Женский образ в лирике А.А. Ахматовой

Содержание:

I. Первые шаги стр.3-4

II. Лирика А.Ахматовой стр.4-9

III. "Великая земная любовь" у А.Ахматовой стр.10-12

IV. Женский образ в лирике А.Ахматовой стр.12-19

V. Заключение стр.20-21

VI. Список литературы стр.22

I. Первые шаги

На рубеже прошлого и нынешнего столетий, хотя и не буквально хронологически, накануне революции, в эпоху, потрясенную двумя мировыми войнами, в России возникла и сложилась, может быть, самая значительная во всей мировой литературе нового времени "женская" поэзия - поэзия Анны Ахматовой. Ближайшей аналогией, которая возникла уже у первых ее критиков, оказалась древнегреческая певица любви Сапфо: русской Сапфо часто называли молодую Ахматову.

Анна Андреевна Горенко родилась 11(23)июня 1889 года под Одессой.¹

Годовалым ребенком она была перевезена в Царское Село, где прожила до шестнадцати лет. Первые воспоминания Ахматовой были царскосельскими: "...зеленое, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал..." Училась Анна в Царскосельской женской гимназии. Пишет об этом так: "Училась я сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно". В 1907 году Ахматова оканчивает Фундуклеевскую гимназию в Киеве, потом поступает на юридический факультет Высших женских курсов. Начало же 10-ых годов было отмечено в судьбе Ахматовой важными событиями: она вышла замуж за Николая Гумилева, обрела дружбу с художником Амадео Модильяни, а весной 1912года вышел ее первый сборник стихов "Вечер", принесший Ахматовой мгновенную славу. Сразу же она была дружно поставлена критиками в ряд самых больших русских поэтов. Ее книги стали литературным событием. Чуковский писал, что Ахматову встретили "необыкновенные, неожиданно шумные триумфы". Ее стихи были не только услышаны, их затверживали, цитировали в разговорах, переписывали в альбомы, ими даже объяснялись влюбленные. "Вся Россия, - отмечал Чуковский, - запомнила ту перчатку, о которой говорит у Ахматовой отвергнутая женщина, уходя от того, кто оттолкнул ее".

«Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

Песня последней встречи».²

II. Лирика А.Ахматовой

Лирика “серебряного” века многообразна и музыкальна. Сам эпитет “серебряный” звучит, как колокольчик. Серебряный век - это целое созвездие поэтов. Поэтов - музыкантов. Стихи “серебряного” века - это музыка слов. В этих стихах не было ни одного лишнего звука, ни одной ненужной запятой, не к месту поставленной точки. Все продуманно, четко и... музыкально. Также использовались различные стили в литературе. Акмеизм - стиль, придуманный и основанный Гумилевым, подразумевал отражение реальности легкими и емкими словами. Этот стиль был использован в поэзии Ахматовой.

Лирика Ахматовой периода ее первых книг ("Вечер", "Четки", "Белая стая") - почти исключительно лирика любви. Ее новаторство как художника проявилось первоначально именно в этой традиционно вечной, многократно и, казалось бы до конца разыгранной теме.

Если перечитать ее ранние стихи, в том числе и те, что собраны в первой книге «Вечер», считающейся насквозь петербургской, то мы невольно удивимся, как много в них южных, морских реминисценций. Можно сказать, что внутренним слухом благодарной памяти она на протяжении всей своей долгой жизни постоянно улавливала никогда полностью не замиравшее для нее эхо Черного моря.

В своей первой поэме— «У самого моря», написанной в 1914 году в усадьбе Слепнево (Тверская губ.), она воссоздала поэтическую атмосферу Причерноморья, соединив ее со сказкой о любви:

«Бухты изрезали низкий берег,

Все паруса убежали в море,

А я сушила соленую косу

За версту от земли на плоском камне.

Ко мне приплывала зеленая рыба,

Ко мне прилетала белая чайка,

А я была дерзкой, злой и веселой

И вовсе не знала, что это — счастье.

В песок зарывала желтое платье,

Чтоб ветер не сдул, не унес бродяга,

И уплывала далеко в море,

На темных, теплых волнах лежала.

Когда возвращалась, маяк с востока

Уже сиял переменным светом,

И мне монах у ворот Херсонеса Говорил:

Что ты бродишь ночью?

...Я с рыбаками дружбу водила.

Под опрокинутой лодкой часто

Во время ливня с ними сидела,

Про море слушала, запоминала,

Каждому слову тайно веря.

