Термин и понятие "интеллигенция". Эволюция этого понятия

АСТРАХАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

РЕФЕРАТ

ТЕРМИН И ПОНЯТИЕ “ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ”

ЭВОЛЮЦИЯ ЭТОГО ПОНЯТИЯ

Выполнил:

студент 4 курса 746 группы

факультета

социально-экономических знаний

Шадрин Р.Р.

Научный руководитель:

Дегтярев Е.Е.,

АСТРАХАНЬ 1999

Интеллигенция… Что это такое? На этот вопрос пытались ответить многие. До сих пор философы, ученые, писатели не могут прийти к какому-либо единственному определению этого слова. По моему мнению, данное обстоятельство есть следствие наличия разнообразных теорий, концепций, мнений по поводу данного понятия. Если заглянуть в энциклопедический словарь, можно увидеть там следующее определение: ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ (от лат. intelligens — понимающий, мыслящий, разумный), общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры. Понятию интеллигенция придают нередко и моральный смысл, считая ее воплощением высокой нравственности и демократизма. На Западе более распространен термин “интеллектуалы”, употребляемый и как синоним интеллигенции. Интеллигенция неоднородна по своему составу. Предпосылкой появления интеллигенции было разделение труда на умственный и физический. Зародившись в античных и средневековых обществах, получила значительное развитие в индустриальном и постиндустриальном обществах.¹

Термин “интеллигенция” был введен писателем Петром Дмитриевичем Боборыкиным (1836-1921) в 1866 году и из русского перешел в другие языки. Это было подмечено в свое время П.И.Сакулиным, и с его легкой руки данная точка зрения представляется чуть ли не бесспорной для тех, кто исходит из наличия самого специфического явления – русская интеллигенция. Противники же такого подхода считают, что нет такого оригинального явления, сосредоточивают свое внимание не на самом явлении, его содержательном исполнении, а на понятии этимологическом. П.Д. Боборыкин и не претендовал на авторство самого слова, как и на открытии феномена “интеллигенции”. Он говорил об особенностях российской, русской интеллигенции, видя их в этической стороне дела.

Это одно из излюбленнейших понятий в русских спорах, а употребляется весьма по-разному. При нечеткости термина многое обесценивается в выводах. Авторы “Вех” определяли интеллигенцию не по степени и не по роду образованности, а по идеологии – как некий новый орден безрелигиозно-гуманистический. Они очевидно не относили к интеллигенции инженеров и ученых математических и технических циклов, и интеллигенцию военную, и духовенство. И сама интеллигенция того времени, собственно интеллигенция (гуманистическая, общественная, революционная) тоже не относила к себе всех их. Более того, в “Вехах” подразумевается и позднее укореняется, что крупнейшие русские писатели и философы – Достоевский, Толстой, Вл. Соловьев, тоже не принадлежали к интеллигенции! Этимологическое определение, приведенное мною выше, охватило бы во многом иной класс людей, чем те, кто в России рубежа двух веков присвоил себе это звание и в этом качестве рассмотрен в “Вехах”.

В 20-х годы вокруг русского философа А.А.Мейера в Петрограде был организован кружок “вторичан”, получивший потом название “Воскресение”. Главным для “вторичан” была интеллектуальная свобода – свобода от требований властей, времени, материальной выгоды, от сторонних взглядов. Интеллектуальная свобода определяла собой мировоззренческое поведение таких людей, как сам А.А.Мейер и окружавшие его: К.А.Половцев, С.А.Аскольдов-Алексеев, Г.Федотов, Н.П.Анциферов, М.В.Юдина, Н.И.Конрад, Н.С.Петров-Водкин, Л.А.Орбели, Н.В.Пигулевская и другие.

Г.Федотов остроумно предлагал считать интеллигенцией специфическую группу, ”объединяемую идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей”.

В.Даль определял интеллигенцию как ”образованную, умственно развитую часть жителей”, но он отмечал, что ”для нравственного образования у нас нет слова” - для того просвещения, которое образует и ум и сердце”.

Были попытки строить определение интеллигенции на самодвижущей творческой силе, даже вопреки внешним обстоятельствам, на неподражетельности образа мысли, на самостоятельной душевной жизни. Во всех этих помыслах высшая затрудненность не в формировании определения и не в характеристике реально существующих общественных групп, а в разности желаний: кого мы хотели бы видеть под этим именем интеллигенции.

