Проблема интонации

Проблема интонации

Проблема интонации. “Роман требует болтовни”

Мы уже приводили парадоксально звучащее утверждение П: “Роман требует болтовни” (XIII, 180).Парадокс здесь в том, что роман - жанр, исторически сложившийся как письменное повествование, — П трактует в категориях устной речи, во-первых, и нелитературной речи, ” вторых; и то и другое должно имитироваться средствами письменного лит повествования. Такая имитация создавала в читательскомвоспятии эффект непосредственного присутствия, что резко повышало степень соучастия и доверия читателя по отношению к тексту.

Аналогичной была и роя стихотворного повествования: достигнув условными средствами иллюзии” посредственного рассказа, оно изменило уровень требований, предъявлыемых прозаическому повествопанию.

“Болтовня” — сознательная ориентация на повествование, которое * принималось бы читателем как непринужденный, непосредственный нелитературный рассказ, — определила поиски новаторского построения поэтической интонации в “Онегине”.

Воспроизведение действительности на интонационном уровне – это в значительной мере, воссоздание иллюзии разговорных интонаций.

Стремление ряда европейских поэтов (Байрон, Пушкин, Лермонтов) в момент отказа от субъективно-лирического и монологического построения романтической поэмы обратиться к строфической организации текста — весьма примечательно. Имитация разнообразия живой речи, разговорности, интонация “болтовни” оказывается связанной с монотонностью строфического деления. Этот парадоксальный факт нуждается в объяснении.

Дело в том, что прозаическая (как и всякая иная) интонация всегда определяется не наличием каких-либо элементов, а отношением между структурами. Для того, чтобы стих воспринимался как звучащий близко к неорганизованной речи, нужно не просто придать ему структурные черты непоэтического текста, а воскресить в сознании декламатора и отменяемую, и отменяющую структуру одновременно.

В ЕО текст глав членится на строфы, а внутри строф, блогодаря постоянной системе рифмовки, на весьма особенные и симметрически повторяющиеся из строфы в строфу элементы: три четверостишия и одно двустишие.

Литература и “Литературность” в Онегине

Основа позиции Пушкина — в отталкивании от любых форм литературности. В этом отношении он не делает различий между классицизмом и романтизмом, противопоставляя им “поэзию действительности”, выступающую как антитеза “литературного” “жизненному”. Пушкин в “Онегине” поставил перед собой, по сути дела, невыполнимую задачу — воспроизвести не жизненную ситуацию, пропущенную сквозь призму поэтики романа и переведенную на его условный язык, а жизненную ситуацию как таковую.

Современные читатели самых различных лагерей отказывались видеть в “Онегине” организованное художественное целое. Почти единодушное мнение заключалось в том, что автор дал набор мастерских картин, лишенных внутренней связи, что главное лицо слишком слабо и ничтожно, чтобы быть центром романного сюжетат современники и находили в нем лишь цепь несвязных

Пушкин сознательно избегал норм и правил, обязательных не только для романа, но и вообще для всего, что могло бы быть определено как литературный текст.Прежде всего, предмет повествования представлялся читателю не как завершенный текст — “теория жизни человеческой”, а как произвольно вырезанный кусок произвольно выбранной жизни. С этим связано подчеркнутое отсутствие в “Онегине” “начала” и “конца” в литературном смысле этих понятий.

“Онегин” начинается размышлениями героя, покидающего в карете Петербург “началом” в литературном смысле.

Еще очевиднее отсутствие в тексте конца

“Неоконченность” романа любопытно повлияла на судьбу читательского восприятия заключения “Онегина”. Вся история читательского (и исследовательского) осмысления произведенья Пушкина, в значительной мере, сводится к додумыванию “конца” романа.

Один из возможных романных концов — настойчивое стремление “завершить” любовь Онегина и Татьяны адюльтером, что позволяло бы построить из героя, героини и ее мужа классический “треугольник”.

В этих условиях оценка героини также делалась понятной и привычной: если героиня жертвовала условным мнением света ради чувства и, следуя ему до конца, совершала “падение” с любимым человеком, то она воспринималась как “сильная натура”, “натура протестующая и энергическая”. В случае отказа ее последоватъ за велением сердца в ней видели существо слабое, жертву общественных предрассудков или даже светскую даму, предпочитающую узаконенный и приличный разврат (жизнь с нелюбимым человеком!) откровенной правде чувства. Белинский завершил блестяще написанный очерк характера Татьяны резким требованием: “Но я другому отдана, — именно отдана, а не отдалась] Вечная верность — кому и в чем" Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовию. в высшей степени безнравственны”.

Пожалуй, ближе многих из последующих исследователей к пониманию природы построения “Онегина” был Белинский, писавший: “Где же роман? Какая его мысль? И что за роман без конца", (курсив мой. —10. Л.) — Мы думаем, что есть романы, которых мысль в том и заключается, что в них нет конца, потому что в самой действительности бывают события без развязки <...> мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца" (курсив мой. —10. Л.) Довольно и этого знать, чтоб нс захотеть больше ничего знать...”

Герои “Онегина” неизменно оказываются в ситуациях, знакомых читателям по многочисленным литературным текстам. Но ведут они себя не по нормам “литературности”. В результате “события” — то есть сюжетные узлы, которые подсказывает читателю его память и художественный опыт, — не реализуются. Сюжет “Онегина”, в значительной мере, отмечен отсутствием событий (если понимать под “событиями” элементы романного сюжета). В результате читатель все время оказывается в положении человека, ставящего ногу в ожидании ступеньки, между тем как лестница окончилась и он стоит на ровном месте. Сюжет складывается из непроисходящих событий. Как роман в целом, так и каждый эпизод, равный, грубо говоря, главе, кончается “ничем”.

