Героическая тема в литературе русского классицизма

Содержание

Введение

Глава 1. Героическая тема в литературе русского классицизма

1.1. Национальная особенность русского классицизма

1.2. Героическая тема в поэзии М. В. Ломоносова

1.3. Батальная живопись в поэзии Г.Р.Державина

Глава 2. Стилистические особенности описания батальных сцен в поэзии М.В.Ломоносова и Г. Р. Державина

2.1. Использование поэтических средств Ломоносовым в про­изведениях на героическую тему

2.2. Поэтика батализма в творчестве Державина

Заключение

Литература

Введение

Героическая тема является одной из основных тем мировой ли­тературы.

Известно то важное место, которое героическая тема заняла в историческом развитии русской литературы. Значение ее в по­знании прошлого нашей Родины, в патриотическом воспитании юного поколения велико. К сожалению, изучение художественной литературы о героическом прошлом все еще не привлекло к себе должного внимания исследователей. Литературоведы обращались к ней чаще всего тогда, когда небо заволакивало черными туча­ми войны. Это не могло не отразиться на характере их исследова­ний. До сих пор нет книги, рассматривающей роль и значение ге­роической темы в общем процессе развития русской литературы. А именно сейчас эта тема очень актуальна, тем более в преддверии 60-летия победы над фашизмом.

Известно, что война есть социальное, исторически преходящее явление, она является насильственным, вооруженным средством для достижения политической цели. В проповедниках войны ни­когда не было недостатка. «Только мечтатели и люди простодуш­ные могут утверждать, что человечество создаст все лучшее, если разучится воевать... Я призываю Вас не к миру, а к победам», — писал один из них. Лучшие умы человечества в противоложность апостолам человекоистребления мечтали о том времени, когда люди будут жить в мире. «Человек создан природой для мира, а не для войны, рожден для радости и наслаждения всеми плодами и растениями», — писал великпй гуманист Ф. Рабле.

Великая историческая роль в пропаганде идей мирной жизни принадлежит передовой русской литературе. Война и мир — са­мые общие и самые важные ее темы. Не случайно в трагедии «Бо­рис Годунов» летописец Пимен называет их первыми: «Описывай, не мудрствуя лукаво, все то, чему свидетель в жизни будешь: войну и мир...» Сам Пушкин показывает, к каким трагическим по­следствиям приводит война.

Страстно мечтая о мирной жизни, лучшие русские писатели в годины народных бедствий, когда земля наша подвергалась враже­ским нашествиям, были вместе с народом. Своими произведени­ями они воспитывали любовь к отечеству, укрепляли ратный дух, вдохновляли на подвиг. Великие патриотические заветы передо­вых писателей прошлого восприняты и продолжены советскими литераторами.

Литература не сразу отразила, что подлинным героем войн, ре­шающих общенациональные задачи, являются простые люди, на­род. Хотя поэты и писатели прошлого, быть может, подсознатель­но иногда и понимали, что в конечном итоге все зависит от народа, но из-за недозрелости общественных отношений, сущест­вующих канонов и традиций не отводили народу в своих произведе­ниях должного места. Так, например, в произведениях эпохи клас­сицизма носителями героического начала, как правило, оказыва­лись цари, полководцы, вельможи, а народу отводилась второстепен­ная роль. Народ был как бы безликой массой, на фоне которой совер­шали подвиги эти «герои».

Цель данной работы – рассмотреть особенности понятия войны и мира поэтами М. В Ломоносовым и Г. Р. Державиным и отражение этой темы в их творчестве.

При достижении цели работы необходимо было решить такие задачи:

- познакомиться с произведениями названных выше поэтов на военную тематику;

- выявить основополагающие моменты героической темы в эпоху классицизма

- проанализировать стилистические особенности описания батальных сцен.

Работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

Глава 1. Героическая тема в литературе русского классицизма

1.1. Национальная особенность русского классицизма

Господствующим направлением в русской литера­туре к середине XVIII в. становится классицизм. «Классицизм как литературное направление, возникшее в определенную историче­скую эпоху, был явлением прогрессивным,— пишет современный исследователь.— Он помог созданию национального искусства, способствовал выработке идеалов гражданственности, создал ге­роический характер, высоко поднял поэтическую культуру, вклю­чил в национальную литературу опыт античности, показал спо­собность искусства к аналитическому изображению душевного мира человека»[c.11] . Классицизм провозгласил культ разума и граж­данских добродетелей, требуя от человека отказа от всех личных стремлений во имя высших государственных интересов. Идеоло­ги его вдохновлялись борьбой за сильное национальное государст­во, за национальную культуру и просвещение. Главным орудием национального государства классицисты считали самодержавную власть. Классицисты полагали, что общественная жизнь страны, государственный уклад всецело зависели от желания и разума монарха-законодателя. Свои взгляды они основывали на теории «просвещенного абсолютизма», сущность которой заключалась в требовании преобразований на благо общества, осуществляемых властью монарха, в идее светского государства, в стремлении по­ставить выше всего централизованную власть.

Эпоха классицизма — это время борьбы абсолютной власти монархии с феодальной раздробленностью. В России классицизм

развивался в обстановке становления национального государства. Войны и народные восстания сопровождали это художественное направление на протяжении всей его истории. Социально-поли­тическая сущность «просвещенного абсолютизма» в России наи­более ярко проявилась при Екатерине II.

Известно, что русский классицизм имел свои националь­ные особенности, однако в развитии своем был связан с класси­цизмом европейским, имел с ним много общего. Все жанры в клас­сицистической литературе делились на «высокие»— трагедия, эпо­пея, ода и «низкие» — комедия, сатира, эпиграмма, идиллия. В «высоких» произведениях изображалась жизнь монархов, «геро­ев», знати, двора; в «низких»—город и деревня с их нравами и обычаями.

Строго нормативная поэтика классицизма противопоставляла сферу государственной, политической деятельности сфере част­ной жизни с ее повседневными материальными заботами и до­машним бытом. Человек в произведениях классицизма — это че­ловек вообще, лишенный индивидуальных качеств, слуга государ­ства, ценность которого зависела от способности подчинить свои личные чувства, желания и интересы общим, государственным це­лям. Литературные герои классицизма наделялись римской доб­лестью и величием. «Поэт-классик не изображал конкретного, ин­дивидуального человека, он изображал человека вообще, отвлечен­ного человека. Он представлял себе человеческую психику не в виде единого и сложного противоречивого потока переживаний, а в виде математической суммы несмешиваемых «способностей» или чувств, каждое из которых может быть рассмотрено в чистом ви­де»[с.15] . Лирические жанры не имели широкого распространения вследствие своего субъективного, непосредственно-эмоционально­го характера. Своего высшего развития искусство классицизма достигло в эпической поэме, трагедии, оде, комедии и басне.

В русской классицистической литературе тема войны ставилась не отвлеченно, а политически актуально. Поэты-классицисты чаще всего оценивали войну с точки зрения ее целей и результатов. Для М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, например, войны, которые вела Россия в XVIII в., были необходимы; в конечном счете они служили не честолюбивым замыслам царей и полководцев, а сохранению государственной целостности России, были «необходимой судьбой» в исторической жизни народов. Ломоносов неустанно говорил о прогрессивном характере петровских войн.

В русском классицизме наметились два течения: «сумароковское», утверждавшее идеи дворянской государственности, и «ломоносовское», ставившее перед искусством задачи общенационального значения.

Жанром, с самого своего возникновения наиболее приспособленным к изображению героической темы, была ода [c.238]. По представлению теоретиков классицизма, в оде не содержалось «высокое в чувствовании», потому что оно было обычно связано с каким-нибудь действием, а в одах нет действия [с.26]. Ода — лирическое произведение, хвалебная песнь в честь какого-либо важного исто­рического события. Русская ода, подобно западноевропейской, представляла собой большое по объему, состоящее из многих строф стихотворение, приуроченное к торжественным государст­венным праздникам: дням победы над врагом, торжествам по поводу восшествия на престол или «тезоименитства» монарха. Про­изведения эти представляли собой поэтическое обозрение и обобщение задач, стоявших перед страной. Они отличались акту­альным политическим содержанием, заключали идеи, которые ав­тор хотел внушить своим читателям. В условиях XVIII в. оды были, пожалуй, единственным орудием политического воздействия на власть. Поэты-одописцы стремились сделать свои произведе­ния наиболее красноречивыми, убедительными, в них содержалось много хвалебных слов адресату, традиционной придворной лести, которая воспринималась в XVIII в. как нечто обязательное для по­эта. Уже в самом начале оды поэт должен был выразить всю силу своего восторга.

1.2. Героическая тема в поэзии М. В. Ломоносова

Героическая тема нашла более глубокое выражение и совер­шенную художественную форму в торжественной и философской оде М. В. Ломоносова. Выдвинутые Тредиаковским положения сыграли большую роль в формировании теоретических воззрений Ломоносова и сказались на его поэтической практике. Под его пером русская одическая поэзия достигла классической ясности и философской глубины. Ломоносов был целиком поглощен иде­ей служения родине, которая воспринималась им как многона­циональное государственное объединение. Нация, отечество — эти понятия для него означали весь народ независимо от его сослов­ной принадлежности.

В 1739 г. произошло знаменитое Ставучанское сражение, в результате которого пала турецкая крепость Хотин. С помощью французских инженеров крепость была окружена мощными сте­нами (6 метров толщины и 10 метров высоты). Взятие крепости русскими войсками произвело сильное впечатление в Европе. Об этом писали многие иностранные газеты. Первое сообщение о взятии Хотина Ломоносов прочитал, вероятно, в газете и под свежим впечатлением написал оду. В то время Ломоносов жил в Марбурге, увлекался стихами немецкого поэта Гюнтера — ав­тора популярной оды на заключение императором Карлом V Пассоровецкого мира в 1718 г. Вместе с «Письмом о правилах Российского стихотворства» ода была отправлена Ломоносовым в Петербург, в Академию наук. Событие это стало переломным в жизни великого поэта и ученого; Ломоносов осознал свое истин­ное призвание. Его поэзия приобрела новые черты; господствую­щими темами в ней стали большие и важные государственные проблемы.

