Город в творчестве Брюсова, Блока, Маяковского

Начало XX века — сложное время в развитии России, эпоха больших перемен, серьезных катаклизмов. В этот период российской истории происходит переоценка ценностей, ломка всего старого, уже устоявшегося в жизни. Безусловно, противоречивые события в стране (и первая русская революция 1905—1907 годов, и первая мировая война, и расцвет промышленного производства, и строительство и расширение городов) повлияли как в целом на развитие культуры, так, в частности, и на дальнейшее развитие литературы.

В XX веке поэты покидают уединенные дубравы и попадают в город. Поэзия становится городской.

1. Образ современного города в поэзии В. Брюсова

В начале XX века происходит расцвет модернизма в России, появляется множество модернистских течений. Так, в конце 90-х годов XIX века в русской литературе заявляет о себе новое литературное направление — символизм, мэтром и основоположником которого можно по праву считать Валерия Брюсова — поэта, прозаика, переводчика, теоретика символизма.

С появлением новых имен в русскую поэзию начала XX века входят новые темы и образы. Так, одной из основных тем поэзии Валерия Яковлевича Брюсова становится урбанистическая тема, образ современного города. Находясь на пороге серьезных исторических перемен, Россия и, в частности, русские поэты по-своему переосмысливают окружающее — все то, что открывается их поэтическому, пророческому взору. Так, Брюсова волнует гибель старых духовных ценностей, высокие темпы развития цивилизации. Но особо пристальное внимание в это сложное переходное время поэт уделяет человеку, ценности отдельной человеческой личности.

Современный город с бурно развивающейся промышленностью, со всеобщей механизацией вызывает опасения поэта. «Стальной», «кирпичный», «стеклянный», с «железными жилами» город властвует над людьми, являясь средоточием порока: злобы, нищеты, разврата. В поэтическом мире Валерия Брюсова город, совмещая в себе все ужасы цивилизации, сам наносит себе страшный удар:

«Коварный змей с волшебным взглядом!

В порыве ярости слепой

Ты нож, с своим смертельным ядом,

Сам подымаешь над собой.»

(«Городу»)

Город своей масштабностью, мнимым величием притягивает человека:

Ты — чарователь неустанный,

Ты — не слабеющий магнит.

(«Городу»)

Но в то же время нельзя сказать, что Брюсов полностью отвергает город, в котором сосредоточены пороки, все отталкивающие стороны современной цивилизации. Поэт также понимает, что город — центр существующей науки и индустрии:

«Горят электричеством луны

На выгнутых длинных стеблях;

Звенят телеграфные струны

В незримых и нежных руках..».

(«Сумерки»)

И все же, развивая урбанистическую тему, поэт находится как бы на перепутье, пытаясь понять, кто же вмешается в процесс механизации жизни, кто бросит вызов порочности современной цивилизации? Ответом на эти вопросы служит лирика Валерия Брюсова, в которой тот, раскрывая существующие проблемы (и упадок жизни, и отсутствие в ней страсти, борьбы, энергии, духовного начала), ищет пути выхода из создавшейся ситуации. Такой точкой опоры для современного города станет сильная личность, которая все преодолеет, и жизнь вновь наполнится энергией борьбы, устремится к обновлению, станет способной к изменению мира, вызовет прогресс мировой науки, искусства, индустрии. И в итоге произойдет расцвет цивилизации, которая достигнет небывалых вершин:

«Но чуть заслышал я заветный зов трубы,

Едва раскинулись огнистые знамена,

Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,

Я вторю грому с небосклона.

Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,

Как прежде, пробежал по этой верной стали,

И снова я с людьми, — затем, что я поэт.

Затем, что молнии сверкали»».

( «Кинжал» )

Таким образом, в брюсовской поэзии урбанистическая тема перекликается с поиском яркой, сильной личности, способной не только к перерождению и собственному возрождению, но и к изменению современной цивилизации, к преодолению мнимых, пустых взаимоотношений мира с искусством.