Однако ((несовершение событий” имеет в “Евгении Онегине” совсем иной смысл.

Так, в начале романа препятствий в традиционном смысле (внешних препятствий) нет. Напротив, все—ив семье Лариных, и среди соседей — видят в Онегине возможного жениха Татьяны. Тем не менее соединения героев не происходит. В конце между героями возникает препятствие — брак Татьяны.

Здесь героиня не хочет устранять препятствия, потому, что видит в нем не внешнюю силу, а нравственную ценность. Дискредитируется самый принцип построения сюжета в соответствии с нормами романтического текста.

Но эта “непостроенность” жизни — не только закон истины для автора, но и трагедия для его героев: включенные в поток действительности, они не могут реализовать своих внутренних возможностей и своего права на счастье. Они становятся синонимом неустроенности жизни и сомнения в возможности ее устроить.

В построении романа есть еще одна особенность. Как мы видели, роман строится по принципу присоединения все новых и новых эпизодов — строф и глав.

Однако, придав “Онегину” характер романа с продолжением, Пушкин существенно изменил сам этот конструктивный принцип: вместо героя, который во все время меняющихся ситуациях реализует одни и те же, ожидаемые от него читателем свойства и интересен именно своим постоянством, Онегин, по сути дела, предстает перед нами каждый раз другим. Поэтому, если в “романе с продолжением” центр интереса всегда сосредоточен на поступках героя, его поведении в различных ситуациях (ср. народную книгу о Тиле Эйленшпигеле или построение “Василия Теркина”), то в “Онегине” каждый раз вперед выдвигается сопоставление характеров. Главы строятся по системе парных противопоставлений:

Онегин — петербургское общество

Онегин — автор

Онегин —Ленский 1

Онегин — помещики

Онегин — Татьяна (о третьей и четвертой главах)

Онегин — Тятьина (в сне Татьяны)

Онегин — Зарецкнй

кабинет Онегина —Татьяна

Онегин — Татьяна (в Петербурге)

Все герои соотнесены с центральным персонажем, но никогда не вступают и соотношение (в сопостанленис характеров) между собой. Другие герои романа делятся на две группы: существующих лишь в отношении к фигуре Онегина или обладающих некоторой самостоятельностью. Последнее будет определяться наличием соотнесенных с ними персонажей,

Зато Татьяна имеет парадигму противопоставлений, не уступающую Онегину:

Любопытно, что муж Татьяны нигде не выступает в качестве сопоставленного с ней характера — он лишь персонифицированное сюжетное обстоятельство.

В романе поразительно мало прямых характеристик и описаний героев

Это тем более интересно, что, как мы говорили, текст демонстративно строился как рассказывание, “болтовня”, имитировал движение речи.

Судьбы героев развертываются в сложном пересечении литературных реминисценций. Руссо, Стерн, Сталь, Ричардсон, Байрон, Коистан, Шатоб-риан, Шиллер, Гетс, Филдинг, Матюрен, Луве де Кувре, Август Лафонтсп, Мур, Бюргер, Геснер, Вольтер, Карамзин, Жуковский, Баратынский, Грибоедов, Левшин, В. Пушкин, В. Майков, Богданович, произведения массовой романической литературы — русской и европейской — таков неполный список авторов литературных произведений, чьи тексты составляют фон, в проекции на который обрисовывается судьба героев. К этому списку следует прибавить и южные поэмы самого Пушкина.

Несовпадение реального сюжета с ожидаемым тем более подчеркнуто, что' сами герои вовлечены в тот же мир литературности, что я читатели.

'При этом, чей ближе герой к миру литературности, тем ироничнее отношение к нему автора. Полное освобождение Онегина и Татьяны п восьмой главе от пут литературных ассоциаций осознается как вхождение их в подлинный, то есть простой и трагический мир действительной жизни.

“Поэзия действительности”

Создавая “Евгения Онегина”, Пушкин поставил перед собой задачу, в принципе, совершенно новую для литературы: создание произведения литературы, которое, преодолев литературность, воспринималось бы как сама внелитературная реальность, не переставая при этом быть литературой. Видимо, так Пушкин понимал звание “поэта действительности”

Для имитации “непостроенности” текста Пушкину пришлось отказаться от таких мощных рычагов смысловой организации, как, например, “конец” текста.

'Избранное Пушкиным построение отличается большой сложностью.

Эго придает произведению характер не только “романа о героях”, но и “романа о романе”. Постоянная перемена местами персонажей из внетекстового мира (автор, его биографические друзья, реальные обстоятельства и жизненные связи), героев романного пространства и таких метатекстовых персонажей, как, например, Муза (персонифицированный способ создания текста) — устойчивый прием “Онегина”, приводящий к резкому обнажению меры условности.

Мы сталкиваемся с самыми необычными встречами: Пушкин встречается с Онегиным, Татьяна — с Вяземским

Человек в пушкинском романе в стихах.

Строя текст, как непринужденную беседу с читателем, Пушкин постоянно напоминает, что сам он- сочинитель, а герой романа- плод его фантазии.

Параллелизм между Онегиным и Печориным очевиден до тривиальности, роман Лермонтова пересекается с пушкинским не только благодаря основным характерам — соотнесенность их поддерживается многочисленными реминисценциями'. Наконец известный афоризм Белинского о том, что Печорин — “это Онегин нашего времени”, “несходство их между собою гораздо меньше расстояния между Онег и Печор”, — закрепил эту параллель в сознании читательских поколений. Можно было бы привести много соображений относительно отражения антитезы Онегин — Ленский в паре Печорин — Грушницкий (показательно, что еще в 1837 г. Лермонтов был склонен отождествлять Ленского с Пушкиным), о трансформации повествовательных принципов “Онегина” в системе “Героя нашего времени”, обнаруживающей явственную преемственность между этими романами, и т. д.

