Мир идеала в творчестве Шелли

Содержание

Глава 1. Сотворение идеального мира романтизмом

Первые тридцать лет девятнадцатого века отмечены творчеством поэтов, возрождавшими романтизм. Так отмечают учебники, хотя сами поэты могли этого и не понимать. Их творчество сильно отличалось от творчества их предшественников. Интерес к природе, например, не был умозрительным любованием, а был интересом к идеальному явлению, информационно и духовно влияющим на жизнь.

Термин происходит от слова «роман» («романами» в XVII в. называли сочинения, написанные не на латыни, а на происходящих от неё романских языках: французском, итальянском и др., а позже так называлось всё таинственное и чудесное). Романтизм XIX в. во многом противоположен классицизму, предыдущей эпохи и нормам академического искусства. Для романтизма характерно обострённое внимание к душевному миру человека, но, в отличие от сентиментализма, романтиков интересует не обычный человек, а исключительные характеры в исключительных обстоятельствах. Романтический герой испытывает бурные чувства, «мировую скорбь», стремление к совершенству, мечтает об идеале – не случайно символом романтизма стал «голубой цветок», поискам которого посвящает жизнь один из героев Новалиса. Романтик любит и порой идеализирует далёкое средневековье, «первозданную природу», в мощных, исключительных проявлениях которой он видит отражение обуревающих его сильных и противоречивых чувств. Для романтизма характерно убеждение, что не логика и знание, а интуиция и воображение открывают тайны жизни.

Привлекательные черты романтизма имеют и обратную сторону. Художник превращается в существо высшего порядка, которого «обычные» люди не могут понять и оценить («гений и толпа», «поэт и чернь» и т.п.). Порыв к идеалу, порой иллюзорному или недостижимому, оборачивается неприятием повседневной жизни, этому идеалу не отвечающий. Отсюда – так называемая «романтическая ирония» по отношению к устоявшейся действительности, которую обыватель принимает всерьёз. Отсюда и внутренняя раздвоенность романтика, вынужденного жить в двух несовместимых мирах идеала и реальности, преходящая порой в протест не только против костной действительности, но и против божественного миропорядка.

Глава 2. Зарождение черт идеализма Шелли в поэме «Королева Мэб»

Представления об идеальном мире, присущие взглядам романтиков, а у Шелли в полной силе явленные в позднем, насколько оно может быть поздним у поэта, трагически погибшем в 29 лет, творчестве, явлены уже в первой его поэме — «Королева Мэб», написанной в 1813 году. Несмотря на то, что, как писал сам Шелли, поэма получилась как в идейном, так и в художественном отношениях «сырой и незрелой», она : по дерзости и космической грандиозности замысла не уступает лучшим созданиям поэта¹.

Она действительно несет на себе печать ученичества: в ней много риторики и дидактики, встречаются поэтические штампы и тяжеловесные конструкции, а некоторые из проповедуемых автором идей, вроде идеи абсолютного детерминизма или апологии вегетарианства как верного средства исцеления человеческой природы, наивны и механистичны. Вместе с тем суровый приговор, который вынес своему детищу Шелли, справедлив лишь отчасти. Поэма сильна иконоборческой мощью и вдохновенностью пронизывающих ее финальные песни пророческих интонаций.

Ее гражданский пафос, благородство одухотворяющих ее идеалов, вера в будущее человечества поражали смелостью и новизной даже на фоне революционных изменений в английской литературе эпохи романтизма. Вместе с тем произведение Шелли еще тысячами нитей было связано с прошлым просветительским веком; эта связь проявляется и в особенностях художественной структуры поэмы, и в философских, этических, политических тяготениях ее автора.

Основу идеального мира Шелли в ранний период его творчества составляла концепция так называемой великой цепи бытия, согласно которой все во вселенной— от атома до созвездия, от букашки до человека — взаимосвязано, упорядочено, имеет строго определенное назначение. Концепция эта, унаследованная поэтом от предшественников — Шекспира и Мильтона, переосмысляется им и в дальнейшем все больше смыкается с распространенной в начале XIX в. шеллингианской «философией тождества». Бытие понимается поэтом как единство, управляемое законами аналогии, как бесконечная вереница идеальных форм единой в своей сущности материи, каждая частица которой связана с другой родственными узами:

Нет в целом мире атома, который

Однажды не был частью человека;

Нет капельки дождя в прозрачной туче,

Что не текла б когда-то в чьих-то жилах. (перевод А. Чамеева.).

