Развитие социологии в России

Филиал Санкт-Петербургского Института ВнешнеЭкономических

Связей Экономики и Права,

экономический

факультет, очное отделение

Реферат

по предмету: социология

на тему: развитие социологии в России

Подготовила: студентка 1 курса Давиденко М.В.

Научный руководитель: к.и.н. доцент,

Яхонтова Елена Серафимовна

г. Кингисепп

2004 г.

Содержание

1. Введение.

2. Историографическая концепция.

3. Рационализация нигилизма.

4. Советский марксизм и социология.

5. Социологические обследования и политический контроль.

6. Модернизация советской социологической доктрины в 1950-е годы.

7. Социологический ренессанс.

8. «Перестройка» в социологии и постсоветская социологическая наука.

9. Заключение.

10. Литература.

Введение

Расширить и углубить представление о социологии как о науке помогает изучение истории ее становления и развития. Естественно возникает вопрос: когда и при каких условиях она возникает, что послужило побудительным толчком для формирования новой науки об обществе? Ответ на этот вопрос не совсем простой, поскольку определенные представления об обществе развивались в течение многих столетий.

Социологическая мысль в России развивается как часть общемировой социологической науки. Испытывая влияние со стороны различных течений западной социологии, она вместе с тем выдвигает оригинальные теории, в которых отражается своеобразие развития российского общества.

Историографическая концепция

В современной историографии общественной мысли утверждается взгляд на Российскую социологию как науку противостоящую марксистской идеологии и политическому режиму. Это справедливо в той степени, в какой противостоят наука и идеология. В данном случае речь идет о том, что социология была чужеродным элементом в корпусе советского марксизма. Самым радикальным выражением такого подхода является свидетельство, что социология в СССР была до определенного времени запрещенной, «репрессированной» наукой, примерно такой же, как генетика и кибернетика, и даже само слово «социология» нельзя было произносить громко. Эта точка зрения имела теоретическое обоснование – постулат о невозможности существования науки об обществе в несвободном обществе: поскольку марксизм-ленинизм несовместим с идеей научного социального познания, тоталитарная власть должна ничего не знать о реальной общественной ситуации.

Соответствующим образом выстраивается и историческая периодизация взлетов и падений социологической науки в России. Предполагается, что развитая социологическая традиция, существовавшая до октябрьского переворота 1917 года, была прервана большевистской властью. Уничтожение научной социологии условно датируется 1922 годом, когда были высланы за границу дающиеся российские ученые, в том числе П.А. Сорокин, Н.А. Бердяев, С.Л, Франк, П.Б. Струве и другие. В 1920-е года социологическая работа еще продолжалась, но затем социология была объявлена буржуазной лженаукой, но только не совместимой с марксизмом, но враждебной ему. Отсюда следует вывод, что до конца 1950-х годов социология фактически прекратила существование. Ее ренессанс начался в период хрущевских преобразований и закончился в 1972году «разгромом» Института конкретных социальных исследований АН СССР. После этого начинается новый период – «век серости». Такова историографическая схема, доминирующая в обсуждение судеб российской социологии. «Хорошая» социология противостояла «плохой» идеологии – как любое черно-белое изображение истории идей, эта схема вытекает из предубеждений. Вероятно, главное из них – неприятия советского марксизма, который в течение долгого времени препятствовал свободомыслия в России. Даже если это так, отсюда не следует, что социология в силу своего научного характера являла альтернативу официальной доктрине вообще и историческому материализму в частности, кроме того, нет убедительных оснований отказывать историческому материализму - теории, обладающей исключительно мощным эвристическим потенциалом, - в праве занимать место в ведущих социологических доктрин ХIХ-ХХ столетий.

Советская версия марксизма лишь кажется непроницаемой и монолитной. Действительно, может возникнуть впечатление, что научная мысль здесь застыла в оцепенении. Однако даже в самые мрачные времена в общественных науках не прекращалось то, что в рассказах об ученых называют «творческим горением». (Чего стоит, например, творческая судьба З.Я Белецкого – одной из самых неординарных, но забытых фигур в марксизме сталинского периода, автора экзотической леворадикальной версии социологии знания). За идеологическими штампами, переполнившими публикации по общественных, довольно трудно угадать проблеск мысли. Поэтому лучше писать историю социологических идей как историю людей. Тогда можно увидеть, что марксистская общественная мысль соединяет в себе унаследованную от диалектики величайшую изощренность в построение риторических и мыслительных фигур, глубоко закодированный лексикон, обвивающий жесткие несущие конструкции официальной доктрины, уникальное умение распознавать невидимые движения идейной атмосферы, пренебречь которыми мог бы позволить себе только дилетант. Догматизм и ортодоксия создавали своеобычный стиль теоретизирования, внутри которого, как и внутри любого канона, хватало места и для свободомыслия, и для школьного прилежания, и для плюрализма мнений.

Непредубежденный историк отметит в совокупном обществоведческом тексте советского марксизма влияния различных философских идей (в том числе идеалистических), многообразия школ, направлений, группировок и, конечно, «катакомбную» науку, не отраженную в журналах и монографиях, но создававшую нормы профессиональной коммуникации и производства знания. Это было присуши диалектическому и историческому материализму, логике, этике, эстетике, истории философии. Социология не составляет исключение в этом ряду. Равным образом для объективного исторического исследования неприемлемо разграничение «хороших» социологов и «плохих» идеологов, хотя изучение групповой борьбы и позиционных конфликтов в научном сообществе имеет принципиально важное значение для объяснения многих идейно-теоретических контроверз. Во всяком случае, нельзя заранее исключать существования «плохих» социологов и «хороших» идеологов. Положение социологии в советском обществе было уникальным. Социология была органической частью проекта, на основе которого создавалось само общество. История идей не знает иного эксперимента такого рола. Смыслообразующий центр этой идейной химеры явлен стремлением конструированию искусственной, призрачной реальности. «Идея» не знает покоя, постоянно стремясь к какой-то «практике» и одновременно отвращаясь от неё. Слово и дело не могут жить друг без друга, но и ужиться не могут. А наука и учение становятся здесь избавлением от безысходности даже тогда, когда упражняться в нем мастер категориального бельканто.

Как бы то ни было, требуется сделать все возможное, чтобы будущее поколения могли аргументировано, без предубеждений оценивать семидесяти летний период господства советского марксизма и не смотреть на него как на время тотального мрака и лжи, которое надо поскорее вычеркнуть из исторической памяти. Если не осуществить рациональную историческую реконструкцию изнутри, люди, которым довелось жить и работать в это время, будут казаться либо бессовестными приспособленцами, либо угнетенными умниками с фигой в кармане. Гордый взор иноплеменный не заметит здесь ничего заслуживающего серьёзного внимания. Типичное свидетельство об этом периоде оставил столь проницательный наблюдатель, как Льюис Фойер, побывавший в Советском союзе в 1963 году; единственные пятна в обстановке непрекращающегося кошмара представляли собой свободомыслящие грузинские обществоведы и неофициальный философский кружок студентов МГУ, существовавший по недосмотру КГБ.

Наша задача – показать непрерывность российской социологической традиции, никогда не замыкавшейся в рамки академических доктрин. Унаследованная от немецкого интеллектуализма приверженность категориями диалектики, дух отчаянного марксистского философствования, тесно связь с идеологией и массовой пропагандой придавали идее-монстру неповторимое внутреннее очарование. Эта идея может не нравиться, но вычеркивать ее из истории не следует. Кроме идей, исключительное значение для понимания российской и советской социологии имеет история профессионального сообщества и научных учреждений, составляющих важный элемент системы «институционального плюрализма», включающей неформальное распределение власти, взаимодействия и борьбу интересов, которая оказывая сёрьезное влияние на реформирование политического режима.

Рационализация нигилизма

Отличная черта российской социологии – её исключительное влияние на общественную и политическую жизнь. История не знает другого такого подчинения человеческого сообщества теоретической схеме, что же касается тематической программы и основных теоретических ориентаций, то российская социология в полной мере наследует западную традицию просветительского милленаризма соединяя её с мистической верой в исключительность «русского пути».

