г. Москва
Экзаменационный реферат по истории музыки
На тему:
“Изображение и значение образов природы в произведениях Н.А. Римского-Корсакова ”
ученицы 11 класса “Г”
средней школы №1113
с углубленным изучением
музыки и хореографии
Пулькиной Ольги.
2004 г.
План:
1.Краткая биография.
2.Римский-Корсаков – замечательный мастер музыкальной живописи.
3.Симфоническая картина “Садко”.
4.Программное симфоническое произведение “Антар”.
5.Опера “Майская ночь”.
6.Опера-весенняя сказка “Снегурочка”.
7.Симфоническая сюита “Испанское каприччио”.
8. Оркестровая сюита “Шехеразада”.
9.Опера-балет “Млада”.
10.Опера “Ночь перед Рождеством”.
11.Опера “Садко”.
12.Романсная лирика.
13.Опера-небывальщина “Сказка о царе Салтане”.
14.Опера-осенняя сказка “Кащей бессмертный”.
15.”Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии”.
16.Опера-гротеск “Золотой петушок”.
17.Список литературы.
1.Николай Андреевич Римский-Корсаков родился 6 марта 1844 года в городе Тихвине Новгородской губернии в семье, любившей музыку. В 6 лет мальчика начали обучать музыке, в 11 лет он уже играл в семейном ансамбле. Потребность сочинять появилась очень рано, рано научился понимать и записывать ноты. Но по семейной традиции ему не суждено было заниматься музыкальной деятельностью, так как мужчин рода Римских-Корсаковых отдавали учиться военному делу. Брат Коли, Воин Андреевич, был моряком, под его влиянием у Римкского-Корсакова появились мечты о море. В 1856 году его отдали учиться в кадетский корпус военно-морского Санкт-Петербургского училища. Был выпущен оттуда со званием гардемарина. Любовь к музыке все равно берет свое, и даже учась в училище, Римский-Корсаков ходит в театры, посещает концерты, оперы. Любимой оперой была “Руслан и Людмила”, да так и до конца жизни Глинка остался любимым композитором Николая Андреевича. С 1859 года Римский-Корсаков начал брать уроки музыки у Канилле, тот был хорошим пианистом, быстро понял, что мальчик одаренный, и начал учить его азам композиторства. В 1861 году Римский-Корсаков знакомится с Балакиревым, вступает в его кружок, под его влиянием занимается самообразованием: знакомится с историей и литературой. В 1862 году брат отправляет Николая Андреевича в кругосветное путешествие, во время которого он знакомится с музыкой разных стран и не бросает композиторскую деятельность. Эта поездка оставит неизгладимый след в памяти молодого впечатлительного юноши, и в последствии эти воспоминания не раз будут питать его композиторскую фантазию. В апреле 1864 года путешествие закончилось, а Римский-Корсаков получил офицерский чин и был назначен на береговую службу. Римский-Корсаков продолжает посещать кружок Балакирева. В 60-е годы пишет первую свою симфоническую картину и зарекомендовывает себя как талантливый симфонист.
В 1862-1872 гг. пишет свою первую оперу на исторический сюжет “Псковитянка”.
В 70-е годы Римский-Корсаков работает в Санкт-Петербургской консерватории, где продолжает заниматься самообразованием: изучает полифонию, пишет 50 фуг. В последствии использует полифонию в своих произведениях.
Едет в фольклорную экспедицию, после чего создает сборник, в котором представляет лучшие образцы русского народного творчества. В процессе создания сборника увлекается поэтической стороной культа поклонения солнцу и пленяется чудесным духом языческой старины. Появляются “Майская ночь” (обряд в Ночь на Ивана Купала), “Снегурочка” (обряд-Масленица) – была поставлена на сцене частной русской оперы С. Мамонтова в прекрасных декорациях Васнецова в 1882 году.
Римский-Корсаков сочетал с педагогической работой в консерватории поездки за границу, где дирижировал иностранными оркестрами.
80-90-е годы – кризис – не написал ни одного произведения, хотя изучает эстетику и пишет книгу “Летопись моей музыкальной жизни”.
Революцию 1905 года композитор встретил с симпатией, он выступил на стороне революционно настроенных студентов, за что был исключен из состава профессоров. Возвращение его в консерваторию явилось крупной победой демократических сил. Испытав воздействие прогрессивных идей своего времени, Римский-Корсаков в музыке изобразил веру в торжество добра и красоты: сочинил сказочную оперу “Кащей бессмертный”, как сатиру на революционное государство. Кащеево царство – это олицетворение зла, образ Бури-богатыря и приход весны в нетленное Кащеево царство – олицетворение света, тепла и добра. Последней оперой, посвященной революции, стало “Сказание о граде Китеже”.
2.Римский-Корсаков – замечательный мастер музыкальной живописи. Поистине изумительна картинность его музыки. Особенно там, где она вдохновлена образами природы. Вспомним море в “Садко”. Это величавый звуковой пейзаж. Вспомним популярнейшую из картинок “Сказки о царе Салтане” – плавание Милитрисы и Гвидона, замурованных в бочке:
В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет;
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
Эти образы пушкинской сказки получили необычайно яркое, колоритное музыкальное воплощение. Размашистые взлеты морских волн, неуклюже покачивающаяся на волнах бочка, один за другим вспыхивающие огоньки звезд, внезапно надвинувшаяся туча – все это слушатель почти “видит” в красочной музыке Римского-Корсакова. И много других замечательных звуковых картин можно встретить в его произведениях.
Говоря о симфоническом стиле Римского-Корсакова, следует остановиться на его оркестровом письме. Справедливо считают его одним из величайших мастеров инструментовки. Немного можно назвать композиторов, так же тонко ощущавших выразительные свойства, “душу” каждого инструмента, умевших достичь такого же разнообразия и блеска оркестровых красок сочетаниями различных оркестровых групп и инструментов. Этого тембрового богатства Римский-Корсаков достигает, как уже говорилось, простыми средствами, сохраняя ясность оркестрового изложения, часто пользуясь “акварельной” звучностью. Плотное, массивное изложение (tutti) он охотно противопоставляет отдельным инструментальным группам и инструментам. Многочисленные соло (часто на фоне камерно-прозрачного и красочного сопровождения немногих инструментов) характерны для его партитур. Нужно отметить любовь Римского-Корсакова к деревянным духовым. С другой стороны, очень значительна в его партитурах роль ударных, их ритма, динамики и звуковых красок.
Оркестровый стиль Римского-Корсакова, несомненно, связан с его любовью к природе. Колорит корсаковского оркестра “словно... подслушан у русской природы, - говорит Б.В. Асафьев, - в шепоте-шорохе вешнего таяния, в лесных голосах, либо в тонких нюансах птичьего пения, либо в журчаниях ручьев и неустанного говора реки!.. Интонации и ритмы, вызванные созерцанием моря, красотой восходов и закатов, вслушиванием в сосредоточенное молчание зимнего леса, следованием взора за движением облаков, за сменой красивых оттенков неба, любованием сияющими звездами, внушают оркестру Римского-Корсакова своеобразную поэтическую картинность... “.
Светлый, жизнерадостный колорит корсаковского оркестра дает право провести параллель с русским народным искусством. В русском архитектурном орнаменте, в русской вышивке, в русской народной живописи (мастера Палехе и Мстеры) тоже господствуют радующие глаз краски, а сложность узоров или рисунка сочетается с законченностью, совершенством формы.
Манера оркестрового письма Римского-Корсакова, опирающаяся на традиции Глинки и вместе с тем весьма самобытная, теснейшим образом связана с содержанием его симфонического творчества, со всем его симфоническим стилем.
Фантастический элемент для музыки, как считал Римский-Корсаков, - всегда элемент прекрасный и благородный. Из пятнадцати опер, им написанных, девять созданы на сказочные или легендарные сюжеты. В народном сознании далеких лет фантастическое крепко-накрепко связано с миром природы. Так и в корсаковской музыке - будь то гениальная “Снегурочка” (по пьесе А.Н. Островского), или простодушная и трогательная “Майская ночь” (по H.В. Гоголю), или оперы на пушкинские сюжеты - сказки о царе Салтане и о Золотом петушке, или опера былина о Садко Новгородском и величавое сказание о невидимом граде Китеже - везде живет, дышит, поет свою заветную песню могучая природа. Леса и синие озера русского Севера, роскошная весенняя ночь Украины, горное ущелье Кавказа, теплое южное море у Корсакова не просто фон, на котором развиваются события. Природа отзывается на радости и горести людей, порою как мать заботится о них, вступается за обиженных. В “Снегурочке”, “Сказке о царе Салтане”, “Китеже”, “Садко” не нарушено родство человека с землей и водой, не ушло живое восприятие мира.
Дар создавать звуками почти зримые образы - одна из самых сильных сторон Римского-Корсакова. Он с детства ощущал связь между музыкальным звучанием и переливами красок. По признанию композитора, в его сознании тональности обладали не только эмоциональными оттенками, но и многокрасочным колоритом. Так, например, “утверждающий” до мажор представлялся белым; “зловещий” до диез минор – багряным; “нежно-мечтательный” ля бемоль мажор - серовато-фолетовым; “торжественный” си мажор - темно-синим, с серовато-свинцовым отливом. Возникшие перед ним волшебные образы и видения легко и свободно переносились на нотную бумагу, превращаясь в звучащие картины. Не это ли помогло малоопытному в искусстве оркестровки композитору создать яркое симфоническое полотно?
