Двух
станов не боец, но только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый
меч,
Но спор с обоими досель мой жребий
тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами -
Не купленный никем, под чье б ни стал
я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в
силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы
честь!
К началу 60-х годов XIX-го века в русской критике формируются два противостоящих друг другу направления.
Во главе первого стоял Некрасов, выдвигавший на первый план гражданские мотивы (“Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан…”). Критики из журнала “Современник” ищут в художественных произведениях, прежде всего отражение социальных процессов. В литературных героях Островского, Тургенева, Толстого видят не только яркие, неповторимые характеры, но и “общественные типы”, порожденные несправедливым устройством общества.
С “Современником” и “Русским словом” спорят приверженцы “чистого искусства”. Во главе этого направления стоит Фет и другие, считавшие, что поэт – творец, вдохновленный Богом и поэтому далекий от политики. В качестве лозунга они приводили известные строки А.С. Пушкина:
Не для житейского волненья,
Не
для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Реалисты довольно остро возражали:
Скажут песня не из лестных,
Навлечешь как раз их гнев.
Лучше пой, брат, про прелестных
Дев, дев, дев.
Обратись к луне, природе,
Пой утехи юных лет –
Ведь поет же в этом роде
Фет, Фет, Фет.
Ведущим журналом “чистого искусства” становится некогда основанная Смирдиным и Сенковским “Библиотека для чтения”, выходившая в те годы под редакцией Александра Дружинина. По мнению Дружинина (а также известных критиков Павла Анненского и Василия Боткина), художественная полноценность произведения не связана с “требованиями текущего момента”, а зависит лишь от степени таланта автора. Критика, по мысли Дружинина, как и само искусство, должна ориентироваться на “вечные ценности” - Бога, красоту, любовь. Таких критиков, как Белинский и Чернышевский, Дружинин относил к “отрицательному направлению”, а стремление подчинить литературу социально-политическим задачам считал не только неправильным, но и вредным. “Если мы не станем им противодействовать, - писал он Боткину, - они наделают глупостей, повредят литературе…” Сторонники “чистого искусства” так же, как Чернышевский и Добролюбов, считали необходимым следовать правде жизни, но искали эту правду совсем не там, где их идейные противники. Нередко одни и те же произведения удостаивались похвалы и тех и других, но с разных позиций... Полемика была вызвана определенными социально-историческими событиями в стране. Несмотря на разногласия, различные взгляды, и те и другие были великолепными поэтами. Да и возможно ли приказывать кому-либо, о чем писать, ведь лирика, как известно, отражает мысли и чувства, волнующие конкретную личность, но находящие отклик в сердцах других людей. И гражданские, и чисто лирические мотивы играют важную роль в понимании мира и осознании себя в нем.
Был
ли Толстой приверженцем “чистого
искусства” или революционером, однозначно
сказать нельзя. Одни считали его
реакционером, другие – революционером.
Но он не был ни тем, ни другим. Не
принадлежал Толстой ни к славянофилам,
ни к западникам. 
Толстой хотел быть "только" художником. Когда в первом крупном произведении своем - поэме, посвященной душевной жизни царедворца - поэта Иоанна Дамаскина - Толстой говорил о своем герое: "Любим калифом Иоанн, ему, что день, почет и ласка" - это были черты автобиографические. В поэме Иоанн Дамаскин обращается к калифу с такой мольбой: "простым рожден я был певцом, глаголом вольным Бога славить... О, отпусти меня, калиф, дозволь дышать и петь на воле". Совершенно с такими же мольбами встречаемся мы в переписке Толстого.
В 1854 г. он выступил в "Современнике" с рядом стихотворений
("Колокольчики
мои", "Ой стоги" и др.), сразу
обративших на него внимание. Литературные
связи его относятся еще к сороковым
годам.
Он был хорошо знаком с Гоголем, Аксаковым, Анненковым, Некрасовым, Панаевыми особенно с Тургеневым, который был освобожден от постигшей его в 1852 г. ссылки в деревню благодаря хлопотам Толстого. Примкнув ненадолго к кружку "Современника", Толстой принял участие в составлении цикла юмористических стихотворений, появившихся в "Современнике" в 1854 - 55 годах под известным псевдонимом Кузьмы Пруткова. Весьма трудно определить, что именно здесь принадлежит Толстому, но несомненно, что его вклад был не из маловажных: юмористическая жилка была очень сильна в нем. Он обладал даром весьма тонкой, хотя и добродушной насмешки; многие из лучших и наиболее известных его стихотворений обязаны своим успехом именно иронии, в них разлитой (например "Спесь", "У приказных ворот"). Юмористически-сатирические выходки Толстого против течений 60-х годов ("Порой веселой мая", "Потом богатырь" и др.) немало повлияли на дурное отношение к нему известной части критики.