Эталон социологического интеллектуального этноса явлен в марксистской доктрине, получившей значительное распространение в ее либеральной и революционалистской версия среди русской интеллигенции в конце ХIХ – начало ХХ века. К этому времени Россия уже имела более чем столетию традицию секулярной общественной мысли. В царствование Екатерины II был задуман и осуществлен грандиозный социальный эксперимент в духе Фенелона и Руссо по воспитанию «новой породы людей» в закрытых учебных заведениях. Разработка проектов социального переустройства России продолжалась и в царствование Павла I и

Александра I .

Возникновение «научного направления» в российской общественной мысли можно приблизительно датировать 60-и годами ХIХ столетия. Тогда появились первые публикации по вопросам социологии, где развивалась преимущественно позитивистская программа. Открытия органического единства мира и натуралистический постулат о закономерном развитии общества произвели сильное впечатление на русскую демократическую интеллигенцию. Сотни социологических статей увидели свет на страницах общественно-политической периодики. Принятие социологической точки зрения, как правило, означало выражение интеллектуального протеста против архаичных социальных институтов. Можно сказать, что Российская социология институционализировалась примерно тогда, когда И.С.Тургенев встретил в поезде молодого врача, который поразил его воображение как новый социальный тип «нигилиста». Так родился образ Базарова. Российская социология стала своеобразной рационализацией нигилизма, изначально посвятив себя критики несовершенного устройства общества и поиску социального идеала. Возвышение «социологического бога» произошло на фоне демократизации общественной жизни и государственного публицистического активизма и появления, критически мыслящих личностей.

Возможно, рецепция позитивистских идей затронула лишь поверхностный пласт русской духовной жизни, в которой всегда был укоренен поиск предельных оснований истины, добра и справедливости. Идеологии русской религиозно-мистической избранности была представлена в сочинениях славянофилов. В 1869 году вышла знаменитая книга Н.Я.Данилевского «Россия и Европа», где была развернута идея пространственной и временной локализации культурно-исторических типов. Через 50 лет эта идея получит новое рождение в Шпенглеровском «Закате Европы». Мощную альтернативу позитивистскому идеалу социологии создавала религиозно-философские мысли (Ф.Ф.Голубинский, В.Н.Кудрявцев-Платонов). В.С.Соловьев предпринял оригинальную попытку реинтерпретировать контовское понятие «Grand Etre» в соборном ключе. Гегелевская школа в теории государства и права была представлена сочинениями «либерального консерватора» Б.Б.Чичерена. Позднее заметное место в русской общественной мысли занимала неокантианская методология (Л.Б.Струев; Б.П. Кистяковский; П.И Новгородцев; С.Л.Франк). Однако право называться социологами принадлежало по преимуществу сторонникам «позитивной науки».

Параллельно с теоретической социологией в дореволюционной России развивались социальные и статистические обследования, проводившиеся земствами – органами местного самоуправления. Земская статистика изучала имущественное положение и хозяйственную деятельность крестьян и фабрично-заводских рабочих, социальную структуру населения, жилищные условия, образование, санитарную культуру. К началу ХХ века систематические обследования велись в 17 губерниях российской империи. В некоторых регионах проводились сплошные переписи крестьянских хозяйств.

В начале ХХ столетия в России были созданы первые социологические учреждения. Перспективная социальная программа разрабатывалась в Психоневрологическом институте в Петербурге. Основой программы стала идея В.М.Бехтерева «о научном управлении поведением на основе рефлексологии» (термин, эквивалентный «бихевиоризму»). В институте существовала кафедра социологии во главе с М.М.Ковалевским и Е.В. де Робери, которые опубликовали несколько сборников «Новые идеи в социологии»

Исключительно роль в российской социологии было суждено сыграть марксизму. Распространение марксизма было предуготовано прогрессистским настроем общественного сознания и верой в естественные закономерности. Для взоров Маркса люди складываются в социологические группы, а группы эти чинно и закономерно образуют правильные геометрический, т.к. будто кроме этого мерного движения социологических элементов, в истории ничего не происходит, и это упразднение проблемы личности есть основная черта марксизма», - писал С.И.Булгаков.

После революции 1917 года наряду с марксистским учением активно развивалось социологическая мысль русских либералов. Вышли книги К.М.Тахтерева; В.М.Хвостова; В.М. Бехтерева; П.А.Сорокина; С.Л.Франка; Л.П.Карсавина. «Русское социологическое общество имени М.М.Ковалевского», созданное в 1916 году, собиралось эпизодически, так же как и «социологический институт», где читали лекции К.М.Тахтарев; И.А.Гредескул; Н.И.Кареев; М.Л.Сор и другие.

В 1922 году стала формироваться система идеологических и теоретических институтов большевистской власти. Созданная при наркомате просвещения «комиссия ротштейна» атаковала «буржуазную профессуру», которая на протяжении 20-х годов вытеснялась из высших учебных заведений. С этого времени в России немарксистской социологии не было в явном виде. Некоторые интеллектуалы были высланы заграницу, остальные были репрессированы либо адаптировались к режиму. Социологическая тематика разрабатывалась в исследовательских учебных учреждениях правящей партии, среди которых ведущую роль играли институты красной профессуры.

Советский марксизм и социология

Принципиальное значение для последующего развития советской версии марксизма имеет социологический лексикон, который в данном случае может считаться домом научной дисциплины. Летом 1894 г. В.И.Ленин в полемике с Н.К.Михайловским и другими авторами журнала «Русское богатство» дал кано­ническое определение «научного метода в социологии»: «'Как Дарвин положил конец воззрению на виды животных и растений, как ничем не связанные, слу­чайные, "богом созданные" и неизменяемые, и впервые поставил биологию на вполне научную почву, установив изменяемость видов и преемственность между ними, так и Маркс положил конец воззрению на общество, как на механичес­кий агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле начальства (или, все равно, по воле общества и правительства), возникающий и изменяющийся случайно, и впервые поставил социологию на научную почву, установив поня­тие общественно-экономической формации, как совокупности данных произ­водственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естествен­но-исторический процесс». Эта цитата предопределила устойчивую позицию «социологии» в общественнонаучном лексиконе советского марксизма. Во всяком случае, не было никаких сомнений в том, что исторический матери­ализм и есть единственно научная социология.

Следует обратить внимание на соотнесение Лениным диалектического ме­тода с научно-органическим воззрением на общество (такая трактовка диалекти­ки встречается только у раннего Ленина и после открытия им «Науки логики» никогда уже не воспроизводится): «Диалектическим методом в противополож­ность метафизическому Маркс и Энгельс называли не что иное, как научный метод в социологии, состоящий в том, что общество рассматривается как жи­вой, находящийся в постоянном развитии организм... для изучения которого не­обходим объективный анализ производственных отношений, образующих дан­ную общественную формацию, исследование законов ее функционирования и развития». Ленинские формулировки требуют дополнительного ком­ментария. Термин «социология», несмотря на последующие коллизии внутри мар­ксистской теории, уже нельзя было устранить из концептуального лексикона. «Социология» трактовалась Лениным в 1894 г. несколько наивно, он не предпо­лагал, что «научность» не может не войти в диссонанс с экзальтацией классовой борьбы. Социология оказалась неспособной поддержать романтический револю­ционный порыв в силу своей склонности рассуждать и рационализировать. Ле­нин, вероятно, чувствовал ненадежность «социологии», ее скрытую внепартийность и «буржуазный объективизм» и избегал этого слова. Если у него и сохранились какие-либо иллюзии насчет «научности», то они окончательно рассеялись в 1908 г., когда авторитетный теоретик марксизма А.А.Богданов дал социологическое объяснение материалистическим «вещам в себе» и предложил «эмпириомонистическую» версию марксистской науки, впоследствии развитую им в «тектологию» - всеобщую организационную науку.