3.Молодого композитора пленила сказка о поединке гусляра с океаном-морем. Вместе с образом новгородского морехода в музыку Римского-Корсакова вошли образы природы. В симфонической картине “Садко” это любимая Римским-Корсаковым водная стихия. Стоило приступить к сочинению, как ожили воспоминания о плавании на “Алмазе”, картины бушующего моря и нежной зыби, фосфорического свечения океанских вод. И именно с “Садко” началась его слава, как одного из блистательных оркестрантов-колористов. Позднее в его творчество войдут самые разнородные явления и силы природы. В “Садко” покоряет индивидуальный почерк музыканта художника, сумевшего по-новому услышать и запечатлеть сочетание родственных и контрастных звуковых красок. Первые же слушатели были поражены живописностью, картинностью музыки: безбрежная даль морская, спокойные, величавые, а потом бурно вздымающиеся волны. В мерно колышущихся звучаниях переливах-пассажах скрипок, альтов и виолончелей на фоне медленного “покачивания” кларнета с фаготом словно возникает образ безбрежно-широкого “окияна-моря синего”; зеркальная гладь его чуть-чуть тронута мелкой рябью. Но вот все громче, сильнее, напористее звучит музыка, точно волны из берегов вышли, - и опять то же величаво-спокойное покачивание, постепенно замирающее в отдаленном, еле уловимом рокоте литавр. Он растет и ширится, этот рокот, будто возвещает бурю…И далее момент падения Садко на дно морское виделся, как воочию: мелодия стремительно скользила по звукам необычной гаммы, получившей название “гамма Римского-Корсакова”. Она переносила в мир фантазии. Для музыкального воплощения морской стихии композитор использовал звукоряд, в котором равномерно чередуются тоны и полутоны. От традиционных ладов он отличается смысловой трактовкой входящих в него звуков: в нем нарушены обычные ощущения устойчивости одних ступеней и тяготения к ним других – неустойчивых. “Гамма Римского-Корсакова” характеризует морскую стихию.
Красочно изображение подводного царства. Под аккомпанемент арфы, так хорошо подражающей “гуселькам яровчатым, струнам звончатым”, задорно звучит в альтах плясовая (впоследствии, в опере-былине “Садко”, Садко поет на этот же мотив песню “Заиграйте мои гусельки”); в гибком изящном музыкальном рисунке скрипок чудятся пляски рыбок “золотоперых, сереброчешуйчатых”; во весь голос звучит в оркестре величальная песня Садко (в опере она поется на слова: “Славен, грозен Царь Морской!”). Постепенно ускоряется темп, и все темы, словно сплетаясь в вихревом клубке, мчатся в безудержно стремительном полете пока, не обрывает их мощный аккорд всего оркестра. И опять наступает покой. Чуть слышно колышутся басы, и лишь короткие, легкие взлеты арфы, как маленькие набегающие волны, напоминают о недавней буре. Далеко уносятся, замирая, звуки скрипок, альтов, виолончелей…
По-видимому, симфоническая картина действительно удалась, если после первого исполнения даже не жалующий балакиревцев Серов похвалил молодого автора за умение живописать при помощи музыки: “Это что-то “водяное” и “подводное” настолько, что никакими словами нельзя бы выразить ничего подобного”, - отозвался виднейший русский композитор и критик, - "это произведение принадлежит таланту громадному в своей специальности - живописать при помощи музыки...”
Море в “Садко” не простое, а волшебное. Сказочное действие Римский-Корсаков любит развертывать на фоне природы, и иногда (как и в “Садко”) трудно бывает провести грань между рассказом о чудесных событиях и картинами природы. Это слияние сказки и пейзажа (так часто встречающееся в народной русской поэзии) рождает особую, всегда одухотворенную, живописность музыки Римского Корсакова.
4.В “Антаре” (1868) - программном симфоническом сочинении на сюжет восточной сказки О.И. Сенковского - скупыми, но точными оркестровыми красками нарисована картина безмолвной пустыни; цепь минорных аккордов создает образ таинственный, зловещий. Погоня коршуна за газелью, битва витязя с джинном-коршуном (даже такие детали, как свист копья) воплощены в музыкальные звучания. Композитор не воспользовался классической формой симфонии; для него важнее было на основе сюжета создать яркое противопоставление контрастных по характеру эпизодов. Подлинные арабские мелодии зазвучали в драгоценной оправе прозрачной инструментовки и прихотливой, изысканной гармонизации. Со времени лезгинки и персидского хора в глинкинском “Руслане” русская музыка не знала такого Востока.
В первой части, в соответствии с ее программным замыслом, сменяют друг друга несколько эпизодов-картин. Мрачная суровая тема пустыни, меланхолическая, но мужественная тема Антара, изящно-грациозная, восточного склада, тема Гюль-Назар (или тема газели), причудливо-грозная музыка, рисующая борьбу Антара с джином Джангиром, - эти образы составляют вступительный эпизод - картину волшебных чертогов пери Гюль-Назар. Здесь (вместе с темами пери и Антара) получает широкое развитие неторопливая певучая тема - подлинная арабская мелодия: слушая ее, легко представить себе томно-страстную восточную пляску. В кратком заключении возвращаются темы пустыни и Антара. Это произведение Римского-Корсакова открывало путь русскому программному симфонизму, продолжало глинкинские традиции музыкального воплощения темы Востока, наконец, демонстрировало достижения композитора в технике разработки тематизма.
5.Композитор страстно мечтал о том, чтобы писать легко и непринужденно. И вот пришло вдохновение в ярком и пестром наряде чудесной украинской народной песни вместе с благоуханием теплой южной ночи, серебристым сиянием месяца над зеркальной гладью прудов; пришло прямо со страниц поэтичнейших гоголевских рассказов “Вечера на хуторе близ Диканьки”. “Майская ночь” создавалась в 1878 году. В спокойной, лирически-созерцательной музыке много романтики, поэтического любования природой, народными обрядами, бытом. Композиторские ухищрения, высокое техническое мастерство словно возвышают народную песню, нигде не затмевая ее. Велико значение обрядово-игровых песен в драматизации оперы. Природа в опере не декоративный фон: она созвучна чувствам и настроениям героев как реального, так и фантастического мира.
Особое место в “Майской ночи” занимает ночная сцена у пруда - встреча Левко с Панночкой и русалками. Фантастические образы в этой сцене слиты - что часто бывает у Римского-Корсакова - с образами природы. Как поэтичный ночной пейзаж воспринимается краткое оркестровое вступление, которому композитор дал название “Украинская ночь”, вероятно имея в виду известные строки гоголевской повести:
“Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий... Тихи и спокойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключен в темно-зеленые стены садов”.
Мелодия украинской ночи неотделима от хрупкой поэтичности русальих песен.
В творческой жизни Римского-Корсакова “Майская ночь” заняла важное место. Возросшее композиторское мастерство проявилось и в богатстве гармоний, и в стройности формы, и в колоритности оркестрового письма. “С “Майской ночи” я, по-видимому, овладел прозрачной оперной инструментовкой во вкусе Глинки...”. “Майская ночь” во многом определила направление оперного творчества Римского Корсакова. Фантастика, противопоставление добрых и злых сил, тяготение к картинам древнего народного быта, к обрядово-игровым сценам и песням - все это получило многообразное развитие в дальнейшем оперном творчестве автора “Майской ночи”.
6.После “Майской ночи” Николаю Андреевичу страстно захотелось написать гимн вечной и могучей природе, человеку, видящему в ней покровителя и друга, воспеть бессменное, как жизнь, нежное, как юность, чувство любви. Невольно память подсказала название: “Снегурочка”.
Лето 1880 года композитор с семьей проводил под Лугой в Стелеве. Вот его воспоминания того времени: “Первый раз в жизни мне довелось провести лето в настоящей русской деревне. Здесь все мне нравилось, восхищало... как-то особенно гармонировало с моим тогдашним пантеистическим настроением и с влюбленностью в сюжет “Снегурочки”. Какой-нибудь толстый и корявый сук или пень, поросший мхом, мне казался лешим или его жилищем; лес Волчинец – заповедным лесом, голая Копытецкая гора – Ярилиной горой… С первого дня водворения здесь я принялся за “Снегурочку”. Я сочинял каждый день и целый день… Ни одно сочинение до сих пор не давалось мне с такой легкостью, как “Снегурочка”. Два мира живут в произведении Островского и Римского-Корсакова: мир русской природы и мир берендеев. Живут в согласии, ничем не нарушаемом, пока не родилась у Весны-Красны и Деда Мороза дочка Снегурочка, пока не пришла из леса в слободку “за песнями” и без умысла сама холодная, как снег, вызвала там смуту своей красотой; но сжалилась над ней мать Весна, на радость и на горе подарила ей дар любви, и при первых лучах летнего солнца Снегурочка растаяла. Немудреная сказочка, но, как в деревянной матрешке, в ней можно открывать все новые и новые образы – смыслы, таящиеся под общей расписной оболочкой.
