Обломов и Штольц: два восприятия мира (по роману И. А. Гончарова "Обломов")

Обломов и Штольц: два восприятия мира (по роману И. А. Гончарова «Обломов»).

И. А. Гончаров работал над романом «Обло­мов» в течение десяти лет. В этом (лучшем!) про­изведении автор выразил свои убеждения и на­дежды; отобразил те проблемы современной ему жизни, которые волновали и глубоко задевали его, вскрыл причины этих проблем. Поэтому образ Ильи Ильича Обломова и Андрея Ивановича Штольца приобрели типичные черты, а само слово «обломовщина» стало выражать вполне опреде­ленное, почти философское понятие. Нельзя ис­ключать и образ Ольги Сергеевны Ильинской, без которого характеры мужчин не были бы полно ос­вещены.

Чтобы понять характер человека, мотивы его поступков, нужно обратиться к истокам формиро­вания личности: детству, воспитанию, окруже­нию, наконец, к полученному образованию.

В Илюше сконцентрировалась, кажется, сила всех поколений его предков; в нем чувствовались задатки человека нового времени, способного на плодотворную деятельность. Но стремления Ильи самостоятельно познавать мир пресекались не спускавшей с него глаз нянькой, из-под надзора которой он вырывался лишь во время послеобе­денного сна, когда все живое в доме, кроме Ильи, засыпало. «Это был какой-то всепоглощающий, ничем непобедимый сон, истинное подобие смер­ти».

Внимательный ребенок наблюдает за всем, что делается в доме, «напитывает мягкий ум живыми примерами и бессознательно чертит программу своей жизни по жизни, его окружающей», «глав­ная жизненная забота» которой есть хорошая еда, а потом — крепкий сон.

Тихое течение бытия нарушалось лишь иногда «болезнями, убытками, ссорами и, между прочим, трудом». Труд был главным врагом обитателей Обломовки, наказанием, наложенным «еще на пра­отцев наших». В Обломовке всегда при удобном случае избавлялись от работы, «находя это воз­можным и должным». Такое отношение к труду воспитывалось в Илье Ильиче, принявшим гото­вую норму жизни, передаваемую из поколения в поколение без изменений. Идеал бездействия под­креплялся в воображении ребенка нянькиными сказками о «Емеле-дурачке», получающем от вол­шебной щуки разные дары, причем незаслужен­ные. Сказки глубоко проникают в сознание Ильи, и он, будучи уже взрослым, «бессознательно грус­тит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка».

Стремление к самостоятельности, молодая энергия останавливались дружными криками ро­дителей: «А слуги на что?» Вскоре Илья сам понял, что приказывать спокойнее и удобнее. Лов­кий, подвижный ребенок постоянно останавлива­ется родителями и нянькой из боязни, что маль­чик «упадет, расшибется» или простудится, его лелеяли, как оранжерейный цветок. «Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая».

В таких условиях сложилась апатичная, лени­вая, трудная на подъем натура Ильи Ильича. Он был окружен чрезмерными заботами матери, сле­дящей за тем, чтобы ребенок хорошо поел, не перетрудился на обучении у Штольца, и готовой под любым, даже самым незначительным предло­гом не отпускать Илюшеньку к немцу. Она счита­ла, что образование не такая уж важная вещь, ради которой нужно худеть, терять румянец и пропускать праздники. Но все же родители Обло-мова понимали необходимость образования, одна­ко видели в нем только средство для продвижения по службе: чины, награды начали получать в то время «не иначе, как только путем ученья». Роди­телям хотелось преподнести Илюше все блага «как-нибудь подешевле, с разными хитростями».

Заботы матери пагубно сказались на Илье: он не приучился к систематическим занятиям, ни­когда не хотел узнать больше, чем задавал учи­тель.

Ровесник и друг Обломова, Андрей Иванович Штольц, любил Илью, пытался расшевелить его, привить интерес к самообразованию, настроить на деятельность, какой был увлечен сам, к которой был расположен, потому что воспитывался совер­шенно в других условиях.