Русская интеллигенция была одержима научностью с 1860-х гг. «Научность» являла собой скорее умонастроение и утопический миф, чем ориентацию на традиции дисциплинарную организацию знания. Описывая духовную атмосферу того вре­мени, В.ВЛеонтович отмечает охватившее интеллектуальные круги особое опь­янение, связанное с идеей революции, ожидание свободы — всеобщего и прин­ципиального устранения всех препятствий на пути к осуществлению бесконечных возможностей. При этом представители радикализма все время ссылались на на­уку и научный прогресс и подчеркивали, что они одни имеют право говорить от имени науки. В «Истории русской революции» Л.Кулчицкий пи­шет: «Тогда люди были полностью уверены, что Россия — это белый лист, на котором легко можно записать все то, что диктует наука и социология». Эйфория социального творчества достигла максимума в первые годы револю­ции. Весь мир рассматривался тогда как материал для социологического преобра­зования, а несовершенство мира приписывалось в значительной степени социоло­гическому невежеству. Именно этим обстоятельством П.А.Сорокин мотивировал необходимость преподавания социологии. В 1920 г. он писал: «Благодаря нашему невежеству в области социальных явлений мы до сих пор не умеем бороться с бедствиями, берущими начало в общественной жизни людей. Мы не умеем глупо­го делать умным, преступника честным, лентяя трудолюбивым... Люди продолжа­ют грызться друг с другом... Только тогда, когда мы хорошо изучим общественную жизнь людей, когда познаем законы, которым она следует, только тогда можно рассчитывать на успех в борьбе с общественными бедствиями».

Ренессанс одержимости наукой наблюдался и в 1920-е гг., когда аудитории университетов наполнили рабфаковцы. Научность порыва к переустройству мира была чутко схвачена А.Платоновым в «Родине электричества»: «Стоит, как баш­ня, наша власть науки, а прочий вавилон из ящериц, засухи разрушен будет умною рукой. Не мы создали божий мир несчастный, но мы его устроим до конца. И станет жизнь могучей и прекрасной, и хватит всем куриного яйца. Не дремлет разум коммуниста, и рук ему никто не отведет. Напротив: он всю землю чисто в научное давление возьмет...»

В первые годы социалистического строительства активно развивались социо­логия растительных и животных популяций, фрейдо-марксизм и педология; ото­шедший от большевиков Богданов вынашивал идею «физиологического коллекти­визма» и устранения социального неравенства на основе всеобщих обменных переливаний крови; Психоневрологический институт продолжал разрабатывать методы рефлексологического воспитания личности. В основе этой программы лежа­ла вера, что «полное торжество пролетариата будет полным торжеством чистой науки». В рамках «научного направления» советского марксизма были раз­виты идеал технической рациональности и представление о коммунистическом обществе как совершенной технической системе. Миф о технике был внедрен в центральный постулат марксизма о всемирно-исторической миссии пролетариата: «Никакое божественное предвидение и никакое человеческое духовное превосход­ство не в силах преградить рабочим путь к господству над миром, если техника превращает их в материальных и духовных владык мира». Аналогичная программа революционно-технического преобразования мира была представлена эксцентричной инженерно-социологической утопией А.К.Гастева. Нередко социо­логический редукционизм приобретал экстремистские формы. Одиозная редукционистская интерпретация марксистской идеи была предложена Э.Енчменом, кото­рый ставил целью разоблачить классовую сущность «душевных явлений». Он предпринял отчаянную атаку на «эксплуататорские воззрения» столь разных авто­ров, как Н.И.Бухарин, В.Н.Сарабьянов, А.М.Деборин, и призвал рабочих уничто­жить кафедры философии и психологии как орудия эксплуататорского обмана. Со­циологический идеал коммунизма представлялся Енчменом как «единая система органических движений». В западной общественной мысли нечто по­хожее можно найти в инженерно-поведенческой утопии Б.Скиннера «Уолден-2».

Последовательная социологическая интерпретация марксистской теории была выдвинута в начале 20-х гг. Н.И.Бухариным и подвергнута довольно жест­кой критике со стороны Ленина, который оставил свои маргиналии на книге Бухарина «Экономика переходного периода». Написанные в мае 1920 г., эти заметки оставались известными лишь узкому кругу лиц в Социалистической академии до сталинской победы над Бухариным в 1929 г.. Они имеют принципиальное значение для понимания воззрений «позднего» Ленина на «со­циологию» и, кроме того, проясняют теоретические и политические мотивы попыток заклеймить слово «социология» как «опошленное буржуазными уче­ными». Ленин испытывал откровенную неприязнь ко всей богдановской «тара­барщине». Книгу Богданова он прочитал в начале мая, а через недели три ему в руки попала бухаринская работа, где он без труда распознал влияние «органи­зационно-социологических» идей. Какова же была реакция Ленина на слова «социологический», «социология» и т.п., которыми была наполнена бухаринс­кая работа? Эти слова подчеркивались и комментировались типичными ленин­скими маргиналиями: «уф», «ха-ха», «эклектизм», «караул» и т.п. В одном месте имеется развернутое суждение, не оставляющее сомнений об отношении Лени­на к обсуждаемому здесь термину: «Вот это хорошо, что "социолог" Бухарин наконец (на 84 странице) поставил в иронические кавычки слово "социолог"! Браво!». Впоследствии этот материал использовался, чтобы противо­поставить ленинскую «партийность» и бухаринскую «социологию» (и вообще, «научность»). «О, академизм! О, ложноклассицизм! О, Третьяковский!», — иро­низировал Ленин, читая рассуждения Бухарина. К тому времени он никогда не вспоминал свои «научно-социологические» определения 1894 г. Бухарин не учел критику Ленина и предпринял новую попытку разработать «социологию марк­сизма» в книге «Теория исторического материализма». Социологическая кон­цепция Бухарина исходила из того, что «практическая задача переустройства общества может быть правильно решена при научной политике рабочего клас­са, т.е. при политике, опирающейся на научную теорию, которую пролетарий имеет в виде теории, обоснованной Марксом». Разгром бухаринской «ереси» стал поводом для активной борьбы против «абстрактного социологиз­ма» и «механицизма» на протяжении 30-х гг.

Действительно, «пролетарская социология» была идейной химерой. Истори­ческий материализм не мог не возненавидеть свою «научность», явленную в «соци­ологической закономерности». Поэтому социологическая теория «равновесия ве­щей, людей и идей» изначально была обречена на то, чтобы стать ересью, хотя Бухарин оставался самым влиятельным теоретиком партии до конца 20-х гг.

Укажем еще одну точку отторжения (точнее, любви-вражды) философского и социологического импульсов в советском марксизме. С одной стороны, следует пред­ставить «диалектику», которой столь блестяще владел Ленин. Гибкость, относи­тельность и неуловимость диалектического мышления превращали исторический материализм (несмотря на видимую отчетливость его формул) в нечто таинствен­ное и непредсказуемое. Отсюда и эзотерическая лексика исторического материа­лизма. Исторический материализм — это, кроме всего прочего, поэтика революци­онного подвижничества и страдание от невозможности высказать себя до конца. Социология же своей устремленностью к «закономерностям функционирования и развития» с наивной откровенностью делает тайное явным и профанирует револю­ционную романтику в рационализированных схемах. При этом социолог может ус­пешно играть роль «Неистового Роланда». Таким и был Бухарин. Он вполне логично (в функционалистской манере) и простодушно (с точки зрения марксизма) предположил, что при капитализме генеральная линия пролетариата направлена на взрыв «общественного целого», а диктатура пролетариата при социализме на­правлена на укрепление единства «общественного целого».

Особую роль в разгроме бухаринской социологической школы сыграло «фи­лософское руководство» конца 20-х гг. во главе с А.М.Дебориным, который воз­главлял тогда журнал «Под знаменем марксизма» и Общество воинствующих ма­териалистов-диалектиков. В частности, один из наиболее радикальных «диалектиков» Н.А.Карев отказывался рассматривать исторический материализм как социоло­гию, потому что ее объективистский характер не соответствует духу марксизма. Он пытался квалифицировать социологию как буржуазную науку, но даль­нейшего развития эта идея не получила. Нет оснований считать, что «социология» связывалась тогда с «научно-механистическим» направлением советского марк­сизма. Примечательно: когда в 1929 г. вышла книга ленинградца С.А.Оранского «Основные вопросы марксистской социологии», она расценивалась «диалектика­ми» как направленная против механистического метода. Критик упрекал автора лишь в том, что в книге «не сводится счетов со Степановым, Аксельрод и Сарабьяновым». Открытая «философским руководством» полемика на страни­цах журнала «Под знаменем марксизма» была направлена на то, чтобы идеологи­чески скомпрометировать социальные и философские воззрения «механицистов». Когда над «механицизмом», казалось бы, была одержана полная победа и Аксельрод была обвинена в измене марксизму-ленинизму, деборинцы попали в такую же яму, какую копали «механицистам». Удар нанесли свои. 7 июня 1930 г. в «Правде» была опубликована статья членов Общества воинствующих материалистов-диа­лектиков М.Митина, В.Ральцевича и П.Юдина «О новых задачах марксистско-ленинской философии». 9 декабря в Институт красной профессуры приезжал Ста­лин и беседовал с членами партбюро. А 25 января 1931 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) «О журнале "Под знаменем марксизма"», где деборинская группа подверглась идеологическому разгрому. Члены группы Н.А. Карев, Я.Э.Стэн, И.КЛуппол, И.П.Подволоцкий и другие были впоследствии репресси­рованы. Деборин ждал ареста, собирался кончить жизнь самоубийством, но судьба его сложилась сравнительно удачно. С того времени никакого участия в философс­ких дискуссиях он не принимал. Деборинцев стали называть «меныпевиствующими идеалистами», а «социология» восстановила свои позиции в теоретическом лекси­коне советского марксизма. В 1936 г. в журнале «Под знаменем марксизма» разъяс­нялось, что марксистская общественная наука это и есть социология, и нет ника­ких оснований считать данное слово опошленным буржуазными учеными. И — самое главное — было установлено, что слово «социология» употреблено И.В.Сталиным «в положительном смысле».