И очень ко мне рыбаки привыкли.

Если меня на пристани нету,

Старший за мною слал девчонку,

И та кричала: «Наши вернулись!

Нынче мы камбалу жарить будем»...³

Новизна любовной лирики Ахматовой бросилась в глаза современникам чуть ли не с первых ее стихов, опубликованных еще в "Аполлоне", но, к сожалению, тяжелое знамя акмеизма, под которое встала молодая поэтесса, долгое время как бы драпировало в глазах многих ее истинный, оригинальный облик и заставляло постоянно соотносить ее стихи то с акмеизмом, то с символизмом, то с теми или иными почему-либо выходившими на первый план лингвистическими или литературоведческими теориями.

Выступавший на вечере Ахматовой (в Москве в 1924 году), Леонид Гроссман остроумно и справедливо говорил: "Сделалось почему-то модным проверять новые теории языковедения и новейшие направления стихологии на "Четках" и "Белой стае". Вопросы всевозможных сложных и трудных дисциплин начали разрешаться специалистами на хрупком и тонком материале этих замечательных образцов любовной элегии. К поэтессе можно было применить горестный стих Блока: ее лирика стала "достоянием доцента". Это, конечно, почетно и для всякого поэта совершенно неизбежно, но это менее всего захватывает то не повторяемое выражение поэтического лица, которое дорого бесчисленным читательским поколениям".

И действительно, две вышедшие в 20-х годах книги об Ахматовой, одна из которых принадлежала В.Виноградову, а другая Б.Эйхенбауму, почти не раскрывали читателю ахматовскую поэзию как явление искусства, то есть воплотившегося в слове человеческого содержания. Книга Эйхенбаума, по сравнению с работой Виноградова, конечно, давала несравненно больше возможностей составить себе представление об Ахматовой - художнике и человеке.

Важнейшей и, может быть, наиболее интересной мыслью Эйхенбаума было его соображение об ахматовской лирики, о том, что каждая книга ее стихов представляет собой как бы лирический роман, имеющий к тому же в своем генеалогическом древе русскую реалистическую прозу. Доказывая эту мысль, он писал в одной из своих рецензий: "Поэзия Ахматовой - сложный лирический роман. Мы можем проследить разработку образующих его повествовательных линий, можем говорить об его композиции, вплоть до соотношения отдельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытывали характерное чувство интереса к сюжету - к тому, как разовьется этот роман".

Потребность в романе - потребность, очевидно, насущная. Роман стал необходимым элементом жизни, как лучший сок, извлекаемый, говоря словами Лермонтова, из каждой ее радости. В нем увековечивались сердца с непреходящими особенностями, и круговорот идей, и неуловимый фон милого быта. Ясно, что роман помогает жить. Но роман в прежних формах, роман, как плавная и многоводная река, стал встречаться все реже, стал меняться сначала стремительными ручейками ("новелла"), а там и мгновенными "гейзерами". Примеры можно найти, пожалуй, у всех поэтов: так, особенно близок ахматовской современности лермонтовский "роман" - "Ребенку", с его загадками, намеками и недомолвками. В этом роде искусства, в лирическом романе - миниатюре, в поэзии "гейзеров" Анна Ахматова достигла большого мастерства. Вот один из таких романов:

« Как велит простая учтивость,

Подошел ко мне, улыбнулся.

Полулаского, полулениво

Поцелуем руки коснулся.

И загадочных древних ликов

На меня посмотрели очи.

Десять лет замираний и криков.

Все мои бессонные ночи

Я вложила в тихое слово

И сказала его напрасно.

Отошел ты. И стало снова

На душе и пусто и ясно».

Роман кончен. Трагедия десяти лет рассказана в одном кратком событии, одном жесте, взгляде, слове.

Нередко, миниатюры Ахматовой были, в соответствии с ее излюбленной манерой, принципиально не завершены и подходили не столько на маленький роман в его, так сказать, традиционной форме, сколько на случайно вырванную страничку из романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющей читателя додумывать то, что происходило между героями прежде.

«Хочешь знать, как все это было? –

Три в столовой пробило,

И прощаясь, держась за перила,

Она словно с трудом говорила:

"Это все... Ах, нет, я забыла,

Я люблю вас, я вас любила

Еще тогда!" "Да".

Хочешь знать, как все это было?»⁴

Возможно, именно такие стихи наблюдательный Василий Гиппиус и называл "гейзерами", поскольку в подобных стихах - фрагментах чувство действительно как бы мгновенно вырывается наружу из некоего тяжкого плена молчания, терпения, безнадежности и отчаяния.