“Весенняя сказка” – это, прежде всего, музыкальная поэма о чудесном преображении природы, спавшей под белым снежным покрывалом и проснувшейся с появлением весны, северной природы, запевшей, щебетавшей тысячами голосов, зазеленевшей цветами, напоившей воздух лесными и луговыми ароматами и уже в полной красе встретившей лето. Вошло в оперу и то, что сам композитор называл голосами природы, - рассветный крик петуха, пенье птиц, летний гром, - и, шире, многообразная жизнь, поддающаяся воплощению в звуках. Корсаков нашел музыкальные краски для выражения белизны снега и зелени весеннего леса, для ночной прохлады и свеченья светляков, для глухой чащи заповедного бора и для добродушного величавого шествия царя Берендея. Цветное и образное восприятие тональностей и аккордов, начавшее складываться еще в пору “Садко” и “Антара”, получило в “Снегурочке” сильнейшее развитие.
В известной мере стали рельефнее и выросли персонажи первого плана - премудрый царь Берендей, пастух Лель, которого позднее Корсаков определит как олицетворение вечного искусства музыки. Каватина царя Берендея (“Полна, полна чудес могучая природа”) с ее волшебным и таинственно зыбким сопровождением струнных, коснулась еще не тронутых искусством пластов сознания. От звуков повеяло лесной тишиной, чуть слышным ароматом цветов, благоговейным раздумьем, светлым любованием девичьей красотой. Песни и речетатив Леля полно выразили его натуру верного исповедника заповедей Ярилы, зазвенели свирельными попевками, окрасились теплым тоном. Мизгирь мало затронул душевные струны композитора и, в общем, остался оперной условностью. Зато Снегурочка от первого звонкого “ay!” в лесной чаще до последнего изнеможенья, до истаивающего “О милый мой, твоя, твоя! Последний взгляд тебе, мой милый” живее всех живых. Искрящаяся, как снежинка, и, как снежинка, хрупкая, овеянная ледяным ветерком флейтовых пассажей – в начале. Согретая сердечным теплом – в конце, когда даже колоратурные переливы голоса окрашиваются светлым человеческим чувством. Ласковая и любопытная, охваченная ревностью, еще не зная любви, она воплощение первого робкого девичества. Снегурочка – утро жизни, пробуждение женственности в девочке-подростке. Детство заканчивается в те мгновения, когда Весна-Красна, склонившись на ее мольбы, венчает девушку цветами. Пока Весна один за другим называет бесценные дары юности, оркестр, поминутно меняя окраску, переливается, как огромный самоцветный камень. Все глубже и горячее тон, и вот великой грозной силой возникает в басу тема Ярилы-солнца. На смену утру приходит жаркий день. На смену обещанью счастья должно прийти само счастье. Ранняя пора любви бывает лишь раз в жизни. Не она ли тает под легкий перезвон капели, под журчание ручейков в корсаковском оркестре? Тайна Снегурочки - одна из тех, где слова бессильны, где поэзия умолкает и передает скипетр своей старшей сестре – музыке. “Это именно весенняя сказка - со всею красотою, поэзиею весны, всей теплотой, всем благоуханием”, - писал Бородин автору уже после исполнения оперы в Мариинском театре.
Мир волшебный представляет собой олицетворение “вечных, периодически выступающих сил природы”. Естественна его неразрывная связь с явлениями природы: Весны – с птицами и цветами, Деда Мороза – с вьюгами и метелями, Лешего – с лесом.
“Вечно старый” Берендей – олицетворение народной мудрости. “Вечно юный” Лель – “вечного искусства музыки”. В многочисленных обрядовых и игровых сценах, без которых картина сказочной Руси не была бы столь красочной, участвуют берендеи “обоего пола и всякого звания”. Над всем этим царит Ярило-солнце – “творческое начало”, вызывающее жизнь в природе и людях”. Не принимая прямого участия в развертывании действия, он незримо направляет ход событий.
Отсюда, из этих авторских характеристик, ясен “подтекст” сказочного сюжета “Снегурочки”. Это борьба сил природы; прославление мощи природы, несущей человеку жизнь и счастье.
Эта идея весьма характерна и для русской народной поэзии, и для оперного творчества Римского-Корсакова, сплетается в “Снегурочке” с другой не менее важной мыслью - мыслью о могучей силе любви. Поэзия любви воплощена, прежде всего, в ласково-нежном образе Снегурочки. Юная дочь Весны и Мороза – невинная жертва борьбы стихии.
Опера Римского-Корсакова (как и пьеса Островского) носит название “весенней сказки”. “Снегурочка”, действительно, - поэма о весне. И “весеннестью” пленяет именно сама Снегурочка. Слушателю трудно представить себе Снегурочку дочерью Мороза, но очень легко поверить, что она дитя Весны. Пробуждающиеся теплые человеческие эмоции Снегурочки, ее духовное созревание естественно гармонируют с пробуждением и цветением весенней природы.
Природа в “Снегурочке” “одушевлена”; в значительной мере даже “персонифицирована” в образах волшебных существ. Музыкальная обрисовка этого волшебного мира чрезвычайно колоритна. В “Снегурочке” с достаточной ясностью определяется тот круг музыкально-выразительных средств (наметившихся уже в “Садко” и “Майской ночи”), которым Римский-Корсаков пользуется для характеристики фантастических явлении, волшебных событий Музыка фантастического мира в операх Римского Корсакова существенно отличается от музыки быта (хотя между ними и нет непереходимой грани). Ставя своей задачей изобразить в музыке “необычайное”, Римский-Корсаков настойчиво искал новые, “необычные” выразительные средства. Это, прежде всего, сложные, красочные гармонии. Обрисовка фантастических персонажей нередко инструментального происхождения Тембровые краски оркестра тоже используются композитором, когда он хочет подчеркнуть контраст между фантастическим и человеческим миром.
Среди фантастических персонажей “Снегурочки” оригинальностью музыкальной обрисовки выделяется Леший. Музыка Римского Корсакова подчеркивает “нечеловечность” Лешего. Это именно тот страшный, пугающий властитель лесных чащ, каким изображают его народные сказки, каким он представлялся человеку по древним народным поверьям. Основной лейтмотив Лешего, по определению Римского-Корсакова, - “дикий, ленивый, потягивающийся”. Слушателям особенно запоминается “лейтгармония” Лешего; этот аккорд звучит в сцене, когда сменяются одно другим чудесные превращения – “проказы Лешего”, который пугает Мизгиря. Это созвучие не только лейтгармония, но и лейттембр; оно возвращается каждый раз в одном и том же регистре и в той же инструментовке: четыре валторны и тарелки (удар палкой).
Вся сцена Лешего и Мизгиря, когда в волшебных метаморфозах преображается заколдованный Лешим лес, когда Мизгирь тщетно пытается настичь ускользающий от него призрак Снегурочки, - миниатюрная симфоническая картина. Замечателен эффект, достигнутый в “Сцене вырастающего леса”: с каждым новым вступлением темы перед пораженным Мизгирем вырастает новый ряд деревьев. Одно из запоминающихся чудес заколдованного леса – музыка, изображающая мерцающие огоньки светляков. И здесь впечатление фантастичности создается в очень большой мере оркестровыми красками. Чрезвычайно своеобразно по колориту сочетание фигурации флейты и арфы (поддержанных колокольчиками) в высоком регистре с медленным движением басового голоса в самом низком регистре (контрабасы и туба).
Музыка, связанная с Лешим, по существу, - чисто симфоническая. Насколько богат, колоритен оркестр в сцене заколдованного леса, настолько ограничена вокальная партия Лешего. Отказывая Лешему в мелодичности, Римский-Корсаков подчеркивает чуждость человеку этого сказочного существа.
Несколько иной облик владыки снежных метелей и зимних холодов - Деда Мороза. Его основной лейтмотив - тоже оркестрованный. Он создает, по словам Римского-Корсакова, “настроение суровое, унылое”. Лейтмотив этот скорее передает колорит зимней стихии, сковывающей все живое, чем рисует облик самого Деда Мороза, который не кажется слушателю суровым и угрюмым. Это не столько повелитель грозных сил природы, сколько добродушный святочный дед. И песня его, в сущности, - хвастливый рассказ о безобидных проделках.
Особое место среди персонажей фантастического мира занимает Весна-Красна. В ее музыкальном облике нет ни подчеркнутой “нечеловечности", как в образе Лешего, ни “надземного величия”, как в музыке Ярилы-солнца, ни суровой угрюмости, как в лейтмотивах холодов и снежных бурь. Музыка Весны мелодична, светла, полна обаяния. Однако, при всей поистине пленительной красоте этой музыки, и Весна – музыкально-сценическое воплощение стихии. Об этом ясно говорит основной лейтмотив Весны, который рисует ее по разъяснению Римского-Корсакова, как одну из сил природы и неизбежно периодически повторяющееся явление ее”. Лейтмотив Весны может ассоциироваться в представлении слушателя с неизменностью, с неизбежным возвращением сил природы. Показательно, что при многократных возвращениях, в сценах с участием Весны, лейтмотив этот, в сущности, не подвергается тематическому развитию остается неизменным. Напев снегиря, жившего у Римского-Корсакова, стал одним из лейтмотивов Весны: “только снегирушка пел его в Fis-dur, а я для удобства скрипичных флажолетов взял его тоном ниже”, - написал в “Летописи моей музыкальной жизни” сам композитор.