Отец Андрея — немец дал ему то воспитание, которое получил от своего отца, то есть обучил всем практическим наукам, рано заставил рабо­тать и отослал от себя закончившего университет сына, как с ним поступил в свое время его отец. Но грубое бюргерское воспитание отца постоянно соприкасалось с нежной, ласковой любовью мате­ри, русской дворянки, которая не противоречила мужу, а тихо воспитывала сына по-своему:«...учила его прислушиваться к задумчивым зву­кам Герца, пела ему о цветах, о поэзии жизни, шептала о блестящем призвании то воина, то писателя...» Соседство Обломовки с ее «первобытною ленью, простотою нравов, тишиною и неподвиж­ностью» и княжеского «с широким раздольем бар­ской жизни» также помешали сделать Ивану Бог­дановичу Штольцу из сына такого же бюргера, каким он был сам. Дыхание русской жизни «отво­дило Андрея от прямой, начертанной отцом колеи». Но все же Андрей перенял от отца серьезный взгляд на жизнь (даже на все ее мелочи) и прагматичность, которые он пытался уравнове­сить «с тонкими потребностями духа».

Все эмоции, поступки и действия Штольц со­держал под «никогда не дремлющим контролем» разума и расходовал строго «по бюджету». Причи­ной всех своих несчастий и страданий он считал самого себя, вину и ответственность «не вешал, как кафтан, на чужой гвоздь», в отличие от Обломова, который не находил сил признать себя ви­новным в своих бедах, в никчемности своей бес­плодной жизни: «...жгучие упреки совести язвили его, и он со всеми силами старался... найти вино­ватого вне себя и на него обратить жало их, но на кого?»

Поиски оказывались бесполезными, потому что причина загубленной жизни Обломова есть он сам. Ему было очень мучительно это сознавать, так как он «болезненно чувствовал, что в нем за­рыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое на­чало, может быть, теперь уже умершее...». Обло­мова терзали сомнения в правильности и нужности прожитой жизни. Однако с «летами волнения и раскаяние являлись реже, и он тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками...».

Различно отношение Штольца и Обломова к воображению, имеющему два противоположных воплощения: «...друга — чем меньше веришь ему, и врага — когда уснешь доверчиво под его слад­кий шепот». Последнее произошло с Обломовым. Воображение было любимым спутником его жизни, только в мечтах он воплощал богатые, глу­боко зарытые способности своей «золотой» души.

Штольц же не давал воли воображению и боял­ся всякой мечты, ей «не было места в его душе»; он отвергал все, что «не подвергалось анализу опыта, практической истины», или принимал это за «факт, до которого еще не дошла очередь опыта». Андрей Иванович настойчиво «шел к своей цели», такое упорство он ставил выше всего: «...это было признаком характера в его глазах». Он лишь тогда отступал «от задачи, когда на пути его возникала стена или отверзалась непроходи­мая бездна». Он трезво оценивал свои силы и от­ходил, не обращая внимания на мнение окружаю­щих.

Обломов боялся любых трудностей, ему лень было приложить даже малейшие усилия к реше­нию не великих, а самых насущных проблем. Он находил утешение в своих любимых «примири­тельных и успокоительных» словах «авось», «может быть» и «как-нибудь» и ограждал себя ими от несчастий. Он готов был переложить дело на кого угодно, не заботясь о его исходе и поря­дочности выбранного человека (так он доверился мошенникам, обобравшим его имение). Как чис­тый, наивный ребенок, Илья Ильич не допускал и мысли о возможности обмана; элементарная ос­мотрительность, не говоря уже о практичности, совершенно отсутствовали в натуре Обломова.

Об отношении Ильи Ильича к труду уже говори­лось. Он, как и его родители, всячески избегал труда, который был в его представлении синонимом скуки, и все усилия Штольца, для которого «труд — образ, содержание, стихия и цель жизни», подвигнуть Илью Ильича на какую-нибудь деятель­ность были тщетны, дело не продвигалось дальше слов. Образно говоря, телега стояла на квадратных колесах. Ей требовались постоянные толчки изряд­ной силы, чтобы сдвинуться с места. Штольц бы­стро утомился («возишься, как с пьяницей»), разо­чаровало это занятие и Ольгу Ильинскую, через любовь к которой раскрываются многие стороны ха­рактеров Обломова и Штольца.