В «Оде на взятие Хотина» Ломоносов воспел победу, одер­жанную русскими войсками, растерянность и бегство врага. И здесь использованы присущие для этого жанра обращение к музе, риторические фигуры, абстрактные образы, патетика и гипер­бола; однако наряду с традиционными стилевыми приемами встречаются строфы, написанные языком с применением точных эпитетов, ярких сравнений, запоминающихся деталей. Вот как описано сражение:

Не медь ли в чреве Этны ржет,

И, с серою кипя, клокочет?

Не ад ля тяжки узы рвет

И челюсти разинуть хочет?

То род отверженный рабы ,

В горах огнем наполнив рвы,

Металл и пламень в дол бросает,

Где в труд избранный наш народ

Среди врагов, среди болот

Чрез быстрой ток на огнь дерзает[c.19].

Поэт предлагает Стамбулу (т. е. Турции) отвести свои вой­ска за реку Тигр с ее быстрым течением:

Ода «На взятие Хотина» была первой, написанной не силлабическим стихом, при котором в строчках содержится одинаковое число слогов и нет периодического повторения ударных слогов, а стихом тоническим, где ударения периодически повторяются. Мысль о тоническом стихосложении выдвинул Тредиаковский, однако конкретное применение и дальнейшее развитие она нашла у Ломоносова.

Героический об­раз родины пройдет через многие произведения Ломоносова. В Оде на взятие Хотина», о которой Белинский сказал, что она по­ложила начало новой русской литературе, Ломоносов сравнивал Россию с бегущим по морю кораблем, со львом, который гонит «стада волков» [8, 18]. В последующих произведениях Ломо­носов создает гигантский аллегорический образ России. В «Слове благодарственном па освящение Академии художеств» он писал о том, что изображение России «требует величеству и могущест­ву своему пристойного и равномерного великолепия». Иногда Ло­моносов представлял Россию как страну сказочного изобилия и бо­гатства. Мечтая о великом будущем своей родины, он неустанно подчеркивал значение России для судеб человечества. В оде 1748 г. он писал об утомленной войной Европе, которая в огне простира­ет к России руки и молит о миро; в одной из надписей по мотивам стихотворения Горация Ломоносов писал о России:

Ты войско, ты совет

Даешь своим соседам,

Твоим дивится свет

Беспагубным победам. (8, 226)

В «Слове» 1764 г. поэт напоминал о том, что Россия — важ­нейший член европейской политической системы. В «Слове пох­вальном» 1749 г. и в оде 1757 г. Ломоносов писал о том, что Рос­сии не нужны чужие земли. В это время началась Семилетняя война, и, верная союзническому долгу, Россия послала в Пруссию свою стотысячную армию. Ломоносов говорил о том, что нужно укреплять границы отечества, обращал внимание на необходимость обезопасить положение Петербурга и довести до конца победонос­ную Семилетнюю войну. Как все русские писатели XVIII в., боль­шое значение Ломоносов придавал деятельности Петра I.

Еще в первой своей оригинальной «Оде на взятие Хотина» Ломоносов, проводя мысль о неразрывной связи Петра I с исто­рическими судьбами русского народа, заставляет «взирать» с об­лаков на беспримерный героизм русских воинов Петра I (а также Ивана Грозного), тем самым связывая воедино узловые моменты исторического развития России:

Кругом его из облаков

Гремящие перуны блещут,

И, чувствуя приход Петров,

Дубравы и поля трепещут.

Кто с ним столь грозно зрит на юг,

Одеян страшным громом вдруг?

Никак Смиритель стран Казанских? и т. д. (8, 22—23)

«Как продолжение этих исторических этапов Ломоносов рассмат­ривает и воспевает и современные ему события. Этот историзм характерен для одической поэзии Ломоносова. Этим объясняется действенность его патриотического пафоса. Это не простой поэти­ческий «восторг», который внезапно «ум пленил», а радостное сознание плодотворности и успешности исторических усилий рус­ского народа» [с.34].

Несмотря на то что русская поэзия и до Ломоносова пыталась воспроизвести исторического героя, только у Ломоносова тема Петра наполнилась подлинным общественным звучанием и при­обрела подлинную художественную выразительность. Ломоносов связал фигуру Петра I с его неустанным трудом, с его гигантской деятельностью, направленной на развитие страны, укреплению которой способствовали его военные победы.

Начиная с «Оды на взятие Хотина» образ царя-просветителя, создателя государства и армии присутствует во многих его произведениях. От одного стихотво­рения к другому поэт как бы открывает все новые и новые грани его облика, чтобы дать наиболее полный портрет в героической поэме «Петр Великий», над которой Ломоносов работал в послед­ние годы жизни и где особенно чувствуется его стремление при­близиться к исторической правде и в то же время раскрыть в исто­рических образах героику важнейших событий прошлого России. В оде 1739 г. для характеристики фигуры царя использованы уже знакомые нам средства из арсенала классицизма: Петр I — мифический герой, поправший врагов России. В оде 1742 г. эта тема осложняется мотивами из «Петриды» А. Кантемира и оды Штелина: Ломоносов говорит о создании морского флота и строитель­стве Петербурга. Таким же предстает перед нами Петр I и в оде 1750 г.

Величие Петра, которое было для Ломоносова символом ве­личия его родины, должно было служить, по мысли поэта, вдох­новенным примером и для царствующей императрицы Елизаветы Петровны. В оде 1742 г., написанной по случаю прибытия императрицы Елизаветы в Петербург после торжественной коронации в Москве, Ломоносов «возглашает» и идеализирует Елизавету. Но поэт-гражданин был далек здесь от проявления придворной лести. Прославление императрицы имело своей целью дать чет­кий наказ, каким должен быть просвещенный монарх. Счастье России утверждено «Петровой кровью» и будет служить «буду­щим родам». «Примеры храбрости российской» долго будут слу­жить грозным напоминанием для тех, кто приходит с мечом на Русскую землю. И в этой связи Ломоносов неоднократно упоми­нает победу под Полтавой — зенит военной славы Петра; русский народ он называет «Петровым племенем».

Выдавая желаемое за действительное, поэт говорит о том, что в Елизавете Петровне живет дух ее отца (оды 1746 и 1748 гг.) В оде 1746 г. на рождение Елизаветы Ломоносов пишет о том, что бог дал России Петра, чтобы прославить его — бога:

В полях кровавых Марс страшился,

Свой меч в Петровых зря руках,

И с трепетом Нептун чюдился,

Взирая на Российский флаг...

(8, 200)

Ни один из поэтов XVIII в., писавших о Петре I, не создал бо­лее яркого героического образа. После Ломоносова имя Петра I стало символом славы и вошло в поэзию. Образ Петра I мы найдем у Хераскова, Богдановича, Петрова, Державина, А. Ка­рина, Ржевского. А Нартова, Владыкина. Апофеозом звучит имя Петра в пушкинской «Полтаве».

Противники России в поэзии Ломоносова, как правило, лише­ны истинного героизма: Карл XII легковерен и коварен, для до­стижения своей цели он не брезгует никакими средствами, поль­зуется услугами «переметчика», выдавшего план расположения русских войск под Полтавой, вступает в союз с Мазепой . Ломо­носов осудил «бессовестного России изменника» (8, 596). Не менее резко он высказывался о другом враге России — прусском короле Фридрихе II, который вел захватнические войны, стре­мился поработить славянские земли. Ломоносов писал о нем, используя традиционные для поэтики классицизма образы: Фрид­рих топчет законы, грабит города и опустошает страны, «пламе­нем» прокладывает себе дорогу. Ломоносов перевел стихотворе­ние Вольтера «К королю Прусскому», где содержалась убийственная характерстика этого этого завоевателя («Несчастливый монарх.

Ты лишне в свете жил...»).

Ода 1759 г. построена Ломоносовым на конкретном противо­поставлении мирной России и вовлеченной Фридрихом II в вой­ну Пруссии. Объективный «промысел» направляет ход событий по правильному руслу, «гордыня» прусского короля послужила лишь поводом к высшей славе Елизаветы. Ода была написана после победы под Кунерсдорфом. Ломоносов спрашивает Фрид­риха II, где его «пышный дух», неужели он все еще мнит себя «великим» и хочет наложить ярем на народы? [8,650] По представлению Ломоносова, славы можно достичь либо путем ми­ра, добра, общей пользы, либо путем войны, зла, насилия. Прус­ский король пошел по второму пути и повел по нему свой народ. В результате он был жестоко наказан. Ломоносов с уважением относился к трудолюбивому немецкому народу, в оде 1762 г. оп выразил сожаление о том горе, которое причинил немцам Фрид­рих II: Германия «по собственной крови плывет» и не видит кон­ца своим бедам [8, 758].

Поэты-классицисты при их умении увидеть и запечатлеть в художественных образах красоту высокого, понимаемое ими как величественное и великолепное, не смогли, однако, увидеть пре­красное в обычном, простом, что предлагала повседневная жизнь. Однако русский классицизм не имел столь ярко выраженной аристократичности, как во Франции. Близость к фольклору вно­сила характерные черты в облик русского классицизма, чуждые и классицизму Буало, и немецкому классицизму Готшеда.

У Ло­моносова элементы народности проявились в его оптимизме, в ве­ре в творческие илы русского народа.

Большую роль в воспитании героического характера челове­ка Ломоносов отводил изучению истории и искусства. В «Слове похвальном...» 1749 г. он писал о том, что примеры великих ге­роев побуждают людей быть храбрыми и мужественно защищать свою родину.

