухов, крапивы, малинника. От колодца ничего не осталось, его разорили люди, вода, оказавшись без надобности, иссякла, ушла вглубь земли. На месте стоявшей здесь хаты тянулась из сорняков к свету колючая груша–дичка – может, непотребный отпрыск некогда росших здесь груш-спасовок, а может, случайная самосейка, занесенная из леса птицами.

С дороги, от большака мало что указывало на бывшую усадьбу, разве одна из двух лип, некогда красовавшихся возле хуторских ворот. Другой не было и в помине, да и оставшаяся являла собой жалкое зрелище: опаленная и однобокая, с толстым уродливым стволом, прогнившая корявою щелью-дуплом, она непонятно как удерживала несколько мощных сучьев. Прилетавшие из леса птицы почему- то никогда не садились на ее ветвях, предпочитая рослый ольшаник поблизости. Вороны, возможно, помнили что-то, а может, своим древним инстинктом чуяли в изуродованном дереве дух несчастья, знак давней беды. Этот роковой знак лежал здесь на всем...»

В свете этих описаний – простых или неясных, где неумолимые вопросы все настойчивее заявляют о себе и где абсолютная обнаженность останков усадьбы, пробуждающих в читателе острое чувство жалости, выставлена на всеобщее обозрение, не таким уж преувеличением кажется давнее поверье: каждый дом хранит какую-нибудь свою тайну. Каждая вещь. Каждый камень. И человек. Если бы все это могло заговорить!..

Впрочем, подобное нередко становится реальностью в литературном произведении, но чтобы обнажить тайну, надо копнуть глубоко. Так вот, в «Знаке беды», за который писатель в 1986 году получил Ленинскую премию, В. Быков копает по-настоящему глубоко. Это не сеть, растянутая по поверхности изображаемых событий, но бур, вгрызающийся в глубины народного противостояния, смысл и ценность которого проверены выбором его героев. Вместе с тем, как верно заметил Г. Бакланов «ни в одной из его (Быкова) прежних вещей не был так естественно передан простой ход жизни...»¹.

События в «Знаке беды» с его напряженной сюжетной коллизией берутся в двух временных планах, взаимосвязанных между собой: в их прошлом и в их настоящем, когда герои повести – мирные сельские жители – оказались лицом к лицу с врагами. Используя в своем рассказе, как и позже в «Карьере», прием «возвращения в прошлое», автор предоставляет читателям возможность наблюдать, сравнивать, соотносить социальные и нравственно-психологические изменения в судьбах и мышлении людей, изображаемых им в драматические моменты предвоенного десятилетия и в первые черные месяцы войны. То, что герои повести думают и чувствуют, пронизывает все прежние состояния их жизни, все прошлые обстоятельства – подобно тому, как этим проникнуто их настоящее, и то, что зовут жизнью, и то, что именуют смертью.

Рассказанная писателем трагическая история Петрока Богатьки и его Степаниды вызывает не только сострадание к их горю, вконец изломанным надеждам. Повесть не просто утверждает с прежней настойчивостью и постоянством высоту моральных устоев и внутреннюю силу характера человека, что поверяет собственные поступки своей совестью, достоинством. Та связь, которой подчиняется и которую длит «Знак беды», не односторонняя связь; повесть так или иначе затрагивает и все другие произведения В. Быкова, предшествующие ей. Вместе с тем «Знак беды» может быть в высшей степени примером художественного освоения новых граней героического прошлого современной прозой о войне, захватывающей, по наблюдению А. Адамовича, «все шире и глубже пласты народной жизни»². Здесь отчетливо виден «новый Быков» (И. Дедков), мощный, редкой активности выход писателя к жизни народа, самых его низов, терпящих великое бедствие и обретающих понимание своего предназначения ценой жестоких страданий и невосполнимых утрат. Ценой героизма.

В. Быков никогда не утрачивал интереса к простым людям – к людям как личностям, а не символам. Вернее сказать, именно эти люди, чье назначение для него несомненно, почти всегда становятся нравственной величиной происходящих в его повестях событий. Но в «Знаке беды», бесспорно, писатель впервые так тонко и проницательно исследовал душу этих людей – не партизан, не окопных солдат – простых мирных жителей, вовлеченных в жестокий вихрь войны, так далеко заглянул в мир их бытия, подробно и с таким сочувствием рассказал о прожитом и пережитом ими, нашел слова, чтобы выразить все это – испытания и борьбу человека, - все, что пробуждало героев к более глубокому пониманию жизни. Позиция самого автора здесь надежно спрятана под фактурой изображаемых событий, он словно бы говорит нам – вот человек, таков он, смотрите: он может обладать честью, даже когда все вокруг над ним издеваются, и достоинством даже когда все вокруг оставляет ощущение неискоренимости зла.

Художественным идеалом «Знака беды» является не притча, а реальная картина жизни, точный портрет человеческих чувств. Пожалуй, именно в этой повести В. Быковым впервые «забыты» намеки на свои собственные переживания, как это было еще в «Третьей ракете», «Мертвым не больно», в других произведениях. И даже морализация, от которой он, как видно, никогда не избавится окончательно, приобрела здесь отпечаток достоинства. Об этом стоит сказать хотя бы потому, что постоянно существует опасность, как бы великий моралист В. Быков не заслонил собой большого художника – а ведь они не уступают друг другу. Но в «Знаке беды», где мученический путь героев символизирует собой ту непомерную цену, которую советский народ заплатил за победу над фашизмом, внутренний масштаб картины, ее трагедийность говорят нам о том, что для правды шаблонов нет. Подлинность быковского сюжета, писал Г. Бакланов, в том, что в нем «события разворачиваются по своей непредугаданной и необратимой жизненной логике, а нам – и героям, и автору, и читателям – хочется иного; мы, зная исход, видя, как движется все к неизбежному, до последней возможности не перестаем надеяться, не можем смириться. И наше читательское соучастие не в том, что, забегая вперед по страницам, спешим узнать, как развивается интрига, а со всей болью за человека мы стремимся мысленно отвратить от него неизбежное, хотя это и не в наших силах. Отсюда и напряжение, которое не позволяет оставить книгу недочитанной, и понимание событий»³.

Этапы сюжетного развития «Знака беды» настолько сами по себе любопытны, что требуют тщательной детализации; тут уж не обойтись без определенной протяженности по времени, чему соответствует сама форма повести. «Соответствует этому и способы изображения: внутренний монолог действующего лица, несобственно-прямая авторская речь»⁴, получающие в «Знаке беды» заметное место. Сама его проза, где исходная точка лежит вовне, а движение направлено внутрь, драматически подвижна. В ней ощущение движущегося времени в течение которого и герои, и различные обстоятельства существенно изменяются, создается не посредством обозначения больших временных интервалов, которые только задерживают повествование, а достигается главным образом путем постепенного развертывания внутренней жизни персонажей, однако же, художественно категоризуемой степенью важности описываемых событий. И тех, что даны в ретроспекции, и происходящих у нас на глазах.

Желание вновь посмотреть на историю личностного становления героев, приблизить их образы, уловить связи между ними, еще раз утвердиться в мысли, что трагическое у В. Быкова не есть пессимизм, напротив, оно героически указует на силу души человека в осуществлении своей человеческой сущности, - заставляет вспомнить некоторые моменты повести. Хотя, повторю вслед за одним комментатором, «ее надо читать такой, какой она написана автором…»⁵.

Выше уже говорилось о двух временных пластах, в которых развивается действие «Знака беды».