Можно сказать, что В. Брюсов, испытывая страх за судьбу и жизнь города, все же верит в победу разума и добра:

Я люблю большие дома

И узкие улицы города, -

В дни, когда не настала зима,

А осень повеяла холодом.

Пространства люблю площадей,

Стенами кругом огражденные, —

В час, когда еще нет фонарей,

А затеплились звезды смущенные.

Город и камни люблю,

Грохот его и шумы певучие, —

В миг, когда песню глубоко таю,

Но в восторге слышу созвучия.

(«Я люблю большие дома...»)

Брюсов писал:

Ах, не так ли Египты,

Ассирии, Римы, Франции,

всяческий бред,

— Те империей, те утлее, сирее, —

Все в былом, в запруду, в запрет.

Так в великом крушенъи (давно ль оно?)...

Брюсов пытается предрекать падение и разрушение городов как порочного пространства, но у него это получается хуже, чем у Маяковского или, например, Блока. Протест против бездушия городской цивилизации приводил Брюсова к раздумьям о природе, оздоравливающих начал которой поэт не признавал в своем раннем творчестве. Теперь он ищет в природе утраченную современным человеком цельность и гармоничность бытия. Но следует отметить, что его "природные" стихи значительно уступают его урбанистической лирике.

Брюсов внес значительный вклад в русскую культуру; современные читатели благодарны этому человеку и поэту за то, что он своим творчеством создавал эпоху "серебряного века", эпоху блистательных достижений русской поэзии.

2.Город в творчестве Блока

Действенный Петербург (слова Александра Блока) Одно из самых прекрасных и совершеннейших созданий русского национального гения, Петербург - и как тема, и как образ - оставил глубокий, неизгладимый след в сознании людей разных поколений. Русское искусство (живопись и графика, по преимуществу) запечатлело сложный многоплановый образ великого города в его внешнем выражении, во всем богатстве и во всей красоте его монументальных форм.

Но изобразительное искусство, по самой природе своей, не могло в полной мере воплотить чувство Петербурга как явления культурной истории и темы духовных переживаний. Зеркалом, вобравшим в себе многообразные отражения Петербурга в сознании русского общества, явилась художественная литература.

Множество русских писателей в стихах и в прозе в той или иной мере затронули тему Петербурга. Но, если не вдаваться в частности, нужно назвать четырех великих художников слова, для которых эта тема стала органической, и в творчестве которых нашли наиболее полное и четкое художественное воплощение главные аспекты восприятия Петербурга в разные эпохи его истории. Это Пушкин, Гоголь, Достоевский и Блок.

Это было отмечено давно, когда Блок, в сущности, только начинал свой творческий путь. Литературные критики 90-х годов единодушно аттестовали Блока как “поэта города” , и не просто города, А именно Петербурга, и еще точнее, как “гениального поэта” Невского проспекта.

Вот, к примеру, что писали о Блоке в 1908 году: “Александр Блок, поистине, может быть назван поэтом Невского проспекта... Блок - первый поэт этой бесплодной улицы. В нем - белые ночи Невского проспекта, и эта загадочность его женщин, и смуглость его видений, и прозрачность его обещаний. В России появились теперь поэмы города, но Блок - поэт одной только этой улицы, самой напевной, самой лирической изо всех мировых улиц. Идя по Невскому, переживаешь поэмы Блока - эти бескровные, и обманывающие, и томящие поэмы, которые читаешь, и не можешь остановиться” .

Пусть в стихах Блока мы сравнительно редко встречаем конкретно вещественные детали петербургского пейзажа, но при всем этом эти стихи (и не только составляющие в собрании лирики Блока раздел “Город” ) очень локальны. И в “Снежной маске” , и в “Страшном мире” , и в других лирических стихах Блока перед нами возникает цельный и сложный образ не безличного большого города, но именно Петербурга. И о чем бы ни писал Блок “фешенебельном ресторане” или “о крышах дальних кабаков” , о “колодцах дворов” или о “ледяной ряби канала” , о “снежной вьюге” или о “желтой заре” , - это всегда петербургские рестораны и кабаки, петербургские дворы и каналы, петербургская вьюга и петербургская заря.