Разрушая плавность и последовательность истории своего героя, равно как и единство характера, Пушкин переносил в литературный текст непосредственность впечатлений от общения с живой человеческой личностью.

О композициионной функции “Десятой главы” ЕО

1. Так называемая десятая глава “Евгения Онегина” не обойдена вниманием исследователей. Количество интерпретаций (включая и литературные подделки “находок” нехватающих строф) свидетельствует о неиссякаемом интересе к этому неясному тексту. Цель настоящего сообщения — попытаться определить его композиционное отношение к общему замыслу романа.

2. И исследователи, связывавшие содержание десятой главы с “декабристским будущим” Онегина (Г. А. Гуковский, С. М. Бонди и др.), и исключавшие такую возможность видят в ней прямое выражение отношения Пушкина к людям 14 декабря и их движению: “Рождение у Пушкина подобного замысла — свидетельство глубокой преданности Пушкина освободительным идеям, считавшего себя наследником и продолжателем великого дела декабристов”'.

Роман ЕО . Комментарии

Отношение текста реалистического произведения к миру вещей и прел метов в окружающей действительности строится по совершенно иному план) чем в системе романтизма. Поэтический мир романтического произведена был абстрагирован от реального быта, окружающего автора и его читателей

Пушкинский текст в “Евгении Онегине” построен по иному принлипу: текст и внетекстовой мир органически связаны, живут в постоянном взаимном отражении Понять “Евген Онегина”, не зная окружающей Пушкина жизни — от глубоких движений идей эпохи до “мелочей” быта, — невозможно. Здесь важно все, вплоть до мельчайших черточек.

Введение: хронология работ Пушкина над ЕО. Проблема прототипов.

Определение прототипов, тех или иных персонажей ЕО занимало, как читателей, так и исследователей.

В связи с этим можно оставить без внимания рассуждения вроде: “Был ли у Татьяны Лариной реальный прототип? На протяжении многих лет ученые-пушкинисты не пришли к единому решению. В образе Татьяны нашли воплощение черты не одной, а многих современниц Пушкина. Может быть, мы обязаны рождением этого образа и черноокой красавице Марии Волконской, и задумчивой Евпраксии Вульф...

Но в одном сходятся многие исследователи: в облике Татьяны - княгини есть черты графини, которую вспоминает Пушкин в „Домике в Коломне". Юный Пушкин, живя в Коломне, встречал молодую красавицу графиню в церкви на Покровской площади...”

Образ Ленского расположен несколько ближе к периферии романа, и в этом смысле может показаться, что поиски определенных прототипов здесь более обоснованны. Однако энергичное сближение Ленского с Кюхельбекером, произведенное Ю. Н. Тыняновым (Пушкин и его современники. С. 233— 294), лучше всего убеждает в том, что попытки дать поэту-романтику в ЕО некоторый единый и однозначный прототип к убедительным результатам не приводят.

Иначе строится в романе (особенно в начале его) литературный фон: стремясь окружить своих героев неким реальным, а не условно-литературным пространством, П вводит их в мир, наполненный лицами, персонально известными и ему, и читателям. Это был тот же путь, по которому шел Грибоедов, окруживший своих героев толпой персонажей с прозрачными прототипами.

Очерк дворянского быта онегинской поры

Известное определение Белинского, назвавшего ЕО “энциклопедией русской жизни”, подчеркнуло совершенно особую роль бытовых представдений в структуре пушкинского романа.

В „Евгении Онегине" перед читателем проходит серия бытовых явлений, нравоописательных деталей, вещей, одежд, цветов, блюд, обычаев”.

Хозяйство и имущественное положение.

Русское дворянство было сословием душе- и землевладельцев. Владение поместьями и крепостными крестьянами составляло одновременно сословную привилегию дворян и было мерилом богатства, общественного положения и престижа. Это, в частности, приводило к тому, что стремление увеличивать число душ доминировало над попытками повысить доходность поместья путем рационального землепользования.

Герои ЕО довольно четко охарактеризованы в отношении их имущественного положения. Отец Онегина “промотался” (1, III, 4), сам герой романа, после получения наследства от дяди, видимо, сделался богатым помещиком:

Заводов, вод, лесов, земель

Хозяин полный... (1.LIII . 10—11)

Характеристика Ленского начинается с указания, что он “богат” (2, XII, 1). Ларины же не были богаты.

Повышение доходности хозяйства путем увеличения его производительности противоречило как природе крепостного труда, так и психологии дворянина-помещика, который предпочитал идти по более легкому пути роста крестьянских повинностей и оброков. Давая единовременный эффект повышения дохода, эта мера в конечном итоге разоряла крестьян и самого помещика, хотя умение выжимать из крестьян деньги считалось среди средних и мелких помещиков основой хозяйственного искусства. В ЕО упомянут

Гвоздин, хозяин превосходный,

Владелец нищих мужиков (5,XXVI. 3—4).

Рационализация хозяйства не вязалась с природой крепостного труда и чаще всего оставалась барской причудой.

Более верными способами “подымать доходы по расходам” были различные формы пожалований от правительства

Причиной образования долгов было не только стремление “жить по-дворянски”, то есть не по средствам, но и потребность иметь в своем распоряжении свободные деньги. Крепостное хозяйство — в значительной мере барщинное — давало доходы в виде продуктов крестьянского труда {простой продукт” — 1, VII, 12), а столичная жизнь требовала денег. Сбывать сельскохозяйственные продукты и получать за них деньги было для обычного помещика, особенно богатого столичного жителя, ведущего барский образ жизни, непривычно и хлопотно.