В настоящем – это самое начало осени сорок первого года, придорожный хутор в одном из удаленных уголков Белоруссии, его коренные обитатели – жена и муж Богатьки, люди уже в возрасте, всякое повидавшие на своем трудовом веку. «Два месяца жизни под немцем», оккупировавшим эти места, для хозяев яхимовской усадьбы хотя и полны страшных слухов о «новом порядке», введенном «властями», однако их самих пока бог миловал: самолеты разбомбили «мост через болотистую Деревянку», соединяющий хутор с внешним миром, и «проехать в местечко большаком было уже невозможно».

Еще до того, как автор «объявляет» завязку действия – начало строительства моста, он дает нам возможность увидеть свою Степаниду – нет, не черты лица этой женщины, не одежду ее и не другие внешние приметы, - он дает большее: кусочки прошлой жизни героини, число которых потом будет умножено, но так, что они воздействуют как единое целое, а не каждый в отдельности. Умение автора отбирать, свойственное всей повести, как и внимание к детали, отсутствие многословных характеристик и описаний, сдержанный тон повествования, подчеркнутая роль внутреннего монолога, характеризующие почерк В. Быкова, позволяют ему уже в начальной сцене немногими, но точными штрихами передать какие-то характерные черты облика Степаниды, которые станут ключом ко всему недосказанному.

…Мост еще только начали восстанавливать, а в усадьбу уже нагрянули полицаи и вслед за ними – немцы. И сразу жизнь двух старых людей пошла под откос. Нет, немцы, которых наблюдает читатель, не зверствуют, как, скажем, зверствуют они в документальных кадрах телефильма «Бабий Яр: уроки истории», - не могу не назвать здесь этот страшный кинодокумент и потому, что и по прошествии нескольких лет велико потрясение от виденного, и потому, его смотрела вся страна – фильм демонстрировался по перкой программе Центрального телевидения⁶. В. Быков «рассказывает о будничном, о том обычном, что с первых дней стало бытом… «нового порядка»… Все, что нормальный человеческий разум представить себе не может, все это еще впереди…»⁷. Но, не зверствуя, эти немцы, по-хозяйски, вольготно расположившиеся в крестьянской усадьбе, оказываются не намного лучше тех, кто осуществлял геноцид в Бабьем Яру. В Хатыни. В Освенциме. В Бухенвальде. Сильно сказано? Но я не о том, чтобы механически переносить ужасы гитлеровских концлагерей или тот кошмар, что учинили немцы в Хатыни, на быковский сюжет. Я о самой природе фашизма, в которую стремится проникнуть на своем материале автор, корни его одни. И именно это прежде всего и более всего чувствуется в эпизодах, связанных с «пребыванием» немецких солдат на яхимовском хуторе.

Богатьки как люди для них просто не существуют – пресловутая фашистская теория о превосходстве арийской расы дает о себе знать с первых же минут появления немцев на хуторе. Их уверенность в своих действиях сама по себе беспрецедентна, является полнейшим выражением их внутренней сущности, и любое из этих действий невозможно выделить из общего ряда; их приказы беспрекословны, а наказание за ослушание, как и за неисполнение в срок этих приказов, следует незамедлительно. Степанида и Петрок, которым гитлеровцы отказывают в праве называться людьми и которые в их глазах не заслуживают ни человеческих прав, ни сострадания, чувствуют себя так, будто натолкнулись на стену, холодную и непробиваемую; они подвергаются оскорблениям, испытывают страдание и тоску от насмешек незваных пришельцев, изводят себя гневом, горечью и бессмысленными переживаниями по поводу того, что учинили немцы с усадьбой. Как скажет Г. Бакланов, над ними ежеминутно довлеет «то обычное и страшное в своей бесчеловечности, что делают люди, у которых приказом свыше сняты сдерживающие центры, дарованные нам от природы, отменена совесть»⁸. И здесь мы подошли, пожалуй, к главному, что обусловливает неизбежность конфликта: герои В. Быкова, в глазах жестоких чужеземцев обреченные на слепое, нерассуждающее повиновение и имеющие быть всем, чем угодно, но только не людьми, за годы Советской власти «уже успели утвердиться в своем человеческом достоинстве»⁹.

Оно было частью их нелегкой жизни; в течение многих лет оно было их жизнью; и освободиться от него можно было, только изжив себя. «Немцы не принимали их за людей, смотрели и обходились как со скотиной, наверно, так же следовало относиться и к немцам. С полным презрением, с ненавистью, с непокорностью всюду, где только можно. Тем более, что другое отношение к ним тоже не сулило ничего хорошего. Случай с Петроком убедил ее в этом».

Это открытие Степаниды кому-то может показаться элементарным, но немцы к нему не были готовы. И полицаи, хотя тот же «продажник» Гуж, как видно, хорошо изучил в пору коллективизации неуступчивый характер Степаниды: «активистка», «коммунистка», «враг» - иной Степаниды для него не существовало. Впрочем, в том, что касалось отношения этой женщины к немцам, полицаям, к нему самому, Гуж ни на йоту не преувеличивал. И ретроспективный пласт авторского рассказа открывает нам подлинное лицо героини в тех испытаниях жизни, что закалили ее характер и укрепили в ней внутреннее достоинство.

Даже и слегка коснувшись этих испытаний, мы приходим к важному заключению: «унижать себя она (Степанида) никому не позволяла, она умела постоять за себя» и за то дело, которое считала правым. И тогда, когда ей с Петроком достался при разделе усадьбы пана Адольфа Яхимовского, у которого « шесть лет, не щадя себя, надрываясь в батрачках», собственный клочок земли – суглинистый пригорок «за большаком под оврагом», такой проклятый, бесплодный и потребовавший такого непосильного труда, что они прозвали его Голгофой; и тогда, когда с началом коллективизации она вслед за предсельсовета одноглазым Левоном, не раздумывая, записалась в колхоз; и тогда, когда первой выступила против раскулачивания середняка Ивана Гужова; и в то тревожное и непонятное для многих время, когда Левон – человек справедливый и большой честности был по ложному доносу арестован, а Степанида, нисколько не заботясь о собственном будущем, собирала подписи под коллективным письмом, составленным ею в защиту пострадавшего председателя; и тогда, когда отправляла Петрока с этим прошением в Минск к самому председателю ЦИКа Александру Григорьевичу Червякову…

Еще в дни раскулачивания, чувствуется, что свершается неправедное и будучи не в силах помешать этому, героиня произносит знаменитые слова: «К черту вас всех! Делайте что хотите! Но без меня!» бывшая батрачка, комбедовка, первая колхозница, она выше всего на свете ценила справедливость. «А разве справедливость не нужна? – теряя самообладание, почти кричит Степанида. – Вы, умные люди, разве не видите, что делается? Или вы сдурели там от науки, ничего не поймете!..» И когда видит, что те, от кого все зависит, остаются глухи к ее доводам, она считает для себя невозможным участвовать в деле, противном ее совести. Самоустраняясь от активной общественной работы, Степанида, конечно же, ни на гран ни утрачивает черты народной нравственности, которая определяется силой и совестливостью ее личности, глубиной ее характера, определяемого характером народа, к которому она принадлежит по рождению, пол чувству и по делам.

Для рядовой колхозницы Степаниды, чуткой на чужую беду и решительной в действиях, самая высокая мера – личное достоинство. Это сильный характер. Достоинство для нее не только внутренний стимул поведения – у нее оно возведено в принцип. Для героини В. Быкова границы добра определяются степенью его проникновения во все формы жизни. Все по-настоящему ценное становится ценным в ее глазах лишь в силу заключенной в нем справедливости. Значительность человека заслуживает уважения героини, поскольку она различает во всем этом крупицы добра и его действие. «Она, - замечает автор, - уважала умных людей, особенно тех, которые были из города, из рабочего класса, понимала, уж они на плохое подбивать не станут».