Стихотворение "Хочешь знать, как все это было?.." написано в 1910

году, то есть еще до того, как вышла первая ахматовская книжка "Вечер" (1912), но одна из самых характерных черт поэтической манеры

Ахматовой в нем уже выразилась в очевидной и последовательной форме. Ахматова всегда предпочитала "фрагмент" связному, последовательному и повествовательному рассказу, так как он давал прекрасную возможность насытить стихотворение острым и интенсивным психологизмом; кроме того, как ни странно, фрагмент придавал изображаемому своего рода документальность: ведь перед нами и впрямь как бы не то отрывок из нечаянно подслушанного разговора, не то оброненная записка, не предназначавшаяся для чужих глаз. Мы, таким образом, заглядываем в чужую драму как бы ненароком, словно вопреки намерениям автора, не предполагавшего нашей невольной нескромности.

Нередко стихи Ахматовой походят на беглую и как бы даже не

"обработанную" запись в дневнике:

«Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки. Не любил,

когда плачут дети, Не любил чая с

малиной и женской истерики.

..А я была его женой". Он любил...»⁵

Иногда такие любовные "дневниковые" записи были более распространенными, включали в себя не двух, как обычно, а трех или даже четырех лиц, а также какие-то черты интерьера или пейзажа, но внутренняя фрагментарность, похожесть на "романную страницу" неизменно сохранялась и в таких миниатюрах:

«Там тень моя осталась и тоскует,

Все в той же синей комнате живет,

Гостей из города за полночь ждет

И образок эмалевый целует. И в

доме не совсем благополучно:

Огонь зажгут, а все-таки темно...

Не оттого ль хозяйке новой скучно,

Не оттого ль хозяин пьет вино

И слышит, как за тонкою стеною

Пришедший гость беседует со мною".

Там тень моя осталась и тоскует...⁶

В этом стихотворении чувствуется скорее обрывок внутреннего

монолога, та текучесть и непреднамеренность душевной жизни, которую так любил в своей психологической прозе Толстой.

Особенно интересны стихи о любви, где Ахматова - что, кстати,

редко у нее - переходит к "третьему лицу", то есть, казалось бы, использует чисто повествовательный жанр, предполагающий и последовательность, и даже описательность, но и в таких стихах она все же

предпочитает лирическую фрагментарность, размытость и недоговоренность.

Вот одно из таких стихотворений, написанное от лица мужчины:

«Подошла. Я волненья не выдал,

Равнодушно глядя в окно.

Села словно фарфоровый идол,

В позе, выбранной ею давно.

Быть веселой - привычное дело,

Быть внимательной - это трудней...

Или томная лень одолела

После мартовских пряных ночей?

Томительный гул разговоров,

Желтой люстры безжизненный зной

И мельканье искусных проборов

Над приподнятой легкой рукой.

Улыбнулся опять собеседник

И с надеждой глядит на нее...

Мой счастливый богатый наследник,

Ты прочти завещанье мое".

Подошла. Я волненья не выдал...»⁷

III. «Великая земная любовь" у А.Ахматовой

Ахматова, действительно, самая характерная героиня своего времени, явленная в бесконечном разнообразии женских судеб: любовницы и жены, вдовы и матери, изменявшей и оставляемой. По выражению А. Коллонтай, Ахматова дала "целую книгу женской души". Ахматова "вылила в искусстве" сложную историю женского характера переломной эпохи, его истоков, ломки, нового становления.

Герой ахматовской лирики (не героиня) сложен и многолик. Это он - любовник, брат, друг, представший в бесконечном разнообразии ситуаций: коварный и великодушный, убивающий и воскрешающий, первый и последний.

Но всегда, при всем многообразии жизненных коллизий и житейских

казусов, при всей необычности, даже экзотичности характеров героиня или героини Ахматовой несут нечто главное, исконно женское, и к нему то пробивается стих в рассказе о какой-нибудь канатной плясунье, например, идя сквозь привычные определения и заученные положения ("Меня покинул в новолунье Мой друг любимый. Ну, так что ж!") к тому, что "сердце знает, сердце знает": глубокую тоску оставленной женщины. Вот эта способность выйти к тому, что "сердце знает", - главное в стихах Ахматовой. "Я вижу все, Я все запоминаю". Но это "все" освещено в ее поэзии одним источником света.