Написанный И.В.Сталиным очерк «О диалектическом и историческом ма­териализме» завершил канонизацию марксизма-ленинизма. Изучение историчес­кого материализма предполагало четкое уяснение трех особенностей обществен­ного производства: 1. Производство является базисом, определяющим характер всего общественного и политического уклада общества; 2. Производительные силы обусловливают производственные отношения; 3. Новые производительные силы и соответствующие им производственные отношения возникают в недрах старо­го строя не в результате преднамеренной, сознательной деятельности людей, а стихийно, бессознательно, независимо от воли людей.

В конце 30-х гг. была реформирована Академия наук, созданы новые научные и учебные учреждения, Высшая аттестационная комиссия, многоуровневая система политического образования, установлены достаточно высокие должностные ок­лады и ставки для научных сотрудников и преподавателей. Все это предопредели­ло развитие инфраструктуры науки вплоть до краха СССР.

К осени 1946 г. в Институте философии Академии наук появилось нечто похожее на социологическое подразделение — сектор, которым руководил про­фессор М.П.Баскин. Программа сектора социологии выражена в его протоколах следующим образом: «Теперь, когда введено слово "социология", очень важно отбросить архивные категории социологии. Нужно взять плоть и кровь материалов по социологическим учениям...» [1]. М.П.Баскин занимался изучением и критикой зарубежных социологических концепций и получал поддержку со стороны началь­ника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г.Ф.Анександрова и Ю.П.Францева — в то время завотделом печати Министерства иностранных дел СССР. Александ­ров, Францев и Баскин активно публиковали статьи с анализом и критикой западных социологических концепций в научной и политической периодике. В «команду» Александрова входили будущие руководители советской обществен­ной науки П.Н.Федосеев (возглавлявший теоретический журнал ЦК ВКП(б) «Большевик»), М.Т.Иовчук, В.С.Кружков. Собственно говоря, роль Баскина зак­лючалась в том, чтобы обеспечивать «совдологический триумвират» рефератив­ным материалом и доводить творческие идеи Александрова до конечного резуль­тата. Так или иначе, работа Александрова, Францева и Баскина имела исключительно важное значение для формирования жанра «критики буржуазной социологии» и рецепции западных идей в период, предшествовавший коренным изменениям в тематической программе советского марксизма.

Социологические обследования и политический контроль

Особую и малоизученную проблему истории советской социологии составляет положение эмпирических обследований. Казалось бы, сбор данных о движении, демографическом составе, доходах населения, общественном мнении, политичес­ких настроениях и т.п. был запрещен. Однако запрет распространялся исключитель­но на открытое использование информации в печати и научной работе, регламен­тировавшееся Государственным комитетом при Совете министров СССР по охране государственных тайн в печати. Огромные массивы социальной, экономичес­кой и политической информации собирались по закрытым каналам, обобщались и доводились до сведения директивных органов. Массовые методически оснащенные обследования, в том числе опросы, в рамках открытой академической и вузовской науки стали проводиться в начале 60-х гг., однако сбор и анализ самых разнообраз­ных сведений об общественной и частной жизни различных категорий населения составляли органическую часть управления обществом. Такого рода обследования можно было бы без особой иронии назвать демоскопией, если бы они не имели секретного характера и не были связаны с произволом и политическими репресси­ями. Можно сказать, что за внутренним «железным занавесом» в Советском Союзе сформировался исторически уникальный «мутант» эмпирических социальных об­следований. Результаты этих обследований с большей или меньшей ответственнос­тью использовались для выработки внутренней политики режима.

Фрагменты из истории этого направления могут быть реконструированы на основе публикации В.С.Измозика. Информация о социальном составе, на­строениях и общественном мнении населения систематически собиралась с 1918 г., когда был создан Информационный отдел ЦК РКП(б), рассылавший вопросни­ки по губернским комитетам партии и даже пытавшийся проводить еженедель­ное анкетирование «по вопросам общего состояния работы на предприятии, на­строения рабочих и служащих». Уже тогда был поставлен вопрос о качестве сведений и вполне осознана необходимость разработки «однотипной информа­ционной схемы». Вероятно, наибольшие успехи в этой работе были достигнуты Политуправлением Красной Армии, проводившим организованные анкетные опросы личного состава и выпускавшим информационный бюллетень. В марте1921 г. была предпринята попытка создать государственную систему социально-политической информации, ядром которой стали органы ВЧК. В инструкции по сбору госинформации, утвержденной приказом ВЧК в феврале 1922 г., указыва­лось: «Основной целью госинформации является информирование центра о сте­пени устойчивости на местах... освещение настроений всех групп населения и. факторов, влияющих на изменение этих настроений». С этого времени Ин­формационный отдел ВЧК ОГПУ собирал ежедневные, еженедельные и ежеме­сячные сводки и на их основе составлял месячный обзор «Политсостояние СССР» (включавший, кроме текста, табличные материалы). Информация органов госбе­зопасности обоснованно считалась более надежной по сравнению с партийными политсводками, поскольку использовались сеть осведомителей (своего рода вклю­ченное наблюдение), перлюстрация переписки и, конечно же, то, что сегодня называют «анализом случая». Данные ОГПУ входили в еженедельные обзоры Ин­формационного отдела ЦК РКП(б) для секретарей ЦК и членов Политбюро. Эти обзоры включали также анализ писем в редакции газет и журналов. Характерна тематика обзоров: «Настроения и активность кулачества», «Политнастроения и классовые группировки в крестьянстве», «Слухи о войне», «О некотором повы­шении активности интеллигенции», «Политическая физиономия деревни». Сле­дует отметить, что в основе обзоров лежали вполне определенные концептуаль­ные представления о «советском человеке», сложившиеся в практике «чисток» 20-х и 30-х гг. и позволявшие производить дифференциацию населения по катего­риям, различение нормы и отклонения в «уровне сознательности». В этом отно­шении эмпирические обследования соответствовали теоретическим установкам официальной социологической доктрины. В последующие десятилетия вплоть до краха коммунистической системы методы сбора информации и тематика обсле­дований практически не изменились. После институционализации академичес­ких социологических обследований в 1960-е гг. произошло своеобразное разделе­ние тематического пространства дисциплины: все то, что не соответствовало критериям политически допустимого, проходило под грифом секретности либо для служебного пользования8.

Вопрос о том, можно ли считать закрытые обследования научными, не оче­виден. Несомненно, они несли на себе отпечаток ведомственной показухи и пред­назначались для сугубо «прикладной» цели - политического контроля, но в то же время являются достаточно объективным историческим источником. Преиму­щество академических социологических обследований, качество которых также во многих случаях оставляет желать лучшего, заключается прежде всего в том, что они предназначены для академических целей. Но в любом случае не следует сбрасывать со счетов обследования неакадемического характера.