Но перегибы в коллективизации внесли в ее душу большое смятение и внутренний протест: Степанида больше не хочет принимать на себя совершаемые другими ошибки и просто глупости, стыдится за них. Она не может скрывать своих пристрастий и антипатий. Она больше не в состоянии переламывать себя. В тот момент Степанида больше доверяет самой себе, следует тому, что подсказывает ей сердце, и делает то, что приносит ей душевное облегчение. Героиня В. Быкова поступает так не из охранительного эгоизма, а из любви к правде. Она, знающая несколько простых и благородных жизненных правил, должна быть самой собой. Душа ее просит правды. Ей необходима правда, какой бы трудной и горькой она не была. Внутреннее зрение, иначе и не скажешь, помогает ей жить в истине с другими, как иона, простыми людьми и в согласии с собой. Быть в согласии с собой – для нее не имитация чувства, а внутренняя необходимость.

Никому не известно наперед, как распорядится судьба человеком, пока обстоятельства жизни не будут с жестокой последовательностью подвергать его силе своего воздействия. Когда арестовали Левона, дух правды и укор совести тревожно всколыхнули сознание Степаниды. Впрочем, можно утверждать смело, что дух правды, стремление к справедливости никогда не покидали эту мужественную женщину. Ее глубоко национальный характер с интуитивно-непосредственным восприятием истины словно бы возрос и окреп на основе этих нравственных принципов. Однако какой поучительный урок преподал Степаниде неожиданный арест Левона Богатьки! Он вынудил ее покинуть дом, детей, пренебречь всем своим и, пока еще оставалась маленькая надежда, - действовать! Слово у нее никогда не расходилось с делом, и легко представить себе смелость ее поступка, когда она намеренно берет на себя всю тяжесть выбора, отправляя Петрока в далекий Минск. Наверное, именно тогда чувство гражданственности заговорило в ней в полный голос, хотя ей было и трудно разобраться с теми немногими фактами, о которых знала и которые важны для нее. Но, допустив се это, следует признать, что сама изображаемая картина указывает, каков тот долг, исполнения которого жизнь с каждым днем требовала от нее все настоятельней.

Еще и потому, наверное, после неудачной поездки Петрока Степанида «побежала в местечко, вконец переругалась с районным начальством, ей самой даже пригрозили, что отправится вслед за Левоном, но она не испугалась. Степанида заступилась еще и за учителя, что потом стал директором школы, - недавно его повесили немцы. А тогда учитель месяц спустя пришел в местечко из Полоцка. Выпустили. Может, потому, что был ни при чем, а может, и ее заступничество помогло. Хотя бы и чуть-чуть. Когда человек тонет, ему и соломинка может помочь».

Когда человек тонет, ему и соломинка может помочь… Эта и другие истины, столь же неоспоримые, сколь и традиционные, издавна укоренившиеся в сознании простых людей, надо сказать, довольно свободно уживаются в рассказе о жизни героев до войны с напряженными раздумьями о высоком назначении человека, его духовной крепости, его трудной ответственности за все, что было и есть при нем. Корни, из которых прежде всего вырастают эти истины, - сама народная жизнь, определяющая суть того, о чем повествует «Знак беды», это народный патриотизм, народное отношение к происходящему и связанные с ним идеи. Характеры рисуемой автором довоенной драмы втянуты в противоборство вокруг коренных человеческих понятий, и умелое использование пространства и времени оказалось для В. Быкова наилучшим средством выразить конфликт этих идей. Едва народившись, у самых своих истоков, они сразу же становятся смыслом жизни героев, важнейшие выводы из которой, быть может, очень просты: мало быть просто хорошим, порядочным, - жизненно необходимо при этом так верить в правоту собственных принципов и убеждений, чтобы можно было за них стоять до конца.

Для Степаниды добро и зло не пустые слова, и все праведное и доброе, что совершила в прошлом, остается с ней в дни немецкой оккупации и приумножает ее моральное здоровье. «На счастье или на беду, она знала, в чем ее хватит с избытком, от чего она не отречется хотя бы на краю погибели. За свою трудную жизнь она все-таки познала правду, и по крохам обрела свое человеческое достоинство. А тот, кто однажды почувствовал себя человеком, уже не станет скотом. Многое в жизни, особенно беды и горе, убедило ее в том, что с людьми надо жить по-доброму, если хочешь, чтобы и к тебе относились по-людски. Наверное, человек так устроен, что отвечает добром на добро и вряд ли может ответить добром на зло. Зло не может породить ничего, кроме зла, на другое оно неспособно. Но беда в том, что человеческая доброта перед злом бессильна, зло считается лишь с силой и страшится лишь наказания. Только неотвратимость расплаты может усмирить его хищный нрав, заставить задуматься. Не будь этого, на земле воцарится хаос вроде того, о котором говорится в Библии».

Это признание героини вызвало сомнение одного критика: «Не слишком ли это сложно для нее, простой крестьянки, прошедшей лишь школу сельского ликбеза?» Нет ли здесь «чуточку» «нечто вроде переключения мыслей героини на мышление самого автора»¹⁰.

Не знаю, что здесь смутило критика, который не увидел или оставил без внимания следующий абзац:

«Она привыкла судить о большом по малому, о мире - по своей деревне. И она не ошиблась. Она знала, что хорошие люди не поступают подло ни по своей воле, ни по принуждению. Подлость – оружие подлецов. Уже одно то, что немцы пришли на ее землю с оружием, значило, что правда не на их стороне. У кого правда, тому не надобно оружия. Опять же достаточно посмотреть, кто с ними заодно, чтобы понять, кто они сами. До последней своей минуты она не покорится им, потому что она человек, а они звери».

В таком контексте – а разрывать его нельзя – внутренний ход мысли героини настолько очевиден, что избавляет от необходимости комментариев. Но вот встречный вопрос: что считать наиболее характерной формой самовыражения народного характера – в прошлом, настоящем и ближайшем будущем? Думаю, не ошибусь, если скажу: отношение к жизни, направляемое стремлением к правде. И когда читаем: «У кого правда, тому не надобно оружия», - это утверждение, разумеется, может быть оспорено, ибо оружие необходимо и тем, у кого правда. Но то, что оно есть следствие именно народного восприятия, - безусловно. Как и естественно, что в народе издавна считалось, что зло, порожденное злом и его порождающее, можно победить лишь силой. И здесь нет противоречия, ибо у народа свои понятия о жизни и свои законы, устанавливающие его отношение к миру. Так, правда оказывается в глазах человека, живущего простой жизнью, силой, способной победить зло. Заметим для себя: правда, не доброта. Хотя по Степаниде, и доброта должна быть не лишена известной твердости, иначе это не доброта. Самое же главное, что суждение героини, которая видит и мыслит соотношение вещей и нравственных значений так, как они представляются взору автора, - объективированным, именно в силу того, что мы уже знаем, в силу логики развития ее характера и той жизни, что определяет это развитие.