Есть центр, который как бы сводит к себе весь остальной мир ее поэзии, оказывается ее основным нервом, ее идеей и принципом. Это любовь. Стихия женской души неизбежно должна была начать с такого заявления себя в любви. Герцен сказал однажды как о великой несправедливости в истории человечества о том, что женщина "загнана в любовь". В известном смысле вся лирика (особенно ранняя) Анны Ахматовой "загнана в любовь". Но здесь же, прежде всего и открывалась возможность выхода. Именно здесь рождались подлинно поэтические открытия, такой взгляд на мир, что позволяет говорить о поэзии Ахматовой как о новом явлении в развитии русской лирики двадцатого века. В ее поэзии есть и "божество", и "вдохновение". Сохраняя высокое значение идеи любви, связанное с символизмом, Ахматова возвращает ей живой и реальный, отнюдь не отвлеченный характер. Душа оживает "Не для страсти, не для забавы, Для великой земной любви".

«Эта встреча никем не воспета,

И без песен печаль улеглась.

Наступило прохладное лето,

Словно новая жизнь началась.

Сводом каменным кажется небо,

Уязвленное желтым огнем,

И нужнее насущного хлеба

Мне единое слово о нем.

Ты, росой окропляющий травы,

Вестью душу мою оживи, -

Не для страсти, не для забавы,

Для великой земной любви».⁸

"Великая земная любовь" - вот движущее начало всей лирики Ахматовой. Именно она заставила по-иному - уже не символистки и не

акмеистки, а, если воспользоваться привычным определением, реалистически - увидеть мир.

«То пятое время года,

Только его славословь.

Дыши последней свободой,

Оттого, что это - любовь.

Высоко небо взлетело,

Легки очертанья вещей,

И уже не празднует тело

Годовщину грусти своей».⁹

В этом стихотворении Ахматова назвала любовь "пятым временем года". Из этого-то необычного, пятого, времени увидены ею остальные четыре, обычные. В состоянии любви мир видится заново. Обострены и напряжены все чувства. И открывается необычность обычного. Человек начинает воспринимать мир с удесятеренной силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин.

Мир открывается в дополнительной реальности: "Ведь звезды были крупнее, Ведь пахли иначе травы". Поэтому стих Ахматовой так предметен: он возвращает вещам первозданный смысл, он останавливает внимание на том, мимо чего мы в обычном состоянии способны пройти равнодушно, не оценить, не почувствовать. "Над засохшей повиликою Мягко плавает пчела" - это увидено впервые. Потому же открывается возможность ощутить мир по-детски свежо. Такие стихи, как "Мурка, не ходи, там сыч", не тематически заданные стихи для детей, но в них есть ощущение совершенно детской непосредственности.

IV. Женский образ в лирике А.Ахматовой

Большинство стихотворений Ахматовой – это, по сути, лирические

новеллы, в которой происходят конкретные события, развивающиеся по законам прозы. Состояние героев передается не непосредственно, а через емкие, точные, психологически значимые детали.

В этих ахматовских деталях нет символического характера, когда конкретный предмет или явление становится лишь знаком чего-то запредельного, высшего. Они важны как сами по себе, для создания образа мира, так и как средство выражения состояния и переживаний конкретного человека, но в них нет ничего мистического, ирреального. Они характеризуются определенностью, как и те состояния, которые при помощи их передает поэтесса. Ахматова, по словам Жирмунского, говорит «о простом земном счастье и о простом, интимном и личном горе. Любовь, разлука в любви, неисполненная любовь, любовная измена, светлое и ясное доверие к любимому, чувство грусти, покинутости, одиночества, отчаяния – то, что близко каждому, то, что переживает и понимает каждый». Это сказано о стихах ранней Ахматовой. А позднее, когда в ее творчестве зазвучит гражданская тема, она воплотится также в конкретных переживаниях русской женщины – жены, сестры, матери, провожающей, теряющей, оплакивающей…

Какова же героиня стихов Ахматовой? В одном из шутливых четверостиший она скажет о себе и своем творчестве вполне исчерпывающие слова, которые, со свойственной ей афористичностью, вмещает в емкую формулу одной строчки: «Я научила женщин говорить». Действительно, в творчестве Ахматовой создан портрет русской женщины двадцатого века – с ее переживаниями, страстями, болями, мучениями, с ее судьбой – одновременно личной и в то же время слитой с судьбой своей страны. Если в своих ранних стихах она говорит словно от имени всех любящих, страдающих, разлучающихся, гордых женщин в контексте любовных коллизий, то начиная с «Четок» и «Белой стаи» эти коллизии становятся коллизиями страны (первая мировая война, революция, репрессии, вторая мировая война). И ее героиня не только переживает личную драму разлуки с любимым, но и со всем народом хоронит, оплакивает, ждет, надеется и теряет надежду и в блокадном городе, и в эвакуации, и в тюремной очереди… Она с полным правом могла сказать о себе:

«Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл, -

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был».¹⁰

Эти строчки, предпосланные поэме «Реквием», ставшей актом гражданского мужества поэтессы, полно и емко выражают еще одну сторону ее творчества, причастного жизни народа. Через женскую судьбу она сумела эту жизнь воплотить во всем ее трагическом величии.

Еще один важнейший момент для понимания творчества Ахматовой – это его религиозность, христианский характер. Многих современных читателей Ахматовой удивляет ее спокойное приятие страданий и болей. Эти страдания – не только любовные измены и утраты, не только разлука с любимым. Это и ощущение сиротства, потеря ребенка, полное одиночество. «Все души милых на высоких звездах. / Как хорошо, что некого терять / И можно плакать…», - скажет она в одном из поздних стихотворений. В этих строчках – жизнь, полная скорбей и утрат. Но героиня не ропщет. Слово «хорошо» для многих в этих строчках звучит диссонансом. Но именно в этом «хорошо» и заключено ее христианское мироощущение, мироощущение человека, принимающего боль и страдания, принимающего сиротство и вдовство, потому что это испытания, в которых крепнет душа, постигая Бога. «Слава тебе, безысходная боль», - скажет еще юная Ахматова. Она знает, что «от счастья и славы безнадежно дряхлеют сердца», знает, что только в страданиях, смирении, кротости, прощении человек постигает истину. Именно поэтому Чуковский в ранней статье о ее творчестве называет ее «последним и единственным поэтом православия», наделяя ее «подлинной старорусской душой».

В цикле стихов «Разрыв», написанном в 1934 году, есть стихотворение «Последний тост», пронзительно горькое и в то же время смиренное, стихотворение героини, принимающей без ропота свою судьбу со всем тем, что в ней есть:

«Я пью за разоренный дом,

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоем,

И за тебя я пью, -

За ложь меня предавших губ,

За мертвый холод глаз,

Зато, что мир жесток и груб,

За то, что Бог не спас.

И здесь нет иронии, нет упрека, нет вызова, а есть истинное христианское чувство, предельно искреннее и глубокое, позволяющее вынести все утраты, боли, скорби, лишения и обиды.

Есть у Ахматовой стихотворение, написанное в 1959 году и не вошедшее в основное собрание ее сочинений. Это стихотворение начинается горькими строчками: «Все ушли, и никто не вернулся». По сути, в этом стихотворении она говорит о своем жизненном пути – о «небе в крови», о «проклятом доме» и «проклятом деле». И для Ахматовой это не просто условные поэтические формулы. Ее поколение действительно видело «небо в крови» войн и революций.

«Проклятое дело» тоже вполне конкретно: она столько наслушалась о себе и о своей поэзии оскорбительных и жестоких слов, что имела горькое право сказать: «Осквернили пречистое слово, / Растоптали священный глагол».

Невозможно воспроизвести всю ту грязь и мерзость, которые были на нее возведены в докладе Жданова, не понимавшего в своем примитивизме, что в лице Ахматовой он поднимает руку на лучшие традиции русской литературы. Трагизм творческой судьбы ярко выражен в строчках: «Наградили меня немотою, / на весь мир окаянно кляня». Но не только творческая судьба трагична. Героиня стихотворения знала и другое: «…с сиделками тридцать седьмого / Мыла я окровавленный пол», «Разлучили с единственным сыном, / В казематах пытали друзей, / Окружили невидимым тыном / Крепко слаженной слежки своей», «Обкормили меня клеветою, / Опоили отравой меня»… И страшным финалом стихотворения звучит его последнее четверостишие:

«И, до самого края доведши,

Почему-то оставили там.

Любо мне, городской сумасшедшей,

По предсмертным бродить площадям».

Здесь поражает одно слово – «любо». Принятие страданий, не просто принятие, но и благодарность за испытания, готовность к ним – вот христианский смысл этого стихотворения и творчества Ахматовой в целом. В ее стихах нет ропота, нет упрека в несправедливости и жестокости, а есть спокойная мудрость христианского смирения. И не зря в этом страшном стихотворении просвечивает образ «городской сумасшедшей» – знакомый всем верующим людям образ Блаженной Ксении Петербургской.