Модернизация советской социологической доктрины в 1950-е годы

В конце 1940-х гг. окончательно сложился жанр «критики буржуазной социо­логии». Если не принимать всерьез оскорбительных выпадов в адрес «буржуазии», можно сказать, что благодаря тщательному реферированию иностранной литера­туры в рамках этого жанра осуществлялась интенсивная рецепция западной обще­ственной мысли. Многие «критики» на протяжении по меньшей мере четырех пос­левоенных десятилетий составляли интеллектуальный бомонд. Они имели возможность читать западные книги и периодические издания, недоступные по­давляющему большинству научных сотрудников и преподавателей диамата и ист­мата. Контингент социологов-профессионалов сформировался во второй половине 1950-х гг. большей частью из тех, кто владел английским языком. Вероятно, особо­го упоминания заслуживает роль социологов-международников в институциона­лизации социологического направления в обществоведении. Это Ю.А. Арбатов, Ю.А. Замошкин, Г.В.Осипов, В.С.Семенов и др.

В 1950-е гг. в лексиконе советского марксизма возникло словосочетание «кон­кретные исследования». Речь шла об изучении «реальной жизни людей», преодоле­нии «догматизма, талмудизма и начетничества». В статье Ф.В.Константинова был сформулирован принципиальный для советской социологии вопрос: не грозит ли это «ползучим эмпиризмом»? «Наоборот, — отвечает автор (с 1951 г. директор Института философии Академии наук СССР), — общетеоретические и конкрет­ные исследования будут взаимно питать друг друга. Получится своеобразное раз­деление труда». «Конкретные исследования» не шли дальше проведения философско-пропагандистских конференций на передовых промышленных пред­приятиях (московские заводы «Калибр», «Каучук», «Красный пролетарий»), но зато в научных статьях стали все чаще появляться фактические сведения о становлении личности рабочего, преодолении пережитков прошлого, трудо­вом героизме. Это была уже «качественная» версия эмпирической социологии, своего рода «исследования случая».

Исключительно важную роль в становлении советской социологии в 1950-е гг. сыграли заграничные контакты философского руководства и сопровождающих лиц. В 1956 г. энергичные шаги по установлению сотрудничества с Академией наук были предприняты ЮНЕСКО. Впервые советская делегация во главе с П.Н.Федо­сеевым участвовала во Всемирном социологическом конгрессе (Амстердам, август 1956 г.). Это событие стало переломным моментом в институционализации совет­ской социологии. Философское руководство вернулось с конгресса, убежденное в необходимости развития марксистских социологических исследований. Была дос­тигнута договоренность о посещении Москвы руководителями Международной социологической ассоциации. Решение вопроса о создании Советской социологи­ческой ассоциации уже не вызывало сомнений. Проблемы социологии стали по­стоянно обсуждаться на ученых советах, и осенью 1956 г. впервые прозвучало еще нереальное пожелание создать социологический журнал. Эта идея, по всей вероят­ности, согласованная с Федосеевым, была декларирована М.Д.Каммари, который активно участвовал в институционализации социологии.

С 1957 г. началась дискуссия о соотношении исторического материализма и социологии. Не вполне ясно, какие обстоятельства вызвали опубликование в жур­нале «Вопросы философии» статьи Юргена Кучинского «Социологические зако­ны», в которой предлагалось разделить проблематику социологии и исторического материализма. Началась полемика, в результате которой вопрос о положении социологии в системе марксистского обществоведения стал обсуждаться открыто. Возражения Кучинскому, по свидетельству В.Ж.Келле, были связаны с несвоевре­менностью противопоставления социологии историческому материализму, которое могли использовать «догматики», для того чтобы «загубить развитие конкретной социологии в стране». «Социология в наших условиях, — пишет Келле, — могла развиваться, только признавая исторический материализм как свою методологи­ческую основу». К этому можно добавить, что исторический материализм сам стремился к тому, чтобы стать полноценной социологией.

На международном совещании социологов в Москве в январе 1958 г. термин «социологические исследования» был освящен академической властью. Само совещание представляло собой казус. Инициатива пригласить в Москву прези­дента Международной социологической ассоциации Ж.Фридмана принадлежала А.Н.Леонтьеву, который познакомился с ним двумя годами раньше в Париже. Фридман примыкал к той части западной интеллигенции, которая по отношению к коммунизму именовалась попутчиками (fellow- trevellers). В 1938 г. он побывал в стране социализма и написал довольно благожелательную, хотя и подозритель­ную в идеологическом отношении книгу «От святой Руси к СССР». Став президен­том МСА, Фридман стремился установить контакты с советскими социологами и провести совместные исследования. В частности, его интересовали проблемы воз­действия техники и автоматизации на содержание труда и социальную структуру. Определить тему совместных исследований советских и западных социологов было нелегким делом. Изучение технического прогресса в разных социальных системах позволяло при случае продемонстрировать непримиримость идеологий на внешне нейтральном поле. Эта тематика была импортирована в Институт философии в декабре 1956 г. директором департамента общественных наук ЮНЕСКО Ж.Баландье, который и предложил советским обществоведам участвовать в работе между­народного бюро по изучению социальных последствий научно-технического про­гресса. Возможно, визит Фридмана в Москву и его заинтересованность в изучении социалистического опыта индустриализации дали дополнительный импульс к раз­вертыванию исследовательского проекта по изучению механизации и автоматиза­ции труда в Горьком (проектом руководил Г.В.Осипов, а курировал его П.Н.Фе­досеев). Аналогичная тематика стала предметом и советско-польского научного сотрудничества в начале 1957 г. Однако влияние техники на социальное развитие на международном совещании в Москве 6—12 января 1958 г. не обсуждалось. В определенной мере совещание представляло собой осторожную попытку наладить связи с международным социологическим сообществом, и выступления советских обществоведов были рассчитаны на западных гостей — Т.Маршалла, Ж.Фридма­на, Т.Боттомора, П.Холландера, Э.Хьюза, Р.Арона, Г.Шельски и др.. Фридман выступил с докладом о проекте исследования кинофильмов, в частности, пред­ставлений об успехе в жизни, демонстрируемых кинематографом. Доклад Федосе­ева о проблеме мирного сосуществования в социологических исследованиях и пре­подавании социологии (доклад готовили Ю.Н.Семенов, Е.Д.Модржинская и Ю.А.Замошкин) был своего рода революцией, поскольку содержал высказыва­ния о значительной роли, которую играют конкретные социологические исследо­вания в марксизме.

Влияние хрущевских либеральных реформ на развитие социологии было мно­гократно усилено импортом социологической фразеологии с Запада. С1957 по 1961 г. только Институт философии в Москве посетили 217 иностранных философов и социологов. В Советский Союз приезжали И.Берлин, Р.Энджелл, У.Ростоу, А.Гоулднер, Ч.Райт Миллс, Р.Мертон, Т.Парсонс. В январе 1960 г. Отделение философских, правовых и экономических наук АН СССР рекомендовало для чтения лекций в Колумбийском и Гарвардском университетах о социологических исследованиях в СССР А.Ф.Окулова и Ц.А.Степаняна. В определенной мере советская социология изготавливалась «на экспорт». Именно «на экспорт» в июне 1958 г. была официально учреждена Советская социологическая ассоциация.

Немаловажным обстоятельством развития социологической науки в СССР было сотрудничество с польскими интеллектуалами. С середины 50-х гг. в Институ­те философий на Волхонке часто бывали Адам Шафф и другие польские обще­ствоведы. Вероятно, они повлияли на формирование плодотворной идеи отделе­ния социологии от философии. В 1956 г., когда Шафф выпустил книгу «Актуальные проблемы культурной политики в области философии и социологии», стало ясно, что автор развивает «линию XX съезда» за те пределы, которые были установлены для исполнителей партийных решений. Польский журнал «Мисл филозофична», возглавляемый Лешеком Колаковским, в 1956 и 1957 гг. вел себя достаточно пря­молинейно. Ежи Шацкий требовал защитить культуру от реакции, в том числе сталинской, Ежи Вятр и Зигмунт Бауман в статье «Марксизм и современная соци­ология» (1957, № 1) объясняли сталинскую фальсификацию марксизма интереса­ми определенных социальных групп, стремящихся подчинить себе рабочий класс. Научная деятельность, по мнению польских социологов, не должна быть предме­том постановлений, директив и ограничивающих науку авторитарных идеологи­ческих решений. Атака польских социологов была глубоко созвучна настроениям молодой интеллигенции в Советском Союзе. Тем самым социология приобрела некоторый ревизионистский шарм, что усилило ее отчуждение от тех, кто олицет­ворял собой истины официальной идеологии.