Написанные в народном стиле стихотворения, которыми дебютировал Толстой, особенно понравились московскому славянофильскому кружку; в его органе, "Русской Беседе", появились две поэмы Толстого: "Грешница" (1858) и "Иоанн Дамаскин" (1859). С прекращением "Русской Беседы" Толстой становится деятельным сотрудником Катковского "Русского Вестника", где были напечатаны драматическая поэма "Дон-Жуан" (1862), исторический роман "Князь Серебряный" (1863) и ряд архаически сатирических стихотворений, вышучивающих материализм 60-х годов. В "Отечественных Записках" 1866 г. была напечатана первая часть драматической трилогии Толстого - "Смерть Иоанна Грозного".
С
преобразованием в 1868 г. "Вестника
Европы" в общелитературный журнал,
Толстой становится его деятельным
сотрудником. Здесь, кроме ряда былин и
других стихотворений, были помещены
остальные две части трилогии - "Царь
Федор Иоаннович" (1868, 5) и "Царь
Борис" (1870, 3), стихотворная
автобиографическая повесть "Портрет"
(1874, 9) и написанный в Дантовском стиле
рассказ в стихах "Дракон".Осенью
1875 г. Толстой написал стихотворение
"Прозрачных облаков спокойное
движенье", где, между прочим, говорит
о себе:
Всему настал конец, прийми
ж его и ты
Певец, державший стяг во имя
красоты.
Это
самоопределение почти совпадает с тем,
что говорили о Толстом многие "либеральные"
критики, называвшие его поэзию типичной
представительницей "искусства для
искусства". И, тем не менее, зачисление
Толстого исключительно в разряд
представителей "чистого искусства"
можно принять только со значительными
оговорками. В тех самых стихотворениях
на древнерусские сюжеты, в которых всего
сильнее сказалась его поэтическая
индивидуальность, водружен далеко не
один "стяг красоты": тут же выражены
и политические идеалы Толстого, тут же
он борется с идеалами, ему не- симпатичными.
В политическом отношении он является
в них славянофилом в лучшем смысле
слова. Сам он, правда (в переписке),
называет себя решительнейшим западником,
но общение с московскими славянофилами
все же наложило на него яркую печать. В
Аксаковском "Дне" было напечатано
нашумевшее в свое время стихотворение
"Государь ты наш, батюшка", где в
излюбленной им юмористической форме
Толстой изображает петровскую реформу
как "кашицу", которую "государь
Петр Алексеевич" варит из добытой
"за морем" крупы (своя якобы
"сорная"), а мешает "палкой";
кашица "крутенька" и "солона",
расхлебывать ее будут "детушки".
В старой Руси Толстого привлекает,
однако, не московский период, омраченный
жестокостью Грозного, а Русь Киевская,
вечевая. Когда Поток-богатырь, проснувшись
после пятивекового сна, видит раболепие
толпы перед царем, он "удивляется
притче" такой: "если князь он, иль
царь напоследок, что ж метут они землю
пред ним бородой? мы честили князей, но
не этак! Да и полно, уж вправду ли я на
Руси? От земного нас Бога Господь упаси!
Нам писанием велено строго признавать
лишь небесного Бога!" Он "пытает у
встречного молодца: где здесь, дядя,
сбирается вече?" В "Змее Тугарине"
сам Владимир провозглашает такой тост:
"за древнее русское вече, за вольный,
за честный славянский народ, за колокол
пью Новграда, и если он даже и в прах
упадет, пусть звон его в сердце потомков
живет". С такими идеалами, нимало не
отзывающимися "консерватизмом",
Толстой, тем не менее, был в середине
60-х годов зачислен в разряд писателей
откровенно-ретроградных. Произошло это
оттого, что, оставив "стяг красоты",
он бросился в борьбу общественных
течений и весьма чувствительно стал
задевать "детей" Базаровского
типа. Не нравились они ему главным
образом потому, что "они звона не
терпят гуслярного, подавай им товара
базарного, все чего им не взвесить, не
смеряти, все кричат они, надо похерити".
На борьбу с этим "ученьем грязноватым"
Толстой призывал "Пантелея-Целителя":
"и на этих людей, государь Пантелей,
палки ты не жалей суковатые". И вот
он сам выступает в роли Пантелея-Целителя
и начинает помахивать палкой суковатой.