Долги могли образоваться от частных займов и заклада поместий в банк

Жить на средства, полученные при закладе имения, называлось “жить долгами”. Такой способ был прямым путем к разорению. Предполагалось, что дворянин на полученные при закладе деньги

приобретет новые поместья или улучшит состояние старых и, повысив таким образом свой доход, получит средства на уплату процентов и выкуп поместья из заклада. Однако в большинстве случаев дворяне проживали полученные ) в банке суммы, тратя их на покупку или строительство домов в столице, туалеты, балы (“давал три бала ежегодно” —1,111,3— для не слишком богатого дворянина, не имеющего в доме дочерей-невест, три бала в год — неоправданная роскошь). Это приводило к перезакладыванию уже заложенньх имений, что влекло за собой удвоение процентов, которые начинали поглощать значительную часть ежегодных доходов от деревень. Приходилось делать долги, вырубать леса, продавать еще не заложенные деревни и т. д.

Неудивительно, что, когда отец Онегина, который вел хозяйство именно таким образом, скончался, выяснилось, что наследство обременено большими долгами:

В этом случае наследник мог принять наследство и вместе с ним взять на себя долги отца или отказаться от него, предоставив кредиторам самим улаживать счеты между собой. О. Пошел по второму пути.

Получение наследства было не последним средством поправить расстроенные дела. Молодым людям охотно верили в долг рестораторы, портные, владельцы магазинов в расчете на их “грядущие доходы” (V, 6). Поэтому молодой человек из богатой семьи мог без больших денег вести в Петербурге безбедное существование при наличии надежд на наследство и известной беззастенчивости.

Образование и служба дворян

Характерной чертой домашнего воспитания был француз –гувернер.

Русский язык, словестность и историю, а так же танцы, верховную езду и фехтование преподавали специальные учителя, которых приглашали “ по билетам” .Учитель сменял гувернера..

Француз-гувернер и фручитель редко серьезно относились к своим педагогическим обязанностям

Если в XVIII в. (до французской революции 1789 г.) претендентами на учительские места в России были, главным образом, мелкие жулики и авантюристы, актеры, парикмахеры, беглые солдаты и просто люди неопределенных занятий, то после революции за границами Франции оказались тысячи аристократов-эмигрантов и в России возник новый тип учителя-француза.

Альтернотивой домашнему воспитанию, дорогому и малоудовлетворительному, были частные пенсионы и государственные училища . Частные пансионы, как и уроки домашних учителей, не имели ни одной общей программы, ни каких-либо единых требований.

На другом плюсе находились плохо организованные провинциальные пансионы.

В значительно большем порядке находились государственные учебные заведения.

Большинство русских дворян по традиции готовили своих детей к военному поприщу. По указу 21 марта 1805 г. в обеих столицах и ряде провинциальных городов (Смоленске, Киеве, Воронеже и др.) были открыты начальные военные училища в количестве “15 рот”. В них зачислялись дети “от 7 до 9-летнего возраста,

'Военное поприще представлялось настолько естественным для дворянина, что отсутствие этой черты в биографии должно было иметь какое-либо специальное объяснение: болезнь или физический недостаток, скупость родичей, не дававшую определить сына в гвардию Большинство штатских чиновников или неслужащих дворян имели в своей биографии хотя бы краткий период, когда они носили военный мундир. Достаточно просмотреть список знакомых П, чтобы убедиться, что он был и в Петербурге после Лицея, и в Кишиневе, и в Одессе окружен военными — среди его знакомых лишь единицы никогда не носили мундира.

Штатскими высшими учебными заведениями были университеты. В нач XIX в их было 5 : Московский Харьковский, Дерптский Виленский, Казанкий .

Онегин, как уже было сказано, никогда не носил военного мундира, что выделяло его из числа сверстников, встретивших 1812 г. в возрасте 16—17 лег. Но то, что он вообще никогда нигде не служил, не имел никакого, даже самого низшего чина, решительно делало Онегина белой вороной в кругу современников

Неслужащий дворянин формально не наршал закон империи. Однако его положение в обществе было особым

Правительство также весьма отрицательно смотрело на уклоняющегося от службы и Не имеющего никакого чина дворянина. И в столице, и на почтовом тракте он должен был пропускать вперед лиц, отмеченных чинами

Наконец, служба органически входила в дворянское понятие чести, становясь ценностью этического порядка и связываясь с патриотизмом. Представление о службе как высоком служении общественному благу и противопоставление ее прислуживанию “лицам” (это чаще всего выражалось в противопоставлении патриотической службы отечеству на полях сражений прислуживанию “сильным” в залах дворца) создавало переход от Дворянского патриотизма к декабристской формуле Чацкого: “Служить бы рад, прислуживаться тошно”

Итак, складывалась мощная, но сложная и внутренне противоречивая традиция отрицательного отношения к “неслужащему дворянину”.

Однако была и противоположная (хотя и значительно менее сильная) традиция.

Однако, пожалуй, именно Карамзин сделал впервые отказ от государственной службы предметом поэтизации в стихах, звучавших для своего времени достаточно дерзко:

войне добра не видя,

В чиновных гордецах чины вознснавидя,

Вложил свой меч в ножны

(“Россия, торжествуй, —сказал я, —без меня'”)...

То, что традиционно было предметом нападок с самых разных позиций,, неожиданно приобретало контуры борьбы за личную независимость, отстаивания права человека самому определять род своих занятий, строить свою жизнь, независимо от государственного надзора или рутины протоптанных путей. Право не служить, быть “сам большой” (VI, 201) и оставаться верным ' “науке первой” — чтить самого себя (III, 193) стало заповедью зрелого П. . Известно, как упорно заставлял Николай 1 служить Вяземского в министерстве финансов, Герцена — в провинциальной канцелярии, Полежаева — в солдатах и к каким трагическим последствиям привела самого П придворная служба.