К началу 60-х гг. в стране активно проводились «конкретные исследования». Сектор исследования новых форм труда и быта в Институте философии (руко­водитель Г.В.Осипов) изучал трудовые коллективы московских и горьковских заводов; начиналось исследование отношения к труду ленинградских рабочих (В.А.Ядов, А.Г.Здравомыслов); уральские социологи (М.Н.Руткевич) заверши­ли крупное исследование промышленных предприятий свердловского совнар­хоза и выпустили книгу о культурно-техническом развитии рабочего класса. Эта работа получила одобрение и поддержку в высоких политических инстанциях. Впервые в академических кругах стал обсуждаться вопрос о создании социоло­гического института — в Свердловске. Инициатором этого дела был М.Т.Иовчук, который одно время был в «свердловской ссылке» в должности завкафед­рой диалектического и исторического материализма Уральского университета и особо покровительствовал уральцам. Однако основная работа по «пробива­нию» социологии проводилась в Москве.

Атмосфера «хрущевской оттепели» вызвала социологическое реформаторство. Задача ускоренного построения коммунизма требовала «новых людей», и социологи должны были создать методологию воспитания «нового человека». Это был удобный случай завоевать идеологический и институциональный плац­дармы. Однако инициатива была проявлена с неожиданной стороны. Первой послевоенной публикацией, где ставился вопрос о самостоятельном развитии социологии в связи с наблюдаемыми статистическими закономерностями, была статья В.С.Немчинова, авторитетного экономиста и политика, которому уда­валось сохранить интеллектуальную независимость. Он декларировал инженер­но-социологическую интерпретацию социологической науки, усматривая в ней альтернативу идеологической риторике исторического материализма. В центре его интерпретаций стояли ключевые статистические понятия «индивидуальной величины» и «статистического факта». Шокирующим было заявление Немчинова, что при социализме социологи и экономисты превра­щаются в своеобразных «социальных инженеров». Свой доклад на заседании Президиума Академии наук СССР 23 декабря 1955 г. Немчинов построил на различении «общих законов развития общества» и «индивидуальных элементов общества». В последнем случае объектом социологического исследования ста­новятся не спекулятивные «сущности», а массовые процессы. Конечно же, речь шла о возможном разделе сфер влияния в общественных науках: пусть идеологи занимаются «общими закономерностями», а ученые — массовыми процессами. Немчинов немало лет стоял во главе Отделения экономических, философских и правовых наук АН СССР, и философы, вероятно, докучали ему сверх всякой меры.

В 1960-е гг. социология была на подъеме'. В массовом сознании того време­ни преобладала научно-техническая экзальтация. Дискуссия между «физика­ми» и «лириками» явно завершалась победой «физиков». Постепенно форми­ровалась технократическая идея научного управления обществом (неявная альтернатива стратегии и тактике классовой борьбы). Социология удачно вписы­валась в «научную» версию коммунистического строительства, ее задача заключалась в информационном обеспечении формирования «нового человека» и пе­рерастания социалистических общественных отношений в коммунистические. Укрепить позиции социологии можно было, только ограничив диктат идеологов в Академии наук. Новые дисциплинарные направления, как правило, создаются для того, чтобы найти выход из позиционного конфликта между доминирующей группой и новым поколением ученых, созревшим для самостоятельной работы. Дискуссия о предмете социологии и ее отличии от исторического материализма, которую Питер Бергер назвал «семейной склокой, продолжалась с выступ­ления в «Вопросах философии» Ю. Кучинского вплоть до 1990 г., когда советс­кий марксизм угас в одночасье.

В последующий период наблюдалось относительно автономное развитие по меньшей мере четырех линий в советской социологической мысли. Первая из них - «конкретные социальные исследования». Вторая линия в социологии представлена академиком В.С.Немчиновым и его командой «математических экономистов». Отсюда начиналась и математическая социология (А.Г.Аганбе-гян, Ю.Н.Гаврилец, Ф.М.Бородкин и др.). Третья линия — «критика буржуаз­ной социологии». Жанр «критики», который воспринимался западными сове­тологами как симптом обскурантизма и невежества, на самом деле был не так прост и заключал в себе некоторую амбивалентность. Критика сводилась к утверждению, что взгляды критикуемых персон враждебны подлинно науч­ной социологии марксизма. Особой ошибки в такого рода утверждениях не содержится. С другой стороны, «критики» постоянно работали с источниками и благодаря этому обстоятельству транслировали западные идеи на советскую аудиторию. Можно сказать, они строили деревянного коня для коммунисти­ческой Трои. То, что «критик» не мог сказать открыто, он выражал путем реферирования и публикации текстов идейного врага. Этот жанр сформиро­вал внутри научного сообщества отчетливо распознаваемый «незримый кол­ледж» людей, включенных в мировую интеллектуальную традицию. Минусом жанра можно считать подмену добросовестного исторического исследования переложением идейного наследия вперемешку с собственными оригинальны­ми мыслями. И четвертая линия была связана с «теорией научного коммуниз­ма» (такая специальность была введена в 1963—1964 гг.), которая занималась политико-воспитательной деятельностью в вузах и одновременно развивала собственные социологические программы, весьма специфические. «Научный коммунизм» не имел институциональной базы в Академии наук. Попытки завотделом научного коммунизма Института философии Ц.А.Степаняна обо­сновать необходимость создания академического Института научного комму­низма вызвали резкое противодействие президента М.В.Келдыша. «Научно-коммунистическая» социология получила преимущественное распро­странение в партийных органах и на кафедрах общественных наук в высших учебных заведениях, где научный коммунизм преподавался с 1963 г. как пред­мет, предназначенный для формирования мировоззрения студентов. Таким об­разом, тематическая программа «научно-коммунистических» социологичес­ких исследований была изначально связана с задачами идеологической работы и существенно отличалась от того, что делали «академические» социологи. На Всесоюзной конференции по конкретным социологическим исследованиям в Академии общественных наук при ЦК КПСС в 1966 г. будущий заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС Е.М.Тяжельников предлагал создать партий­но-государственную структуру социологических центров в СССР, и партий­ные инстанции видели в социологии новый эффективный способ идеологи­ческой деятельности на научной основе.

Социологический ренессанс

25 февраля 1966 г. Президиум Академии наук СССР принял постановление «О мерах по улучшению организации и координации конкретных социальных иссле­дований». В Академии был создан Научный совет по проблемам конкретных соци­альных исследований, сектор исследования новых форм труда и быта в Институте философии преобразовался в отдел конкретных социальных исследований. В Ин­ституте экономики была организована лаборатория социально-экономических и демографических проблем, сектор конкретных исследований культуры и быта на­родов СССР был создан в Институте этнографии, а в Институте государства и права — лаборатория социально-правовых исследований. Центральному экономи­ко-математическому институту поручалась разработка математических моделей со­циальных процессов. Прорабатывался вопрос о создании социологического института на базе осиповского отдела в Институте философии. В 1966 г. Г.В.Осипов был назначен президентом Советской социологической ассоциации.

Социологическими исследованиями в стране занимались, по официальной, вероятно, завышенной оценке, две тысячи специалистов. К этому времени был накоплен немалый опыт социологической работы. Проводились исследования общественного мнения и аудиторий центральных газет (Б.А.Грушин. В.Э.Шляпентох), ленинградский проект «Человек и его работа» (руководитель В.А.Ядов) в течение десятилетий служил методологическим эталоном для социологов, в Ново­сибирске активно изучались профессиональные ориентации школьников (В.Н.Шубкин), начал выпускаться сериальный сборник «Социальные исследования», и во­обще социологическая библиотека насчитывала уже десятки наименований. От массы обществоведческой литературы социологические публикации отличались не столько по тематике («проблемы труда и быта» могли означать что угодно), сколько по особому идейному настрою - они были настроены на свободу лично­стного выбора. Именно идея свободы выбора лежала в основе одной из самых известных книг по социологии — «Социология личности» И.С.Кона (1967).