Шелли перерабатывает в своем творчестве следующие положения поэтов Ренессанса, а позднее Мильтона и Попа: цепь бытия тянется от Бога, творца всего сущего, к самым низким формам материи; Бог—одухотворяющее начало вселенной. По словам Попа,

Все суть лишь звенья в необъятном целом,

Где Бог—душа, Природа служит телом.

В интерпретации Шелли великая цепь оказывается лишенной своего высшего звена — в ней не находится места Богу. Развивая в примечаниях к «Королеве Мэб» концепцию мироздания, автор опирается на учение Ньютона и подкрепляет свои выводы цитатами из «Системы природы» Гольбаха и «Системы мира» Лапласа. «Множественность миров, неопределенная безмерность вселенной, — пишет Шелли, — это предмет, о котором нельзя размышлять без благоговейного трепета. Для того, кто правильно ощущает таинственность и величие этого предмета, нет опасности соблазниться ложными измышлениями религиозных систем или обожествлением первопричины вселенной»².

Идеализм раннего Шелли заключается в том, что, отрицая существование Бога-творца, Шелли утверждает вместе с тем, что в основе всего сущего лежит духовное начало, душа, иными словами, он пантеистически одухотворяет материю. Шеллиевский «дух природы» («Spirit of nature») — это своего рода энергетическое начало, изначально присущее материи, ее движущая сила.

Итог исторического развития человечества представляется поэту неразрывно связанным с жизнью природы, космоса; он убежден, что разлитые во вселенной закономерности всеобщего движения не враждебны человеку.

Идеализм Шелли подкрепляется просветительской верой в изначально добрую природу человека, которая, будучи искажена влиянием уродливой среды, должна все же победить под действием благоприятных материальных и моральных условий. По словам поэта, «есть в каждом сердце семя совершенства»³, и это семя обещает дать могучие всходы, если только его не будут подавлять ни бремя собственных страстей индивида, ни какие бы то ни было формы внешнего угнетения.

Центральная идея, составляющая философский стержень «Королевы Мэб», — идея непрерывного поступательного движения истории. Именно с движением истории, а не с традиционным развитием характера, личных судеб героя связан сюжет поэмы. Автор «Королевы Мэб» «смотрит вперед и вспять», «его мысль странствует в вечности». «Прошлое, Настоящее и Будущее — вот величественные и всеобъемлющие темы этой поэмы», — подчеркивал Шелли в письме к издателю Хукему.

Поэма написана в форме романтического видения. Волшебница Мэб, фея-хранительница человеческих судеб, является во сне прекрасной девушке Ианте и увлекает ее душу в заоблачные выси, чтобы открыть ей смысл бытия, законы движения истории.

Жанр видения позволяет автору создать философско-обобщенную, поэтически впечатляющую картину истории человечества — от ее истоков до теряющихся в вечности контуров будущего. Центральной пространственно-временной оппозицией является для Шелли оппозиция конечного и бесконечного, времени и вечности.

Вечность осмысляется поэтом не как сфера Бога, но как сфера абсолютного добра, истины и красоты, сфера бесконечной и универсальной гармонии.

Время же, в восприятии поэта, тождественно истории и представляет собой сферу, лишенную гармонии, сферу, где сталкиваются в непримиримом конфликте добро и зло, истина и ложь, красота и уродство. Человечество, согласно Шелли, сможет приобщиться к вечности, лишь установив на всей земле справедливый и гармоничный общественный порядок.

Тогда седое Время — грозный победитель,

Что в гордом одиночестве так долго

Владычествовал, шествуя неслышно

И повергая в прах народы мира, —

Отступит в страхе...

С точки зрения вечности жизнь человека столь же эфемерна, сколь эфемерно бытие

мельчайшей твари,

Которой хрупкая зеленая былинка,

Что поутру родившись,

Умирает в полдень,

Вселенной служит.

Но человек способен одолеть всесокрушающее время, наполнив каждый миг своего существования напряженной деятельностью сердца и ума.