Говоря о петербургской лирике Блока важно учесть, что тема Петербурга не изолирована от общей идейной и моральной проблематики творчества поэта. Данная тема входила в тесное, органическое соотношение с самыми основными темами его философско-исторического, общественного и художественного мировоззрения. В “городских” стихах зрелого Блока представления его о мире и о человеке, об истории и о современности выражены с не меньшей ясностью и убедительностью, нежели в его патриотической гражданской лирике.

С Петербургом Александр Блок был связан жизненно. Он был петербуржцем в полном и точном смысле этого слова. В Петербурге он родился, прожил всю свою жизнь и умер. Здесь протекла вся его литературная деятельность.

Блок любил и превосходно знал свой город - и не только центральные его кварталы, но и самые глухие его уголки и все ближайшие окрестности. Поэт был великим любителем городских и загородных прогулок. Его дневники, записные книжки и письма к родными к друзьям пестрят упоминаниями о частых и длительных скитаниях по городу и за городом.

И, хотя в городских стихах Блока не так уж много упоминаний об архитектурных и иных вещественных памятниках Петербурга, стихи его изобилуют лирическими воспринятыми образами именно петербургского пейзажа, во многих случаях поддающиеся точному топографическому определению. Любопытно, что даже в стихах, казалось бы, отвлеченных и мистических стихах молодого Блока обнаруживаются подчас вполне реальные связи с определенными местами Петербурга.

Так, например, в стихотворении 1901 года “Пять изгибов сокровенных...”, как выясняется это из дневника Блока, таинственные “изгибы” означают не что иное, как те улицы, по которым проходила Л. Д. Менделеева (невеста Блока) , направляясь ежедневно на Высшие женские курсы, а сам Блок “следил за нею, не замеченный ею” . Улицы эти - Седьмая, Восьмая, Девятая и Десятая, а также Васильевский остров и Средний проспект, и в этой связи понятными становятся строки: “Пяти изгибов вдохновенных, Семь и десять по краям, Восемь, девять, средний храм...” . Также и относительно стихотворения “Там в улице стоял какой-то дом...” известно, что Блок в данном случае имел в виду определенный дом (на Моховой улице) , в котором помещались драматические курсы Читау, которые посещала Л. Д. Менделеева.

Пейзаж лирической драмы “Незнакомка” (1906) , по словам биографа Блока, был “навеян метаньями по глухим углам петербургской стороны” . Пивная, изображенная в “Первом издании” пьесы, помещалась на углу Гесперовского проспекта и Большой Зеленой улицы. “Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая действующими лицами, взято с натуры: “вылитый” Гауптман и Верлен, господин, перебирающий раков, девушка в платочке, продавец редкостей - все это лица, виденные поэтом во времена его посещений кабачка с кораблями” .

Пейзаж “Второго видения” драмы “Незнакомка” тоже мог быть приурочен к определенному месту Петербурга. “Конец улицы на краю города. Последние дома обрывались внезапно, открывая широкую перспективу: темный пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие корабли с мигающими огнями. За мостом тянется бесконечная, прямая, как стрела, аллея, обрамленная цепочками фонарей и белыми от инея деревьями”. Петербуржец узнает в этом описании мост и аллею, ведущие на Крестовский остров со стороны Большой Зеленой улицы”

Даже такое, казалось бы совершенно постороннее петербургской тематике, стихотворение, как “Шаги командора” , в котором по-новому истолкован старый сюжет о Дон Жуане, по свидетельству самого Блока, было связано с какими-то сложными ассоциациями с впечатлениями от петербургского пейзажа.