Одним из первых в русской литературе Ломоносов последова­тельно и всеобъемлюще использовал в патриотических целях на­ционально-историческую тему. История России представлялась ему как героическая история народа, несмотря на препятствия и козни врагов сохранившего свою независимость и самобытность.

В многочисленных работах по филологии, поэтике, истории, ораторскому искусству великий просветитель ставил задачи воспитания патриотических чувств на примерах героического прошлого. Его творчество отразило рост национального самосознания русского народа, его поэзия воспитывала в русских людях чувство гордости и патриотического долга. Он призывал к популяризации ге­роических событий и людей, прославивших свою родину, рекомен­довал пропагандировать русскую историю средствами живописи и предлагал темы для исторических картин. В «Слове благодарст­венном на освящение Академии художеств» он требовал созда­ния национально-патриотического искусства, заимствующего те­матику и образы не только из национальной истории, но и архи­тектуры, скульптуры и живописи[c.79]. Историко-героическим темам Ломоносов посвятил ряд своих художественных произведений и среди них трагедию «Тамира и Селим» (1750). В ней рассказыва­лось об имевшей поворотное значение в истории русского народа Куликовской битве, завершившей освободительную борьбу Дмит­рия Донского с ханом Мамаем. В трагедии Ломоносова битва на Куликовом поле является грозным реальным фоном, на котором развертывается условная любовная фабула произведения. Судь­ба всех героев его в конечном итоге решается исходом битвы, ко­торая разрешает завязку всех сюжетных линий трагедии. Вот как Ломоносов описывает начало сражения — нападение татар­ских орд на войско Дмитрия Донского:

Как буря шумная, поднявшись после зною,

С свирепой яростью в за.кажнный дует лес,

Дым, пепел, пламень, жар восхитив за собою

И в вихрь крутой завив, возносит до небес,

И нивы на полях окрестных поядает,

И села, и круг них растущие плоды;

Надежды селянин лишившись оставляет

Ревущему огню вселетные труды, —

Подобно так Мамай единым вдруг ударом

Против Дмитрия Ордам лететь велел...

(8, 302) .

Поле битвы покрылось трупами русских и татарских воинов. Поэт рисует выразительную картину хода сражения. Казалось, что татары вот-вот одолеют «утесненные» русские полки...

Уже чрез пять часов горела брань сурова,

Сквозь пыль, сквозь пар едва давало солнце лучь.

В густой крови кипя, тряслась земля багрова,

И стрелы падали дожжевых гуще тучь.

(8, 360-361)

Стоявшее в резерве на Куликовом поле русское войско внезапно ударило на татар и решило исход битвы.

Внезапно шум восстал по воинству везде,

Как туча бурная, ударив от пучины,

Ужасный в воздухе рождает бегом свист,

Ревет и гонит мглу чрез горы и долины,

Возносит от земли до облак легкий лист, —

Так сила Росская, поднявшись из засады,

С внезапным мужеством пустилась... (8, 362)

У Ломоносова имелась своя «теория» ведения войны, которую он излагал в одах и прозаических произведениях. Войну легче начать, чем кончить («... удобнее принять начало, нежели конца достигнуть», (8, 591). Готовиться к войне нужно заранее. Без предварительной подготовки невозможно одолеть упорного вра­га. Ломоносов утверждал, что для победы нужна «храбрость вои­нов», правильный выбор времени и места для нанесения удара, необходим верный и надежный союзник, но, самое главное, спокойствие духа и ясность разума Рационализм, таким образом, был не только в основе творческого метода великого поэта, но и его мировоззрения. Ломоносов полагал, что полководец должен боль­ше действовать вспомогательным войском, т. е. маневрировать, и в результате глубокого прорыва основными силами захватить по­литический центр противника— «главную державу». Победы нуж­но добиваться «малым уроном», «чрез краткую войну». Большое значение Ломоносов придавал артиллерии. Устройству этого ро­да войск, по свидетельству живших в России иностранцев, уде­лялось много внимания[c.316]. Для успешного ведения боя Ломоносов рекомендовал подавить артиллерию противника («...гром громом отражать... И пламень бы врагов в скоропостижный час от росской армии не разродясь погас» [8, 672]. Противника легче одолеть, не дав ему возможности сосредоточить силы («И мы бы их полки на части раздробляли»,[ 8, 672].

Оды Ломоносова, всегда приуроченные к конкретной истори­ческой ситуации, имели реальную основу.

1.3. Батальная живопись в поэзии Г.Р.Державина

Героическая поэма появилась в русской литературе сравнительно поздно и не успела получить широкого распространения. На смену классицизму в России пришел в это время сентиментализм. Вторая половина XVIII в. в истории России насыщена важными историческими событиями. Разрозненные прежде вспышки отдельных антикрепостнических бунтов слились в один бунтующий пожар крестьянской войны, сложным было и внешне­политическое положение государства. «Крестьянское восстание навсегда развеяло легенду о Екатерине — просвещенной монархине. Императрице пришлось восстанавливать попранный авторитет ее власти... Для укрепления своего авторитета Екатерина использовала и поэзию» [c.31].

Жизнь требовала новых идей, художественных форм, образов. Выдающимся поэтом последней четверти ХVIII в., обратившимся к реальной жизни, был Г. Р. Державин.

Жизнь Державина проходила в эпоху могучего роста русского государства, решившего в это время в свою пользу ряд «вековых споров» и героически отстоявшего себя от поползновений иноземных держав. В 1760 г., тогда Державину исполнилось 17 лет, русские войска, за год до этого наголову разбившие крупнейшего европейского полководца того времени, прусского короля Фридриха II при Кунерсдорфе, заняли столицу Пруссии Берлин.

На глазах 70-летнего Державина прошла народная Отечественная война 1812 года, завершившаяся разгромом Наполеона и победонос­ным вступлением русских войск в Париж. Державин был свидетелем неслыханных дотоле успехов русского оружия — побед Румянцева во время первой турецкой войны при Ларге и Кагуле, морской победы при Чесме, взятии во время второй турецкой войны Суворовым, про­славившим себя годом ранее победами при Фокшанах и Рымнике, крепости Измаил, побед Суворова в Польше, позднее блестящих побед его же в Италии, небывалого в военной истории по героическому преодолению трудностей перехода русских войск под водительством того же Суворова через Альпы. «Мы тогда были оглушены громом побед, ослеплены блеском славы»,— писал об этой поре Белинский.

Героическая мощь, ослепительные военные триумфы России наложили печать на все творчество Державина, подсказали ему звуки и слова, испол­ненные подобного же величия и силы. И в человеке превыше всего ценил он «великость» духа, величие гражданского и патриотического подвига. «Великость в человеке бог!» — восклицал он в одном из ранних своих стихо­творений («Ода на великость»). И эта тема проходит через всю его поэзию. Недаром Гоголь склонен был считать его «певцом величия» по преиму­ществу — определение меткое и верное, хотя и не покрывающее собой всей сложности державинского творчества.

Самого восторженного и вдохновенного барда находят в Державине блестящие победы русского оружия. По поводу одной из победных од Дер­жавина («На взятие Измаила», 1790) Екатерина ему заметила: «Я не зна­ла по сие время, что труба ваша столь же громка, как и лира приятна». И в своих победных одах, которых появляется особенно много в его творче­стве в 90-х годах, Державин действительно откладывает в сторону «гудок» и «лиру» — признанные орудия «русского Горация и Анакреона», как вели­чали его современники,— и вооружается боевой «трубой». В своих победных одах он в значительной степени возвращается даже к отвергнутой им в свое время поэтике «громозвучной» ломоносовской оды. Ода «На взятие Из­маила» и прямо снабжена эпиграфом из Ломоносова. Торжественная при­поднятость тона, патетика словаря и синтаксиса, грандиозность образов и метафор — таковы основные «ломоносовские» черты победных од Держави­на. С извержением вулкана, «с чернобагровой бурей», с концом мира — «последним днем природы» сопоставляет поэт «победу смертных выше сил» — взятие русскими считавшейся неприступной крепости Измаил.

Подобные же образцы грандиозной батальной живописи дает Держа­вин и в других своих победных одах. С огромным воодушевлением, широкой размашистой кистью рисует он мощные и величавые образы замечательных военных деятелей и полководцев эпохи во главе с «вождем бурь полночного народа» с великим, не ведавшим поражений Суворовым. «Кем ты когда бывал побеждаем? Все ты всегда везде превозмог»,— торжествующе вос­клицает поэт о Суворове. Длинный ряд державинских стихотворений, по­священных Суворову и упоминающих о нем («На взятие Измаила», «На взятие Варшавы», «На победы в Италии», «На переход Альпийских гор», «На пребывание Суворова в Таврическом дворце», «Снигирь» и др.), сла­гается как бы в целую поэму — грандиозный поэтический апофеоз беспри­мерной воинской славы величайшего из полководцев, того, «кто превосход­ней всех героев в свете был». Знаменательно при этом, что с особенной лю­бовью подчеркивает Державин в «князе славы», Суворове, черты, родня­щие его с народом: непритязательность в быту, простоту в обращении, живую связь взаимного доверия, дружбы и любви между полководцем и идущими за ним на все воинами:

Идет в веселии геройском

И тихим манием руки,

Повелевая сильным войском,

Сзывает вкруг себя полки.

«Друзья!» он говорит: «известно,

Что Россам мужество совместно,

Но нет теперь надежды вам.

Кто вере, чести друг неложно.

Умреть иль победить здесь должно».

Умрем!» клик вторит по горам.

В отчаянии, что «львиного сердца, крыльев орлиных нет уже с нами», Державин в стихах, вызванных смертью Суворова, горестно вопрошает:

Кто перед ратью будет, пылая,

Ездить на кляче, есть сухари, г

В стуже и в зное меч закаляя,

Спать на соломе, бдеть до зари,

Тысячи воинств, стен и затворов

С горстью Россиян все побеждать?