Из основного лейтмотива Весны выросли мотивы ее постоянных спутников – птиц и цветов. Нужно отметить, что мотивы весны и ее спутников имеют общее с мелодикой русских народных песен; этим подчеркивается, что Весна – благожелательная к человеку стихия.
В прологе природа спокойна, идиллически светла. Это природа ранней весны, только что пробудившаяся ото сна. В сцене у озера в Ярилиной долине, когда Снегурочка приходит к матери просить “любви девичьей” – природа иная. Если в прологе символ Весны - веселое щебетанье птиц, то в сцене у озера, в канун жаркого лета, природу олицетворяют цветы, с их то пьянящими, то еле уловимыми ароматами, с их роскошными и нежными красками. Поэзия пышной весенней природы сливается в сцене у озера с поэзией любви.
Пряным хроматизмам Весны, с их затаенной страстностью, контрастируют нежно-прозрачные, “бестелесные” звучания хора цветов. Оркестр, с трепетным, зыбким фоном (скрипки, арфа), с мягкими, как будто “истаивающими” фигурациями (тема цветов), перекидывающимися от одних инструментов к другим, создает колоритный пейзаж – картину раннего весеннего утра, просыпающейся природы. Оркестровка “Снегурочки” чрезвычайно колоритна. “В оркестровке, - говорит Римский-Корсаков, - я никогда не проявлял склонности к вычурным эффектам, не вызываемым самою музыкальною основою сочинения, и предпочитал всегда простые средства”. И колоритность инструментовки “Снегурочки” достигается экономным применением оркестровых средств; в частности — использованием выразительных свойств и тембровых окрасок отдельных инструментов. “Снегурочка”, как отмечает сам Римский-Корсаков, изобилует всевозможными инструментальными solo как духовых, так и смычковых, как в чисто оркестровых моментах, так и в сопровождении к пению”.
“Кончая “Снегурочку”, я почувствовал себя созревшим музыкантом и оперным композитором, ставшим окончательно на ноги”, - отметил Николай Андреевич в своих воспоминаниях.
7.Во второй половине 80-х годов Римский-Корсаков отправился в путешествия по дальним странам и морям, на сей раз – музыкальные. В 1887 году он написал “Испанское каприччио” - симфоническую сюиту в пяти частях (исполняющихся без перерыва) на темы народных танцев (из сборника X. Инсенги): Альборада - Вариации - Альборада - Сцена и цыганская песня – Фанданго. В них будто кистью гениального художника нарисованы картины жизни и природы, захватывающие своей страстной кипучестью, томной негой, безудержным весельем; по красоте и разнообразию оркестровых красок не было еще ничего подобного ни в русской, ни в европейской музыке. Яркие солнечные тутти оркестра, выразительные соло различных инструментов - они даже как бы соревнуются друг с другом; арфа со струнными имитирует звучание гитары, рассыпаются всевозможными ритмами и тембрами ударные, в финале даже введены кастаньеты. Во второй части валторны, низкие звуки кларнета, тремоло струнных погружают в атмосферу теплой южной ночи. В четвертой части выделяются тембры скрипок, кларнета, гобоя - трех действующих “лиц” Сцены, а затем идет огненный танец цыганки. В последней части, основанной на грациозных танцевальных темах, появляются образы из предшествующих частей, создавая картину яркого народного праздника.
“Каприччио”, - писал сам автор, - это сочинение для оркестра. Смена тембров, удачный выбор мелодических рисунков и фигурационных узоров, соответствующий каждому роду инструментов, небольшие виртуозные каденции для инструментов соло, ритм ударных и прочее составляют здесь самую суть сочинения, а не его наряд, то есть оркестровку... Испанские темы, преимущественно танцевального характера, дали мне богатый материал для применения разнообразных оркестровых эффектов”. Характерно для воззрений и требований Римского-Корсакова, что эта как будто весьма лестная авторецензия заканчивается суровой оценкой: "В общем "Каприччио", несомненно, пьеса чисто внешняя...". Эти строки, при их меткости, нуждаются, все же, в существенном дополнении. “Каприччио” - отнюдь не технический этюд для оркестра. Как и испанские увертюры Глинки, “Испанское каприччио” - поэтическая музыкальная повесть об испанском народном быте, о ярких красках южной природы. Слушатель, менее строгий, чем автор, слышит в пьесе и огромную жизнерадостность, и глубокую задумчивость, видит ослепительно сияющее южное небо, смуглые лица и самозабвенную, упоительную пляску...
8.Подлинным шедевром стала вдохновленная сюжетами арабских сказок “Тысяча и одна ночь” оркестровая сюита “Шехеразада”.
В сравнении с “Каприччио”, где преобладала яркая картинность, новое произведение повествовательнее и одновременно лиричнее.
Это путешествие вернуло композитора в позабытую стихию моря-океана. Вот уже двадцать лет прошло с тех пор, когда он написал свою первую и пока единственную “морскую” партитуру – “Садко”, и вот теперь по волнам океана плывет корабль Синдбада-морехода... В “Летописи” он упомянул те эпизоды арабских сказок “1001 ночи”, которые легли в основу его 4-частной сюиты: море и Синдбадов корабль, фантастический рассказ Каландера-царевича, Царевич и Царевна и, наконец, багдадский праздник и корабль, разбивающийся о скалу, но в предисловии оговорил, что “слушатель должен сам отыскивать образы, на которые намекает программа”. Сквозь все части сюиты проходит тема – образ прекрасной рассказчицы Шехеразады – редчайшего обаяния мелодия, отданная скрипке соло. Это не цитаты какой-либо восточной мелодии, она сочинена самим композитором, но так, будто он соединил в ней все очарование, манящую загадочность лирики Востока; то же можно сказать обо всех других темах – танцевальных, песенно-лиричных и т.д.: они синтезировали в себе ритмику и орнаментику, пестроту восточной музыки и архитектуры, извивы пластики и вязь письма. Вся первая часть – морская, и теми же солеными брызгами окроплен заключительный раздел финала. Ослепительно синими, темно-сапфировыми маринами окаймил композитор всю пьесу. Юношеское воспоминание о плавании под южными звездами сгустилось в музыкальный образ. Тема моря рождается из властной темы Шахриара, но затем мы забываем о грозном владыке. Allegro рисует картину моря. В соответствии с этим изменился и характер первой темы пролога: она звучит здесь величаво и спокойно; это спокойствие подчеркнуто мерными фигурациями сопровождения, в которых слышатся могучие взлеты океанских волн. Главная тема первой части дополнена двумя другими. Спокойно звучат прозрачные аккорды деревянных духовых инструментов, сменяющиеся столь же спокойным и мягким напевом флейты. Характерно, что волнообразное сопровождение, которое появилось как элемент главной партии, исчезает лишь ненадолго и вновь возвращается, сохраняясь на протяжении почти всей первой части, Римский-Корсаков указывает этим, что события первой части развертываются на море. Из воспоминаний одного из друзей Римского-Корсакова – В.В.Ястребцева - известно, что этот музыкальный образ (первая побочная партия) рисует скользящий по волнам корабль Синдбада-морехода. К теме Синдбада примыкает следующий музыкальный образ - вторая побочная партия. Слушатель без труда узнает ее: это тема Шехеразады; но теперь она несколько изменена и, так же как тема Шахриара, утратила свое первоначальное значение: это все то же море, но не столь мирное. Лишь вначале музыка спокойна, однако очень скоро спокойствие нарушается. Поднявшийся ветер всколыхнул водную стихию: ветер усиливается, разражается буря. Вся мощь оркестровых средств, какими располагает Римский-Корсаков, живописует бурю, свист ветра в мачтах, разгул валов, рушащихся на судно, в возгласах духовых инструментов слышатся ужас и отчаяние; но буря стихает, лишь издали слышатся ее отголоски. По лазури океана вновь стремит свой легкий бег корабль Синдбада. Далее реприза повторяет экспозицию без значительных изменений: вновь появляется вторая побочная тема; на море снова поднимаются волны, но отважным путешественникам уже не грозит опасность.
Стихает буря – и море еще ласковее и нежнее, чем в начале Allegro. Это впечатление достигается подчеркнуто прозрачной инструментовкой темы моря (главной темы Allegro); тема переходит от флейты к гобою, а затем к скрипкам; волнообразный фон звучит очень мягко. Заканчивается первая часть последним появлением темы корабля. Слушатель видит перед собой плавно скользящее по еле колышущейся глади моря, спасшееся от неминуемой гибели суденышко Синдбада... Тишина. Но таково волшебство гармонии, такова сила филигранно тонкой игры тембрами, что морской пейзаж “Шехеразады” и скользяще-легкое движение корабля в голубую даль стали таинственными и необычайными, стали первым из чудес старинной сказки. Перед нами проходит калейдоскоп образов второй и третьей части, захватывающие праздничные звучания первой половины Финала, и вновь возникает стихия мощных океанских волн. Это знакомая уже по первой части картина бури. Но здесь она ещё грознее. Кораблю не под силу бороться с разбушевавшейся стихией, смелые путники не могут избежать роковой встречи со скалой. Как голос безжалостной судьбы вторгается тема битвы из “Рассказа Календера”. Могучий аккорд оркестра с гулким ударом там-тама – корабль разбился о скалу.