Для писателя, который дает возможность еще раз вернуться к истокам народного мужества, непреклонности, важно выявить в своих героях то, что изначально присуще этим людям, и то, что рождали в них обстоятельства войны. Кажется, бесконечно терпение Петрока, то и дело пускающегося на маленькие и большие «хитрости» в надежде не жать врагам порушить родное гнездо, уберечь свою Степаниду от гнева немцев и полицаев. На все идет он в своей наивной вере выстоять в одиночку в том жестоком противостоянии, что исследуется автором в нескольких измерениях и мотивируется художественно и социально. Быть может, наивная в глазах других, более сильных и просвещенных, но никак в глазах Петрока, именно эта вера, которая в нем одновременно и черта характера, и мотив поведения, дает возможность понять необходимость изображения кульминационного момента в конкретной человеческой судьбе, стремление автора к подобному завершению действия, потребовавшему особенно четкого, хотя и жестокого акцента на верности правде образа и обстоятельств.

В повести «Знак беды» оказываются способными на протест самые слабые и терпеливые люди. Сначала на протес молчаливый, а потом на публичный отпор:

«-А вот хрена вам, а не водки! – говорит, ожесточаясь Петрок, избивающим его полицаям. - Вот, нате! - ткнул он Гужу фигу. - Бейте! Я вас не боюсь! И Гитлера вашего не боюсь! Вот и ему тоже! Кол в глотку всем вам!»

если сравнить душевный взрыв Петрока, которого два гада-полицая, Гуж и Колонденок, волокут на веревке на «репрессию», с появлением его в первых картинах действия, то можно увидеть, какой трудный для себя путь проделал герой за то короткое время, которое читатель проживает с ним и Степанидой. Путь к высшей правде, мужеству, открытому неповиновению. Со связанными руками, избитый, униженный, погоняемый садистами, Петрок не отрекается от своих слов, и в эти страшные для него минуты он обращается к неведомо где воюющему сыну – сын должен отомстить за отца, за все муки, которые приняли Петрок и Степанида от этих подонков:

«-Сволочи! Душегубы!.. Погодите! Мой Федька придет! Он вам покажет!.. Не надейтесь… Мой сын придет…»

Надо знать характер Петрока, саму натуру этого тихого и скромного от природы человека, в отличие от боевой Степаниды старающегося как-то по-житейски сгладить, примирить непримиримое посредством всевозможных компромиссов, - надо знать все это, чтобы почувствовать предел, к которому он подошел и дальше которого ничего нет. Оба они, и Петрок и Степанида, сжигающая свой дом и себя, но так и не открывающая полицаям тайну захоронения бомбы, жизнью расплачиваются в поисках выхода из трагических тупиков войны, но им открывается и предчувствие доступной человеку высшей истины. Их правота – это правота добра и человечности, отвергающая насилие и зло. Как заметил И. Дедков, в «Знаке беды» В. Быков «узнаваем в полной мере: та же преданность человеку обостренной совестливости, непокорному и непокоренному, не способному бесконечно претерпевать любые обстоятельства и потому – героическому»¹¹.

Насилие побудило Петрока к непокорности, заставило сказать в лицо Гужу все, что о нем думал. «При всей своей мягкости, податливости он не переступит той главной черты, за которой кончается человеческое…»¹². А сжигающая себя Степанида меньше всего походит на фанатичку или великомученицу. Страдание дает ей силу, отчаяние – надежду, ненависть к убийцам указывает цель. «Она делает полицаев и их хозяев пленниками страха: кто знает, где и когда громыхнет упрятанная ею бомба? Ведь тайну ее местонахождения Степанида унесла с собой»¹³. В сопротивлении насилию и проявляется в героях В. Быкова та их воля и сила души, которая опровергает смерть и как бы заново освещает всю нелегкую жизнь этих людей. Сама же трагедийная история, рассказанная автором, нескончаемое, несмолкающее эхо этих сцен страдания, насилия и жестокости, подавления со стороны немцев и полицаев, безжалостно и грубо растаптывающих жизнь обитателей Яхимовщины, - вся гнетущая тяжесть этой черной картины бесчеловечности по отношению к человеку дается так, что Степанида и Петрок, чтобы сохранить свое достоинство, становятся героями. Для писателя они остаются героями потому, что в выпавших на их долю бесчеловечных обстоятельствах не ограничиваются лишь молчаливым страданием, пассивным отношением к происходящему, а совершают поступки, которые продиктованы голосом их души.

Подозреваю, что меня могут упрекнуть, указав на неправомерность слишком большого сближения достойных и трудолюбивых героев В. Быкова, непосредственные впечатления и поступки которых и в довоенное время, и в дни оккупации столь же многоразличны, сколь и темпераменты этих людей. Не собираюсь из чистого противоречия отрицать имеющиеся глубокие различия, в то же время трудно и целиком согласиться с ними, ибо должен заметить, что и Степанида, и Петрок, пережившие одно и то же событие по-разному и на одно и то же обстоятельство реагирующие по-своему, могут учиться друг у друга, могут взаимно объяснять друг друга. И у Петрока есть свое «я», об этом говорит происходящая в нем перемена, когда он неожиданно для Гужа, который – и Петрок давно это чувствует! - прямо-таки заглатывает его, проявляет свою собственную волю. Подобно тому, как пережившая гибель пастушка Янки Степанида стала еще решительнее в поступках, так и Петрок, переживший разные несчастные ситуации, в какие может попасть человек, становится все независимее в своем поведении. В сущности, у них одна цель, и достоинство одного суть достоинство другого.

Вспомним переживания Степаниды, когда увели Петрока и она остается одна-одинешенька в пугающем своей неизвестностью настоящем: «Сколько она за жизнь намыкала горя с этим Петроком, да и перессорилась сколько, а вот жаль человека так, что хочется плакать. Ну что он им сделал? Кому, в чем помешал? Если и не помог никому, так потому, что не мог, такой характер. Но на плохое он не способен. Был даже чересчур добрым по нынешнему времени, да и по прежнему тоже. Уж такая натура: скорее отдаст, чем возьмет. Легче уступит, чем своего добьется. Не любил ссориться, ему все чтоб тихо. «А потиху разве в жизни чего добьешься? Да он ничего не добивался».

Мало чего для себя лично добивалась Степанида, и она тоже «скорее отдаст, чем возьмет». Но не об этом сейчас речь. И не о том даже, что реальность, которую пишет В. Быков, воплощается в различных характерах – это само собой разумеется. Странным было бы другое. Главное в том, что и герои повести, олицетворяющие трагедию войны, и ситуация, в которую они поставлены, вполне реальны – потому персонажи и затрагивают так сильно читателя, передавая ему свои мысли и чувства, свое восприятие жизни и свои трудовые уроки, которые вынесли из нее. «Уроки порядочности, совестливости, гражданственности, непокорности перед злом»¹⁴.

На этом трудном пути – на пути отстаивания своего человеческого достоинства героям повести остается, как подчеркивал Н. Потапов, «возможность последнего выбора – предпочесть смерть бесчестью, подлости, предательству»¹⁵. Показывая этих обыкновеннейших людей как они есть, то есть правду в образах человеческой жизни, неожиданно столкнувшей их с безусловной необходимостью выбора, В. Быков – и об этом уже говорилось – в понимании причин и следствий самой драмы, разыгрывающейся вокруг Степаниды и Петрока, «отсылает» читателей в прошлое героев, так что взрыв, которым разрешается в конце эта драма, при всей своей кажущейся внезапности, на самом деле подготавливается шаг за шагом, вот почему он выглядит оправданным и убедительным.