Художественно подчеркивая глубокую народность Суворова, Державин изображает его в характерном облике эпического «вихря-богатыря» русских народных сказок:

Черная туча, мрачные крыла

С цепи сорвав, все небо покрыла;

Вихрь полуночный, летит богатырь!

Постоянно указывая на беспо­щадность Суворова к врагам родины, Державин вместе с тем всегда отме­чает в нем и черту русского национального великодушия, милости к «ма­лым сим» — к слабым тростинкам. В своих победных одах Державин — и это их замечательная особенность — не ограничивается воспеванием только вождей и полководцев. Вождям соответствуют их геройские рати — «русски храбрые солдаты, в свете первые бойцы»:

Больше того, в ряде стихов Державина из-за создаваемых им колос­сальных образов полководцев — Репнина, Румянцева, Суворова — как бы выступают еще более могучие очертания «твердокаменного Росса»,— всего русского народа.

Именно народ, народный дух, народная крепость и сила спасли страну в годины наиболее тяжких исторических испытаний: во времена монголь­ского ига, кровавых оборонительных войн XVII в. Вот как, например, ри­сует Державин свержение монгольского ига, когда русский народ «три века» лежал один, всеми оставленный и покинутый, в страшном, близком к смерти сне:

Лежал он во своей печали,

Как темная в пустыне ночь;

Враги его рукоплескали,

Друзья не мыслили помочь,

Соседи грабежом алкали;

Князья, бояре в неге спали

И ползали в пыли, как червь:

Но бог, но дух его великий

Сотряс с него беды толики,—

Расторгнул лев железну вервь!...

Где есть народ в краях вселеняы,

Кто б столько сил в себе имел:

Без помощи, от всех стесненный,

Ярем с себя низвергнуть смел

И, вырвав бы венцы Лавровы,

Возверг на тех самих оковы,

Кто столько свету страшен был?

О Росс! твоя лишь добродетель.

Таких великих дел содетель.

Лишь твой Орел Луну затмил...

О кровь Славян! сын предков славных,

Несокрушаемый колосс,

Кому в величестве нет равных,

Возросший на полсвете Росс!

Не «князьям и боярам», а именно «всему русскому народу», как пояс­няет сам Державин в примечаниях к той же оде «На взятие Измаила», из которой заимствованы и только что приведенные строфы, обязана своими величественными победами и современная поэту Россия. И Державин не устает славить в своих стихах «великий дух» русского народа, необоримую, тверже скалы, грудь «Росса», российскую доблесть и силу, которой «нет преград»: «Чья Россов тверже добродетель? Где больше духа высоты?» — постоянно спрашивает себя поэт и неизменно, рисуемыми им живыми кар­тинами и образами русской доблести, исконного русского героизма, отве­чает: ничья и нигде. Вот русские воины, зная, что «слава тех не умирает, кто за отечество умрет», со спокойной твердостью и с «сияющей душой», молча и непреодолимо движутся на неприступные твердыни Измаила:

Идут в молчании глубоком,

Во мрачной, страшной тишине:

Собой пренебрегают, роком;

Зарница только в вышине

По их оружию играет;

И только их душа сияет,

Когда на бой, на смерть идет.

Уж блещут молнии крылами,

Уж осыпаются громами:

Они молчат, идут вперед.

Они же, ведомые Суворовым, победоносно переваливают через альпийские льды и снега, через непроходимые горные потоки и крутые тес­нины, заполненные притаившимся врагом:

Ведет туда, где ветр не дышит

И в высотах и в глубинах,

Где ухо льдов лишь гулы слышит,

Катящихся на крутизнах.

Ведет — и скрыт уж в мраке гроба,

Уж с хладным смехом шепчет злоба:

Погиб средь дерзких он путей!

Но Россу где и что преграда?

С тобою бог — и гор громада

Раздвиглась силою твоей.

Победы России — грозное предупреждение ее недругам. В стихах, по­священных победам 1807 г. атамана донских казаков Платова и характерно озаглавленных «Атаману и войску донскому», Державин с законной нацио­нальной гордостью, оглядываясь на славное прошлое русской земли, вопро­шает:

Был враг Чипчак — и где Чипчаки?

Был недруг Лях — и где те Ляхи?

Был сей, был тот: их нет; а Русь?

Всяк знай мотай себе на ус.

Последняя строка явно адресована Наполеону, неизбежное падение ко­торого, если он отважится вторгнуться в Россию, Державин предсказывал еще за несколько лет до войны 1812 г. Уже в старческих своих стихах, по­священных Отечественной войне 1812 г. («Гимн лироэпический на прогнание французов из Отечества»), слабеющей рукою набрасывает Державин замечательную характеристику «добльственного» русского народа:

О, Росс! о добльственный народ,

Единственный, великодушный,

Великий, сильный, славой звучный.

Изящностью своих доброт!

По духу ты непобедимый,

По сердцу прост, по чувству добр,

Ты в счастьи тих, в несчастьи бодр...

Еще Ломоносов проводил резкую грань между войнами несправедливы­ми, вызванными стремлением к захвату чужих областей, к порабощению Дру­гих народов, и войнами справедливыми, оборонительными, являющимися «щитом», т. е. защитой, своей страны. Историческую миссию России он видел в том, чтобы нести народам мир— «тишину»: «Воюет воинство твое против войны, оружие твое Европе мир приводит». Эта же ломоносовская нота настойчиво звучит и у Державина. В своей уже несколько раз упоминав­шейся и цитировавшейся нами оде «На переход Альпийских гор» поэт, об­ращаясь к народам Европы, восклицает: «Воюет Росс за обще благо, за свой, за ваш, за всех покой».

Конкретно-политическая наполненность и об­ращенность этого и подобных лозунгов и деклараций определена и ограни­чена условиями исторической действительности, классовой природой поэта, Державин, как и Ломоносов, сумел почувствовать и сформулировать здесь то, что составляет существеннейшую черту национальной русской истории — бескорыстие, героическое великодушие русского народа, не стре­мящегося к захватам и завоеваниям, но умеющего грудью стать на защиту родины.

В. Р. Белинский писал о том, что патриотизм был «господствующим чувством» Держави­на. Победы, одержанные Россией на полях сражений, запечатле­лись в его творчестве, вызвали образы, соответствующие их вели­чию и силе. Державин начал с подражания Ломоносову, но, как он сам выразился, «хотел парить, но не мог...». Он не находил то­го «красивого набора слов», великолепия и пышности, которые были присущи «Российскому Пиндару»[c.187]. Державина и Ломоно­сова многое объединяло: отношение к России, ее истории, к Пет­ру I, к проблемам мира и войны.

Россия неизменно показывается Державиным в динамике, в борении, в действии; она «наложила руку» на противников, «тмит» небесный свод, «пенит морские бездны», освобождает не­счастную Андромеду. Державин утверждал, что русскому наро­ду присуща жажда великих дел. Русские — это народ-исполин, русским присуща безмерная любовь к родине («Любви к отечест­ву безмерен в русских пламень», IV, 137), они не боятся пасть на поле битвы, для них смерть лучше, чем «униженный мир» (IV, 311), им чужды хитрость и коварство. Русские хотят жить в ми­ре с другими народами.

Державин разделял взгляды Ломоносова о значении России для судеб человечества. Уже в оде 1772 г. «На победы Екатери­ны II над турками» он говорил о падшей Греции, которую подни­мает «Минерва», имея в виду Екатерину II, т. е. Россию; в оде «На переход Альпийских гор» он напоминал современникам о том, что русские воюют за общее дело: «за свой, за ваш, за всех покой». Тема вожделенного мира, который приносит усталой Ев­ропе русское оружие, особенно сильное развитие получила у Державина в конце жизни, во время наполеоновских войн. В за­писной книжке поэта имеются следующие строки: «Победа есть прекрасный цвет, приносящий райские плоды: мир и спокойст­вие» [с.51].

Сделав предметом поэзии судьбы родины, высокие темы жиз­ни гражданина, Державин, естественно, не мог пройти мимо фи­гуры Петра I. Подобно Ломоносову, он писал о том, что Петр I создал русскую армию, служил «простым солдатом», водил «на брань» полки, был неутомимый труженик; поэт изображает Петра близким к простым людям и в то же время царственно величе­ственным самодержцем («Петру Великому»). В стихотворении «На поднесение депутатами ея величеству титла Екатерины Ве­ликой», ставя императрице в пример Петра I, Державин подчер­кивал, что победителю на Полтавском поле снискали всеобщую похвалу не только воинские дела, но и забота о благе подданных, смягчение и просвещение нравов. В произведениях Держави­на происходит как бы «очеловечение» образа Петра I; величие его определяется не меркой сверхчеловеческих сил, как у Ломо­носова и других поэтов, а доступностью, добротой, заботами о людях.

С большим уважением относился Державин к фельдмаршалу Н. А. Румянцеву, талантливому полководцу, который выдвинулся в Семилетнюю войну. Во время первой русско-турецкой войны П. А. Румянцев одержал блестящие победы над численно превос­ходящими силами противника. В оде «На победы Екатерины II над турками» Державин нападение Румянцева на турец­кую армию уподобляет удару грома. Развивая передовые взгля­ды Петра I на организацию и воспитание войск, Румянцев оказал большое влияние на развитие полководческого искусства А. В. Суворова.

Во время второй русско-турецкой войны (1787— 1791) в результате недоброжелательного отношения Г. А. Потем­кина Румянцев попал в немилость. Державин вспомнил о нем в оде «Водопад» (правда, упоминание опального полководца, не названного по имени, выражалось намеком о «румяной» заре). Румянцев — это «стена отечества», на него с почтением погляды­вает Луна (намек на Турцию), его подвигам дивилась «вселенная». В оде говорилось об усовершенствованиях, введенных Ру­мянцевым в армии. (Вместо проволочных рогаток, которыми ого­раживались войска во время атаки конницы, он ввел построение пехоты в каре.) Как и Феофан Прокоповпч, Державин аппелировал к потомкам: на могилу полководца придет путник, он восхитится не только ратными делами, но и великодушием Румян­цева .