Трагизм женской судьбы, с точки зрения Ахматовой, не столько в том, что женщина живет сердцем – самым ранимым, что есть в человеческой сущности, но и в том, что женщина слишком любит жизнь – простую, конкретную жизнь со всем, что в ней есть – любимым, детьми, домом. Эта трагедия женской судьбы воплощена в стихотворении «Лотова жена» из цикла «Библейские стихи», написанного в 1922-1924 годах и включенных в книгу «ANNO DOMINI».

В стихотворении воспроизведен Библейский сюжет из Книги Бытия – сюжет о том, как были уничтожены города, погрязшие в грехе, – Содом и Гоморра. Однако Ангел предупредил жившего в Содоме праведника Лота о том, что он должен покинуть свой дом навсегда и уйти, не оглядываясь. «Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столбом», - такой эпиграф предпосылает Ахматова стихотворению.

В первых строчках воплощен образ самого Лота, который назван «праведником», спокойно и твердо идущим «за посланником Бога». Он «огромный и светлый», и словно по контрасту с его спокойствием создан образ его жены, в сердце которой громко говорит тревога. Ее переполняет острое желание оглянуться, нарушить запрет, но это не своеволие, не игра, не отсутствие послушания, не дерзость. Оглянуться ей необходимо, не чтобы утвердить свою самость, исполнить свое желание, а для того, чтобы бросить последний взгляд на любимый и навеки покидаемый город. Для нее в этот момент город существует лишь в контексте ее личной судьбы, и хочет она взглянуть в последний раз на то дорогое, что связано с ее прошлым. Нарушившая запрет, послушание - женщина наказана. Но есть лишь одно сердце, которое будет ее оплакивать – это сердце лирической героини, потому что ей так понятно это – отдать «жизнь за единственный взгляд».

Истинно женское, гражданское и христианское слились воедино и образовали тот неповторимый сплав, имя которому – героиня Ахматовой.

Тема любви является центральной в раннем творчестве Ахматовой, занимает значительное место и в ее поздних стихах. Именно в любовных переживаниях реализуется образ ее лирической героини периода «Вечера», «Четок», «Белой стаи».

Это чувство властно и трагично. Оно покоряет всех, словно опаивая сладкой отравой, а после оборачивается мучением и страданием. Любви покорны все – и дикая приморская девчонка, продавщица камсы, и изящная петербурженка, и простая русская баба, которую муж, подозревая в неверности, «хлещет узорчатым, втрое сложенным ремнем», и «канатная плясунья» из цирка, и та условно-сказочная героиня, похоронившая «сероглазого короля». И, несмотря на их различия, любовный сюжет у них одинаков. Это несчастная любовь – либо неразделенная, либо запретная, либо преданная, любовь, несущая страдания и боль.

Но героиня Ахматовой, способная страдать и переживать глубоко и драматично, никогда не бывает в своих страданиях жалкой. Чувство собственного достоинства присуще ей, и оно делает ее незабываемой для предавшего возлюбленного. Он то вздрогнет во сне, потому что первый

ласковый луч солнца, коснувшийся его лица, напомнит о поцелуе любимой, то застынет вдруг, не понимая, что так сжимает душу, какие воспоминания прошлого так пронзительны и сладостны.

А героиня, словно предчувствуя будущее, предчувствуя непрочность новой связи, нового чувства своего избранника насмешливо и гордо заявляет:

«Когда же счастия гроши

Ты проживешь с подругой милой,

И для пресыщенной души

Все станет сразу так постыло –

В мою торжественную ночь

Не приходи. Тебя не знаю.

И чем могла б тебе помочь?

От счастья я не исцеляю».

Она действительно становится для своего бывшего возлюбленного «вечной памятью», но и в ее сердце остается отметина от пережитого чувства. Чувства ахматовских героев столь сильны, что «земля для двух людей мала», что память становится «огненным недугом», пыткой, а «неизбежные глаза» утраченного любимого по-прежнему смотрят в душу.

Любовный сюжет ранних стихотворений Ахматовой всегда драматичен, но никогда не впадает в излишнюю патетику. После страшного объяснения, когда «он вышел, шатаясь», когда героиня бежит за ним со страшными словами: «Уйдешь, я умру», - после того, как ситуация доведена до кульминации страдания, напряжения чувств, наступает развязка, мгновенная, но не возвышенно-драматичная, а простая и страшная в своей простоте: «Улыбнулся спокойно жутко / И сказал мне: «Не стой на ветру». В этой обыденной фразе действительно заключена развязка ситуации. Но развязка, лишенная романтической эффектности – и в то же время горькая, потому что она передает гибель чувства.