Я меряю не мерою мгновений

И месяцев обманчивый твой бег,

Любовь и жажда действия и мысли,

Согретые огнем кипучей страсти,

Длинней и ярче делают мой день! (перевод К. Бальмонта).

Человек способен прорваться к вечности, к бессмертию, посвятив свою жизнь борьбе с царящим в мире злом: память о тех, чьи имена приводят в трепет земных владык, о тех, кто достойно прошел свой земной путь, не умирает.

Мир, обретающий в поэме Шелли идеальные черты, отчетливо прописывается им через три временных пласта: время реальное, бытовое, служащее своего рода рамкой всего полотна (те несколько предрассветных минут или часов, в течение которых возлюбленный Ианты, Генри, склонившись над ней, оберегает ее сон); время магическое, чудесное — время, проведенное духом Ианты в пути через необозримые просторы вселенной в фантастической колеснице королевы Мэб и в ее дворце; и, наконец, время историческое и утопическое (картины прошлого, настоящего и будущего, которые—благодаря чарам феи — открываются взору пробужденной от сна души Ианты).

Меняются и пространственные координаты поэмы: ограниченный бытовой локус распахивается в космос; волшебное пространство дворца королевы Мэб позволяет ей и ее гостье видеть то, что отделено от них огромной пространственной и временной дистанцией: земной шар, былые блестящие цивилизации, современные города и страны и, наконец, лучезарный мир будущего.

Идеальный мир — художественная вселенная Шелли имеет множество точек соприкосновения с реальным историческим временем и географическим пространством: это и намеки на известные исторические события (пожар Москвы, отступление французской армии из России и т. д.), это и реальные топонимы (вечный Нил, Афины, Рим, Спарта, Гренландия, Англия и т. д.), и описания кровавых войн.

Таким образом, в поэме «Королева Мэб» поэт, интерес которого был сосредоточен на судьбах человеческой цивилизации, уже воспаряет над грешной землей в космические идеальные дали. Как отмечает М.М. Бахтин, основное творческое движение поэмы — «продуктивное устремление в будущее»⁴.

Глава 3. Идеалистические «блуждания» поэмы «Аластор».

Поэма «Аластор, или дух одиночества», написанная Шелли в 1816 году повествует об опасностях, подстерегающих молодого идеалиста, утратившего веру в способность содействовать преобразованию мира⁵.

Герой «Аластора» — юный поэт, посвятивший себя поискам истины и добра. Прекрасный телом и душой, он жаждет познания, чтобы оно могло принести людям счастье. Он странствует из страны в страну, посещает прославленные города древности — Вавилон, Иерусалим, Мемфис, Фивы, Афины, — устремляется в долины Персии, Индии, в горы Кавказа.

Во всех своих странствиях он неразлучен только с одиночеством. Оглушенный внутренней тревогой, он презрел, даже не заметил любовь арабской девушки и все силы чувства сосредоточил на таинственном и прекрасном видении — оно явилось ему во сне и пленило его голосом, который был словно голосом его души. Этот голос говорил ему о знании, правде и добре, о высоких надеждах на божественную свободу. И голос этот сливался с неземной музыкой и вызвал ответный огонь в его сердце. Но в радостный миг соединения любящих видение внезапно исчезло. Потрясенный потерей, поэт продолжает свои бесцельные блуждания. Напрасно надеется он вновь встретить таинственную деву — она исчезла навсегда. В утлом челне, неизвестно откуда появившемся, он, жаждая смерти, плывет по бурному морю, потом углубляется в неведомую реку, которая приводит его в страну гор, лесов, скал, глубоких пещер и, наконец, в таинственную, защищенную вековыми деревьями долину, ставшую его последним пристанищем. Там, ослабевший, все утративший, чуждый всему земному, он испустил дух. Никто не помнит теперь того, кто некогда уподоблялся лютне, на струнах которой звучала гармония небес. Единственная награда героя поэмы — смерть среди нагой, суровой простоты гор.

В «Аласторе» Шелли предстает художником слова, близким основному, романтическому, направлению своей эпохи. Вслед за Вордсвортом («Прогулки») поэт изобразил духовные искания личности, зыбкость надежд на счастливый исход, нерушимую связь внутреннего мира и внешнего, человека и природы.