В свете сказанного видно, во-первых, что то, что Онегин никогда не служил, не имел чина, не было неважным и случайным признаком — это важная и заметная современникам черта. Во-вторых, черта эта по-разному просматривалась в свете различных культурных перспектив, бросая на героя то сатирический, то глубоко интимный для автора отсвет.

Не менее бессистемный характер носило образование молодой дворянки. Схема домашнего воспитания была та же, что и при начальном обучении мальчика-дворянина: из рук крепостной нянюшки, заменявшей в этом случае крепостного дядьку, девочка поступала под надзор гувернантки — чаще всего француженки, иногда англичанки.

Наиболее известными государственными учебными заведениями этого С типа были Смольный институт благородных девиц и аналогичный ему Екатерининский институт (оба в Петербурге

П колебался в том, какой тип воспитания дать дочерям Прасковьи Лариной. Однако глубокая разница в отношении автора к героиням этих двух произведений исключала возможность одинакового воспитания. Первоначально П думал вообще дать своим героиням чисто отечественное образование:

Показательно, однако: засвидетельствовав, что Татьяна в совершенстве знала французский язык, и, следовательно, заставив нас предполагать наличие в ее жизни гувернантки-француженки, автор предпочел прямо не упомянуть об этом ни разу.

Подчеркивая в поведении Татьяны естественность, простоту, верность себе во всех ситуациях и душевную непосредственность, П не мог включил” в воспитание героини упоминание о пансионе.

Интересы и занятия дворянской женщины.

Образование молодой дворянки было, как правило, более поверхностным и значительно чаще, чем для юношей, домашним. Оно обычно ограничивалось навыком бытового разговора на одном-двух, умением танцевать и держать себя в обществе, элементарными навыками рисования, пения и игры на каком-либо музыкальном инструменте и самыми начатками истории, географии и словесности.

Образование молодой дворянки имело главной целью сделать из девушки привлекательную невесту.

Естественно, что со вступлением в брак обучение прекращалось. 'В брак молодые дворянки в начале XIX в. вступали рано. Правда, частые XVIII в. замужества 14- и 15-летних девочек начали выходить из обычной практики, и нормальным возрастом для брака сделались 17—19 лет. Однако сердечная жизнь, время первых увлечений молодой читательницы романов начинались значительно раньше. Жуковский влюбился в Машу Протасову, когда ей было 12 лет (ему шел 23-й год

Выйдя замуж, юная мечтательница часто превращалась в домовитую помещицу-крепостницу, как Прасковья Ларина, в столичную светскую даму или провинциальную сплетницу. Вот как выглядели провинциальные дамы в 1812 г., увиденные глазами умной и образованной москвички М. А, Волковой, обстоятельствами военного времени заброшенной в Тамбов: “Все с претензиями, крайне смешными. У них изысканные, но нелепые туалеты, странвый разговор, манеры как у кухарок; притом они ужасно жеманятся, и ни у одной нет порядочного лица. Вот каков прекрасный пол в Тамбове!” (Двенадцатый год в воспоминаниях и переписке современников

И все же в духовном облике женщины были черты, выгодно отличавшие се от окружающего дворянского мира. Дворянство было служилым сословием, и отношения службы, чинопочитания, должностных обязанностей накладывали глубокую печать на психологию любого мужчины из этой социальной Группы/Дворянская женщина начала *** в. значительно меньше была втянута в систему спужебно-государственной иерархии, и это давало ей большую свободу мнений и большую личную независимость. Защищенная к тому же, конечно лишь до известных пределов, культом уважения к даме, составлявшим существенную часть понятия дворянской чести, она могла в гораздо большей мере, чем мужчина, пренебрегать разницей в чинах, обращаясь к сановникам иди даже к императору.

Поэтому не случайно то, что после 14 декабря 1825 г., когда мыслящая часть дворянской молодежи была разгромлена, а новое поколение интеллигентов-разночинцев еще не появилось па исторической арене, именно женщины-декабристки выступили в роли хранительниц высоких идеалов независимости, верности и чести.

Дворянское жилище и его окружение в городе и поместье.

Весь пространственный мир романа (если исключить “дорогу”, о которой речь пойдет отдельно) делится на три сферы: Петербург, Москва, деревня.

Онетинский Петербург имеет весьма определенную географию. То, какие районы столицы упоминаются в тексте, а какие остались за его пределами, раскрывает нам смысловой образ города в романе.

Реально в романе представлен лишь Петербург аристократический и щегольской. Это Невский проспект, набережная Невы, Миллионная, видимо, набережная Фонтанки (вряд ли гувернер водил мальчика Евгения в Летний сад издалека), Летний сад, Малая Морская — гостиница “Лондон”^ Театральная площадь.

Онегин в первой главе, видимо, живет на Фонтанке.

Доминирующими элементами городского пейзажа в Петербурге, в отличие от Москвы, были не замкнутые в себе, территориально обособленные особняки или городские усадьбы, а улицы и четкие линии общей планировки города.

Жизнь в собственном доме была доступна в Петербурге (в тех его районах, которые упоминаются в ЕО) лишь очень богатым людям. Тип внутренней планировки такого дома приближался к дворцовому.

Планировка петербургского дома в начале XIX в., как правило, предполагала вестибюль, куда выходили двери из швейцарской и других служебных помещений. Отсюда лестница вела в бельэтаж, где располагались основные комнаты: передняя, зала, гостиная, из которой, как правило, шли двери в спальню и кабинет.

Набор: зала, гостиная, спальня, кабинет — был устойчивым и выдерживался и в деревенском помещичьем доме.