Державин не только воспел известных полководцев, но и поэтически рассказал о многих сражениях XVIII в. Получилась своеобразная, запечатленная в стихах история войн. Из его стиховорения «Памятник герою» мы узнаем о фельдмаршале Н. В. Репнине, разбившем турок при Мачине. Поход Валериана Зубова в Персию отражен в одах «На покорение Дербента», «На возвращение графа Зубова из Персии». Победителю турец­кого флота во время военно-морской экспедиции к архипелагу посвящено стихотворение «К портрету адмирала Спиридова», по­беда адмирала П. Ф. Ушакова над французами и занятие Корфу отражены в стихотворении «На мальтийский орден», разгрому шведской эскадры в Ревельском порту посвящено стихотворение « К бюсту адмирала Василия Яковлевича Чичагова».

Любимым полководцем Державина был Александр Василье­вич Суворов. Имена Суворова и Державина в истории России XVIII в. неотделимы. Походам Суворова Державин посвятил грандиозные произведения батальной поэзии. С Суворовым Дер­жавин познакомился в 1774 г.. встречался много раз. Державин был на похоронах Суворова. Возвратившись домой, од написал в честь умершего героя оду «Снигирь»—одно из самых вдохновенных своих произведений. '

Львиного сердца, крыльев орлиных

Нет уже с нами!— что воевать?—

так горестно заканчивает поэт это стихотворение — своеобразный поэтический гимн почившему полководцу.

Во многих письмах Суворов вспоминал Державина. В харак­тере и в биографиях этих людей было много общего; по справед­ливому замечанию академика Я. К. Грота, они были «в полном смысле русские люди». В годы господства всесильного Потемки­на писать о Суворове было нельзя. После штурма 11 декабря 1790 г. крепости Измаил в оде «На взятие Измаила» Державин не мог назвать даже имени Суворова, полководец фигурирует под именем «Вождь». Однако уже здесь Державин характеризо­вал Суворова как военачальника, одного слова которого достаточ­но, чтобы воодушевить солдат: «А здесь вождя одно веленье свершило храбрых Россов рвение». Заметим, что позднее об этом же писал и Байрон в «Дон Жуане: «Казалось, все кругом кивку его покорно, не то что слову, хоть не пышен он и прост...» .

Державин высоко оценивал суворовскую тактику штыкового боя, стремление максимально сблизиться с противником для на­несения неотразимого удара. Поэтическая строка из оды «На взя­тие Измаила»: «Вошел!..—и всюду простер свой троегранный штык...» — свидетельствует о том, что поэт осознавал одно из главных средств суворовской военной тактики [с.550], намного опередив­шей свое время.

Бесстрашие, неистребимую любовь к родине, самопожертво­вание, которыми характеризует Державин в своей оде «Росса»— собирательный образ русских воинов,— все эти качества можно отнести и к Суворову. Перенесение качеств, присущих войску, на полководца использовалось и в древнерусской литературе. (В «Слове о полку Игореве» действия дружины Всеволода при­писываются князю; в «Повести о разорении Рязани Батыем» объединены действия Евпатия и его войска.) Уже отмечалась близость державинских определений к фольклору: «Нас полк, но с тысячами и тьмами мы низложили город в персть». Это описа­ние близко к былинному рассказу о Вольге и Микуле: «Положил тут их я до тысячи»; из «Повести о разорении Рязани Батыем»:

К тради­циям древнерусской литературы восходит и суждение о воинском воспитании русских, которым с детства прививают ратные добле­сти. У Державина читаем:

В зиме рожденны под снегами,

Под молниями, под громами,

Которых с самых юных дней

Питала слава, юность, вора.

Этот отрывок близок к тому, что говорит князь Всеволод в «Слове о полку Игореве» .

Державин не смог упомянуть имени Суворова в написанной им по заказу Потемкина оде «Описание торжества в доме князя По­темкина по случаю взятия Измаила» и в «Воинской песне», напи­санной в июле 1791 г. по окончании второй русско-турецкой вой­ны. Позднее, спустя несколько лет, Державин внес в эту песню нужные поправки. В окончательном тексте читаем: «Ура вам, мудры вожди, Российски Геркулесы, Румянцев и Суворов, Репнин, Орлов, Потемкин». Вторая редакция этого произведения бы­ла создана после 1795 г., когда уже не было в живых всесильного Потемкина. Она озаглавлена поэтом «Заздравный орел». Держа­вин говорил, что это стихотворение создано было «в честь Румян­цева и Суворова». В 1791 г. после взятия Измаила в честь Суво­рова была выбита медаль. Державин откликнулся на это событие небольшим стихотворением, где сравнивал великого полководца с Геркулесом и писал о его способности творить чудеса во славу родины. В том же 1791 г. Суворов попал в опалу и был направ­лен в Финляндию. Как бы утешая изгнанника, поэт писал, что после больших трудов полководец имеет право на отдых. С 1794г. образ Суворова прочно вошел в поэзию Державина. В оде Дер­жавина «На взятие Варшавы» (событие это получило широкое освещение в одической поэзии того времени) Суворов вновь представлен в виде былинного богатыря. Воспроизводились дейст­вия, которые сам Суворов определял как «глазомер, быстрота, натиск» («Буре подобный, быстрый и мощный твой ли, Суворов, се образ побед?»). Державин использовал при этом присущие народ­ному искусству и древнерусской литературе сравнения из мира природы:

...Как шум морей, как гул воздушных споров

Из дола в дол, из холма на холм,

Из дебри в дебрь, от рода в род, ^!

Прокатится, пройдет,

Промчится, прозвучит

И в вечность возвестит,

Кто был Суворов.

Восхищаясь действиями Суворова, поэт взывает к великим предкам, и прежде всего к любимому им Пожарскому. Зная о не­постоянстве императрицы, решения которой часто зависели от капризов фаворитов, он просит Екатерину II быть справедливой к старому полководцу, который своими блестящими военными по­бедами и личной храбростью заслужил право на общее признание. Храбрость Суворова была равна его скромности.

Через год после войны в Польше Суворов возвратился в Пе­тербург. Здесь, в Таврическом дворце, его посетил Державин. В оде «На пребывание в Таврическом дворце» поэт характеризует нравственный облик Суворова, его скромность, вызывающую сим­патии всех, кто его знал: друзей и врагов. Отставка Суворова, последовавшая при Павле I, глубоко опечалила Державина. Он знал, что Суворов верен своим принципам и не пойдет на компро­мисс с императором, поклонником палочной муштры. В оде «На возвращение графа Зубова из Персии» Державин писал о несги­баемости характера полководца; «Смотри, как в ясный день, как в буре, Суворов тверд, велик, всегда! Ступай за ним!» Герой Из­маила не нуждается в знаках внешнего превосходства («Нет нужды в блесках, в украшеньях тому, кто царства покорил»). В стихотворении «Капнисту» Державин, сожалея об опале полко­водца, уверен, что добро восторжествует над злом, «бессмертные дела» Суворова и Румянцева не будут забыты потомками. В ха­рактере Державина усиливаются черты независимости, он все больше осознает себя человеком, ответственным за историческое бытие России; репрессии Павла I не напугали поэта: он подарил опальному полководцу оду «Изображение Фелицы» со стихами, которые вписал в печатный текст: «Самодержавства скиптр же­лезный моей щедротой позлащу» (цензурой эти стихи были за­прещены).

В первой редакции стихотворения «На изображение графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского при отставке 1797 года» Державин прославлял несгибаемость Суворова («Ве­лик, непобедимый муж войною, но больше еще тот, кто борется с судьбою»). Державин был убежден в том, что исполненная под­вигов жизнь полководца еще не кончилась, что Суворов еще про­славит себя. Предсказания поэта скоро сбылись: в феврале 1799 г. по настоянию австрийского правительства Павел I вы­нужден был вызвать Суворова из ссылки и поставить во главе союзной русско-австрийской армии. На победы, одержанные Су­воровым над французскими генералами в Северной Италии, Дер­жавин откликнулся в мае 1799 г. одой «На победы Суворова в Италии», в которой выразил восторг по поводу своего пророчест­ва: «Сбылось пророчество, сбылось! Луч, воссиявший из-под спу­да, герой мой, вновь свой лавр вознес». В 1799 г. Державин соз­дал свое знаменитое стихотворение «На переход Альпийских гор»

Когда-то по этим труднопроходимым альпийским тропам прошли со своими армиями великие полководцы Ганнибал и Це­пь. По этим же тропам прошел и корпус Суворова. Державин писал, что Суворов затмил их своей славой. Суворов и его армия в представлении поэта нечто единое, монолитное, отличающее неустрашимостью, непобедимостью, быстротой. Качества, прису­щие суворовской армии, воплотились в полководце, полководец олицетворяет армию. В оде отразилась и конкретная обстановка, которой оказалась армия: солдатам приходилось спускаться «в бездну по ветвям», влезать по крутым скалам, форсировать реку через горящий мост, терпеть от снега, ветра, града.

Державин в своем произведении почти дословно использовал лаконичные, но выразительные реляции Суворова. Так, слова сУмереть иль победить здесь должно» близки к одной из реля­ций Суворова, в которой написано: «Поражу врага или умру со славой за отечество». Близки к суворовским у Державина и опи­сания гор, в частности вершины Сен-Готарда:

Ведет — и некая громада,

Гигант перед ним восстал в пути;

Главой небес, ногами ада

Касаяся...

Он гром и бури презирает;

Нахмурясь смотрит Сен-Готар

(2, 175)

После смерти Суворова Державин написал несколько стихотво­рений: «На смерть Суворова», уже упоминавшийся нами «Снигирь», в которых всячески подчеркивал качества, сближавшие полководца с солдатами.