В поэме весь созданный Шелли мир подчинен символике, порожденной вечной красотой природных начал: река, по которой плывет поэт, есть всепобеждающий поток жизни и в то же время — поток мысли; пещеры — непостижимые тайны бытия и вместе с тем сознание человека, отъединенное от реальности; горы символизируют высокие цели человеческие и опасность путей к ним, море — бури жизни и ее необъятность.

Идеализируемая поэтом поэзия природы одновременно порождает поэта и порождается им.

Герой «Аластора», предаваясь радостям созерцания, отъединяется от человечества, уходит в идеальные миры и тем самым не обретает подлинной человеческой сущности. Одиночество для Шелли ассоциируется с неспособностью к любви. За это и мстит невольно согрешившему поэту демон Аластор.

Глава 4. Влияние Платона на формирование идеализма Шелли

За два года, последовавшие за созданием «Королевы Мэб», Шелли прошел значительный путь как мыслитель и философ. На развитие философских взглядов Шелли оказали значительное влияние элементы идеализма платоновского толка, значение которых в переломные 1814—1816 гг. возрастает.

В эти годы Шелли говорит о решающем влиянии духовной деятельности, о том, что нельзя противопоставлять материю и дух, ибо материя духовна, а дух материален.

В 1813—1815 гг. Шелли пишет ряд трактатов: «Опровержение деизма», «О христианстве», «О любви», «О будущем состоянии», «О жизни», «О нравах». Эти сочинения показывают, что последовательной системы философских идей у Шелли не было, но демонстрируют, насколько сильны в творчестве Шелли веяния идеализма.

Шелли не приемлет и осуждает христианство, видит в нем религию лицемерную, враждебную счастью и свободе, с другой стороны, отрицая божественность Христа, высоко оценивает его моральное учение и сравнивает умение прощать и любить врагов своих с сократовским. По мнению Шелли, Христос не был христианином в современном, т. е. искаженном, значении слова; Бога Шелли считал лишь вездесущей вдохновляющей людские души силой.

Шелли не раз сомневался в бессмертии души, с другой — не соглашался верить, что человек с его высокими помыслами рождается лишь для того, чтобы умереть. Выхода из этих противоречий Шелли не указывает; он ограничивается фаустовским страданием от неизбежности сомнения и незнания.

Итоги философских размышлений Шелли подведены в трактате «О жизни». Он выдвигает принципы интеллектуальной философии, которая утверждает абсолютное единство идеального и материального и невозможность для материального существовать вне восприятия.

Одно из важнейших философских положений Шелли заключено в трактате «О любви». Воплощая моральные концепции Шелли, этот трактат передает как бы сердцевину мироощущения поэта. Главная его идея заключается в том, что любовь подразумевает абсолютное понимание и сопереживание, абсолютную общность; все это любящие распространяют и на всех окружающих, в которых они ищут такого же сочувствия и единства эмоций. Любовь оказывается основой общения между людьми, основой их личного и социального существования, всеобъемлющим чувством, связывающим человека с мировым целым.

Посредником между Шелли и современным ему идеализмом служил Платон. Поэт изучал его еще с университетских времен, бесконечно чтил как философа и художника и не раз переводил. Влияние, оказанное на Шелли Платоном, сочеталось с влиянием идей скептицизма и агностицизма. Мировоззрение Шелли нельзя, разумеется, свести к платонизму, но нельзя вместе с тем отрицать воздействия на него общей системы взглядов греческого философа, созданных им поэтических образов, его представления о земной жизни как отблеске потустороннего, вечного, недосягаемо совершенного мира идей. Для Шелли платонизм есть сокровищница концепций. Он использует в эстетике те идеальные представления, на которые Платон опирался в своей теории познания. Зло для него есть поверхностный изъян, который не может распространяться на вечное.

С Платоном Шелли связывает вера в возможность совершенствования людей и мира, вера в конечную победу добра над злом, в противоречие между необходимостью, сковывающей развитие внешнего мира, и свободой мира внутреннего. Вопрос о платонизме Шелли существен при рассмотрении философских стихотворений, написанных в 1816 г.