Знакомя Илью Ильича с Ольгой, Штольц хотел, «внести в сонную жизнь Обломова присутствие молодой, симпатичной, умной, живой и отчасти Насмешливой женщины», которая могла бы пробудить Илью к жизни, осветить его тусклое суще­ствование. Но Штольц «не предвидел, что он вно­сит фейерверк, Ольга и Обломов — и подавно».

Любовь к Ольге изменила Илью Ильича. По просьбе Ольги он отказался от многих своих при­вычек: не лежал на диване, не переедал, ездил с дачи в город исполнять ее поручения. Но оконча­тельно вступить в новую жизнь не смог. «Идти вперед — значит вдруг сбросить широкий халат не только с плеч, но с души, с ума; вместе с пылью и паутиной со стен смести паутину с глаз и про­зреть!» А Обломов боялся бурь и перемен, страх к новому он впитал с молоком матери, по сравнению с. которой, правда, ушел вперед (Илья Ильич уже отвергал «единственное употребление капита­лов — держать их в сундуке», понимая, что «долг всякого гражданина — честными трудами поддер­живать общее благосостояние»), но добился не­много, учитывая его способности.

Его утомляла беспокойная, деятельная натура Ольги, и поэтому Обломов мечтал, чтобы она ус­покоилась и тихо, сонно прозябала бы с ним, «переползая из одного дня в другой». Поняв, что Ольга никогда на это не согласится, Илья решает расстаться с ней. Разрыв с Ольгой обозначал для Обломова возврат к прежним привычкам, оконча­тельное духовное падение. В жизни с Пшеницы-ной Илья Ильич нашел бледное отражение своих мечтаний и «решил, что идеал его жизни осуще­ствился, хотя без поэзии...».

Приложив немало усилий к пробуждению в Обломове тяги к деятельности, Ольга вскоре убежда­ется, по выражению Добролюбова, «в его реши­тельной дрянности», то есть в неспособности к духовному преобразованию, и бросает его.

Пройдя через любовь и разочарование, Ольга стала серьезнее относиться к своим чувствам, она так нравственно выросла, что Штольц не узнал ее, встретившись через год, и долго мучился, пытаясь разгадать причину разительных перемен в Ольге.

Понять ее сердце Штольцу было настолько труд­но, что «с него немного спала спесивая уверен­ность в своих силах». Выслушав исповедь Ольги о «прогулках, о парке, о своих надеждах, о просвет­лении и падении Обломова» и получив от нее со­гласие на брак, Андрей говорит самому себе: «Все найдено, нечего искать, некуда идти больше!» Од­нако это вовсе не означает, что он погружается в нечто похожее на обломовскую апатию. Семейная жизнь Штольца способствовала гармоничному, взаимообогащающему развитию обоих супругов. Однако теперь Андрей успокоился, он всем дово­лен, а Ольгу мучат сомнения: что дальше? неуже­ли жизненный круг замкнулся? Штольц говорит ей: «Мы не пойдем... на дерзкую борьбу с мятеж­ными вопросами, не примем их вызова, склоним головы и смиренно переживем трудную минуту». Он понимал, что Ольга переросла его, «видел, что прежний идеал его женщины и жены недосягаем, но он был счастлив» и стал лишь бледным отра­жением Ольги, в которой, по выражению Добро­любова, «более, нежели в Штольце, можно видеть намек на новую русскую жизнь».

Обломов и Штольц — люди с разным мировос­приятием, а следовательно, и разными судьбами. Главное их отличие в том, что деятельный, энер­гичный Штольц сумел правильно распорядиться своей жизнью и природными талантами, пытаясь «донести сосуд жизни до последнего дня, не про­лив ни одной капли напрасно». А у мягкого, до­верчивого Обломова не хватало силы воли проти­востоять трудностям жизни и отстаивать свое право на существование и самореализацию. Он «свое уменье затерял еще в детстве, в Обломовке, среди теток, нянек и дядек. Началось с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем жить» СН. А. Добролюбов).