Новый этап в развитии советской социологии начинается в 1968 г., когда создается Институт конкретных социальных исследований Академии наук СССР, директором которого стал академик А.М.Румянцев, вице-президент Академии наук. С 1968 по 1971 г. в институте развертывались серьезные социологические проекты, результаты которых отчасти представлены в «Информационных бюллетенях ИКСИ АН СССР». Этот период можно с некоторой условностью назвать расцветом совет­ской социологии. Научно-исследовательская работа в ИКСИ была организована по «проектной» системе. «Проект» объединял группу специалистов для решения конк­ретной проблемы. «Проекты» объединялись в «направления». Направлений было три: 1) социальной структуры и социального планирования; 2) управления со­циальными процессами; 3) истории социологии. Первое направление возглавля­лось Г.В.Осиповым, второе - Ф.М.Бурлацким, третье - И.С.Коном. К осени 1969 г. институт провел, помимо своих академических исследований, около двадцати оп­росов для ЦК КПСС, Московского горкома партии и других партийных органов. Положение института было двойственным. С одной стороны, он был частью идео­логических учреждений партии, с другой - чужеродным элементом. Высокий ин­теллектуальный потенциал института, атмосфера восторженности и ожидания чу­десных открытий, напряженные личные отношения, подозрения со стороны Руководящих инстанций — все это делало ситуацию крайне нестабильной.

Партийно-идеологическая атака на институт началась осенью 1969 г., когда были подвергнуты жесткой критике «Лекции по социологии» Ю.А.Левады. Второй сеанс атаки был посвящен книге «Моделирование социальных процессов». Есть версия, что партократия не могла принять либерализма и свободомыслия социологов. Однако обстоятельства реорганизации института более сложны, чем эта схема. В обстановке социологической эйфории и энтузи­азма многие интеллектуалы недвусмысленно декларировали приоритет «науч­ной социологии» над философским словоблудием. В качестве альтернативы «философии» фигурировали структурно-функциональный анализ и математика. Хотя даже самые отчаянные социологи не были диссидентами, некоторые из них при желании не могли скрыть пренебрежительного превосходства над иде­ологами. Вероятно, атака была вызвана не случайным инцидентом («Лекции» Левады не были причиной противостояния), а накопившейся напряженностью в отношениях между «умниками» и «партийцами». Позиционный конфликт внут­ри профессионального сообщества социологов неминуемо вел к радикальным изменениям в расстановке сил. Немаловажное значение имело и ужесточение идеологического режима после 1968 г., когда в Чехословакию были введены

войска.

В 1972 г. Институт конкретных социальных исследований возглавил М.Н.Руткевич, которого многие либералы считают «агентом» партийно-идеологического аппарата. Действительно, обладая железной волей и упорством, Руткевич полностью перестроил программу института. Из ИКСИ уволились десят­ки сотрудников. Прошло немного времени, и Руткевич вступил в прямой конф­ликте идеологическим ментором Академии П.Н.Федосеевым и был отстранен от руководства институтом в 1976 г.

В целом 1970-е и 1980-е гг. можно квалифицировать как период «социологи­ческой диаспоры»: «храм» был разрушен, разрозненные группы специалистов рабо­тали в меру своих сил и возможностей. Впрочем, несмотря на «разгром», почти все ведущие социологи сохранили достаточно высокий статус в академической струк­туре и, за немногими исключениями, могли публиковать свои работы. Вероятно, в региональных социологических центрах также наблюдалось свертывание социоло­гических программ. К началу 1980-х гг. отмечено снижение количества эмпиричес­ких социологических исследований почти вдвое, в 1983 г. зафиксировано 99 завер­шенных исследований по всей стране.

Вместе с тем развитие социологии приобрело необратимый характер. В 1974 г. начал выходить первый и до середины 80-х гг. единственный в СССР профессио­нальный журнал «Социологические исследования» (главным редактором с 1974 по 1986 гг. был А. Г. Харчев). Редакции удавалось сохранять относительный иммунитет от идеологического диктата и публиковать достаточно квалифицированные статьи, хотя цензура вмешивалась практически в каждый номер и материалы систематичес­ки контролировались ЦК КПСС.

С 1976 по 1988 гг. Институт социологических исследований АН СССР работал в атмосфере запуганности и профессиональной деморализации. В.Э.Шляпентох имеет основания назвать эти времена «веком серости», однако и тогда происходило быс­трое накопление методологического опыта и формирование профессионального со­общества. В.А.Ядов и его сотрудники в Ленинграде выпустили монографию по измерению ценностных ориентации, в которой была развита диспозиционная кон­цепция социального поведения личности; новосибирская школа Т.И.Заславской получила интересные результаты в области системного анализа сельских регионов заметным событием стал выпуск в Новосибирске сборника»математика в социологии», в котором опубликованы работы ведущих зарубежных и советских специалистов по математической социологии; оригинальные социологические работы были опубликованы в Киеве, Свердловске, Таллинне, и даже многим москвичам удавалось кое-что сделать.

Особенностью мрачных и относительно спокойных брежневских времен было осознанное отстранение профессионалов от политического активизма и принятие самодостаточных научных ценностей. В этом отличие поколения 1970-х гг. от политически активных социологов — «шестидесятников». В научном этосе нового по­коления стали доминировать политическая атараксия и сосредоточенность на внутридисциплинарных проблемах. При этом социология меньше ассоциирова­лась с передовой теорией, а больше — с проведением массовых опросов. После­дующие события вызвали переоценку и идеологических и научных ценностей дисциплины, в частности, обнаружилось, что социология вполне может обхо­диться без марксистской теории, не противодействуя ей.

Влияние горбачевских политических реформ на советскую социологию до 1988 г. было незначительным. Оно проявлялось скорее в квазидемократической фразеологии и осторожном нарастании критической экзальтации в печати. Об­ществоведы искали пути приспособления к новому политическому лексикону, не сомневаясь в прочности режима, который претерпевал очередную болезнен­ную ротацию. Цензура постепенно расширяла границы дозволенного. Но темати­ка исследований и статус научных сотрудников, как и раньше, контролирова­лись отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС и непосредственно в Академии наук Отделением философии и права.

В конце 1980-х гг. политика «гласности» начала выходить из-под контроля ее инициаторов. Крах советской системы обозначился небывалым ростом популярнос­ти газетно-журнальной публицистики. Возник феномен «докторальной публицис­тики», которая на некоторое время стала как бы мозговым центром страны. Специ­алисты по социологии чтения отмечали завораживающий характер новой публицистики, состоящий в том, что речь в ней шла о недозволенном вчера, о запретном. А публицисты перестройки символизировали высокие идеалы правды, моральной чистоты, научной компетентности и художественного мастерства. Подан­ным обследований Всесоюзной книжной палаты, в первую десятку публицистов 1988 г. входили Н.Шмелев, А.Нуйкин, Ю.Карякин, Г.Попов, Ю.Черниченко, А.Ваксберг, В.Селюнин, Ф.Бурлацкий, А.Стреляный, О.Лацис. Некоторые из них впос­ледствии «ходили во власть» либо избирались депутатами высших законодательных органов, но, как правило, долго там не задерживались.

«Перестройка» в социологии и постсоветская социологическая наука

В июне 1988 г. было принято постановление ЦК КПСС «О повышении роли марксистско-ленинской социологии в решении узловых проблем советского обще­ства». В номенклатуре научных специальностей «социология» была отделе­на от «философии», и Институт социологических исследований АН СССР получил новое название: Институт социологии АН СССР. Смена названия рассматривалась как получение дисциплинарной автономии, хотя ситуация зависела от смены соци­ологического руководства. Назначение В.А.Ядова директором-организатором Ин­ститута социологии можно назвать «узурпацией власти». Имея высокий профессио­нальный и моральный авторитет и будучи либералом, по убеждениям, Ядов не входил в научно-политическую иерархию, работая последние годы ведущим науч­ным сотрудником Ленинградского филиала Института истории естествознания и техники АН СССР. Его назначение было одной из важных акций по реорганизации советской социологии, предпринятых либерально настроенными интеллектуалами в Академии наук и в ЦК КПСС.

Отказавшись от традиционной системы административного планирования исследований, новый директор-организатор Института социологии предоставил научным сотрудникам свободу в выборе темы исследования («проекта»). Админи­стративная структура института тем самым была существенно ослаблена. Кроме того, произошло внутреннее разделение института на направления. Одно из них возглавил В.А.Ядов, другое Г.В.Осипов. В начале 1991 г. Институт социологии раз­делился, и Г.В.Осипов вскоре стал директором Института социально-политичес­ких исследований АН СССР. Это событие институционализировало распределение «групп интересов» и лидерство в научном сообществе, которое нашло косвенное выражение в составе кандидатов, баллотировавшихся на выборах в Академию наук в 1990, 1994 и 1997 гг..