Это стихотворение («Сжала руки под темной вуалью…», 1911, «Вечер») – по сути дела маленькая лирическая повесть, взятая в момент кульминации. Но читатель способен восстановить весь сюжет целиком – сюжет любви- противостояния, любви-конфликта, когда героиня, которая «терпкой печалью напоила его допьяна», поняла вдруг, что наступил тот критический момент, когда он предпочтет разрыв страданиям и мукам близости. И он действительно уходит, уходит навсегда, произнеся со «спокойно-жуткой» улыбкой обыденно - холодную, отчужденно-вежливую фразу: «Не стой на ветру». Психологически эта фраза найдена абсолютно точно - фраза души, опустошенной страданием, в которой не осталось ни капли сил, которая выбрала мертвый покой.

Чуковский говорил об этой необыкновенной способности Ахматовой, о ее даре беллетриста, такими словами: «Возьмите рассказ Мопассана, сожмите его до предельной сгущенности, и вы получите стихотворение Ахматовой».

Драматичность сюжетов ранней любовной лирики обусловлена самыми разными жизненными причинами – изменой, охлаждением, запретностью чувств. А иногда причина конкретно не названа, но невозможность, несбыточность счастья звучит остро и горько в стихах Ахматовой. В 1917 году написано стихотворение «Мы не умеем прощаться…». И снова, как в стихотворении «Сжала руки под темной вуалью…», мы видим лирическую повесть, взятую в момент наивысшего напряжения. Герои бродят по зимнему городу, не в силах расстаться. Сумерки, задумчивость, молчание. Неосознанно идут они в церковь, где перед их глазами предстают картины человеческой жизни, воплощенные в православных таинствах – «отпеванье, крестины, брак». Эта обычная жизнь, в которой есть любовь, семья, рождение ребенка, смерть, вера – эта жизнь, простая и счастливая, для них недоступна. И это ощущение невозможности, недоступности простого человеческого счастья передано в последней строфе стихотворения:

«Или сядем на снег примятый

На кладбище, легко вздохнем,

И ты палкой чертишь палаты,

Где мы будем всегда вдвоем».

И этот рисунок дома, «где мы будем всегда вдвоем», не просто рисунок, а рисунок на снегу, да еще и на кладбищенском снегу, столь зыбкий и непрочный (трудно было бы найти более выразительные детали, чтобы показать это), словно говорит о невозможности, недоступности простого человеческого счастья для героев.

Несбыточность, невозможность, неосуществимость любви – вот основная характеристика этого чувства у героини Ахматовой. Если в ранних стихотворениях у этой неосуществимости еще есть конкретные причины, то в зрелом творчестве их нет. И это делает драму любовных переживаний героини более напряженной и страшной. У Ахматовой даже в лексике ее любовной лирики появляются слова, изобретенные ею, – «невстреча», «нескрещенные взгляды», «непосылка поэмы». Образ, предвосхитивший эти находки зрелого творчества, - «цветы небывшего свиданья», появившийся в ее раннем стихотворении.

И героинь из мировой литературы она выбирает под стать себе, под стать своему чувству – сильных, страстных и несчастных в любви. Одна из любимых ею героинь – Дидона, возлюбленная Энея, покинувшего ее против своей воли, потому что судьба и чувство долга вели его прочь. Голосом Дидоны говорит она о муках своей любви. Страшно звучат слова: «Был недолго ты моим Энеем, - Я тогда отделалась костром». В них – и та страшная боль, переживаемая оставленной женщиной, по сравнению с которой муки огненной смерти – ничто («отделалась костром»), и неизбежность, повторяемость этой истории в веках – сейчас все так же, как и тогда, в античной древности. У Ахматовой в набросках есть горькие строчки: «Ромео не было. Эней, конечно, был». Не в существование конкретного литературного персонажа верит или не верит ее героиня. В образе Ромео воплощена идея самоотверженности мужчины, для которого любовь – это главное в жизни. И именно в этот сюжет, в такого

героя Ахматова не верит. Эней – совсем другое дело. Сильный человек,

человек долга, который оставляет возлюбленную, потому что он должен это сделать, потому что так велят обстоятельства, судьба, долг… Этот сюжет – вечный и реальный.