В мистических стихах молодого Блока тема и образ Петербурга еще не присутствует. В них встречаются лишь случайные, разрозненные и импрессионистические беглые детали петербургского пейзажа, вкрапленные в ткань лирических сюжетов: шум и огни города, “вечерние тени” на “синих снегах” , туманы, равнины и болота, “сумрак дня” , “тусклых улиц очерк сонный” , ледоход по реке, “хмурое небо” , “уличный треск” и “фонарей убегающих ряд” , стена, сливающаяся с темнотой, колокольный звон и церковные купола, мерцание газового цвета, “слепые темные ворота” , и “темные храмы” . Детали эти еще не содержат цельного образа города, - даже в тех случаях, когда уточнены типографически:

Ночь темная одела острова.

Взошла луна. Весна вернулась.

Печаль светла. Душа моя жива.

И вечная холодная Нева

У ног сурово колыхнулась.

Острова и Нева здесь только названы: целостного же образа Петербурга пока еще нет. Детали петербургского пейзажа, встречающиеся в юношеских стихах Блока, не имели самостоятельного значения, но играли роль чисто орнаментальную - в рамках основной темы духовных переживаний поэта.

При всем том в юношеских стихах Блока уже ощущается то лирическое чувство Петербурга, которое с такой силой выражено в его более поздних произведениях. Примером можно считать стихотворение “Помнишь ли город тревожный...” , где находим столь типичный для всего ландшафта петербургской лирики и при всей импрессионистической беглости столь эмоционально выразительный образ, как “синяя города мгла” .

В своих городских стихах начала 20-ого века Блок еще очень далек от реалистического изображения действительности. Город предстает в них, по большой части, в фантастических и “эсхатологических” (часто заимствованных из Апокалипсиса) образах, как некая фантасмагория, призрачное и обманчивое видение. Этот город “странных и ужасных” явлений, населенный “черными человечками” , “пьяными красными карликами” , “невидимками” . Даже строгие пластические образы петербургского пейзажа, вроде знаменитых конных групп Клодта на Аничковом мосту (“Статуя” ) , истолкованы в том же плане “странного и ужасного” .

Изживая свое соловьевство, Блок открыл для себя новую “прекрасную, богатую и утонченную” тему, которую определил как “мистицизм в повседневности” . Эта тема по преимуществу и разрабатывалась им в 1904-1907 годах, и особенно широко - в стихах о городе. В предисловии ко второму сборнику своей лирики (“Нечаянная радость” ) Блок писал, что его душу тревожит город: “Там, в магическом вихре и свете, страшные и прекрасные видения жизни” . Блок теперь уже всецело обращается к изображению действительности, но по-прежнему видит ее в “магическом свете” , все еще наделяет ее чертами фантастики и таинственности. В методах разработки темы “мистицизма в повседневности” он оказывается особенно близок к Достоевскому. В это время он читает пару его романов.

В стихах Блока о городе, написанных в 1904-1907 годах возникает уже цельный и локальный образ Петербурга. Это - “гениальный город, полный дрожи”, полный противоречий “страшный” и “магический мир” , где “ресторан открыт, как храм, а храм открыт, как ресторан” . За его серой, прозаической внешностью сквозит иной, романтический облик “непостижимого города” . В нем творится мистерия, и новая героиня блоковской поэзии - Снежная Дева - “ночная дочь иных времен” и иных, далеких стран, принимает этот прекрасный и “чарый” город, как свое царство:

И город мой железно-серый

Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,

С какой-то непонятной верой

Она, как существо, приняла.

Здесь - вершина принятия Петербурга Блоком. В дальнейшем этот образ “непостижимого города” всегда сохранял свою могущественную власть над сознанием поэта.