Н.А.Бердяев предлагал определение: интеллигенция как совокупность духовно-избранных людей страны. То есть духовная элита, а не социальный слой. Он считал, что именно верховенство совести – доминирующая черта в нашей интеллигенции, что “русская интеллигенция есть совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование”. Но он же отмечал и такие характерные русские черты, как “раскол, отщепенчество, скитальчество, невозможность примирения с настоящим, устремленность к грядущему, к лучшей, более справедливой жизни…”² Н.Бердяев исходил из того, что для интеллигенции характерны и рефлексия, и стремление к переделке общества исходя подчас из умозрительных концепций, и некритическое отношение к западным теориям, и настроенность на радикалистские по своему характеру действия. Корни формирования особого российского типа интеллигенции лежали по Бердяеву, в самой нашей истории. Он писал, что культурные, несущие правды люди, составляли единицы в российском дворянстве и их первые попытки “на путях просвещения, а не революции”, были пресечены императорской властью.³

В.Ф.Кормер также писал об уникальности феномена, видел ее в том, что русская интеллигенция одержима “некой нравственной рефлексией, ориентированной на преодоление глубокого внутреннего разлада, возникшего между ними и их собственной нацией, меж ними и их же собственным государством. В этом смысле интеллигенции не существовало нигде, ни в одной стране, никогда…⁴

Формирование и эволюция феномена интеллигенции проходила в нашей истории под сильнейшим воздействием дискуссий в среде самой думающей части общества. В центре споров стояла проблема: что же такое интеллигенция – социально-экономическая или социально-этическая категория? С учетом акцентов, расставления сил в этих дискуссиях определялись линии поведения власти по отношению к интеллигенции, интеллигенции по отношению к власти, государству. А отношения, складывавшиеся между интеллигенцией и властью, сначала привели к расколу интеллигенции, а затем стали определять вес, значение, место в жизни общества, в политике государства двух расколовшихся ветвей русской интеллигенции – культурнической и социальной.

Д.С.Лихачев определяет понятие интеллигенции как чисто русское и содержание его преимущественно ассоциативно-эмоциональное. По его мнению, интеллигент – представитель профессии, связанной с умственным трудом (например, врач, ученый, художник, писатель), и человек, обладающий “умственной порядочностью”. Его смущает понятие “творческая интеллигенция”, - точно какая-то часть интеллигенции может быть “нетворческой”. Все интеллигенты в той или иной мере “творят” а с другой стороны, человек пишущий, преподающий, творящий произведения искусства, но делающий это по заказу, по заданию в духе требований партии, государства, или какого-либо заказчика с “идеологическим уклоном”, с его точки зрения, никак не интеллигент, а наемник. Лихачев считает, что ученые не всегда бывают интеллигентны. Не интеллигентны они тогда, когда, слишком замыкаясь в своей специальности, забывают о том, кто и как может воспользоваться плодами их труда. И тогда, подчиняя все интересы своей специальности, они жертвуют интересами людей, или культурными ценностями. К интеллигенции принадлежат только люди свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам. Основной принцип интеллигентности – интеллектуальная свобода, свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли, а кроме этого можно быть и несвободным от раз и навсегда принятых принципов. Это касается людей “с лобной психикой”, Достоевских “людей в мундирах”. Человек должен иметь право менять свои убеждения по серьезным причинам нравственного порядка. Если он меняет убеждения по соображениям выгодности, - это высшая безнравственность. Если интеллигентный человек приходит к другим мыслям, чувствуя свою неправоту, особенно в вопросах, связанных с моралью это его не может уронить.⁵ По мнению Лихачева, интеллигентность в России – это, прежде всего ”независимость мысли при европейском образовании”. Должное внимание в своих работах он отдает и такому качеству, как совестливость. Он определяет, что совесть – не только ангел-хранитель человеческой чести, это рулевой его свободы, она заботится о том, чтобы свобода не превращалась в произвол, но указывала человеку его настоящую дорогу в закутанных обстоятельствах жизни, особенно современной.

С.Кирилов пишет, что в одной из статей “Нового мира” указывается такое свойство интеллигенции как несоотносимость с социальным слоем образованных людей или работников умственного труда, и более того, интеллигенция и образованные классы рассматриваются как полярные лагери. Объективно с точки зрения структуры общества они составляют единый слой, выделенный по критериям способности к более сложной (умственной) деятельности, и развитие стороны зависит все-таки не от того, насколько рьяно интеллигенты ругают власть, а от того, на каком уровне находится ее интеллектуальный слой.⁶ По мнению С.Кирилова, взгляды многих авторов сводились к нескольким основным положениям, посвященным проблемам интеллигенции:

1. Интеллигенция все больше сближается с рабочим классом, так что дело идет уже об их слиянии.

2. Едва ли не большинство семей смешаны в социальном отношении.

3. Интеллигенция не воспроизводит себя, а пополняется в каждом новом поколении в основном за счет рабочих и крестьян.