Буря стихает, лишь легкая рябь волнует необозримые водные просторы. Тема моря, которая только что устрашала своей грозной мощью, теперь звучит печально, будто сожалея о погибших мореплавателях. “В звуках его моря, - сказал как-то Врубель, художник русской частной оперы Саввы Мамонтова, - я каждый раз нахожу новую прелесть, вижу какие-то фантастические тона”. Как, каким образом композитор добивается этого эффекта? Известно, что он обладал цветным слухом, так он видел цвета моря: ми мажор - ярко-синий, си мажор – темно-синий со свинцовым отливом, ми-бемоль мажор – темноватый, серо-синеватый, фа мажор – зеленоватый и т.д. Свои темы он сразу слышал в оркестровом звучании, считал, что оркестровка – одна из сторон души сочинения; прибавьте жизненные наблюдения, влюбленность в мир – вот слагаемые необычайного воздействия его музыки.
На “Каприччио” и “Шехеразаде” учились целые поколения у нас и за рубежом. Но сам Римский-Корсаков на долгие годы ушел из своего, прочно завоеванного им круга мастерства и принялся учиться тому, чем еще не владел.
9.Колоссальным учебным этюдом была опера-балет “Млада"(1889-1890) на довольно слабый текст В.А. Крылова. Тут был простор для симфонических картин и оркестровых эффектов. Римский-Корсаков писал ее быстро и с удовольствием. Древний языческий мир с красочными диковинными обычаями всегда интересовал его.
Несмотря на сложную интригу, либретто оказалось статичным, герои – пассивными. Ни великолепно написанные народно-бытовые сцены, ни колоритность бесовского шабаша, ни яркость музыкальной живописи не придали опере жизненности. А сколько сил, таланта, знания истории и мифологии вложил композитор в свой труд!
Очень интересна богатая звуковая палитра в третьем действии, в картине ночи на горе Триглаве. В оркестровом звучании ощущается темное предгрозовое небо и его прояснение, появление ночных светил и феерическая красота падающих звезд. Во второй половине акта – картина шабаша – музыка становится экспрессивной. Поэтична картина рассвета с нежными шорохами трав, тихим шелестом листьев, щебетом птиц, криком петуха. Нельзя не согласиться с рецензией “Недели” на премьеру “Млады” в 1892 году: “Звучащая картина - вот слова, которыми, прежде всего, хочется определить впечатление, производимое новой оперой... в которой яркая картинность соперничает с пестрыми и причудливыми образами... Звучащая картина, но какая картина!.. И все это не отдельные образы, а целый мир, стройный и законченный, особенно сказочной поэзии, со своей особенной логикой, с особенным, только ему свойственным, настроением”.
10.Весной 1894 года Римский-Корсаков взялся за вторую оперу на гоголевский сюжет. “Ночь перед Рождеством” давно нравилась ему. Его привлекли красочные картины украинской зимней ночи, сочный колорит быта, рождественские обряды. Да поистине земля и небо возродили композитора. Небо! То самое, что он так часто наблюдал в детстве, восхищаясь блеском-свечением звезд. Здесь впервые в музыке засияли звезды. Можно ли не знать этих строк Гоголя: “Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру...так было тихо, что скрип мороза под сапогом слышался за полверсты.” И лишь только зазвучало вступление к опере, слушатель оказался во власти удивительного чувства: именно так мы сами переживали волшебную красоту зимнего студеного неба, и взгляд невольно скользил от голубоватой белизны снежного покрова к сияющим на необозримом небесном своде звездам и месяцу. Мы слышим, как они переговариваются: мерцают голоса челесты, арфы, колокольчиков, флейты... Сцены фантастики неотделимы от звуковой пейзажности. В холодном воздухе разлита трепетность мерцаний и струистость лучей, связующих безбрежное пространство с морозной ночной застылостью земли...Воздух... звенит. Переливается в тихом свете лучей, его пронизывающих. Звездность, морозность воздуха, серебристость ночного света, искристость снежной пелены – вот что подслушано композитором у природы и воплощено в кратчайшей симфонической поэме вступления к "Ночи перед рождеством”” (Б. Асафьев).
Фантастическая и бытовая линии “Ночи перед Рождеством" не сплетаются в органическое единство. Но они и не мешают одна другой, живя, по существу, раздельно, каждая своей самостоятельной жизнью.
“Место действия” волшебных персонажей – две музыкальные картины: полет Вакулы в Петербург и его возвращение в Диканьку. Они разделены своего рода интермеццо – небольшой сценой во дворце.
В картине полета Вакулы в Петербург всяческая “нечисть” старается “Коляду пугать, Овсеня стращать”. Заметив кузнеца, оседлавшего черта, “нечисть” пытается ему помешать добраться до Петербурга. Вакула благополучно спасается от погони. В картине возвращения в Диканьку нечистая сила уже рассеяна. Наступает утро, а с ним и час торжества светлых сил - появляются Коляда (в виде молодой девушки) и Овсень (в виде парубка на кабане с золотой щетиной).
Первая из “воздушных” картин насыщена контрастами. Сначала - красота спокойной стихии: кристально чистое небо, безветренный морозный воздух, игры и пляски звезд; внезапно врывается музыка “нечисти”, с воем и скрежетом мчащейся в погоню за кузнецом.
В картине возвращения Вакулы торжество светлых сил подчеркнуто музыкой рассвета, постоянным нарастанием оркестровой звучности и блеска оркестровых красок.
Картина полета – дань солнечному культу в форме симфонической (более точно: оркестрово-вокальной) звукописи; к ней следует отнести и лаконичное, изумительное по колориту, вступление к опере – звуковую картину морозной ночи.
Многое наметившееся здесь – музыкальные образы, приемы воплощения и даже холодноватое великолепие красок нашло развитие и многообразное применение в дальнейшем творчестве Корсакова, особенно в его операх-сказках. Но ближайшим итогом оказалась опера иного склада — “Садко”.
11.Почти одновременно с “Ночью перед Рождеством” композитор начал работать над оперой “Садко”. Много лет не давала ему покоя недопетая песня о сказочном гусляре; теперь он вернулся к ней, чтобы создать крупное эпическое полотно на основе старинных былин и сказаний. Создавалась на протяжении 1893-1897 годов. Со времен “Снегурочки” он не знал еще такого восторженного чувства, такого что ли, вдохновения (он не любил этого слова). После светлых жарких дней прохладные туманы окутывали берега озера в Вечаше и неслышно плыли, задевая тростники и прибрежные кусты. Их клочья сбивались там и сям в неясные фигуры. Темнели сумерки, начинали бесшумный полет летучие мыши, огромный красный серп месяца казал сквозь облако острые рожки. Композитор слушал легкий шепот набегающего порывами ветра. В его сознании начала смутно вырисовываться гибко скользящая мелодия. Она плавно покачивалась, как ладья на волне.
Светят росою медвяные косы твои,
Словно жемчужным убором блестят!
Такой увидал молодой гусляр Морскую царевну, вышедшую из Ильмень-озера. Такой слышит сейчас царевну Николай Андреевич, полузакрыв глаза, боясь неосторожным движением спугнуть очарование.
Утром нетерпенье гнало его к письменному столу. Размерный напев былинного сказа, жалобно певучие причитания олонецких или архангелогородских воплениц, жаркое сверканье оркестра в момент превращения улова в золотые слитки, ровное величавое движение волн, упоительные зовы Морской царевны, могучие хоры вольных новгородцев – все теснилось в его воображении, прояснялось, получало внутреннюю связь и, покорное власти художника, ложилось на нотные страницы.
Образ Садко так давно жил в старинных былинах, что его трудно представить себе лишенным эпического раздолья, стесненным рамками чуждого жанра. И, чтобы создать произведение по богатырской мерке новгородского гусляра, Римский-Корсаков пишет оперу-былину. Оперная драматургия “Садко” строится не на конфликтных столкновениях, а на контрастных противопоставлениях сцен, эпизодов, образов (Новгород — морское царство; Садко – настоятели; Садко – Морской царь; Волхова – Любава). В оркестровом вступлении к опере “Океан – море синее” бесстрастно и мерно переливаются волны, водяная пустыня кажется необъятной и бесконечной. Эта тема моря взята из симфонической картины “Садко”, написанной в дни музыкальной молодости – тридцать лет тому назад (только тональность там другая и соответственно колорит моря темный, синевато-серый), и пробуждает она смутные, но прекрасные видения далекого прошлого.
И далее одна за другой, как чудесный сон, проходят семь картин.