Тема Петербурга, как ставилась и решалась она Блоком в стихах 1904-1907 годов, не исчерпывается изображением “странных и прекрасных видений жизни” . Уже есть и другая сторона, имевшая для Блока не менее важное значение и сыгравшая более значительную роль в процессе его идейно-творческого развития, - сторона социальная.

В стихах о городе ее тема звучит с особенным напряжением. Мощным потоком входят в эти стихи сцены горя и обездоленности простого человека-труженика, обреченного в жертву капиталистической эксплуатации. Городские стихи Блока рисуют яркую картину социального неравенства, разделительные контрасты человеческого существования в большом городе:

В кабаках, в переулках, в извивах,

В электрическом сне наяву

Я искал бесконечно красивых

И бессмертно влюбленных в молву.

В стихах Блока проходит целая галерея образов людей, униженных и оскорбленных в этом сверкающем и сытом мире: мать-самоубийца, бросившая своих детей (“Из газет” ) , бродяга “в измятом картузе над взором оловянным”, гуляющие женщины, девушки, наклонившие лица над скудной работой, “старуха нищая клюкою” , бродячий шарманщик...

В “мещанском” цикле 1906 года (“Холодный день” , “В октябре” , “Окна во двор” , “Хожу, брожу понурой...” , “На чердаке” ) городская повседневность предстает уже без каких-либо осложняющих социальную тему иллюзорных представлений, но во всей реалистической конкретности:

Открыл окно. Какая хмурая

Столица в октябре!

Забитая лошадь бурая

Гуляет на дворе...

В городских стихах Блока запечатлен также и другой облик Петербурга - облик рабочего Питера. Поэт разглядел в городской повседневности не только “магические” видения в “электрическом сне наяву” , но и “самые реальные” томления “рабьих трудов” , увидел, “как тяжело лежит работа на каждой согнутой спине” , и нашел достойные и сильные слова о несчастных людях, “убитых своим трудом” :... я запомнил эти лица И тишину пустых орбит И обреченных вереница Передо мной везде стоит.

Петербург для Блока был неиссякаемым источником новых образов, тем, пейзажей. Город был как раз тем вдохновителем поэта, без которого он бы не просуществовал. Посвятив родному городу очень большую часть своего творчества, Блок показал тем самым, что Петербург занимал одно из первых мест в его жизни. Однажды, гуляя с В. Рождественским между старых лип у Инженерного замка, Блок сказал: “Люблю я это место. Вот, дичает город, скоро совсем зарастет травой, и от этого будет еще прекраснее... За этими руинами всегда новая жизнь. Старое должно зарасти травой. И будет на этом месте новый город. Как хотелось бы мне его увидеть!” Но Блок его не смог увидеть. А жаль. Мы много потеряли!

3.Городская тема в творчестве В.В.Маяковского

Для Маяковского обращение к теме города было, кроме того, связано с футуризмом — искусством чисто городским.

Тема города подробно разрабатывается в дооктябрьском творчестве Маяковского.

Город Маяковского постоянно находится в движении, которое порождает неразбериху. Движение связано со звучанием: «На царство базаров коронован шум»; «Рыжие дьяволы, вздымались автомобили, над самым ухом взрывая гудки». Смесь постоянного движения и звучание порождает эпитет: адище города.

Город Маяковского — это сплошное нагромождение вещей и техники. На одном пейзаже сочетаются вывески, сельди из Керчи, трамвай, аэропланы, фонари, железо поездов. Вещи Маяковским оживляются («в рельсах колебался рыжеватый кто-то», «Лебеди шей колокольных, гнитесь в силках проводов»).

Город душит искусство, и поэтому в городе Маяковского живут «братья писатели», которые постоянно напуганы городом, что могут писать только про «пажей, любовь, дворцы и сирени куст». Воплощением городского искусства становятся будущие вывески.