Московский пейзаж строится в романе принципиально иначе, чем петербургский: он рассыпается на картины, здания, предметы. Улицы распадаются на независимые друг от друга дома, будки, колокольни. Длинное и детальное путешествие Лариных через Москву составляет одно из самых пространных описаний в ЕО, ему посвящены четыре строфы; Москва же показана глазами внешнего наблюдателя:

У Тани в шумной сей прогулке

Все в голове кругом идет... (**, 452)

Характерной чертой московского пейзажа было то, что доминирующими ориентирами в городе .были нс цифровые и линейные координаты улиц и домов, а отдельные, замкнутые мирки: части города, церковные приходы и городские усадьбы с домами-особняками, отнесенными с “красной

Автор сознательно провез Татьяну через окраины, и через центр Москвы: от Петровского замка, стоявшего вне черты города, через Тверскую заставу, по Тверской-Ямской, Триумфальной (ныне Маяковского) площади. Тверской, мимо Страстного монастыря (на месте которого теперь Пушкинская нл.), далее, вероятно, по Камергерскому переулку (ныне проезд Художественного театра), пересекая Большую Дмигровку (ул. Пушкина), по Кузнецкому мосту (“Мелькают <...> магазины моды”) и Мясницкой до Харитоньевского переулка. '

Магазины мод были сосредоточены на Кузнецком мосту

Число французских модных лавок на Кузнецком мосту было очень велико,

Значительная часть действия романа сосредоточена в деревенском доме помещика XIX в. Описание типичного помещичьего дома находим в записках М. Д. Бутурлина: “С архитектурною утопченностию нынешних вообще построек, при новых понятиях о домашнем комфорте, исчезли повсюду эти неказистые дедовские помещичьи домики, все почти серо-пепельного цвета, тесовая обшивка и тесовые крыши коих никогда не красились <...> В более замысловатых деревенских постройках приклеивались, так сказать, к этому серому фону четыре колонны с фронтонным треугольником над ними. Колонны зги были у более зажиточных оштукатуренные и вымазанные известью так же, как и их капители; у менее достаточных помещиков колонны были из тощих сосновых бревен без всяких капителей. Входное парадное крыльцо, с огромным выдающимся вперед деревянным навесом и двумя глухим боковыми стенами в виде пространной будки, открытой спереди.

Фасадная часть дома, заключающая залу и парадные комнаты, была одноэтажной. Однако комнаты, находившиеся по ту сторону коридора: девичья и другие помещения — были значительно ниже. Это позволяло делать вторую половину здания двухэтажной.

В помещичьих домах, претендовавших на большую роскошь, чем “серенькие домики”, охарактеризованные Бутурлиным, и приближавшихся по типу к московским особнякам, передние высокие комнаты были парадными. Жилые помещения, расположенные по другую сторону коридора и на втором этаже, имели низкие потолки и обставлялись гораздо проще. Онегин поселился не в “высоких покоях” (2, II, 5), а там, где его дядя “лет сорок с ключницей бранился”, где “все было просто” (3. Ш, 3, 5}— в задних жилых покоях.

На втором этаже часто располагались детские. Там и жили барышни Ларины. В комнате Татьяны был балкон:

Она любила на балконе

Предупреждать зари восход... (2,XXVIII. 1—2).

Балкон был для П характерной приметой помещичьего дома (см. ***, 403). Барский дом виден издалека, из окон и с балкона его также открывались далекие виды. Дома провинциальных помещиков ставили крепостные архитекторы и безымянные артели плотников. Они глубоко усвоили одну из главных особенностей древнерусской архитектуры — умение поставить строение так, чтобы оно гармонично вписалось в пейзаж. Это делало такие постройки, наряду с церковными строениями и колокольнями, организующими точками того русского пейзажа, к которому привыкли П и Гоголь в своих дорожных странствиях. Дом ставился обычно не на ровном месте, но ** не на вершине холма, открытой ветрам.

День светского человека. Развлечения.

Онегин ведет жизнь молодого человека, свободного от служебных обя зательств. Следует отметить, что количественно лишь немногочисленная группа дворянской молодежи Петербурга начала *** '** вела подобную жизнь. Кроме людей неслужащих, такую жизнь могли себе позволить лишь редкие молодые люди из числа богатых и имеющих знатную родню маменькиных сынков, чья служба, чаще всего в министерстве иностранных дел, была чисто фиктивной.

Между тем право вставать как можно позже являлось своего рода признаком аристократизма, отделявшим неслужащего дворянина не только от простонародья или собратьев, тянущих фрунтовую лямку, но и от деревенского помещика-хозяина. Мода вставать как можно позже.восходила к французской аристократии “старого режима”

Утренний туалет и чашка кофе или чаю сменялись к двум-трем часам дня прогулкой. Прогулка пешком, верхом или в коляске занимала час-два. Излюбленными местами гуляний петербургских франтов в 1810—1820-х гг. были Невский проспект и Английская набережная Невы.

Около четырех часов пополудни наступало время обеда. Такие часы явственно ощущались как поздние и “европейские”: для многих было еще памятно время, когда обед начинался в двенадцать.

Молодой человек, ведущий холостой образ жизни, редко содержал повара — крепостного или наемного иностранца — и предпочитал обедать в ресторане. За исключением нескольких первоклассных ресторанов, расположенных на Невском, обеды в петербургских трактирах были хуже по качеству, чем в Москве. О. А. Пржецлавский вспоминал: “Кулинарная часть в публичных заведениях пребывала в каком-то первобытном состоянии, на очень низкой степени. Холостому человеку, не имевшему своей кухни, почти невозможно было обедать в русских трактирах. При том же заведения эти закрывались вечером довольно рано. При выходе из театра можно было поужинать только в одном ресторане, где-то на Невском проспекте, под землею; его содержал Доменик” (Помещичья Россия... С. 68).

Послеобеденное время молодой франт стремился “убить”, заполнив промежуток между рестораном и балом. Одной из возможностей был театр. Он для петербургского франта той поры не только художественное зрелище и своеобразный клуб, где происходили светские встречи, но и место любовных интриг и доступных закулисных увлечении.