Стихотворение «Гимн интеллектуальной красоте», в характерной романтической манере сочетает отвлеченную философичность с личным признанием. Это не только рассуждение о той возвышенной красоте, которая для Шелли есть, в духе учения Платона, некая одушевляющая вечная сила, стоящая за миром видимых явлений, но и взволнованный рассказ о том, как впервые это прекрасное явление посетило его на пороге юности. Интеллектуальная красота—понятие духовное, идеальное: это невидимая сила, и на людей снисходит только тень ее, которая, подобно облакам или воспоминаниям о музыке, посещает их и вскоре ускользает. Шелли взывает к духу Красоты и скорбит о том, что он покинул мир, оставив людям страх, уныние, отчаяние. По-платоновски звучит мысль Шелли, что беспокойный сон жизни становится истинным и благотворным, только если на него падает отблеск незримого духа прекрасного; без него нас покидают Любовь, Надежда и Самоуважение; с ним мы обретаем всемогущество и бессмертие. Явившись к герою стихотворения в ответ на его лихорадочные поиски истины, дух красоты вызвал восторг отрока; он посвятил себя служению ей, ибо твердо верил, что только она может освободить мир от мрачного рабства.

Красота как начало, ведущее к мудрости и гуманности, вряд ли может считаться платоновской идеей, но представление о красоте как начале, одушевляющем видимый мир, идет если не от самого Платона, то от его позднейших истолкователей. Для Шелли подлинная реальность не материальна, а духовна. У Шелли красота носит чисто духовный характер. В «Гимне» конечная духовность вселенной, в которую Шелли неизменно верил, проявляется в красоте. Слова о любви к человечеству, завершающие гимн, также идут от Платона; в его «Пире» Сократ приводит слова Диотимы, согласно которым любовь есть желание красоты и добра, выводящее любящих за пределы чувства друг к другу и распространяющееся на все остальное человечество. «Гимн интеллектуальной красоте» может считаться платоническим главным образом потому, что в нем красота идеальная, красота ума и души возвышается по сравнению с красотой физической.

Глава 5. Идеальный мир «Освобожденного Прометея»

Лирическая драма «Освобожденный Прометей» написана Шелли в 1820 году по мотивам «Прикованного Прометея» Эсхила. Шелли выбрал для своей драмы героя древнего мифа и античной трагедии, жившего в памяти многих поколений, чуждого ограничений во времени и пространстве и не раз привлекавшего внимание поэтов, художников и музыкантов.

Прометей - бунтарь, бросающий вызов и тирании Зевса, и слабодушию всего человеческого рода, которое оказывается опорой деспотизма. В отличие от трагедии Эсхила, послужившей образцом для Шелли, гнет осмыслен не как проклятие, а как расплата людей за собственный страх перед бытием, который повелевает им отдать предпочтение несвободе, заглушив в себе творческий порыв. Прометей, не принявший насилия над своей свободой, по характеристике поэта, «представляет собой образ высочайшего нравственного и духовного совершенства».

Отвергая всевластие Зевса, Прометей у Шелли ополчается и против человечества. Охваченный жаждой возмездия за его слабости и грехи, герой должен сам пережить духовный катарсис, исцелившись от ненависти. Лишь тогда исполнится его мечта о сообществе людей, которые более не знают эгоцентричности, покорности угнетению и жажды компромисса.

Человеческому роду уготована вечная весна, однако для этого необходимо, чтобы своим верховным божеством люди признали любовь, покончив с духовным рабством, вызывающим горечь и презрение у титана, похитившего огонь.

Бунт Прометея, наделенного истинной мощью духа, которая позволила ему выдержать все испытания, ниспосланные Зевсом (орел, терзающий прикованного к скале героя, фурии с железными крыльями, испепеляющая молния), носит, однако, трагический и обреченный характер. Им движет лишь мысль о противоборстве, оправдывающем и насилие, и зло, так как нет иного способа воздействовать на косную и трусливую человеческую природу. Низвергая тирана, Прометей отчасти уподобляется ему в своих усилиях радикально переменить порядок вещей.

Лишь после того как титан начинает осознавать собственную причастность к человеческой семье и готов взвалить на свои могучие плечи страдания всех, Прометей обретает черты истинного героя. Терпевший одну неудачу за другой в своих попытках созидания утопии, Прометей лишь в заключительных актах драмы постигает, что насилие неспособно преобразовать мир, сотворенный деспотией, в прекрасное царство справедливости и свободы.