Город Маяковского кровожаден («Туман с кровожадным лицом каннибала жевал невкусных людей»), он требует смертей. Отсюда — постоянный мотив смерти, который появляется и в метафорах Маяковского («Где города повешены и в петле облака застыли башен кривые веси — иду один рыдать, что перекрестком распяты городовые»). Смерть в город приносит и война, причем это бедствие для всех городов (Ковно, Вена, Рим, Петербург). Город во время войны страдает («Пальцы улиц ломала Ковна»).

Главный герой города — толпа, воплощение города. Толпа ужасна, город губит в ней все человеческое. В городе нет места отдельному человеку

(«Сбитый старикашка шарил очки»), толпа делает его смешным. Тем более в городе нет места поэту, хотя поэт и вмещает в себя толпу, она не понимает его. Это взвело на Голгофы аудиторий Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы: «Распни, распни его!» Но пусть толпа знает только два слова («сволочь» и еще какое-то, кажется — «борщ»), поэт должен «не слушать, а рвать их». А так как толпа не принимает душу поэта, он вкладывает ее в вещи, одушевляя их («Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою умную морду трамвая»).

В городе нет места любви. Женщина если и любит, то не человека, а его мясо. Отсюда — «враждующий букет бульварных проституток», публичные дома. Постоянно упоминается Вавилон — всемирный город блуда. Пошлая любовь связана с городской атрибутикой: «Женщины — фабрики без дыма и труб — миллионами выделывали поцелуи, — всякие, большие, маленькие, — мясистыми рычагами шлепающих губ».

В стихах о городе Маяковский использует обычный прием изобразительности. «А в небо слипшиеся губы воткнули каменные соски» — о высоких домах и низком петербургском небе. Основные цвета в изображении города — ржавый, дымчатый, черный и кроваво-красный.

В стихах Маяковского появляется призыв: «Бросьте города, глупые люди!», но поэт крепко связан с городом. «Город в паутине улиц» — вот декорация трагедии «Владимир Маяковский», к нему же он возвращается и в «Облаке в штанах», и в «Войне и мире», и в «Человеке».

Итак, с городом в дооктябрьском творчестве Маяковского все четыре его «долой» — «Долой вашу любовь!», «Долой вашу религию!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!». Однако в изображении старого, обветшавшего города улавливаются многие традиционные темы, к примеру Блока и Достоевского (город блуда, город, душный для живых людей, город капитализма, город жестокости, город вещей). Разрабатывается и используется традиционная тема Петербурга — Петра. В стихотворении «Последняя Петербургская сказка» первый раз используется прием оживления памятника, но толпа гонит ожившего Петра на поле, и Петр оказывается «узником в собственном городе».

Революция рушит старый город («Лодкой подводной шел ко дну взорванный Петербург»). «Мы разливом второго потопа перемоем миров города», — провозглашает Маяковский гибель старого города в стихотворении «Наш марш». «Мы» — разрушающая и созидающая сила меняет город.

Все четыре «долой» воплощаются при сломе старого города и при строительстве нового города. Город стал другим, в нем родилась новая великая любовь к Родине и народу, по городам идут «миллионы безбожников, язычников и атеистов». Новое революционное искусство остается городским, оно выходит на его улицы. Старое — сметается, новое искусство оживляет город: «Улицы — наши кисти. Площади — наши палитры». В поэме «150 000 000» Маяковский делает городскими привычные поэтические атрибуты: «Мы возьмем и придумаем новые розы — розы столиц в лепестках площадей».

Старый город еще пока дает о себе знать. В нем остаются обыватели («за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким клешить»), мещане, бюрократы, хулиганы. Город и после революции хранит в себе множество пороков, а потому поэт обращает на него и свою сатиру («Мои прогулки сквозь улицы и переулки»).

Однако строятся новые города, над которыми «реет красный флажок». И Маяковский рисует черты современного ему города: город техники, электричества, метрополитена, машин, новых заводов. Новый город «вскипает и строится», но стройка только начата, и современный город — только преддверие того идеального «города-сада», о котором мечтал поэт как о городе будущего.

6