Звонкие фанфары открывают первую: в богатых хоромах новгородской братчины пируют торговые гости. Действие развертывается размеренно, неторопливо. Спокойная былинная величавость пронизывает оперу. Вторая картина: светлой летней ночью появляется на берегу Ильмень-озера Садко. Безмолвно вокруг лишь отсветы месяца, касаясь водной глади, рождают завораживающие, затаенно звучащие аккорды. Садко затягивает чудную песню “Ой, ты темная дубравушка” – волне зыбучей, раздольицу широкому решил он поведать думушку заветную. Но вдруг задрожали тронутые ветерком струны арфы, а из глубины басов послышались таинственные наплывающие звуки (гамма Римского Корсакова): чудо-чудное, диво-дивное – плывут по Ильмень-озеру лебеди белые, обернулись они девицами красными, и самая прекрасная средь них – меньшая дочь царя морского Волхова. Полонили ее песни сердце Садко, и подарила она ему три рыбки – перья золотые. Поймает он их и будет богат и счастлив. “А я, царевна Волхова, подруга вещая твоя, тебя я стану поджидать, твоею буду. Прости надолго, мой желанный”, - слышит он замирающий уже вдали ее волшебный голос. Уплыли лебеди в терем лазоревый, к грозному батюшке. Быстро светает, и вот уже оркестр озарен ослепительным солнечным светом.
Особенно впечатляют песни гостей в четвертой картине. Волнующе сурова песня Варяжского гостя о неприветливой природе родного края, о северных туманах, гранитных скалах и серых волнах, бушующих у их подножья. Ей противостоит светлая, узорчатая песня Индийского гостя о теплых морях, сокровищах сказочных островов. Чудесна песня гостя Веденецкого о южном городе, славном своими прекрасными дворцами и церквами, нависшими над голубой гладью моря.
Пятая и шестая картины по содержанию почти полностью совпадают с давним симфоническим “Садко”.
Седьмая, последняя картина начинается бурным оркестровым вступлением – вновь звучит тема моря, но это не неподвижный пейзаж, а страстное волнение любви, пережитое Садко и Волховой. Открылся занавес: спит Садко на берегу Ильмень-озера. Прощается с ним морская царевна. Очень грустна и лирична простая трогательная прощальная песня царевны Волховы “Сон по бережку ходил”. Широко льющаяся мелодия, нежный баюкающий напев напоминает мерно колышущуюся водную гладь. После каждого куплета появляются фантастические звучания, построенные на “корсаковской гамме” и необычных гармониях. Они напоминают, что Морская царевна - случайный пришелец в мире людей. В мелодии столько теплоты и бесконечной грусти - сейчас она растечется туманом и речкой быстрой Волховой устремится от Новгорода к морю синему. А вот по ней уже плывут бусы-корабли Садка, и восторженно приветствуют его новгородцы: “Без речей твоих правды нет у нас, без тебя мы все стосковалися”. “Нет, повыше меня славный Новгород”, - ответствует богатырь- гусляр. В последний раз звучит торжественно тема океан-моря, а хор громогласно возглашает: “Морю синему слава! Волхове-реке слава!”.
Как и в других сказочных операх, Римский-Корсаков проводит в “Садко” четкую грань между музыкальным воплощением мира “волшебного” и мира “людского”. В музыке новгородского быта все прочно “стоит на земле”. Гармонии просты, в мелодике ясны связи с русской народной песней. В музыке водных чудес - колоритные гармонии, прихотливая мелодика, тончайшее оркестровое письмо. Кажется, что в этой чарующей музыке все так же зыбко и неустойчиво, как и в самой водной стихии. Величавые просторы океана, всплески волн, шорох прибрежного тростника – вот картины природы, которые рисует Римский-Корсаков в опере-былине. Да и волшебные персонажи “Садко” - Царь Морской, его дочери, золотые рыбки все это воплощения водной стихии, анимизированные явления природы.
В обрисовке волшебств музыка Римского-Корсакова не теряет своей реалистической основы; фантастика в “Садко” пленяет благородным изяществом; достаточно ощутимы в ней связи с народным русским музыкальным искусством. Слушателю ясно, что музыка фантастических сцен “Садко” - это воплощенная в красочных музыкальных образах русская народная сказка, русская народная песня, русская природа.
В музыке волшебного мира выделяется партия морской царевны Волховы, полюбившей Садко. Когда поет Волхова, иногда кажется, будто играет какой-то необычайный по красоте звучания инструмент. Пример такой “вокальности инструментальной” – глубоко оригинальные и выразительные “зовы без слов” Волховы, обращенные к Садко (вторая картина, на берегу Ильмень-озера). Эта поэтичная, полная таинственности, манящая музыка напоминает и звуки свирели, и всплески волн.
Среди фантастических эпизодов оперы-былины выделяются также вступление “Океан-море синее”, картина Ильмень-озера с плывущими лебедями, спуск Садко в глубину морскую, шествие чуд морских, пляски золотых рыбок, грандиозная общая пляска подводного царства. Все это – великолепные достижения корсаковского конкретно-образного симфонизма. Характеристику “Садко” уместно закончить следующими строками “Летописи”: “... “Млада” и “Ночь перед Рождеством” являются для меня как бы двумя большими этюдами, предшествовавшими сочинению “Садко”, а последний...завершает собой средний период моей оперной деятельности”.
12.Мастер музыкальной живописи в симфонической музыке и в опере, Римский-Корсаков вводит пейзаж и в романсную лирику. Разумеется, значение пейзажности здесь другое. “Океан-море” в “Садко” или морская буря в “Шехеразаде” - звукописные полотна, в которых слушатель восхищается величественной и грозной красотой природы. А для романсов Римского-Корсакова характерны лирические эмоции, неразрывно слитые с поэтическими зарисовками природы.
Как-то читая книгу Ганслика “О прекрасном в музыке” Римский-Корсаков отметил абзац, в котором автор утверждал: “Для музыки природа не дает образцов прекрасного...из природы нельзя скопировать музыку” и на полях заметил: “Скопировать нельзя, а воспроизвести можно”. И пишет один из своих самых строгих стройных и возвышенных романсов “Октаву” на стихи А.Н. Майкова – поэта, обладавшего, если можно так выразиться, абсолютным слухом к музыке природы:
Прислушайся душой к шептанью тростников,
Дубравы говору; их звук необычайный
Прочувствуй и пойми...
Это авторское многоточие; так поэт обозначил в середине строки истинно музыкальную паузу - чтобы мы услышали сокровенное. И тогда:
В созвучии стихов
Невольно с уст размерные октавы
Польются звучные, как музыка дубравы.
Мелодия, гармония (аккомпанемент) и поэтический текст в этом романсе будто рождены одним творцом, настолько они отвечают друг другу. Мягкое, успокаивающее повторение аккордов естественно ассоциируется с картиной мирной полуспящей природы, о которой говорит текст. Увлекает и самых равнодушных романс “Редеет облаков летучая гряда” (слова Пушкина): песенно-обаятельная, кажущаяся бесконечной мелодия как бы парит на волнах сопровождения – то ли облака плывут, то ли плещут волны, а в слиянности мы слышим, так мечтает, волнуется, надеется человеческое сердце. Все элементы музыкальной выразительности, в том числе пейзажно-изобразительные (характерные мотивы тихого всплеска волн, в аккомпанементе, ритм, напоминающий баркароллу) подчинены мелодии, оттеняют ее, усиливают роль, выявляют основное чувство романса, господствующее в нем настроение мечты, светлой печали, воспоминаний. Композитор широко использует характерные для народной песни мелодические обороты, ладовые особенности, принцип распевания основных мотивов, их украшений. Так зарождается удивительно пластичная мелодия большой протяженности. Она льется легко, естественно, словно заставляя слушателя сопутствовать ей, включиться в ее плавное, неторопливое течение. Близко народной песне и обогащение основной мелодии с подголоском. Лежащий в народной песне принцип варьирования, определяет и развитие мелодии на протяжении всего романса, его форму. Как отмечает исследователь романсного творчества Римского-Корсакова В.А. Васина-Гроссман, “такую мелодию мог создать лишь композитор, настолько проникнувшийся духом русской песни, что свойственные ей принципы стали его собственными принципами, проявляясь даже в произведениях, ни в коей мере не являющихся стилизацией народной песни”.
Столь же неразрывна жизнь человеческой души с неизбывной красотой природы в романсах “Не ветер, вея с высоты”, “Свеж и душист твой роскошный венок”, “О чем в тиши ночей” и других. С упоением сочинялись тогда же романсы из цикла “У моря” (слова А.К. Толстого): “Дробится и плещет и брызжет волна” и “Не пенится море”. В первом – в аккомпанементе бурно вздымаются волны, а в мелодии – порывистой, страстной – та же упругая сила, воля к борьбе, преодолению; во втором – в партии фортепиано иной колорит: успокоилась морская стихия, и для человека наступил момент покоя, размышления, душевной ясности. Вновь не картины природы “воспроизводит” композитор, а внутренний мир человека, для которого природа и друг, и вдохновитель, и врачеватель...
По существу, в таких романсах – и в их текстах, и в их музыке – проявляется художественный принцип, который чрезвычайно характерен для русской народной песни, русской народной поэзии. Психика человека раскрывается в сопоставлениях с явлениями природы ( “Уж как пал туман на синё море, а злодей-тоска в ретиво сердце”). Это одна из тонких связей корсаковской песенной лирики с русским народным творчеством.