Нельзя сказать, чтобы он помахивал ею
осторожно. Это не одна добродушная
ирония над "материалистами", "у
коих трубочисты суть выше Рафаила",
которые цветы в садах хотят заменить
репой и полагают, что соловьев "скорее
истребити за бесполезность надо", а
рощи обратить в места, "где б жирные
говяда кормились на жаркое" и т. д.
Весьма широко раздвигая понятие о
"российской коммуне", Толстой
полагает, что ее приверженцы "все
хотят загадить для общего блаженства",
что "чужим они немногое считают, когда
чего им надо, то тащут и хватают";
"толпы их все грызутся, лишь свой
откроют форум, и порознь все клянутся
in verba вожакорум. В одном согласны все
лишь: коль у других именье отымешь да
разделишь, начнется вожделенье".
Справиться с ними, в сущности, не трудно:
"чтоб русская держава спаслась от их
затеи, повесить Станислава всем вожакам
на шею". Все это вызвало во многих
враждебное отношение к Толстому, и он
вскоре почувствовал себя в положении
писателя, загнанного критикой. Общий
характер его литературной деятельности
и после посыпавшихся на него нападок
остался прежний, но отпор "крику
оглушительному: сдайтесь, певцы и
художники! Кстати ли вымыслы ваши в наш
век положительный!" он стал давать в
форме менее резкой, просто взывая к
своим единомышленникам: 
Други, не верьте! Все та же единая
Сила нас манит к себе неизвестная,
Та же пленяет нас песнь соловьиная,
Те же нас радуют звезды небесные!
Правда все та же! Средь мрака ненастного
Верьте чудесной звезде вдохновения,
Дружно гребите во имя прекрасного
Против течения".
Как ни характерна сама по себе борьба, в которую вступил поэт, считавший себя исключительно певцом "красоты", не следует, однако, преувеличивать ее значение. "Поэтом-бойцом", как его называют некоторые критики, Толстой не был; гораздо ближе к истине то, что он сам сказал о себе: "двух станов не боец, но только гость случайный, за правду я бы рад поднять мой добрый меч, но спор с обоими - досель мой жребий тайный, и к клятве ни один не мог меня привлечь".
Не случайно этот удивительный поэт писал о себе самом: “Я один из двух или трех писателей, которые держат у нас знамя искусства для искусства, ибо убеждение мое состоит в том, что назначение поэта – не приносить людям какую-нибудь непосредственную выгоду или пользу, но возвышать их моральный уровень, внушая им любовь к прекрасному…”.
Реалистов и представителей “чистого искусства рассудило время”…
Н.Г. Чернышевский в письме от 24 сентября 1856 года писал Некрасову: “Вы говорите:
Нет в тебе поэзии свободной,
Мой тяжелый, неуклюжий стих!
Вам известно, что я с этим не согласен. Свобода в поэзии не в том, чтобы писать именно пустяки вроде чернокнижия или Фета (который, однако же, хороший поэт), а в том, чтобы не стеснять своего дарования произвольными претензиями и писать о том, к чему лежит душа. Фет был бы не свободен, если бы вздумал писать о социальных вопросах, и у него вышла бы дрянь… каждому свое… В этом и состоит свобода, чтобы каждый делал то, что требуется его натурою”. В следующем письме Чернышевский говорит, что поэзия сердца имеет такие же права, как и поэзия мысли, а стихотворения “Когда из мрака заблужденья”, “Давно отвергнутый тобою”, “Я посетил твое кладбище”, “Ах ты, страсть роковая, бесплодная” относил к категории “без тенденций”. “Эти стихи, - говорил Чернышевский, - буквально заставляют меня рыдать, чего не в состоянии сделать никакая тенденция”.
План:
Два направления в русской литературе во второй половине XIX-го века.
“Чистое искусство”.
Реалисты.
А.К. Толстой и революционеры.
А.К. Толстой и “чистое искусство”.
А.К. Толстой: певец “красоты”.
Алексей Константинович Толстой. Реалист или представитель “чистого искусства”?
Выполнила ученица 11-го класса лицея №1580
(113639, Москва, Балаклавский проспект 6а тел.: 316-50-22)
Мещерякова Вера Игоревна
Руководитель: Хлебинская Галина Федоровна
(учитель-методист)
Москва 2002г.
Литература:
“Энциклопедия для детей. Том 9: Русская литература” Москва “Аванта+” 1998г.
Хлебинская Г.Ф. “Русский язык. Орфография и морфология”
Москва “Дом педагогики” 2000г.
Электронные источники:
www.examen.ru
www.bankreferatov.ru
www.encycl.yandex.ru