Шелли в «Освобожденном Прометее» по его собственному признанию, как и прежде, одержим «страстью к преобразованию мира»; однако идет он к этой цели более сложным, чем прежде, путями: объявляя дидактику несовместимой с истинной поэзией, он стремится воздействовать на читателей не столько прямым выражением своих идей, сколько красотой поэтических образов. Он убежден, что, «покуда душа не научилась любви, восхищению, вере, надежде и стойкости, рассудочные моральные принципы останутся всего лишь брошенными в дорожную пыль семенами, которые путник бездумно топчет, хотя они принесли бы ему жатву счастья»⁶.

Герой Шелли — пророк и борец, гуманист-просветитель, спасающий от гибели «проявления божества в человеке» и преобразующий мир в согласии с законами природы и гармонии⁷.

Мир в драме есть «воплощение Света и Любви». Сатурн приходит на смену вневременным, вечным формам и привносит в мир время — «завистливую тень»; поэтому он сам есть ступень временная, преходящая. Жизнь людей на этой ранней ступени, хотя и счастлива, напоминает скорее растительное, то есть лишенное самопознания, существование. На языке поэтических образов смена Сатурна Зевсом означает смену одной ступени развития другой, более высокой. Прометей, видя преимущества Зевса, вручает ему власть во вселенной с единственным условием — «не ущемлять свободы человека». Зевс, однако, обманывает ожидания Прометея — превращается в самодержца, не знающего «ни веры, ни любви, ни долга»:

И на людей обрушились несчастья:

Работа, голод, раны и болезни

И неизвестная дотоле смерть;

И стужа не по времени и зной

Погнали бедные их племена

Искать укрытия в каменных пещерах

И он вселил в пустынные сердца

Безумие и жажду мнимых благ,

И недовольство — и в людских берлогах

Пошла междоусобная борьба.⁸

Прометей — не только бунтарь и тираноборец, но и «спаситель и опора страждущего человека. Примечательно, что едва ли не самым страшным испытанием для прикованного к скале Титана становятся не телесные его страдания, но духовные муки, которые причиняет ему видение распятого Христа.

Все явления мира подчинены законам Судьбы, Времени, Случая, Изменчивости, кроме нескончаемой любви. Понимание ее как первоосновы бытия, как движущей силы жизни проходит через всю драму. Прометей, отказавшись от проклятия Зевсу, становится в изображении Шелли активным участником действия — он внушает океанидам любовь, которая ведет их к пещере Демогоргона и тем самым открывает путь для освобождения от тирании. Образы океанид — Ионы, Пантеи, Азии — играют в драме Шелли роль образов-символов и представляют собой персонифицированные идеи любви. Можно предположить, что каждая из океанид соответствует одной из ступеней в трехчастной временной структуре универсума, изображенного Шелли; Иона олицетворяет зарождающуюся любовь, свойственную прошлому Золотому веку Сатурна, Пантея — земную любовь в разделенном мире, Азия — высшую духовную любовь, которая может быть достигнута только в будущем. Она манит Прометея своей величавой красотой, помогает ему переносить страдания, освещает ему путь к грядущему Золотому веку.

«Освобожденный Прометей» есть утопия счастливого будущего, путь к которому, по мысли поэта, долог и труден, исполнен мук и потрясений, требует героического терпения и мужественного противостояния злу и лежит через духовное возвышение человечества. Космической грандиозности сюжета драмы, благородству исповедуемых в ней идеалов соответствует возвышенный строй поэтической речи. Язык «Прометея» приподнят над обыденным уровнем благодаря напряженной эмоциональности и концентрированной, порой даже избыточной образности. Поэтическая речь Шелли порывиста и стремительна; она отражает динамизм и диалектичность его восприятия мира.

Глава 6. Черты идеализма в «Эпипсихидионе» и «Адонаисе»

Концепция тождества любви и красоты положена в основу поэмы Шелли «Эпипсихидион». По-гречески название поэмы означает «душа моей души». Она была написана в феврале 1821 г. и опубликована летом того же года. По законам романтической эстетики это — одновременно произведение обобщенно-философское, о природе и назначении любви и в то же время — страстное признание, исповедь и мольба о любви. Поэма кончается гимном одухотворенной чувственной любви, которая облагораживает, возвышает и позволяет тому, кем она владеет, познать не только возлюбленную, но благодаря обретенному в истинном чувстве второму зрению расширить границы своего восприятия так, чтобы оно охватило бы и тайны вселенной. Из платоновского диалога «Пир», который Шелли перевел, он заимствовал идею о любви как примирительнице противоположностей, гармонизирующей духовные и физические начала, заимствовал сравнение любви с музыкой и, наконец, отождествление любви и красоты⁹.