Бал.

Танцы занимают в ЕО значительное место: им посвящены авторские отступления, они играют большую сюжетную роль.

Танцы были важным структурным элементом дворянского быта. Их роль существенно отличалась как от функции танцев в народном быту того времени, так и от современной.

В жизни русского столичного дворянина XVIII — начала XIX в. время разделялось на две половины: пребывание дома было посвящено семейным я хозяйственным заботам — здесь дворянин выступал как частное лицо; другую половину занимала служба — военная или статская, в которой дворянин выступал как верноподданный, служа государю и государству, как представитель дворянства перед лицом других сословий. Противопоставление *** двух форм поведения снималось в венчающем день “собрании”, на балу или званом вечере. Здесь реализовывалась общественная жизнь дворянина: он не был ни частное лицо в частном быту, ни служивый человек на государственной службе — он был дворянин в дворянском собрании, человек своего сословия среди своих.

Таким образом, бал оказывался, с одной стороны, сферой, противоположной службе, — областью непринужденного общения, светского отдыха, местом, где границы служебной иерархии ослаблялись

борение “порядка” и “свободы”.

Основным элементом бала как общественно-эстетического действа были танцы. Они служили организующим стержнем вечера, задавали тип и стиль беседы.

Обучение танцам начиналось рано — с пяти-шести лет. Видимо, П начал учиться танцам уже в 1808 г. До лета 1811 г. он с сестрой посещал танцевальные вечера у Трубецких, Бутурлиных и Сушковых, а по четвергам — детские балы у московского танцмейстера Иогеля. Балы у Иогеля описаны в воспоминаниях балетмейстера А. П. Глушковского (см.: ГлушковскиН А. П. Воспоминания балетмейстера. М.; Л., 1940. С. 196—197).

Раннее обучение танцам было мучительным и напоминало жесткую тренировку спортсмена или обучение рекрута усердным фельдфебелем. Составитель “Правил”, изданных в 1825 г., Л. Петровский, сам опытный танцмейстер, так описывает некоторые приемы первоначального обучения, осуждая при этом не самое методу, а лишь ее слишком жесткое применение: “Учитель должен обращать внимание на то, чтобы учащиеся от сильного напряжения Не потерпели в здоровье. Некто рассказывал мне, что учитель его почитал непременным правилом, чтобы ученик, несмотря на природную неспособность, держал ноги вбок, подобно ему, в параллельной линии <...> Как ученик имел 22 года, рост довольно порядочный и ноги немалые, при том неисправные; то учитель не могши сам ничего сделать, почел за долг употребить четырех человек, из коих два выворачивали ноги, а два держали колена. Сколько сей не кричал, те лишь смеялись и о боли слышать не хотели — пока наконец не треснуло в ноге, и тогда мучители оставили его <...>

Длительная тренировка придавала молодому человеку не только ловкость во время танцев, но и уверенность в движениях, свободу и независимость в постановке фигуры, что определенным образом влияло и на психический строй человека: в условном мире светского общения он чувствовал себя уверенно и свободно, как опытный актер на сцене. Изящество, проявляющееся^ точности движений, являлось признаком хорошего воспитания.

Бал в эпоху Онегина начинался польским (полонезом), который в торжественной функции первого танца сменил менуэт. Менуэт отошел в прошлое вместе с королевской Францией. “Со времени перемен, последовавших у европейцев как в одежде, 'гак и в образе мыслей, явились новости и в танцах; и тогда польской, который имеет более свободы и танцуется неопределенным числом пар, а потому освобождает от излишней и строгой выдержки, свойственной менуэту, занял место первоначального танца”

Показательно, что в ЕО полонез не упоминается ни разу. В Петербурге, поэт вводит нас в бальную залу в момент, когда “толпа мазуркой занята”'' (1. ХХУШ, 7), то есть в самый разгар праздника, чем подчеркивается модное - опоздание Онегина

Второй бальный танец вальс- П назвал “однообразный и безумный”

Мазурка составляла центр бала и знаменовала собой его кульминацию. Мазурка танцевалась с многочисленными причудливыми фигурами и мужским соло, составляющим “соло” танца.

Котильон — вид кадрили, один из заключающих бал танцев — танцевался на мотив вальса и представлял собой танец-игру, самый непринужденный, разнообразный и шаловливый танец.

Бал был нс единственной возможностью весело и шумно провести ночь. Альтернативой ему были

...игры юношей разгульных,

Грозы дозоров караульных (VI, 621) —

холостые попойки в компании молодых гуляк, офицеров-бретеров, прославленных “шалунов” и пьяниц. .

Поздние попойки, начинаясь в одном из петербургских ресторанов, оканчивались где-нибудь в “Красном кабачке”, стоявшем на седьмой версте по Петергофской дороге и бывшем излюбленным местом офицерского разгула. Жестокая картежная игра и шумные походы по ночным петербургским улицам дополняли картину.

Дуэль.

Дуэль — поединок, происходящий по определенным правилам парный бой, имеющий целью восстановление чести, снятие с обиженного позорного пятна, нанесенного оскорблением. Таким образом, роль дуэли социально-знаковая. Дуэль представляет собой определенную процедуру по восстановлению чести и не может быть понята вне самой специфики понятия “честь” в общей системе этики русского европеизированного послепетровского дворянского общества.

Дуэль, как институт корпоративной чести встала оппозиция сторон. С одной стороны, правительство относилось к поединкам неизменно отрицательно.

Характерно выссказывание Николая 1 “Я ненавижу дуэли, это варварство ; на мой взгляд в них нет ничего рыцарского.”

С другой стороны дуэль подвергалась критике со стороны мыслящих демократов , видевших в ней проявление сословного предрассудка дворянства и противопоставлявших двор честь человеческой .