Испытание самой драматической ситуацией, вызвавшей всю эту повесть, - это и есть испытание истинной ценности героев, их нравственной сути («непокорности пред злом»), и оно, конечно, вырабатывает и развивает в изображаемых характерах самопожертвование, но их индивидуальность остается с ними. И здесь мы вправе спросить себя: способна ли жестокость по отношению к человеку в «Знаке беды» - а жестокость в повести В. Быкова унижает достоинство личности – уничтожить самое личность? Над этим стоит задуматься. Ведь если личность подавлена, критерии добра и зла утрачивают свое значение, происходит деперсонализация. Но подавлена ли личность у В. Быкова?

В какой-то определенный момент – я говорю о событиях в настоящем – в повести происходит резкое ускорение нравственного процесса, существующие в героях надежды распадаются, давая импульс новым силам. Речь не о том, что герои повести вместо старой совести обретают новую совесть, и даже не о том, что с приходом немцев на хутор человеческая жизнь вся как-то съежилась, обесценилась – писатель это отчетливо показал в сцене гибели Янки. В дни полного произвола на яхимовском хуторе, когда для Степаниды и Петрока словно бы исчезает последовательность времени, свертывается пространство, когда их измученные души не могут найти покоя, потому что само происходящее отказывает им в этом, - сила внутреннего сопротивления в героях возрастает в той же степени, в какой уменьшается преграда их собственной защищенности.

Это может показаться неправдоподобным, но это так. И это ведет героев не только к одинаковой участи – смерти, но и обеспечивает им ту неповторимость и индивидуальное напряжение, которое проистекает из ситуации и попыток преодолеть ее.

Образами своих героев автор как бы говорит читателям, что для него одинаково важны и столбовые дороги, и укромные уголки человеческой души. И еще он говорит, что в жизни, какой бы смертной угрозе она не подвергалась, продолжают действовать нравственные обязательства и нравственные принципы. И человек, если он подчинен этим обязательствам и следует этим принципам, способен не уронить своего достоинства в обстоятельствах жизни, которые обернулись против него. Отсюда, видимо, в характерах Степаниды и Петрока преобладают общечеловеческие черты, они обогащают неповторимую национальную сущность героев, а сама повесть приобретает общечеловеческое звучание – благодаря собственным идеям и образам. И в этом смысле «Знак беды», может быть, самая быковская из всех быковских повестей.

Легко заметить, что в откликах на «Знак беды», появившихся в разное время, предпочтение отдается образу Степаниды¹⁶. В том преимущественном внимании, каким пользуется героиня В. Быкова, нет ничего необычного. Ведь это характер общественный, с развитым чувством ответственности, а мера его гражданской активности равна его человечности. Череда довоенных испытаний, через которые выпало пройти Степаниде, где, наверное, больше разочарований, чем видимых достижений, - с большой ясностью высветила главное в ее характере: собственную независимость и личностный масштаб. Степанида из того рода людей, которые не хотят, чтобы думали за них, они хотят думать сами – вопрос, в равной степени касающийся их долга и их гордости. В моральном кодексе героини, основанном на стойкости и бдительной твердости духа, чувствуется стремление самой устанавливать законы своего поведения, а не занимать и не выпрашивать их со стороны, - она сама способна осмыслить положение, в котором находится. Таковы главные черты характер Степаниды, на которые особенно обращает внимание читателя автор, и ни одна из них не является достаточно действенной без остальных.

Моральные заповеди, которые получила от общества и вынесла из собственного опыта жизни, она должна была теперь, в дни немецкой оккупации, или запрятать в самые дальние душевные схроны, или - спеша перейти от прежней, хотя и трудной, но родной и привычной для нее жизни к другой, обезличивающей человека, - провести отпущенные ей судьбой дни и часы в молчаливых страдания – их могло вскоре набраться предостаточно, и Степанида инстинктивно чувствовала это. Если бы такое и случилось, наверное, и тогда наше сочувствие Степаниде в ее с Петроком отчаянно бедственном положении вряд ли было бы меньшим. Но эту пожилую и, казалось бы, во всем беззащитную женщину почти с самого начала появления немцев на хуторе увлекает сила, о существовании которой она поначалу и не подозревает, в направлении, конечную цель которого ей не надо видеть.

Что это за сила? Что это за сила толкнула Степаниду на такой страшный поступок, а до того заставила ее непримиримо относиться к любому враждебному действию? Внутренняя независимость? Всякое отсутствие подобострастия? Конечно. Оскорбленное достоинство? Безусловно. Открытая ненависть к полицаям? Или просто отчаяние, беспросветная мучительность положения?.. Разумеется, твердая решимость этой женщины, ее самопожертвование не могут быть поняты без учета сложного сплава, всей совокупности реалий, что воздействуют на нее и требуют от героини большого внутреннего напряжения. Но есть еще один побудительный мотив в ряду других, определяющих поступки Степаниды, - кстати, он проясняет степень и характер обратного влияния выпавших ей страданий – влияния, отраженного в ощущениях героини на трагическом уровне.

То, что скажу, может быть, спорно, но чем больше вглядываешься в характер Степаниды, тем настойчивее этот мотив заявляет о себе – и не только в Степаниде, но и в Петроке тоже: на себя они здорово разозлились, вот в чем дело. Что на немцев были злы, презирали отъявленных мерзавцев – полицаев, - это понятно. А когда они против себя свою злость обратили, - она и придала им силы.

Это верно, что герои повести физически наиболее уязвимы. В их полной невзгод жизни, которую со всех сторон теснят и распоряжаются ею по своему усмотрению немцы и полицаи, Петрок и Степанида подвергаются насилию, поношениям и насмешкам, испытывают чувства, которые и могут только испытывать беззащитные люди, застигнутые на месте трагическим ураганом войны. Но среди множества возможных переживаний в душах героев суждено развиться чувству протеста. Душевно изломанные, истерзанные, они обращаются с молитвой не к богу, прося его дать им силу перенести то, что сами не в состоянии изменить, - эту силу рождает в них дух непокорности фашизму, который разложил нравы, освободил нестойких и алчных от всяческих моральных запретов и усилил до неимоверных размеров их страсть к вседозволенности и произволу.

В своей остервенелости перед грубым насилием всей этой полицейской дряни, которая персонифицирована в зловещих образах Гужа и Колонденка, Петрок сознает одно: так не может продолжаться до бесконечности. Лучше уж сразу умереть, чем дать растоптать свою душу, осквернить себя, лишиться совести. Хватит уподобляться скотине. Хватит, хватит! Будь все проклято в этой жизни, и будь проклята та жизнь, где «собак бьют, как людей, и людей стреляют, как собак». «О ком заботился, дурень? – зло и жестко вопрошает себя Петрок. – О себе, конечно, но разве в эту войну о себе так заботиться надо?»