В число высших творческих достижений Римского-Корсакова входят и лучшие из его восточных романсов. Они относятся главным образом к раннему периоду творчества. Заслуженно любимы слушателями и исполнителями “На холмах Грузии”, “Еврейская песня", "Пленившись розой соловей”. Светло-созерцательный, мечтательно-элегический тон наиболее типичен для вокальной лирики Римского-Корсакова.
13.После исторической трагедии “Царская невеста" в следующее же лето была написана “Сказка о царе Салтане” (1899-1900) – веселая опера-небывальщина в духе занимательного ярмарочного представления. Правда, и здесь, особенно в сцене чтения чудовищного по своей жестокости приказа, и в последовавших за этим слабых попытках отстоять жизнь царевича Гвидона и его матери, проступают нравы опричной слободы. Но, как и в сказке Пушкина, по которой написана опера, элемент драмы вскоре сменяется совсем иным Море, в которое кидают бочку с ребенком и царицей, оказывается послушным ее мольбе и выносит их на берег острова. Об этом композитор рассказывает в симфоническом антракте ко второму действию – оркестровой миниатюре редкого изящества и красоты. Тихо бегут на просторе волны, грузно покачивается, продвигаясь вперед, бочка, в небе одна за другой, как светящиеся точки, вспыхивают звезды, слышатся жалобы царицы и бойкая мелодия, характеризующая неунывного царевича. А там, в равномерное движение волн входит светлая, чуть игрушечная тема праздничного перезвона колоколов в волшебном городе Леденце.
Еще один симфонический антракт - прославленный "Полет шмеля" (у Пушкина, правда, Гвидон превращается еще в комарика и в муху, но композитору гудение шмеля подходило несравненно больше, чем однообразное пищание двух других насекомых). Тембр виолончели превосходно передал густое гудение, и мелодия, в которую вплетается бойкая тема Гвидона, делает почти физически ощутимым и полет, и кружение шмеля, сохраняя, однако, всю прелесть художественной чеканки. Особенно вступление ко второму действию “Море и звезды", оно дало почувствовать, что Римский-Корсаков переступил порог небывалых художественных открытий. С давних времен ставший его специальностью морской пейзаж получил здесь новый облик, более тонкий и одухотворенный, чем в маринах “Шехеразада" и "Садко". Звуковые краски стали прозрачнее, легче, рисунок свободнее и проще. Такой пейзаж нарисовал бы шекспировский Ариэль, дух воздуха, или Маленький Принц Сент-Экзюпери, будь он композитором.
Римский-Корсаков, чье искусство звукописи уже давно было известно и признано даже самой недоброжелательной критикой, превзошел здесь, кажется, самого себя. Чудо белки, грызущей золотые орешки и вынимающей из них изумрудные ядрышки, чудо тридцати трех богатырей, выходящих из моря, чтобы беречь столицу князя Гвидона, и – самое наиглавнейшее – чудо невиданной красоты Царевны Лебеди, счастливой жены князя Гвидона, воплощены в музыке так же остроумно, как и вдохновенно. Чудеса “Сказки о царе Салтане” – это чисто русские чудеса, как чисто русскими, не "общеоперными” были и скорбные причитания народа при прощании с горемычной царицей, и чтение по слогам дьяками царского приказа, и завистницы-сестрицы, наущаемые сватьей бабой Бабарихой погубить младшую, смиренную Милитрису.
Но, как в “Снегурочке” и “Садко”, рядом с этим миром, совсем вплотную к нему лежит мир фантастический. Это мир Царевны Лебеди, или точнее, Лебедь-птицы, еще не ставшей царевной. Тут, в этом царстве прихотливых мелодических оборотов, чуть холодноватых инструментальных звучаний – флейты, кларнета, гобоя – и колоратурных, под стать им, переливов голоса слышатся “голоса природы”, как писал Николай Андреевич, думая об истоках "Снегурочки”. Пожалуй, едва ли не самый лучший эпизод оперы – появление Царевны Лебеди. Перед изумленными Милитрисой и Гвидоном возникает среди морских волн освещенная лунным светом Лебедь-птица. В музыке все таинственно, зыбко, призрачно-прекрасно: и гармонии, и тончайшее кружево оркестровой ткани, и чудесная мелодия – завораживающее пение, не то человеческое, не то птичье. В пении Лебедь-птицы голос трактуется как прекрасный инструмент.
Чудеса острова Буяна обрисованы в основном средствами симфонической музыки. Музыкальная характеристика Белочки подсказана Пушкиным:
...Белочка при всех Золотой грызет орех,
Изумрудец вынимает,
А скорлупку собирает,
Кучки равные кладет
И с присвисточкой поет
При честном при всем народе
Во саду ли в огороде.
Песенка "Во саду ли в огороде” с ее простодушной наивностью вошла в музыку “Салтана" очень естественно. Фантастического в ней, конечно, ничего нет; но волшебный колорит ощущается и в музыке Белочки; достигается он причудливой красочностью оркестровки (не забыта и "присвисточка” - флейта пикколо).
Иного склада музыка тридцати трех богатырей: мужественная, маршеобразно-воинственная мелодия на фоне сопровождения, в котором слышится грозный рокот бурного морского прибоя.
Появление Леденца – торжество стихии света. На сцене рассеивается туман, утренние лучи разгоняют ночную мглу и понемногу вырисовываются очертания города Леденца. Все ярче свет на сцене, а в музыке все ослепительнее блеск оркестровых красок, все полнее звуковая мощь. Вместе с тем постепенно кристаллизуется радостно-ликующая тема Леденца, на фоне которой звучат фанфары, приветствующие Гвидона.
14.Три новые оперы появились на русской сцене в ближайшие же четыре года после “Царя Салтана”, и все они нисколько на него не похожи и несходны друг с другом. Это были посвященная памяти Мея “Сервилия”(1900-1901), одноактная “осенняя сказочка” “Кащей бессмертный”(1901-1902) и посвященная памяти Шопена опера “Пан воевода”(1902-1903). Во всех трех были прекрасные эпизоды, но общий характер опер из римской жизни и из старинного польского быта был чужд композитору, что отразилось на качестве либретто и музыки.
"Кащей бессмертный” был написан в 1901-1902 годах в имении Крапачуха. Это “осенняя сказочка” – антипод “Снегурочке” – сказке весенней. Если в “Снегурочке” царит пробуждающаяся природа, то в “Кащее” – угрюмое увядание. Впервые добрый волшебник Римский-Корсаков, ожививший своей музыкой столько светлых сказок, создал оперу, почти целиком выдержанную в тусклых тонах Каркасом оперы становился сюжет пьесы Е.М. Петровского “Иван Королевич”. Она известна композитору с 1900 года, но решение взять ее в основу либретто возникает внезапно. Внешним толчком послужил поразивший его вид целого поля расцветших в конце июня огненно-красных маков и поднявшейся в огороде лиловатой белены – как раз эти цветы усыпления и безумия должны были расти в таинственном саду дочки Кащея, жестокой красавицы, пленяющей и губящей витязей и тем спасающей своего отца от гибели. Он радовался этим цветам, как дитя, что поразило всех домашних, и если до этого он еще раздумывал, то теперь принялся сочинять – и дело пошло очень быстро – “Кащея бессмертного”. Сразу сложился постановочный план второй картины: действие происходит в Тридесятом царстве. У терема Кащеевны в саду растут “горящие маки” и бледно-лиловая белена... Страстно-необузданна и безжалостно-жестока Кащеевна, многих прекрасных юношей она погубила, вот потому и цветет мертвенная белена. Но слушайте, слушайте оркестр – сколько в нем пряной, обволакивающей красоты, будто волнуется, пылает море маков, благоухает гибельная трава-белена. “Цветы, цветы, даруйте мне чары свои”, - заклинает Кащеевна; она готовит волшебный напиток, чтобы полюбил ее Иван-королевич, но затем его ждет смерть.
Недаром назвали оперу “осенней сказочкой”. Действительно, осенним холодом повеяло на нас, лишь только зазвучало оркестровое вступление: какие-то в нем небывалые краски и созвучия, угловатая мелодия. Поистине неистощима фантазия композитора: это терем и двор Кащея с частоколом, на котором виднеются черепа, лишь один кол пустой – ждет последнюю жертву Кащея и его дочери. На крыше терема филин, а в саду вокруг чахлые наполовину голые деревья и кусты: здесь, в плену у Кащея, томятся пленники (слышится их тоскливое пение). Прекрасная Царевна Ненаглядная Краса тоскует о своем женихе Иване-королевиче...
И нежное причитанье Царевны Ненаглядной Красы, и причудливые созвучия волшебного зеркальца, и ледяной пляс метели - одно из самых поразительных созданий композиторской фантазии Римского-Корсакова, и стремительный вихреобразный полет Бури-Богатыря – все сливается в безостановочный поток образов.