...Ездить на кляче, есть сухари;

В стуже и в зное меч закаляя,

Спать на соломе, бдеть до зари.. (2, 220)

Опасения Державина за судьбу Суворова оправдались: Па­вел I и его «гатчинское» окружение понимали, что Суворов не примирится с прусскими порядками, вводимыми в армии. Обви­нив Суворова в неисполнении указа, запрещающего держать в армии дежурного генерала, император подвергнул полководца но­вой опале, которая для Суворова стала последней.

В стихотворении «Восторжествовал и усмехнулся» Державин выразил свое негодование по поводу жестокости, проявленной Павлом I:

Восторжествовал и усмехнулся

Внутри души своей тиран,

Что гром его не промахнулся,

Что им удар последний дан

Непобедимому герою

Академик Я. К. Грот писал о том, что Державин имел в виду Суворова в «Первой песне Пиндара пифической» (1800), где ге­рой выведен в образе больного Хирона. В 1804 г. были написаны четверостишия: «На смерть Суворова» и «На гробницу Суворо­ва», и в позднейших стихотворениях Державин вспоминал Суво­рова неоднократно.

Наполеоновские войны вызвали в Европе активный нацио­нальный подъем. Они послужили как бы толчком к новому рас­цвету творчества Державина. Правда, в литературе XIX в. господ­ствовали уже новые направления и течения. Передовыми русски­ми людьми поэзия Державина воспринималась как старомодная, но она не утратила своего патриотического значения. В 1805 г. арьергард русской армии Милорадовича и Витгенштейна отразил на Дунае атаку корпуса Мюрата. В «Друге просвещения» (1805, № 12, стр. 228) Державин опубликовал на это событие «Канта­ту». В ней использовались традиционные средства поэтики XVIII в.: французы сравнивались с ураганом, который боится только северного ветра — борея. Кантата, созданная, как писал автор, «на скорую руку, при первом получении известия о побе­де», сопровождалась музыкой Бортнянского.

Державин внимательно следил за ходом Отечественной войны 1812 г. и отозвался па многие ее события. Необходимо отметить быстроту, с какой поэт реагировал на них.

Державин умел подметить индивидуальные качества полковод­цев, особенности их тактики и стратегии. Это было новым для ли­тературы XVIII в. Если в стихотворениях, посвященных Суворову, он писал о стремлении полководца сокрушить противника молние­носным ударом, отмечал быстроту и решительность его действий, то совершенно другие качества он находит у Кутузова.

Смоленский князь, вождь дальновидный...

Великий ум в себе являл,

Без крови поражал,

И в бранной хитрости противника, без лести

Превысил Фабия он в чести

(3, 113—114)

В стихотворении «К портрету кн. Кутузова-Смоленского» Дер­жавин опять сравнивал Кутузова с фабием Максимом «Кунктато­ром», римским полководцем III в. до н. э., который прославился тем, что, воюя с Ганнибалом, применил тактику изматывания противника.

У Державина слагается идеал личности, который он неустанно пропагандировал в своих произведениях. В человеке поэт выше все­го ценил «великость» духа, его способность к подвигу. Первая обязанность — быть деятельным, трудиться. Без деятельности, «Без славных дел, гремящих в мире, ничто и царь в своем куми­ре...» («Мой истукан»). Человек должен быть прост в обращении, непритязателен в быту, силен и вынослив. Эти качества необходи­мо воспитывать с младенчества («Пролог на рождение порфиро­родного отрока»). Человек должен проявлять во всех случаях жиз­ни смелость».

Старый Дер­жавин неоднократно пытался поучать Александра I. Так, в стихо­творении «Облако», написанном в связи с поданным Державиным проектом обороны России на случай возможного вторжения На­полеона, поэт предостерегал царя от лукавых и льстивых царе­дворцев. Сословная принадлежность или чин, по мысли поэта, не имеют значения. Суворов велик не потому, что он дворянин и фельдмаршал, а потому, что обладал качествами полководца и был близок солдатам.

Глава 2. Стилистические особенности описания батальных сцен в поэзии М.В.Ломоносова и Г. Р. Державина

2.1.Использование поэтических средств Ломоносовым в про­изведениях на героическую тему

Война — это всегда потрясение, всегда горе и несчастье для народа. У Ломоносова война — «буря шумная», «зверское неспокойство». В оде 1742 г. Россия сравнивается с «сильным вихрем», а Швеция—с гонимым из полей «прахом» (8, 87); в трагедии «Тамира и Селим» Мумет уподобляет татарские орды на Кулико­вом поле «буре шумной», Нарсим «тучей бурной» называет уже не татар, а русских; в поэме «Петр Великий» обступившие Шлис­сельбург русские войска ассоциируются в сознании поэта с «ту­чей грозной». Известно, что у древних земледельческих народов, жизнь которых зависела от природных условий, широкое распрост­ранение в поэзии получило изображение стихийных сил природы. В батальных описаниях Ломоносов широко использовал традицион­ный для этого случая образ огня, молнии, пожара. В оде 1742 г. На прибытие Елизаветы Петровны в Петербург война, начатая шве­дами, изображается как пожар, повергший в оцепенение мирных жителей:

На нивах жатву оставляет

От мести устрашенный Фин,

И с гор, оцепенев, взирает

На дым, всходящий из долин,

На меч, на Готов обнаженный,

На пламень, в селах воспаленный:

Там ночью от пожаров день,

Там днем в пыли ночная тень;

Багровый облак в небе рдеет,

Земля под ним в крови краснеет... [8, 93]

Иногда битва сравнивалась с извержением вулкана, с пото­ком горящей лавы. Это уподобление пришло из западной лите­ратуры, где имело свою давнюю традицию.

Будучи поэтом классицизма, Ломоносов тем не менее не огра­ничивал свою поэтику рамками рационализма и старался воздей­ствовать не только на разум, но и на эмоции читателей. Он писал о том, что человеческие страсти больше всего приходят в движе­ние от живо представленных описаний и зрительно осязаемых картин. В описании войны в целом и отдельного сражения в част­ности он не ставил перед собой цели изобразить их конкретные черты. Главная задача поэта состояла в том, чтобы создать глу­боко эмоциональный образ, нарисовать грандиозную выразитель­ную картину стихии — бури, втянувшей в свои водоворот многих людей. Реальные события вплетались в ткань поэтического по­вествования и усиливали его воздействие.

В одах Ломоносова широко использовалась гипербола. Во мно­гих стихотворных сценах от гула сражения трясется «понт», «стонут громады», в крови тонут молдавские горы, стрельба пу­шек подобна грому, который заставляет «завыть» Ладогу. О Кар­ле XII говорится, что он «...пал, и звук его достигнул во все стра­ны и страхом двинул с Дунайской Вислу быстриной» [8, 223]. Подобно тому как в фольклоре рассказ о могучей силе богатыря является средством сосредоточить внимание на великой силе на­рода, возвеличивание Ломоносовым подвигов Петра I, его сорат­ников и последователей служило цели возвеличивания России.

Выдвижению существенных черт того или иного образа или предмета способствовало и широкое использование Ломоносовым сравнений. Так, в «Оде на взятие Хотина» Россия сравнивается поэтом с мирным пастухом, а турки — с хищными волками. Пря­мые сравнения боя с бурей-непогодой и пожаром подчеркивают присущие этому явлению стремительность, неудержимость, сти­хийный характер.

Со времен французского поэта Малерба, изображавшего вра­гов королевской власти в виде поверженных титанов, в одической поэзии опасных противников сравнивали с гигантом, исполи­ном, великаном, драконом, Антеем [с.114] Так, в оде Ломоносова 1754. фигурируют «дракон ужасный», «необузданный гигант», «сверженный гигант».

В поэзии классицизма широко использовалось олицетворение. Ломоносов представлял Стокгольм в образе спящего человека, пушки—в виде извергающего огонь дракона («рыгал огонь жерлами», «громады вкруг ревут»), смерть—в виде чудовища с косой: «Там смерть меж Готфскими полками бежит, ярясь из строя в строй. И алчну челюсть отверзает...»

Высокая выразительность достигалась также использованием перифраз. Количество образов при перифрастическом обозначении явления или предмета часто зависело от важности изображаемой темы. Смелость воинов и решимость добиться победы, состояние возбужденности перифразировались, например, как «жар в серд­цах», а стрельба из пушек — «огня ревущего удары», «громады вкруг ревут» и т. д.

Исследователи уже отмечали неожиданность эпитетов в произведениях Ломоносова, их колоссальную эмоциональную вы­разительность и психологическую значимость, остроту. Эмоцио­нально-метафорические эпитеты с далекой ассоциативной связью расширяли предметное значение слова: «шумный меч», «бурные ноги» , «скорая корма»; лирические эпитеты с оценочным значе­нием: «прехрабрый воин», «орлиные полки», «беглые полки», «разумная храбрость», «правдивый меч».

В одах Ломоносова происходит дальнейшее развитие образа Марса. Марс—Градив, подобно солдату, бродит среди снегов России, спит у финских озер, накрывшись травой. Марс нужен поэту главным образом для того, чтобы, как и у Тредиаковского, подчеркнуть воинственность Петра I («В по­лях кровавых Марс страшился, свой меч в Петровых зря руках»), либо рассказать о мирных устремлениях дочери Пет­ра I — Елизаветы Петровны.

В батальных сценах поэт использует образ древнеславянского языческого бога Перуна — покровителя воинов. В представ­лении древних славян он являлся с молниями и громом. В поэ­зии Ломоносова слово «Перун» близко по значению к слову «мол­ния» и употреблялось обычно с глаголами: «блещут», «мещут», « разделяют», «разят».