В наступившем прозрении – и ненависть к полицаям («Ах, звери, звери…»), и злость на себя самого («Ох, дурак старый!»), хотя это слово звучит, может быть, не совсем обычно. Ибо сама злость в петроке есть не что иное, как оборотная сторона его совести. Незадолго до последней – кульминационной – сцены, когда он перебарывает в себе страх перед Гужем и уже ничего не боится, Петрок вдруг отчетливо осознает, что Гуж и его пособники – не только предатели своей земли, но осквернители всего «рода человеческого». «…Им лишь бы насладиться жестокостью, пустить кровь. Без крови их глотки пересохнут. И водкой не размочишь. Нет, не размочишь. Им после крови водку давай, а после водки снова на кровь тянет. Вот по этому кругу и ходят…»

С такой откровенностью, с какой Петрок судит сейчас обо всех этих гужах и колонденках, измывающихся над ни в чем не повинными людьми, бесспорно, читатель встречается впервые. По сути, это с его стороны обвинительный приговор фашизму за бессмысленную жестокость по отношению к человеку, и это также его собственный выбор на пороге духовного отрезвления. То, что изо дня в день копилось в его истерзанной душе, угнетало и подавляло и что он сам не сумел объяснить, доведя свою мысль до логического конца, в какое-то мгновение больно стегнуло по глазам, словно лучи невыносимо яркого света. И сразу сгорели, обрушились шаткие мостки, по которым он пытался еще вчера добраться до спасительного берега. В отличие от Степаниды он до последнего часа как будто видит выход из их нынешнего злосчастного положения и соответственно ведет себя – об этом говорит и его почти фатальная покорность («Куда денешься?» - тихо молвит Петрок Степаниде»), и все его неумелые попытки приспособиться к ситуации («…Надо с ним ладить, - думает Петрок о Гуже, - как-то задобрить его, за вести дружбу. Конечно, он сволочь, бандюга, немецкий холуй, но ведь он власть!»). Но кульминация преподносит нам такие сюрпризы смелости и духовной отваги героя, которые открывают самые глубокие и значительные стороны его характера. Говоря другими словами, Петрок может вызвать в глазах читателя не только слезы, напомнив о весьма печальных обстоятельствах и унижениях, которым подвергался. Он оказывается способным на отпор тем, кто лишен сердца, лишен совести, - пусть даже для того, чтобы потерпеть поражение или просто кануть в небытие.

«Стреляйте, черт вас бери! – с неожиданной решимостью, от которой сделалось страшно, закричал Петрок и потряс в воздухе сжатыми в кулаки руками. – Стреляйте!!» «Не пойду, сволочи! Что хотите, а не пойду!» «Я и фюреру плюну в его немецкую морду! И тебе тоже, предатель!» «Погодите… Подождите… Еще будет вам!..»

Неуступчивость Петрока полицаям, граничащая в нем с исступлением и требующая от него последних душевных усилий, как и непокорный жест героя – сжатые в кулаки руки, - настолько сам по себе наглядный, чтобы не вдаваться в подробности, - далеко превосходят наше знание некоторых сторон поведения этого человека в прошлом и настоящем и не могут не заставить взглянуть на все это как на единое целое. Вызывающие к себе полное доверие – ведь они создаются реальными условиями, чувства героя, самые разнообразные, меняющиеся в нем переживания накладывают сильнейший отпечаток и на его скрытое внутреннее сопротивление, и на тот явный отпор, который ими вызывается. Надругательства и побои не в силах вынудить шестидесятилетнего Петрока морально капитулировать. Напротив, его нравственное сознание – уже без всяких уловок – не допускает тех, кто постыдно связал себя с силами зла, на единственную территорию, которую они очень бы хотели разбить на куски и которую Петрок решил уберечь в неприкосновенности. Эта территория. Может быть, и не всякому сразу видна, но она есть у Петрока – территория его достоинства. Не рискуя ошибиться, можно сказать, что Петрок, бредущий на ощупь, охваченный бесконечной паутиной сомнений и одновременно испытывающий ужас от того, что он видит и слышит за день, резким толчком был выведен из состояния призрачных надежд, когда иллюзии рассеялись и очевидный мучительный факт неизбежности выбора остался. Должно быть, потому все-таки взрыв морального негодования в герое нашел наконец выход, как и та боль, что таилась в его груди.

Бедный Петрок! Сколько ему пришлось претерпеть за те слова правды, которые сказал в лицо полицаям и которые до этого глубоко прятал в себе. Но и отважный Петрок! Он долго бежал от необходимости борьбы с самим собой, от той борьбы, которая заставляет человека находить опору своим поступкам. Но он нашел в себе мужество понять, что единственная возможность дл него заключается в том, чтобы честно поглядеть в глаза этой необходимости – испытать ее не «игрой», а жизнью.

Читатель знает, чем все это кончилось.

Полицаи привязали Петрока к лошади. «Гуж снова огрел его прутом по голове, острая боль пронзила ее насквозь. Чтобы не упасть от натяжения веревки, Петрок вынужден был побежать за Колонденком, который ногами пинал в бока лошадь, а Гуж, размахивая прутом, погонял его сзади.

-Быстро! Быстро! Ах ты, большевистский пень!

Петрок не успевал, спотыкался, едва не падал, бросался из стороны в сторону, опорки его вязли в грязи, но упасть теперь на дороге было бы, наверно, хуже гибели. И он бежал с прискоками, дергаясь на веревке, которая, сдирая с рук кожу, тянула, волокла его к большаку. Лицо его вновь стало мокрым от слез, и порывисто дувший навстречу ветер уже не успевал их осушать».

Дорогой ценой заплатил герой В. Быкова за свое человеческое достоинство. Но его выбор стоил затраченных усилий. Петрок может не стыдиться себя – всех своих прежних заблуждений, всей потерянности, через которую прошел в проклятой для него неопределенности, отчаянных и таких же жалких попыток задобрить судьбу и тех, кто убил Янку, кто перевернул все вверх дном на хуторе, кто изгалялся над ним и Степанидой.

В. Быков не поскупился на развитие интересно начатых линий в образе Петрока: «история души» этого человека, познавшего всю боль на трудном пути духовного выпрямления – с самого начала и до конца, когда у него отняли жизнь, - раскрыта им с такой силой откровения, что заставляет читателя ощутить жаждущее свободы достоинство внутри себя.

И все же, перефразируя знаменитые слова, будем помнить: чем выше Петрок Степаниды в художественном отношении, тем выше Степанида Петрока по идее.

Впрочем, в таком взгляде на характеры героев есть и свои упрощения, ведь каждый миг их жизни определяется не только сиюминутным переживанием, но и всем тем, что было испытано ими до настоящего момента, когда фронт ушел далеко на восток и надо было жить в условиях оккупации. Однако именно в Степаниде «проступает величие народной души», мужественной и стойкой в испытаниях, ее сжигает огонь ненависти к угнетателям, в ее глазах читаем твердое и непрощающее осуждение, молчаливое проклятие тем, кто поглотил жизни ее и Петрока. «Можно сказать, что стойкость, несгибаемость героини выкованы вековой крестьянской нуждой, непрерывной борьбой за существование. Но верно и то, что качества эти переакцентированы эпохой Октября, новыми идеалами, разбудившими сознание тружеников, чувство собственного достоинства»¹⁷.

Здесь позволю себе небольшое отступление, но оно, полагаю, имеет прямое отношение к нашему разговору. За год с небольшим до появления «Знака беды» В. Быков в статье «Дорога памяти» писал о любопытном, на его взгляд, парадоксе. «…Почему мы, люди, - спрашивал он, - в силу своего воспитания и образа жизни зачастую далекие от проблем «неперспективных» деревень, быта древних стариков и старух, мало- или вовсе неграмотных отшельников в зачастую никогда не виданной нами дремучей тайге, с их размеренным, однообразным и часто примитивным укладом, - почему мы частенько с куда большим интересом и участием читаем об их трудах и заботах или о думах и тревогах скромного железнодорожного рабочего с маленького, затерянного в необозримой степи полустанка, нежели о блестящих научных или служебных успехах тех, кто гораздо нам ближе по опыту жизни, мировоззрению, мироощущению – высокообразованных жрецов науки, искусства, руководителей производства, начальников главков? Почему безграмотный дед из послевоенной деревеньки интереснее иного «интеллектуала», озабоченного судьбами народов, в то время как наш дед не может удовлетворительно определить судьбу единственной своей буренки, оставшейся на зиму без сена? О том печаль его, и она нас трогает больше, чем драматические переживания какого-либо из упомянутых мною перед уходом на вполне заслуженный отдых. Почему так? Задаю вопрос и предвижу скорый ответ: все дело в таланте автора. Да, и все же… Исчерпывающий же ответ на этот вопрос мне, однако неведом»¹⁸.