И вдруг происходит непредвиденное: Царевне стало жаль Кащеевну, так безнадежно влюбленную в ее жениха, и она – целует свою погубительницу. Кащеевна, растроганная, плачет и превращается в прекрасную плакучую иву. И все вокруг расцветает, деревья и цветы покрываются зеленой листвой. ”Вам буря ворота раскрыла”, – провозглашает Буря-Богатырь счастливым Царевне и Ивану-королевичу. Следя за перепитиями сюжета, не потеряли ли вы контакта с музыкой, успевали ли пережить ее меняющиеся цвета?!
Опера эта состоит из трех исполняющихся без перерыва картин, действие первых двух происходит ночью, как и начало третьей. И лишь в конце третьей картины солнце заливает сцену (ликует озаренный сияющими тембрами оркестр) – ярко голубеет небесный свод, на деревьях и кустах появляются листья и цветы. Это кульминационный момент оперы: дуэт Царевны и Ивана-королевича “Свобода, весна и любовь”.
“Это совершенно особенная, “кащеевская” музыка, новые контуры, новые краски, новые построения, настоящий “новый стиль”... - писал даровитый ученик Кашкина, молодой московский музыкант Ю.Д.Энгель. – Все здание “Кащея” построено из горсти основных музыкальных элементов (мелодических и гармонических мыслей), контрастирующих друг с другом и в то же время способных ко всевозможным соединениям... В основе это, конечно, та же вагнеровская система, но здесь она вступила в новый интересный фазис развития. Вагнеровские лейтмотивы беспрерывно, точно волны на прибое, сменяют друг друга, образуя, по известному выражению, “бесконечную мелодию”. Но эта вечно подвижная, вечно текучая музыка очень редко окристаллизовывается до пластической определенности законченных форм – арии, дуэта и т.п. …В “Кащее” автор...становится на новый путь: он строит законченные эпизоды и целые сцены из одного или двух лейтмотивов, расширяя последние посредством тематического развития до более крупных самостоятельных образований... Еще одной отличительной чертой – и одной из самых поразительных – является новизна и оригинальность гармоний. Это необыкновенная гармония дает тон общему впечатлению... Знакомясь ближе с этими причудливыми комбинациями, полными самых неожиданных – даже и после Вагнера – хроматических и энгармонических оборотов, вы убеждаетесь, что в этом, по-видимому, хаотическом произволе царит та же железная логика, как и во всей остальной архитектуре “Кащея”...Мы считаем поэтому партитуру “Кащея” одною из самых замечательных, какие были написаны в последнее время. Для музыканта это кладезь премудрости, книга, по которой можно и должно учиться”.
15.Написанное в 1903-1905 годах “Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии” теснейшим образом связано с ранее созданными операми Римского-Корсакова. С одним сближают его глубина и необычная для оперы значительность темы, с другими – эпическая широта и монументальность, с третьими – прямое музыкальное родство.
Опера открывается оркестровым вступлением “Похвала пустыне”. В арфах пробегает и стихает легкий ветерок; струнные мерным однообразным ритмом создают шелестящий фон, веющий, словно свежим дыханием немолчно шепчущей листвы на очарованного путника; на перегонки щебечут лесные птахи; гобой, кларнет, флейта, сменяя друг друга, выговаривают что-то бесконечно приветливое и сердечное. И вот уже к солнцу возносится гимническая песнь “Похвала пустыне” (от слова “пустынь – безлюдье”). “Пустыня”, которую они не устают славить, это полная жизни нетронутая природа. Природа лесного заволжского края в самую благодатную пору: межень лета, как сказано в ремарке либреттиста, т.е. июнь, середина лета.
Занавес идет вверх, открывая лесную прогалину с малой избушкой и девушку около избы. Но музыка все та же, так же шелестит листва, только мелодии гобоя и кларнета перешли теперь к девушке, стали ее негромкой песней:
Ах ты лес, мой лес, пустыня прекрасная,
Ты, дубравушка - царство зеленое!
Что родимая мати, любезная,
Меня с детства растила и пестовала...
Птиц, зверей мне дала во товарищи,
А как вдоволь я с ними натешуся,
Нагоняя видения сонные,
Шумом листьев меня угоманивала.
Ах, спасибо, пустыня, за все, про все:
За красоту твою вековечную,
За прохладу порой полуденною...
За безмолвье, за думушки долгие,
Думы долгие, тихие, радостные.
Её мелодика – песенно-распевная (медленный темп, опора на народные интонации), что и придает облику Февронии черты близости к природе, к истокам жизни. Эта песня – не только характеристика девушки, выросшей в лесном уединении, такой же нетронутой мелкими помыслами, как нетронута в своем тихом величии природа, такой же естественной в каждом бездушном движении, как естественны в своем бессознательном бытии “яркая пчелка” или “вольная птица”. И ещё того менее это только поэтическое настроение Февронии. Нет – это своего рода “исповедание веры” в гармонию и красоту между человеком и, как бы мы сказали теперь, окружающей его природной средой. Эту гармонию душа Февронии пронесет сквозь испытания, выпавшие на ее долю и способные сломить многих стойких.
В образе града Китежа воплотилась высшая гармония человеческого существования: красота и доброта любви, мудрость народа.
А теперь остановимся и оглянемся: вот чередой проходят перед нами счастливые берендеи, а вот всегда праздничный град Леденец, а за ним целое Тридесятое царство, сбросившее кащеевы оковы, и, наконец, спасенный от врагов Китеж и над всеми яркое, доброе земное Солнце. И над героинями Римского-Корсакова высокая голубизна чистого неба. И в сказочных и в “реальных” образах показан источник неиссякаемой красоты природной и человеческой, духовного возрождения Человека и его постоянного стремления к совершенству.
16.В конце 1906 года иной замысел привлекает Римского-Корсакова. Замысел оперы-сатиры, оперы-гротеска, причудливой и беспощадной. Так же, как и во времена “Кащея”, художник бросает немыслимый смелый вызов царской власти. И снова крайнюю остроту темы соединяет с крайней по тем временам остротой музыкальных средств. В характеристике Додонова царства замысел Римского-Корсакова выявлен с полной четкостью. Иное - мир Шемаханской царицы, мир волшебной, чарующей и в то же время злой красоты. Неясный в сказке Пушкина, он еще загадочнее в опере Римского-Корсакова. Неясна, в частности, роль царицы в гибели Додона. Вернее всего, - она лишь орудие в руках Звездочета.
Музыкальная обрисовка мира Шемаханской царицы очень отличается от характеристики Додонова царства. В образе Шемаханской царицы доминирует обольщение, очарование женской красоты. Однако во всей музыке Шемаханской царицы ощущается холодок - настоящего тепла нет даже в страстных, как будто, ее порывах Человечнее всего ее широко популярное, часто исполняемое обращение к солнцу (“Ответь мне, зоркое светило”). Восточный колорит, свойственный всей партии царицы, в обращении к солнцу проступает наиболее отчетливо, особенно в капризных звуковых арабесках.
В одном из лейтмотивов Звездочета легко обнаруживается близость к музыкальной характеристике Шемаханской царицы, сказавшаяся и в общем фантастическом колорите, и в восточной окраске музыки. В другой вполне самостоятельной теме Звездочета чрезвычайно оригинален нарочито механический рисунок мелодии.
К таинственному миру Звездочета и Шемаханской царицы принадлежит и подарок Звездочета – волшебный Золотой петушок с его резким фанфарообразным криком (“Кири-ку-ку! Царствуй, лежа на боку!”). Темой петушка начинается и заканчивается опера.
“Золотой петушок” – произведение высочайшего мастерства, особенно в области оркестровки ослепительно яркой и в то же время прозрачной. Замечательны два самостоятельных симфонических фрагмента, часто исполняемых на концертной эстраде: “Вступление”, построенное на темах Золотого петушка, Царицы Звездочета и Додона, и “Шествие” (красочная картина возвращения Додона с невестой, Шемаханской царицей, в Додоново царство).
Новое слово в творческой эволюции Римского-Корсакова – гармонический стиль “Золотого петушка”, во многих эпизодах чрезвычайно сложный, но лишь изредка изысканно-пряный, как в “Кащее”, а чаще жестковатый, с диссонирующими звучаниями.
“Золотой петушок” стал последним музыкальным произведением Римского-Корсакова. Оперу не пропускала цензура, и композитор не увидел свое детище на сцене. В 1908 году Римский-Корсаков стал страдать сердечными заболеваниями. В июне он скончался. Опера была поставлена спустя несколько лет после его смерти.
Николай Андреевич Римский-Корсаков является поистине великим композитором, оставившим огромное и богатейшее музыкальное наследие своим потомкам. На его произведениях училось молодое поколение композиторов XX-го века. Его прекрасные романсы и оперы звучат на российской и зарубежной сцене и по сей день. Такие композиторы, как Римский-Корсаков, являются достоянием не только России, но и всего мира.
17.Список использованной литературы:
Н.А. Римский-Корсаков “Летопись моей музыкальной жизни”, Москва 1982 г.
А. Соловцов “Римский-Корсаков”, Москва 1960 г.
И.Ф. Кунин “Римский-Корсаков”, Москва 1983 г.
Л. Барсова “Римский-Корсаков”, Москва 1986 г.
Е. Мейлих “Римский-Корсаков”, Москва 1978 г.
В.В. Медушевский “Энциклопедический словарь юного музыканта”, Москва 1985 г.