Проникновение в философию любви, подсказанное Платоном и его позднейшими толкователями, восприятие любви как сильнейшего из доступных смертному чувств, как таинства, приобщающего к наслаждению не только чувственному, но и духовному, неотделимо в поэме от личных переживаний.

В «Адонаисе» (1821) герой не со святыми свят, а среди бессмертных занимает принадлежащее ему по праву место: его дух, как негасимая звезда, будет сиять отныне из глубин вечности. Образ его—не часть мифа о добром гении-хранителе, а воплощение веры поэта в могущество человеческого духа, способного попрать самое смерть.

Заглавная мысль Шелли, изложенная в «Адонаисе», как и вообще философия романтической эпохи, развивалась в сторону идеализма. Шелли не разделял христианской веры в бессмертие души, но не хотел удовлетворяться и простым признанием смертности человека, дух которого проникает в тайная тайных природы, создает прекрасные произведения науки и искусства. «Поскольку поэт, — писал он вскоре после окончания «Адонаиса», — обязан посвятить себя служению идеям, возвышающим и облагораживающим человечество, пусть ему будет дозволено высказать догадки» относительно будущего, к которому нас влечет неугасимая жажда бессмертия. До тех пор, пока не могут быть предложены доказательства более веские, нежели софизмы, лишь компрометирующие идею, самое желание бессмертия должно оставаться единственным подтверждением того, что вечность есть удел всякого мыслящего существа». Шелли верит, что Адонаис, умерев, ожил; его дух устремился к вечным источникам света и истины, тогда как живые — мертвы

Глава 7. Роль од в формировании поэтического идеала Шелли

Философская «Ода к небесам» (1819) состоит из обращения трех духов к небесам. Они по-разному оценивают небо в соответствии с различными сторонами философской мысли Шелли, выражая и преклонение перед божественной его природой, и понимание его как порождения ума человеческого и как независимую от него материальную реальность.

Признанной вершиной одического искусства Шелли является «Ода западному ветру» (1819), где в сильнейшей степени проявилось единство личных и общественных чувств поэта, неразрывность для него социальных и природных сил, трагического восприятия настоящего и надежды на грядущее.

Западный ветер в оде Шелли приобретает как конкретные, так и символические функции: он призван смести с пути сухие листья ушедшего лета и вместе с тем развеять мертвые, застывшие людские обычаи и установления; своими дикими порывами он разносит по земле «крылатые семена», которые символизируют новое возрождение-то, что настает с приходом весны. С этой основной функцией ветра по сложным законам поэтической ассоциации связывается и бурное его движение в воздухе и небесах — он разгоняет тучи, как мертвые листья; перепутанные его порывами облака напоминают ветки, такие же ломаные, как и изгибы волн в океане. В бурную ночь бешеные порывы ветра сливают все в единую разгневанную стихию, символизирующую уже не благое начало, а ярость политической реакции. Разлетевшиеся по небу тучи ассоциируются с разметавшимися волосами дикой вакханки, предвестницы бури, а вой ветра — с отходной по умирающему году, с могилами, в которых погребены надежды человечества. Перед грозным голосом западного ветра трепещут не только высоты небесные, но и глубины океана.

Чисто романтический мир оды, в котором всеобщность замысла сливается с голосом непосредственного чувства, прямо выражая авторское «я», раскрывается до конца в мечтах поэта стать частицей стихии, разрушающей и созидающей, и так спастись от тяжкого бремени часов, пригнувших его к земле, от ранящих его шипов жизни. Шелли мечтал лишь о том, чтобы могучий ветер его устами возвестил миру о близкой весне и возрождении. Природа, стихии, история, чувство составляют в оде неразрывное единство. Смелые метафоры передают быстрое, как полет ветра, движение мысли, устремленной к благу человечества.