Как видим, В. Быков тогда не торопился с ответом, хотя повесть «Знак беды», которая этот ответ во многом в себе заключала, уже подходила к концу, а может быть, и была написана. Но сам вопрос представляется достаточно серьезным: очевидность факта, над которым размышляет В. Быков, пожалуй, вряд ли отнесешь на счет лишь таланта автора.

И какие из этого следуют выводы?

Вот один из мотивов, позволяющий сформулировать общий смысл отношения к людям простого труда – к их переживаниям, надеждам, тревогам, ко всему, что вбирает в себя и отражает духовная жизнь человека. Современный читатель потому близко к сердцу принимает судьбы тех, кто не подвержен бесу тщеславия, что надеется извлечь из их опыта ту суть, которую человеку так или иначе пришлось извлечь, ибо без нее он потерян. Эти старики и старухи, отчужденные от всех ослепляющих нас предметов, - тем удачнее умеют странствовать в себе.

Как бы не оказался читатель далек от их существования, любая крупица их эмоционального опыта, любая мысль будет небесполезна для него. Его влечет нравственная опора в жизни, которую они в себе сохранили, а мы сами, приобретя многое из того, чем эти люди не обладают, здорово подрастеряли в погоне за поклонением сиюминутному, смотря на вещи через покрывало честолюбия и сует, забывая при этом, что они часто уводят в сторону от истины.

«Знак беды» (как и книги других серьезных авторов, которые у всех на виду) не комментирует происходящее, а, проникая в его глубины, подвергает читателя строгой проверке теми же самыми критериями простоты, естественности и правдивости, что отличают характеры героев повести. В ней нет несуществующей психологии, каких-либо искажений и смягчений, а исключительные духовные качества, которые демонстрируют Степанида и Петрок в полосе испытаний, не кажутся нам придуманными и искусственными. «…Поразительная естественность, с которой Степанида совершает то, что мы громко называем подвигом»¹⁹, - это и есть правда, истинная правда о простой белорусской крестьянке, которая погибает, потому что не в ее натуре идти на компромисс.

Степанида есть Степанида. Ее «можно убить, но победить нельзя. Хотя и убить себя она врагам не дает – сжигая себя вместе с домом. Ужас и восхищение, гордость силой человеческого духа вызывает этот огненный финал. Последнее и высшее испытание»²⁰. Но при складе характера Степаниды такой финал неизбежен. Степанида намного раньше Петрока поняла, что в жизни, полной унижений и лишенной всякого достоинства, человеку, который упал духом, утратил решимость и способность ответствовать, бессмысленно испрашивать милость тех, кто вскормлен на жестокости. «Степанида их (полицаев) не боялась, потому что презирала. Более того, она их ненавидела», - это чувство, как помним, переполняет и юную Зоськину душу. «В той жизни, которую обрушила на свет война, Степанида держалась давней, исповедуемой людьми правды, и пока у нее было сознание этой правоты, она могла смело глядеть в глаза каждому».

Движение характера Степаниды очень точно проведено автором «Знака беды» через всю, если можно так сказать, конструкцию повествования. От самой первой сцены, где читатель впервые встречается с героиней, пасущей Бобовку в травянистой лощине и охваченной тревожным предчувствием надвигающейся беды, и до гибельной финальной картины, в которой «огненное море огня с воем, треском и гулом забушевало по всей усадьбе, последовательно пожирая постройки, дрова, ближние к стенам деревья, изгородь, устилая двор пеплом и искрами». Картина, подобная этой, читателю уже знакома. Я имею в виду эпизод в проскуринской «Судьбе», связанный с героическим поступком Ефросиньи Дерюгиной, запалившей свою избу в Густищах с перепившимися там немцами. Но сколько между ними различий! Безусловно, душевная боль Ефросиньи, простой русской женщины, у которой фашисты «все до срамоты изгадили, Ваню, сыночка, загубили», отражает не только горе народа, но и его стойкость. И в то же время эта боль осязаемо слилась в душе Ефросиньи с бабьей жалостью к «ундеру» Менцклеру, который все-таки « не обижал и заступался, если накидывались другие», и который через несколько минут должен умереть от ее руки. «И все также жалея своего «ундера», Ефросинья принесла из сеней канистру бензина, разлила ее по полу, по стенам и окнам, по ногам пьяных, а «ундера», чтобы меньше мучался, полила погуще, до самой груди».

Выделенные мною слова – не правда ли? – вполне соотносимы с тютчевскими строками: «Умом Россию не понять…» Я говорю об этом совсем не для того, чтобы наметить вехи еще одного анализа, но чтобы представить читателю важную сторону характера героини «Судьбы» в момент выбора, который способен придать глубокий смысл ее жизненному опыту и ее мщению.

Степанида в своем выборе идет дальше. Тяжкое бремя нравственного чувства и ответственности – того, что она получила в наследство от прожитого и пережитого в годы, когда рождалась новая власть и новое сознание, заставляет ее жертвовать собой. Пытаясь найти свой путь в борьбе с захватчиками, она приходит к убеждению, что должна обладать большей самоотверженностью, чем по сей день обладала. И если бы, как в своем месте Ефросинье Дерюгиной, Степаниде довелось сжечь хутор с немцами, уверен, она ни на минуту не сожалела бы об участи тихого Карла, хотя Карл, как и Менцклер с Ефросиньей, вел себя терпимо по отношению к Петроку и к ней самой. Ибо душа этой женщины за дни страданий выжжена дотла огнем ненависти к тем, кто принес беду в ее дом и кто хотел лишить ее достоинства – естественного права каждого человека.

В. Быков хорошо чувствует настроение героини, ее переживания всякий раз конкретны, как и конкретны ее действия. Степанида не из тех, кто подчинил себя библейской заповеди: когда тебя бьют по правой щеке, ты должен подставить и левую. Непротивление злу – не ее судьба и не ее выбор. На любое насилие она отвечает не послушанием и смирением – отпором. Немцы разорили хутор – и Степанида доит корову в траву. «Фигу им… а не молоко», - говорит она Петроку. Немцы пристрелили Бобовку, жестоко избили ее саму – и Степанида бросает немецкую винтовку в колодец. Полицаи уводят Петрока, - и Степанида, выменяв у Корнилы бомбу, заставляет врагов испытывать чувство страха пред возможным взрывом… Сколь бы, казалось, незначительными и скромными ни были ее мстительные поступки – именно им она обязана тем, что существует как человек. Она делает то, что считает нужным, а не то, что считает нужным Петрок. Степанида ищет поддержку своим силам и своим принципам в самой себе. И хотя она чувствует, что гибнет, что должна погибнуть бесповоротно, в то же время отчетливо сознает, что никто и ничто не способно помочь ей сохранить в неприкосновенности закаленную испытаниями независимость, кроме нее самой.