Женщины же у Ахматовой совсем иные.

Ее героиня – Клеопатра, но не та, которая в зените своей славы и красоты покоряла сердца и отнимала жизни, а Клеопатра, потерявшая Антония и утратившая интерес к жизни. Ее не волнует собственная судьба, не волнует то, что завтра ее, как рабыню, «в триумфе пошлет пред собой» безжалостный Август, что завтра «детей закуют». Жизнь без любимого для нее невозможна, и поэтому ядовитую змею она кладет на грудь «равнодушной рукой» (у Ахматовой образ «черная змейка» – не страшный, обыденный, словно увиденный глазами героини, которая равнодушна к смерти и сама сделала выбор).

Женщина у Ахматовой и выступает хранителем того высокого и вечного, трагического и мучительного чувства, имя которому любовь.

V. Заключение

Если расположить любовные стихи Ахматовой в определенном порядке, можно построить целую повесть со множеством мизансцен, перипетий, действующих лиц, случайных и неслучайных происшествий. Встречи и разлуки, нежность, чувство вины, разочарование, ревность, ожесточение, истома, поющая в сердце радость, несбывшиеся ожидания, самоотверженность, гордыня, грусть – в каких только гранях и изломах мы не видим любовь на страницах ахматовских книг.

В лирической героине стихов Ахматовой, в душе самой поэтессы

постоянно жила жгучая, требовательная мечта о любви истинно высокой, ничем не искаженной. Любовь у Ахматовой - грозное, повелительное, нравственно чистое, всепоглощающее чувство, заставляющее вспомнить библейскую строку: "Сильна, как смерть, любовь - и стрелы

Ахматова творила в очень сложное время, время катастроф и социальных потрясений, революций и войн. Поэтам в России в ту бурную эпоху, когда люди забывали, что такое свобода, часто приходилось выбирать между свободным творчеством и жизнью.

Но, несмотря на все эти обстоятельства, поэты по-прежнему продолжали творить чудеса: создавались чудесные строки и строфы. Источником вдохновения для Ахматовой стали Родина, Россия, поруганная, но от этого ставшая еще ближе и роднее. Так что в известном смысле Ахматова была и революционным поэтом. Но она всегда оставалась и поэтом традиционным, поставившим себя под знамена русской классики, прежде всего, Пушкина. Освоение пушкинского мира продолжалось всю жизнь.

Есть центр, который как бы сводит к себе весь остальной мир поэзии, оказывается основным нервом, идеей и принципом. Это любовь. Стихия женской души неизбежно должна была начаться с такого заявления себя в любви. В одном из своих стихотворений Ахматова называла любовь "пятым временем года". Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную остроту, проявляясь в предельном, кризисном выражении - взлета или падения, первой встречи или совершившегося разрыва, смертельной опасности или смертельной тоски, потому Ахматова так тяготеет к лирической новелле с неожиданным, часто прихотливо-капризным концом психологического сюжета и к необычностям лирической баллады, жутковатой и таинственной ("Город сгинул", "Новогодняя баллада"). Обычно ее стихи - начало драмы, или только ее кульминация, или еще чаще финал и окончание.

Ахматовские стихи, «где каждый шаг – секрет» - где «пропасти налево и направо», в которых ирреальность, туман и зазеркалье сочетались с абсолютной психологической и даже бытовой, вплоть до интерьера,

достоверностью, заставляли говорить о «загадке Ахматовой». Какое-то время даже казалось, что так, как она, вообще не писал никто и никогда. Лишь постепенно увидели, что лирика Ахматовой имеет глубокие и широко разветвленные корни, уходящие не только в русскую классическую поэзию, но и в психологическую прозу Гоголя и Толстого, а также активно захватывает пласты общемировой словесной культуры.

VIII. Список использованной литературы

1. Сочинения. В 2-х т. Т.1. Стихотворения и поэмы/ Вструп.ст. М.Дудина; сост. подгот. текста и коммент. В.Черных.-М.: Худож.литер., 1987. - 511с.

www.Akhmatova.org

www.solovki.co

1. Павловский А. И. Анна Ахматова: Жизнь и творчество: Кн. для учителя. - М.: Просвещение, 1991. - 192 с.

Аннеков. Ю.Дневник моих встреч. –М.: Захаров, 2001.- 96

Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей: В 2-х т.Т.2 / Ю.И. Айхенвальд. - М.: ТЕРРА-Кн. клуб: Республика, 1998. - 288 с.