Образ увенчанной лаврами победы, славы у Ломоносова полу­чает дальнейшее развитие. В оде 1742 г. он писал о степях Причерноморья, которые «родили лавры нам зелены»; в оде 1754 г. говорится о том, что слава рассыплет о русских «слухи громки». Модель образа «славы» породила ряд поэтических перифраз: в ме­сте ожидаемой победы цветут пальмы, победа представляется в виде шествия воинов со «снопами» пальм и т. д.

От произведений устно-поэтического творчества идут у Ломо­носова сравнения русских воинов с орлом и соколом. Былинами навеяно определение численности вражеского войска «тьмою», по­этическое описание сражения, когда от пыли и дыма не видно солнца, от топота войска дрожит земля.

В трагедии Ломоносова «Тамира и Селим» мы находим строки, близкие к былине о Мамаевом побоище .

В батальных картинах проявилось пристрастие Ломоносова к библейской образности. Уже в «Оде на взятие Хотина» появляют­ся апокалиптические образы. Из Апокалипсиса, в частности, взят образ отворившихся в небеса дверей и «свившейся мглы». Из Вет­хого Завета пришли мотивы беспощадной борьбы с врагами, при­зывы, чтобы на головы их пало страшное возмездие.

Динамика битвы в произведениях Ломоносова выражается сло­вами, соответствующими теме не только по своему смыслу, но и по звучанию. Частое употребление звука р: «багровый», «рдеет... в крови краснеет» — передает впечатление суровости картины, создает звуковую инструментовку боя. В «Риторике» 1748 г. Ломоносов писал о том, что частое повторение звука «а» спо­собствует изображению пространства, глубины и вышины, а так­же неожиданного страха. Твердые с, ф, х, ц, ч, ш и плавное р име­ют произношение звонкое и стремительное, они помогают предста­вить вещи и действия сильные, великие, громкие, и великолепные. О звуке д Ломоносов писал, что он имеет произношение тупое и нет в нем «ни сладости, ни силы». Например, в траге­дии «Тамира и Селим;» о буре говорится, что она «дует... дым». При описания битвы в этой трагедии звучит неоднократно повто­ренный звук р. Однако чаще, чем обычно, встречается звук л, ко­торый, по теории Ломоносова, с мягкими ж, з и плавными в, м, н «имеет произношение нежное», поэтому и должен употребляться для изображения соответствующих картин;

Сквозь пыль, сквозь пар едва давало солнце лучь…

И стрелы падали дожжевых гуще тучь.

Уж поле мертвыми наполнилось широко;

Непрядва, трупами спершись, едва текла.

Различный вид смертей там представляло око.

Различным образом поверженны тела.

Иной забыв врага, прельщался блеском злата,

Но мертвый на корысть желанную удал. [8,360]

Cлова : пыль, давало, луч, стрелы, падали, поле, наполнилось, тепла. различный, представляло, различным, тела, прельщался блеском злата, желанную упал придают всей картине ощущение ти­шины. В данном случае мы имеем дело не с картиной самой битвы, а с ее результатом. Все глаголы действия даны в прошедшем времени: это уже не битва, а поле после битвы. Вот почему и создается впечатление тишины и покоя; мы ощущаем это иногда в живописи, например при рассматривании красочной картины М. Васнецова «После побоища Игоря Святославича с полов­цами» .

Ощущение напряженности и динамики боя в стихотворениях Ломоносова передает и синтаксис. В словосочетаниях типа «Как буря шумная», «вихрь крутой...» (8, 302) вследствие того, что определяемое слово выдвинуто вперед, фраза приобретает стремительный, быстролетящий характер в отличие от конструкции «Как шумная буря...» или «И крутой вихрь», где течение фразы медленное, повествовательное. Накопление сходных по значению глаголов настоящего времени дает ощущение шума сра­жения, широкого пространства, на котором развертывается бит­ва. Так, в оде «Первые трофеи Иоанна III» о шведах говорится, что они «...топчут, режут, рвут. губят, терзают, грабят, жгут»; в оде !742 г. Русский воин «Пронзает, рвет и рассекает, противных силу презирает…кипит»

Ломоносов создал законченный стиль оды, посвященной геро­ической теме. Андрей Петрович Шувалов, поэт, уважаемый Вольтером, в 1760 г. говорил в своей речи, прочитанной на заседании франко-русского литературного общества, о том, что Ломоносов открыл красоты и богатство русского языка, устранил его гру­бость, дал почувствовать его гармонию. Шувалов отметил спо­собность великого поэта с захватывающей порывистостью выра­жать свои мысли; «он велик, когда нужно изобразить избиение и ужасы сражений, когда нужно описать ярость, отчаяние сражаю­щихся, когда нужно нарисовать гнев богов, их кары, которыми они

Каких зовет от стран чужих,

О ваши дни благословенны!

Дерзайте ныне ободренны

Раченьем вашим показать,

Что может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать.

(VIII, 206)

Оду 1748 г. Ломоносов построил на борьбе двух контрастных начал мира — спокойствия, тишины и огня, бури, разрушения. В последней строфе этой оды говорится о том, что огонь в руках русской императрицы как средство сдерживания агрессоров в ко­нечном итоге будет служить европейскому миру. Ломоносов под­черкивает факт влияния России на международные события. Он говорит, что «море нашей тишины» даст успокоение западным странам. Только мирная страна процветает и благоденствует, нет государства, которое не страдало бы от воины, лучшей защитой «города» являются не стены, а мир. Ломоносов больше всего же­лает именно мира. Через полгода после начала Семилетней вой­ны, когда русские войска перешли прусскую границу, выясни­лось, что из-за неподготовленности, отсутствия продовольствия и снаряжения русская армия после первых блистательных успехов вынуждена отступать. В русском обществе это породило уныние и тревогу. Война обещала быть долгой и изнурительной. Исполь­зуя «похвальную оду», Ломоносов вновь выразил свою привер­женность к мирной жизни: «Умолкни ныне, брань кровава... Все­го превыше было мне, чтоб род Российской и соседы в глубокой жили тишине» (8, 634).

В связи с войной Ломоносов поставил вопрос об истинном и мнимом героизме. Героизм у просветителей XVIII в. считался подлинным, когда человек стремился к общественному благу, и ложным, когда в основе его лежала эгоистическая жажда почес­тей и славы. Мирская слава эфемерна, преходяща. Ломоносов сравнивал Петра I и Карла XII: «Один нас просветить учениями тщился, другой в сражениях взять первенство стремился». В 1760 г. Ломоносов и Сумароков, каждый по своему, перевели оду Ж. Б. Руссо «На счастье». Позднее это сделал Тредиаковский. Тема «счастья» типична для классицизма. Ей отдали дань многие поэты-классики, в том числе Г. Р. Державин и В. В. Капнист. В оде Ж. Б. Руссо говорилось о том, что подлинными героями яв­ляются не завоеватели— «хищники чужих держав», не «герои с су­ровыми делами», пролившие потоки крови: Аттилы, Суллы, Александры— «герои люты и кровавы», а цари, которые следуют правде и содержат свои народ в покое. Перевод этой оды явился одним из наиболее ярких поэтических созданий Ломоносова.По своей обличительной страсти она как бы предаряла сатирическую оду Державина «Вельможа», направленную против сановников.

2.2. Поэтика батализма в творчестве Державина

Исследователи справедливо писали о том, что Державин вы­ступил как разрушитель классицизма. Это проявилось прежде всего в размывании жанровой ограниченности стиля. Державин объединил традицию торжественно-хвалебной, исполненной па­фоса оды Ломоносова с камерным лирическим звучанием стихо­творений Сумарокова. Произошло слияние жанров оды и анакрентической песни, оды и сатиры, оды и элегии. Академик Я. К. Грот в свое время отмечал, что Державин «торжественный и важный тон оды сменяет шуточным и забавным... к похвалам примешивает тонкую и остроумную сатиру». Этот взгляд на твор­чество Державина был развит и углублен в работах советских ис­следователей.

Оды Державина, прославляющие победы русской армии, своей приподнятостью и пафосом, несомненно, сохранили многое от торжественно-хвалебной оды Ломоносова, но в них стали проникать реалистические черты. У Державина имеется попытка расска­зать о подлинных ощущениях человека на войне, он не только дает описание внешности утомленного сражением солдата,— хотя и робко, — но и стремится выразить его душевное состояние. Все эти особенности поэзии Державина «работали» на то, чтобы при­давать картине сражения черты достоверности. Такое «непарад­ное» изображение битвы будет развито писателями XIX в.

В поэзии Державина картинность замечательно сочеталась с музыкальностью. Это тоже шло вразрез с поэтикой классицизма, с ее установкой на отвлеченную идеализацию, на отрыв изобра­жения от конкретных образов действительности. Особая одарен­ность поэта позволила создать образцы «говорящей живописи». Большое значение Державин придавал «сладкозвучанию» стиха, стремясь, чтобы он не только легко произносился, но и воспроиз­водил звуки природы. В «Рассуждении о лирической поэзии или об оде» он писал, что истинный знаток поэзии сразу приметит «согласность» поэзии с музыкой, свистит ли стих при изображе­нии свистящего или шипящего змея, грохочет ли при изображе­нии грома, стонет ли при рассказе о мрачно-унылом завывании леса (7,571). В оде «На переход Альпийских гор» лязг штыков и сабель передан в стихе: «Мечами о мечи секутся, вкруг сыплет огонь, хохочет ад». Неоднократно повторенные звуки ч и с созда­ют иллюзию скрестившегося в бою оружия. Аналогичная картина, в «Гимне лиро-эпическом. На прогнание французов из Отечест­ва»: «И гром о громы ударялся, и молнии с молниями секлись» (3, 105). Еще Ломоносов писал, что звук р помогает предста­вить вещи сильные, великие, страшные. В отрывке «Хор на шведский мир» в семи словах у Державина шесть раз встречается звук р. «Героев храбрый полк возрос, с громами громы поми­рились». Выразительная, звуковая характеристика грандиозного сражения дается в «Гимне лиро-эпическом»:

На Бородинском поле страшном,

На Малоярославском, Красном

Там штык с штыком, рой с роем пуль,

Ядро с ядром и бомба с бомбой,

Жужжа, свища, сшибались с злобой,

И меч о меч звуча, слал гул;

Там всадники, как вихри бурны,

Темнили пылью свод лазурный;

Там бледна смерть с косой в руках,

Скрежещуща, в единый мах

Полки, как классы, посекала.