В жизни всегда найдутся люди, полагающие, что им лучше, чем тебе самому, известно, в чем состоит твой долг. Степаниде за прошлые годы приходилось не раз сталкиваться с подобными людьми, да тот же Корнила, к которому она под конец приходит за бомбой, надо думать, вполне чувствует свое превосходство перед неожиданной просительницей. «Для чего тебе?...», «…Зачем?» - вопросы Корнилы свидетельствуют не только о его врожденной осторожности, но и о недоумении, о том, что Степанида, по его понятиям, не может поступать, руководствуясь собственными намерениями. Хотя он сам и стремиться сбыть с выгодой для себя опасный «товар». В прозе В. Быкова, пожалуй, не сыскать аналогии этому предприимчивому человеку. Образ Корнилы по своим характеристикам и по своему положению в общей системе повести, когда он пытается «вывести» себя за пределы реального, видимо, принимая такое наивное во всех смыслах решение за высшую мудрость, - говорит о том, что пути, которыми можно таким образом сохранить жизнь, неизбежно ведут вниз, к падению.

За свою «дальновидность» Корнила очень скоро заплатит если и не жизнью, то большими мучениями, сказав, кому отдал бомбу. Но Степанида уже привыкла ко многому, и не сломит ее еще одно предательство. «Люди губят, но помогают ведь тоже люди», - это чувство, владеющее и Иваном Терешкой в «Альпийской балладе», и Зоськой в «Пойти и не вернуться», в полной мере свойственно героине «Знака беды»; здесь содержится не только та же мысль, но и почти то же воплощение ее.

Еще когда застрелили Янку, гибель которого Степанида будет переживать как личную катастрофу и как предвестие собственного конца, в ее вопросах, обращенных к себе, налицо не только бездонная горечь страданий, но и торжество общей мысли с такими, как и она, простыми людьми в испытаниях войны, и чувство духовной связи с ними: «Сознание ее… словно провалилось куда-то… она перестала ощущать себя в этом суматошном мире, который все суживался вокруг нее, уменьшался, чтобы вскоре захлопнуться западней. Она знала, ее конец близится скоро и неумолимо, и думала только: за что? Что она сделала не так, против бога и совести, почему такая кара обрушилась на нее, на людей? Почему в эту и без того трудную жизнь вторглись эти пришельцы и все перевернули вверх дном, лишив человека даже маленькой надежды на будущее?!»

Но не в характере этой женщины, которая «всегда знала, что хотела», долго предаваться безысходному пессимизму или произносить какие-то жалкие слова в оправдание своего бессилия перед воинствующим злом. Уже в эпизоде с кражей немецкой винтовки в голосе Степаниды отчетливо слышится нота реальной угрозы: «Кто с рожном полез на других, как бы сам на него не напоролся». А в финальной сцене, «когда она уже точно знала, что надо сделать», когда почти забытая нами среди других человеческих драм петрокова бутыль с керосином вот-вот должна была «выстрелить», ненависть Степаниды к своему притеснителю Гужу: «Кол тебе в глотку!» - становится символом ненависти всего народа к угнетателям. Непосредственное, личное переживание героини писатель превратил в народный характер, сделав его состояние открытым для анализа.

«Кол тебе в глотку!»

Вспомним, чуть раньше и Петрок выкрикивает те же самые слова: «Кол в глотку всем вам!» Наблюдая героев в их последние минуты, невозможно провести резкую грань между поступком и чувством каждого. Как и нельзя посчитать случайным, что автор распространяет на обоих героев чувство протеста, непокорности. Легко высмеивать и неспособность Петрока, и бесперспективность затрачиваемых им усилий, куда труднее принимать близко к сердцу и относится к ним так же серьезно, как и сам автор. В полной испытаний жизни тихого Петрока и неуступчивой Степаниды для В. Быкова нет вещей незначительных, все свидетельствует о той или иной жизненной черте, все так или иначе проясняет человеческую ответственность героев, сохраняющих свою ценность уже для следующих поколений. Это характеры чисто народные, как и авторская трактовка их. А мрачные факты немецкой оккупации, положенные в основу «Знака беды», для писателя не столько тема, но боль, которая становится личной болью читателя, подходящего к героям повести хотя и с художественной стороны, но одновременно открывающего для себя правду и драматическую глубину изображаемых в ней событий.

Автор почести взял на себя нелегкую обязанность и столкнулся с огромной ответственностью: раскрыть истоки народного мужества в суровых испытаниях первого года войны. Народная трагедия, воссозданная им без всяких прикрас, чуть заметного искажения истины и умолчаний в трагических судьбах его героев – рядовых тружеников, память о которых, как видно, в самом писателе пережила многих знаменитых, вся страшная повседневность войны и человеческое проклятье ей, проклятье и непокорство злу и насилию, свидетельствуют о том, что В. Быков – художник очень современный; за индивидуальной драмой своих героев он видит драму сегодняшнего мира в один из ответственнейших периодов го истории.

«Время такое, что нельзя благодушествовать. И Быков как бы встряхивает за плечо – оглянитесь, встревожьтесь, проверьте: не утрачено ли достоинство, готовы ли к испытаниям, не забываем ли, чьи мы?..»²¹

это и есть самое главное, когда художник стремится к пробуждению достоинства в человеке, говоря ему правду. Чтобы человек, слыша слова правды, ощущал в себе ответственность за собственное достоинство и не мирился с несправедливостью.

Шагалов А. А.

Борьба простых крестьян против фашистов.

В начале повести автор показывает небольшой хутор Яхимовщина. Неподалеку начинают строить мост немцы. Они быстро подступают к хутору.

Петрок, слабый и податливый, уверен, что при немцах можно будет благополучно прожить, если особо не высовываться. Степанида не верит в утешительные слова Петрока: «Ничего, как-нибудь. Мы перед ними вины не имеем. А коли к ним по-хорошему, то, может, и они... Не съедят, может...»

Вскоре после прихода немцев местные полицаи требуют у Петрока и Степаниды водки. Петрок готов им подчиниться, Степанида же их не боится.

Степанида и Петрок надеются, что немцы пройдут мимо. Но мало того, что не прошли мимо, они еще и поселяются на хуторе: устанавливают свою походную кухню, разворачивают палатку, выгоняют хозяев из избы в истопку.

Оккупанты не считают за людей хозяев Яхимовщины, безжалостно избивают из-за пустяка Степаниду. Петрок же безропотно выполняет их приказания. А в Степаниде зреют сразу два чувства: внутренний протест и предчувствие большой беды. Женщина не боится нанести врагам непосредственный урон. После избиений и унижений Степанида решается на безумный поступок: она тайком бросает в колодец немецкую винтовку.

Степанида не покоряется немцам, у нее твердый, мужественный характер. Даже Петрок, тихий и миролюбивый, поднимается до мысли, что немцы – звери.

Степанида своими руками поджигает собственный хутор, спасаясь от врагов. Вся ее устоявшаяся жизнь, привычный мир и она сама гибнет в огне.

Напоследок Степанида оставляет врагам «подарок». Она выменивает у Корнилы бомбу, прячет ее. Она держит в страхе немцев и полицаев. Степанида уносит тайну нахождения бомбы с собой в могилу.

«Но бомба дожидалась своего часа...»

В повести показан героизм простых деревенских людей во время Великой Отечественной войны. До бунта поднимается не только Степанида, но и миролюбивый, мягкохарактерный Петрок.

Их подвиг – это подвиг всех людей, одержавших нелегкую Победу. Эта Победа досталась стране очень дорогой ценой.

Список использованной литературы:

1. Русские писатели, XX век, Биобиблиографический словарь в двух частях. Часть 1, под редакцией Н. Н. Скатова, 1998г.

2. Материалы с сайта (биография) www.charter97.org

3. Шагалов Александр Александрович - Василь Быков. Повести о войне. 1989г.