В «Оде свободе» и «Оде Неаполю» поэтический идеал Шелли осуществляется тогда, когда Италия, ныне «потерянный рай», станет «возвращенным раем». Отсюда двоякий характер образов в его итальянских стихах. В одних, овеянных трагизмом, подчеркивается противоречивость, совмещение противоположностей, как в стихотворении «О леонардовской Медузе», построенном исключительно на сталкивании страха и очарования, ужаса и красоты, которые одинаково божественны, света, который страшнее мрака. По ощущению Шелли, музыка красоты, проникающая в застывший мрак боли, очеловечивает и гармонизирует.

В других образах, напротив, раскрывается вожделенный идеал единства, согласия, взаимопроникновения всего, что прекрасно, утверждению которого в поэзии Шелли помогла Италия. Так, описывая Анархию, наступающую на восставший Неаполь с севера и, «подобно Хаосу, рассотворяющую творение, Шелли взывает к глубочайшей Любви, Великому духу, который правит и движет всем сущим на италийских берегах… духу красоты.

Равнодушие Шелли к частностям, к индивидуальным деталям в последние годы исчезает. Отчасти тому причиной растущая зрелость поэта, постепенно приближающегося к синтезу общего и единичного, отчасти — его восторженный интерес к Италии, отчасти, и, быть может, более всего, то, что она сама и все с нею связанное приобретают для Шелли символический смысл. Она — поруганная красота, которую должны воскресить сильные духом, те, кого вдохновляет поэзия.

Вопреки обычному представлению, мир природы, уподоблен островкам, мир скорби людской — безбрежному океану. Вой вихря напоминает поэту вопли побежденного города, когда король-победитель скачет посреди торжества братоубийц:

Символична также параллель между океаном, которому постепенно суждено поглотить Венецию, и океаном горя и тирании, разрушающим ее величие. Символом единства духовного и физического, неотделимого для Шелли от истинно прекрасного, является соединение в облике Венеции реального, зримого очарования и «идеального» ореола, которым окружил ее Байрон, когда жил и пел в ее стенах.

Символ нередко вырастает у Шелли из сравнения. Так, символ грядущей победы красоты Шелли видит в солнце — оно парит в небесах, подобно окрыленной мыслью свободе. Этот тип сравнения обычен для поэтики Шелли, склонного объяснять явления природы с помощью явлений психологии. Конкретное он уподобляет более абстрактному.

В итальянских стихах, особенно насыщенных образами, чрезвычайно распространена отмеченная выше синестезия, то есть соединение в образе данных, добытых разными органами чувств.

В самые последние годы жизни поэтическое зрение Шелли обостряется. Он учится видеть красоту не только в прекрасном, но и в обыкновенном, не переставая воспринимать все частности как проявления единого, великого, как отсвет рая, — того, что возвратится с отвоеванной свободой. Его сияние падает и на самые точные пейзажи Шелли, как например описание «замученных бурями сосен, стволы которых переплелись, как змеи». Постепенная конкретизация образов была закономерной для Шелли, но Италия дала его развитию в этом направлении могущественный толчок. Осмысление ее природы, искусства и исторических судеб стало основой зрелого творчества поэта.

Поэтический идеал Шелли выражается в неутомимом служении его поэзии добру и способствовании поэтической красотой бескровно побеждать.

Список использованной литературы

1. Бахтин М. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук. СПб, 2000

2. Гампер Г. «Дух сам себе отчизна» СПб, 1996

3. Дауден Э. Очерк жизни Шелли в кн. Шелли П. Б. Великий дух, М, 1998

4. Дьяконова Н. Я. Чамеев А. А. Шелли, СПб, 1994

5. Квасова Л. В. Межиндивидуальное и индивидуальное при воплощении универсальных смыслов в поэтических текстах (на материале лирики Ф. Тютчева и П. Шелли), Саратов, 1989

6. Колесников Б. И. Революционная эстетика П. Б. Шелли, М, 1963

7. Кружков Г. «Поэзия — это прекрасное лицо мира» в кн. Шелли П. Б. Китс Дж. Избранная лирика М, 1981

8. Моруа А. Ариель, или жизнь Шелли, М, 1999

9. Неупокоева И. Г. Революционный романтизм Шелли, М, 1929

10. Шелли П. Б. Избранное М, 1997

11. Шелли П. Б. Избранные произведения М, 1998

12. Шелли П. Б. Китс Дж. Избранная лирика М, 1981