(3, 105—106)

Картина боя представлена здесь в динамике, в кипении, для пе­редачи состояния битвы использованы глаголы: жужжать, свис­теть, сшибаться, звучать, слать, темнеть, посекать. В тексте очень мало прилагательных, которые обычно замедляют повест­вование.

Звукопись державинских стихов особенно заметна в отрывке из «Персея и Андромеды»:

Частая сеча меча

Сильна могуща плеча,

Стали о плиты стуча,

Ночью блеща, как свеча,

Эхо за эхами мча,

Гулы сугубит звуча.

(2, 391)

Повторение ч, щ в словах частая, сеча ,меча, могуща, плеча;стуча, блеща, свеча, мча, звуча напоминает звуки, которые мы слышим при извлечении клинка из ножен, свисте рассекаемого воздуха, ударе.

Как правило, описание битвы у Державина дается в коротких словосочетаниях: «Ударов звук и крови брызги, зиянье ран, нестройны визги, шум, крик возник, стон и треск». Подобная ма­нера подачи изобразительных средств характерна при описании боя в пушкинской «Полтаве» («Швед, русский—колет, рубит, режет. Бой барабанный, клики, скрежет»).

В некоторых произведениях Державин отдал дань оссианизму. (Оссиан — легендарный герой кельтского народного эпоса.) «Сочинения Оссиана» Джемса Макферсона, переведенные в 1792 г. на русский язык, имели успех благодаря своим художест­венным достоинствам, широкому использованию мотивов устного творчества Ирландии и Шотландии. Это издание оказало большое влияние на всю предромантическую литературу, но сильно оссианизм проявился в литературе, затрагивающей героическую тему.

В оде «На взятие Измаила» Державин рассказал о священнике,. который возглавил одну из штурмующих колонн русских войск, и сравнил его с певцом древних кельтов — бардом. В оде «Водопад» фельдмаршал Румянцев представлен в виде средневекового воина: это седой муж, у его ног, во мху, лежит обвитый павиликой шлем. Пейзаж в этом произведении «оссиановский»: туман, среди рощи сидит седой старец. Нечто близкое и в оде «На победы в Италии». В оде «На переход Альпийских гор» Суворов «одет седым туманом». Появляются зловещие признаки чего-то рокового: треснул «кремнистый холм», поднялась станица воронов. Смерть является в виде воинственной девы-валькирии, кото­рая, по древнескандинавской мифологии, даровала в битвах победы и уносила души умерших храбрых воинов на Валхаллу — дворец бога Одина. Ода «На победы в Италии» начинается с при­зыва к валькирии: «Ударь во сребряный, священный, далеко-звон­кий, валка! щит...» Сам поэт объяснял этот образ: «Древние север­ные народы... возвещали войну и сбирались на оную по ударению в щит, а валками у них назывались военные девы». Победу скандинавцы праздновали у костров, где горели дубы, под звуки арф, за круговой чашей. Державин рассказывает об этом в оде «На победы в Италии».

Державин стремится использовать для героической темы быто­вые, замеченные в жизни явления. Так, в оде «Вельможа» показан старый увечный воин, вынужденный унижаться в приемной вель­можи, чтобы не умереть с голоду:

А там — на лестничный восход

Прибрел на костылях согбенный

Бесстрашный, старый воин тот,

Тремя медальми украшенный,

Которого в бою рука

Избавила тебя от смерти:

Он хочет руку ту простерти

Для хлеба от тебя куска.

Наряду с использованием средств классической поэтики, во­преки «Риторике» Ломоносова, Державин брал для одной и той же темы слова «высокие» и «низкие», просторечные, пользовался словами и образами, близкими к разговорной речи. В стихотворе­нии «Видение Мурзы» о капризах Потемкина, например, намекается фразой, где фигурируют «прозаические» слова «арбуз» и «огурцы» («И словом: тот хотел арбуза, а тот соленых огурцов»). О Кутузове говорится, что французов он «пужнул, как тьму те­теревов», «расчесал в клочки», о русских — что они «растрепали круля (т. е. короля.—А. К. ) в пух» (сказка «Царь-девица»). Нечто подобное содержится в оде «На счастье». Иногда в текст включается народная поговорка или пословица: «...Дралися храб­ро на войне; ведь пьяным по колени море!» («Кружка»); «...не узнав и броду, соваться в воду» («Голуби»). Из разговорного языка взяты обороты: «поставить вверх дном» («Изображение Фелицы»), «франпузить»—подражать французам («Кружка»), «как лунь... поседевший» («Вельможа»), «треснуть в ус» («На первые победы русскими французов»), «посбить спесь», «подбрить кудерки» («Солдатский и народный диферамб по торжестве над Францией»), «бить горою» («На смерть фельдмаршала кн. Смо­ленского, апреля в 16 день 1813 года). Уснащение стихотворений просторечиями говорит о стремлении Державина быть понятным простому народу, особенно сильно проявилось это в произведени­ях последнего периода.

Некоторые оды Державина написаны «низким» слогом, однако они не потеряли своего «высокого» значения и содержали при­сущие жанру «трафареты». Все это показывало движение литера­туры, которая уже не удовлетворялась схемами классицизма.

Державина называли самым музыкальным поэтом XVIII в. Многие его стихотворения положены на музыку . Некоторые его оды по своей композиции близки к построению музыкального произведения. Такова ода «На взятие Измаила». Вначале, словно в увертюре, излагается картина извержения вулкана Везувия («Везувий пламя изрыгает... О росс. Такой твой образ славы...»). Через две строфы эта тема появляется вновь, но в другой трак­товке: штурм сравнивается уже не с извержением вулкана, а с весенним, все сметающим на своем пути половодьем («Как воды, с гор весной в долину низвержась пенятся ревут, волнами льдом трясут плотину, к твердыням россы так текут...») и грозовой ту­чей («Идут — как в тучах скрыты громы, как движутся безмолвны холмы») . Тема страшного, молчаливого, неотвратимого, как рок, движения войск нарастает, осложняется звукозаписью. Солдаты_подошли к стенам крепости, установили штурмовые лестницы, поползли вверх. Поэт слышит крик («Во мне их раздается крик»), теперь это уже не молчаливое движение людей, а грохочущий при5ой («Как шумны волны, через волны они возносятся челом»). Через три строфы снова для характеристики штурма Державин использует образ грозовой тучи, но теперь эта туча не только движется, но и гремит, ее не только видно, но и слышно:

Представь, по светлости лазури,

Взошла черно-багрова буря...

Дохнула с свистом, воем, ревом,

Помчала воздух, прах и лист...

И затрещал Ливан кремнист...

Кульминации изображение штурма достигает в уже упомянутой строфе, где дается картина, близкая к видению из Апокалипсиса («Представь последний день природы...»). Здесь появляется контрастная тема; словно затишье после страшной бури, идут элегические медитации по поводу бесполезности всех войн вообще: «...Напрасно слышен жалоб крик: напрасно, бранны человеки. Вы льете крови вашей реки, котору должно бы беречь; но с самого веков начала война народы пожирала, священ стал долг рубить и жечь!» Этот вывод о бесполезности войн приобретает большее значение, что исходит из уст победившей стороны, т. е. русского поэта.

Мы коснулись лишь некоторых поэтических средств, который пользовался Державин. Можно видеть, что в его произведе­ниях сочетались общие стилевые черты предшествующего искус­ства и частные особенности, присущие только поэту. Творческая индивидуальность Державина повлияла на последующее разви­тие литературы. Многие годы он оставался вождем литературы, разрабатывающей гражданские и патриотические темы. Его вы­соко ценил Радищев, поэты-декабристы, Пушкин.

Заключение

Итак, основная идея русского классицизма — идея защиты родины, оценка мира и войны были восприняты от Петровской эпохи. Ве­ликой заслугой классицизма было воплощение в художественных образах высокого, героического.

Однако классицисты полагали, что героическое содержится только в величественном и велико­лепном, а не в простом и обыденном. Художественная практика классицистов часто ограничивалась стереотипными рамками. Те­ма народа как определяющей силы исторического процесса в их произведениях только поставлена. Дальнейшее развитие она полу­чит у романтиков. У писателей-классицистов очень слабо выра­жен критический дух. Классицисты не изображали бой, а прославляли полководцев. В поэзии классицизма в целом очень мало го­ворилось о человеке — главном и единственном герое описываемых грандиозных событии. Ничего не писали о его переживаниях и чувствах, не изображалась бытовая сторона войны. Это отношение к человеку соответствовало господствовавшей в XVIII в. военной теории, автором которой был прусский король Фридрих II. Его армия носила ярко выраженный сословный характер и была типич­ным продуктом абсолютизма: в ней господствовала иерархия, офи­церы набирались исключительно из дворян, солдаты — из крестьян и иностранцев. В результате палочной муштры солдаты превра­щались в «механизм, артикулом предусмотренный». В живописи в эту эпоху распространился условно-аллегорический тип батальной картины, монарх или полководец изображался крупным планом на фоне битвы либо симметрично расположенного войска .

На литературе XVIII в., и в частности на произведениях классицистов, несмотря на особенности их стиля, воспитывалось не­сколько поколений русских людей. Эти произведения учили ге­роизму, презрению к смерти, рыцарскому отношению к долгу. Они глубоко западали в душу, их вспоминали даже на поле боя.