Взгляд на дуэль как на средство защиты своего человеческого достоинства ... не был чужд и П, как показывает его биография.

Несмотря на негативную в общем оценку дуэли как “светской вражды”, и проявления “ложного стыда”, изображение ее в романе не сатирическое, а трагическое, что подразумевает и определенную степень соучастия в судьбе ") героев. Для того чтобы понять возможность такого подхода, необходимо прокомментировать некоторые технические стороны поединка тех лет.

Прежде всего следует подчеркнуть, что дуэль подразумевала наличие строгого и тщательно исполняемого ритуала.

Дуэль начиналась с вызова. Ему, как правило, предшествовало столкновение, в результате которого какая-либо сторона считала себя оскорбленной „ив качестве таковой требовала удовлетворения (сатисфакции). С этого ^ момента противники уже не должны были вступать ни в какие общения —

это брали на себя их представители — секунданты.

Роль секундантов сводилась к следующему: как посредники между противниками, они прежде всего обязаны были приложить максимальные усилия 'к примирению.

Условия дуэли П и Дантеса были максимально жестокими (дуэль была рассчитана на смертельный исход), но и условия поединка Онегина и Ленского, к нашему удивлению, были также очень жестокими, хотя причин для смертельной вражды здесь явно не было. Однако не исключено, что Зарецкий определил дистанцию между барьерами менее чем в 10 шагов. Требования, чтобы после первого выстрела

Зарецкий мог остановить дуэль и в другой момент: появление Онегина со слугой вместо секунданта было ему прямым оскорблением (секунданты, как и противники, должны быть социально равными;

Наконец, Зарецкий имел все основания не допустить кровавого исхода, объявив Онегина неявившимся.

Таким образом, Зарецкий вел себя не только не как сторонник строгих правил искусства дуэли, а как лицо, заинтересованное в максимально скандальном и шумном — что применительно к дуэли означало. кровавом — исходе.

Для читателей, не утратившего еще живой связи с дуэльной традицией и способного понять смысловые оттенки нарисованной П картины, было очевидно, что О “ любил его (Ленского) и, целясь в него не хотел ранить”. Эта способность дуэли, втягивая людей, лишать их их собственной воли и превращать в игрушки и аытоматы очень важна . особенно это важно для понимания образа О. Он способен терять волю, становясь куклой в руках безликого ритуала дуэли.

Средства передвижения. Дорога.

Пережвижения занимают в ЕО очень большое место : действие ром начин в Питере, затем герой едет в губернию, в деревнб дяди.

Карета – основное средство передвижения XVIII-нач XIX –являлась и мерилом социального достатка. Способ передвижения соответствовал социальному положению.

Количество фонарей (один или два) или факелов зависело от важности седока. В 1820-е гг. “двойные фонари” (7,XXXXV, 7) — это признак лишь ^ дорогой, щегольской кареты.

" Летя в пыли на почтовых (1.II. 2), ...Ларина тащилась. /Боясь прогонов дорогих. /Не на почтовых, на своих... (7, XXXXV, 9—11).

Ларины ехали в Москву “на своих” (или “долгих”). В этих случаях лошадей на станциях не меняли, а давали им отдохнуть, ночью тоже, естественно, не двигались с места (ночная езда была обычной при гоньбе перекладных), от чего скорость путешествия резко уменьшалась. Однако одновременно уменьшалась и стоимость.

“Наконец день выезда наступил. Это было после крещенья. На дорогу нажарили телятины, гуся, индейку, утку, испекли пирог с курицею, пирожков с фаршем и вареных лепешек, сдобных калачиков, в которые были запечены яйца цельные совсем с скорлупою. Стоило разломить тесто, вынуть яичко в кушай его с калачиком на здоровье. Особый большой ящик назначался для харчевого запаса. Для чайного и столового приборов был изготовлен погребец. Там было все: и жестяные тарелки для стола, ножи, вилки, ложки и столовые и чайные чашки, перечница, горчичница, водка, соль, уксус, чай, сахар, салфетки и проч. Кроме погребца и ящика для харчей, был еще ящик для дорожного складного самовара <...> Для обороны от разбойников, об которых предания были еще свежи, особенно при неизбежном переезде через страшные леса муромские, были взяты с собой два ружья, пара пистолетов,

Представления о размерах “поездки” при езде “на долгих” дает С. Т. Аксаков: “Мы едем-с в трех каретах, в двух колясках и в двадцати повозках; всего двадцать пять экипажеи-с; господ и служителей находятся двадцать две персоны; до сотни берем лошадей” (Аксаков С. Т. Собр. соч. М„ 1955. С. 423). Хозяйственная Ларина путешествовала, видимо, несколько скромнее.

При плохом состоянии дорог поломка экипажей и починка их на скорую руку с помощью “сельских циклопов”, благословлявших “колеи и рвы отеческой земли” (7, XXXIV, 13—14), делалась обычной деталью дорожного быта.

В 1820-е гг. начали входить в употребление также дилижансы — общественные кареты, ходящие по расписанию. Первая компания дилижансов, ходивших между Петербургом и Москвою, была организована в 1820 г. вельможами М. С. Воронцовым и А. С. Меншиковым не только из коммерческих, но также из либерально-цивилизаторских побуждений. Начинание имело успех; Меншиков 27 февраля 1821 г. писал Воронцову: “Наши дилижансы в самом цветущем ходу, охотников много, отправление исправное” (лит. по: Тургенев. С. 444). Дилижансы брали зимой по 4 пассажира, летом — 6 и имели места внутри кареты, которые стоили по 100 руб., и снаружи (60—75 руб.). Путь из Петербурга в Москву они проделывали в 4—4,5 суток.

Однако основным средством передвижения все же оставались карета, бричка, возок, телега; зимой — сани.