В конце 1980-х гг. возникла принципиально новая для советской системы ин­ституция — Всесоюзный центр изучения общественного мнения (директор Т.И.Зас­лавская, затем Ю.А.Левада), ставший бесспорным лидером в массовых опросах.

Существенные изменения произошли и в региональной структуре советс­кой социологии. Обострение национально-политических проблем повлияло на работу социологических школ не только в балтийских странах, но и в Армении, Азербайджане, на Украине. Социологи приняли активное участие в политичес­ких движениях. Съезд Советской социологической ассоциации в январе 1991 г. обнаружил, что либерально-демократическому крылу советских социологов не удалось организационно консолидироваться. Следующая попытка воссоздать на­циональное объединение российских социологов состоялась уже в феврале 1997 г.

Примечательная черта институциональных преобразований в общественных науках в 1990-е гг. — массовое преобразование кафедр научного коммунизма в выс­ших учебных заведениях. Крах коммунистического режима вызвал к жизни радос­тный отказ студентов от изучения теории научного коммунизма, истории КПСС и политической экономии как обязательных дисциплин. Институты и университе­ты, получив относительную свободу в формировании учебных программ, легко пошли на сокращение общественнонаучных кафедр. Около тысячи кафедр научно­го коммунизма, столкнувшись с угрозой исчезновения, стали менять учебные планы и переименовываться в кафедры социологии, политологии и культурологии.

Еще в начале 1990-х гг. система высшего образования в «постсоветском про­странстве» предусматривала преподавание обязательного цикла обществоведчес­ких дисциплин, цель которых заключалась в формировании широкого интеллек­туального и мировоззренческого горизонта учащихся. Значение марксистской идеологической доктрины, которая активно реформировалась в послевоенный период, сводилось к оперированию политической риторикой, представленной преимущественно в официально утвержденных учебных пособиях. Фактически же преподавание экономики, социологии и политической науки осуществлялось на основе индивидуального научно-педагогического опыта преподавателей и ха­рактеризовалось неограниченным тематическим многообразием. Когда идеологи­ческий контроль в начале 1990-х гг. был снят и утвердились академические свобо­ды, преподавание экономики, социологии и политической науки без особых трудностей освободилось от марксистского идеологического лексикона. При этом сохранился традиционный для российской интеллектуальной культуры импульс к развертыванию теоретических схем и рациональных реконструкций реформационного процесса в стране. В той мере, в какой общественная наука легитими­рует социальные порядки, утверждает общественные нормы и ценности, в осно­ве образовательных программ остаются социально-экономические и культурные ориентиры постсоветского общества. Соответствующим образом организован и тематический диапазон основных курсов, имеющих академическую направлен­ность. Если в качестве центральной темы политэкономических дисциплин доста­точно отчетливо определилось становление рыночной экономики и ее сочетание с регулятивной функцией государства, то, судя по текущей библиографии, в фокусе социологических курсов — изменения в социальных идентификациях и формировании новых элит.

В 1990-е гг. произошли радикальные изменения в формах консолидации и воспроизводства научного сообщества. Традиционная модель советской науки ос­новывалась на высоком престиже интеллектуальных ценностей. Помимо интел­лектуального достоинства, «олимпийская» позиция социолога обеспечивалась его статусом государственного служащего и твердым жалованием. При этом академическим сотрудникам было запрещено вести коммерческие исследования. В 90-е г. академическая наука быстро усвоила рыночные приоритеты. В стране сформиро­вался рынок социологических услуг, созданы негосударственные научные уч­реждения, десятки социологических фирм специализируются на изучении спро­са и предложения, организации предвыборных кампаний, управленческом консультировании. Несмотря на то, что научные учреждения Российской акаде­мии наук и ведущих отраслей продолжают существовать официально, сокраще­ние бюджетного финансирования привело к их фактической реорганизации. Фи­нансовую, организационную и научную самостоятельность приобрели небольшие (часто временные) коллективы научных сотрудников, которые иногда именуют себя центрами и институтами. Действительно, «институты-гиганты» с сотнями штатных сотрудников обнаружили нежизнеспособность. Зависимость от рыноч­ного спроса и ориентация на заказчика обусловили формирование предприни­мательского стиля социологической работы, где имеет значение «внешняя экс­пертиза» — результат и соответствующее вознаграждение. Эту сферу социологической работы, где действуют вненаучные нормы и приоритеты, мож­но назвать «гешефт-социологией». Именно в этой сфере, которая иногда предъяв­ляет жесткие требования к деловым качествам специалистов, появляются новые рабочие места и новые возможности профессиональной карьеры.

Изменения в тематике социологических исследований в 90-е гг. были обус­ловлены прежде всего идеологическими обстоятельствами. На протяжении деся­тилетий советская социология являла собой научный перифраз «идеологическо­го разума». Как и все служанки, «ancilla ideologiae» очень похожа на свою госпожу. И концептуальный аппарат, и схемы научного вывода, и риторика дисциплины повторяли политические клише. В постсоветский период тематика социологичес­ких публикаций также в значительной степени зависит от общественно-полити­ческих ценностей. При этом, несмотря на нерентабельность научных изданий, репертуар социологической литературы существенно улучшился. За сравнитель­но короткое время была в некоторой степени компенсирована нехватка перевод­ных изданий по общественным наукам. Продолжают выпускаться почти все ака­демические журналы гуманитарного профиля. Принятие закона о печати позволило учредить «свободные» (небюджетные) периодические и продолжающиеся изда­ния, в том числе «Социологический журнал», «Мир России», «Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения», «Социология: 4М», «ТНЕSIS» (выпускался с 1992 по 1995 гг.). Доминировавшие в начале 1990-х гг. перепечатки и репринты уступают место оригинальным, качественно выполнен­ным монографиям. Благодаря созданным Дж.Соросом фонду «Культурная ини­циатива» и затем фонду «Институт "Открытое общество"» принципиально изме­нилась ситуация с выпуском учебников и учебных пособий, количество которых с 1995 по 1997 г. удвоилось. Ежегодный выпуск книг и брошюр по социологии составляет 300-400 наименований. Тематика исследований в значительной сте­пени связана с вопросами социально-экономического реформирования России, и в этом отношении социологическая наука воспроизводит себя в форме идеоло­гии. Особенно это относится к проблемам формирования власти, распределения доходов, бедности и богатства, положения элиты в обществе, ситуации в регио­нальных сообществах, этническим конфликтам.

Десятки студентов и аспирантов получили возможность учиться в европейс­ких и американских университетах. Имеется успешный опыт соединения россий­ских и западных образовательных стандартов при подготовке специалистов выс­шей квалификации. Это, в частности, Европейский университет в Санкт-Петербурге и Московская высшая школа социальных и экономических наук. Таким обра­зом, наметились реальные перспективы для интеграции российской социологии в мировую науку.

Заключение

Развитие российской социологии в последние годы проходит под знаком нарастающей диверсификации. Диверсификация выражается прежде всего в возникновении множества социологических институций, занятых сбо­ром и анализом текущей экономической, социальной и политической информа­ции. Академическая социология находится в более неопределенном положении. Не обладая ресурсами для самостоятельного существования, она представляет собой скорее престижное интеллектуальное занятие, чем стабильную професси­ональную деятельность. Тем не менее программа деятельности социологического сообщества России постепенно переориентируется на решение академических проблем. Постсоветская социология сохраняет преемственность с предшествую­щей научной традицией и продолжает выполнять важную роль в конституировании национального общественного самосознания.

Литература

Биографии русских и советских социологов: К 70-летию Октябрьской рево­люции, 1917—1987 / Под ред. Р.-Л.Винклер и З.Т.Голенковой. Берлин: Ин­ститут социологии и социальной политики Академии наук ГДР; Институт социологии АН СССР, 1987. Т. 1,2.

Бобровников Н. С.А.Оранский. Основные вопросы марксистской социологии [Рецензия] // Под знаменем марксизма. 1929. Т. 1. № 5.

Богданов АЛ. Страна идолов и философия марксизма /,/ Очерки по философии марксизма. СПб.: Типография «В. Безобразов и К°», 1908.

Булгаков С. Н. Карл Маркс как религиозный тип. Варшава: Добро, 1929.

Бухарин Н. И. Теория исторического материализма: Популярный учебник марксистской социологии. М.: Госиздат, 1921

В Институте философии АН СССР // Вопросы философии. 1957