4. Характер выполняемой интеллигенцией и рабочими работы свидетельствует о стирании различий между физическим и умственным трудом.

Откуда следовал обильный вывод о ближащейся полной победе советского общества в деле формирования его социальной однородности.

Г.Померанц пишет, что понятие “интеллигенции” очень трудно определить, поскольку интеллигенция в самой жизни еще не устоялась. Ему приходиться выделять лучшую часть интеллигенции, это даже и не прослойка, а “кучка людей”, собственно интеллигентно лишь “маленькое ядро интеллигенции, узкий круг людей, способных самостоятельно открывать вновь святыни, ценности культуры, даже интеллигентность – это процесс…”. Он предлагает вообще отказаться от очерчивания контура, границ, пределов интеллигенции, а представить себе как бы поле: центр излучения (самая малая кучка) – затем слой “одушевленной интеллигенции” и дальше “неодушевленная интеллигенция”, которая, однако ”развитее мещанства”. (В старых вариантах той же самой самиздатской статьи Померанц делил интеллигенцию на “порядочную” и “непорядочную”, с таким странным определением: “порядочные люди гадят ближнему лишь по необходимости, без удовольствия, а непорядочные – с удовольствием и в том их различие”!)

В работах Р.Ф.Иванова-Разумника обращает на себя внимание прежде всего стремление выявить истоки разделения отечественной интеллигенции преимущественно по социально-экономическим и социально-этическим критериям, установкам. Он отметил, что заслуга в попытках утверждения взгляда на интеллигенцию как на социально-экономическую общность принадлежит Д.И.Писареву. А с именем П.Л.Лаврова связано стремление утвердить социально-этические критерии подходов к интеллигенции. От утверждения первого о том, что интеллигенция есть “мыслящий пролетариат”, сама русская интеллигенция отказалась. Она пошла за Лавровым, считавшим интеллигентов “критически мыслящими личностями, борющимися за определение социально-этических идеалов и идущими к определенной цели”. По мнению Иванова-Разумника, вторая половина XIX века прошла при доминировании в среде интеллигенции социально-этических характеристик.

С этим соглашался Н.О.Лосский. В целом он связывал становление самостоятельной философской мысли в России со славянофилами, которые “вселили дух в философское движение”.⁷ Рассматривая статью П.И.Милюкова, опубликованную в сборнике “Интеллигенция в России” (1910г.), он подметил весьма существенное: Милюков доказывал, что интеллигенцию в целом не следует обвинять в антирелигиозности, антигосударственности и космополитизме. Он признавал, однако, что у интеллигенции вследствие отстранения правительством от участия в политической жизни, развились некоторые недостатки, а именно “слишком велика любовь к абстракциям, непреклонный радикализм в тактике, сектантская нетерпимость к своим противникам и аскетическая строгость при осуждении собственных нравов”.

Иванов-Разумник оттенил и ряд других черт, характеризовавших русскую интеллигенцию. Слледовало бы отметить такие идеи, как указание на внесословность, внеклассовость интеллигенции… В этом он видел ее отличие от существовавших ранее политических и религиозных групп. При этом он говорил о преемственности интеллигенции, о том, что “она есть функция непрерывная”. Ее связывала со времен Новикова, Фонвизина, Радищева “общая идея”, а с середины XVIII века и “общее действие – борьба за освобождение”.⁸ Из внесословности по составу он выводил и идею внесословности ее действий “по намеченным целям”. Близкими по ряду оснований чертами обладает и мещанство, - отмечал Иванов-Разумник. Но оно отличается от интеллигенции отсутствием духовности и яркой индивидуальности, узостью и плоскостью мировоззрения. Его резюме: “Интеллигенция – есть этически-антимещанская, социалогически-внесословная, внеклассовая преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и направлением к физическому и умственному, общественному и индивидуальному освобождению личности… Хотя определение это количественно ограничивает группу интеллигенции, но качественно значительно повышает ее ценность. Именно это и желательно, - продолжал он, - так как чрезмерное расширение понятия “интеллигенции”, внесение в нее всех людей с условной суммой знаний, значительно понижало этическую ценность интеллигенции”.

По мнению Е.Е.Дегтярева и В.К.Егорова, интеллигенция – некий, прежде всего духовный, нравственный эталон человеческой организации. При этом они сознательно завышают планку морально-этических качеств ”совокупности духовно избранных людей страны”.⁹

В целом известны исходные посылки, по которым в отечественной историографии вычленялось и вычленяется понятие феномена интеллигенции. Исходя из них, существует как минимум два различия: интеллигенция – во многом специфически русское явление в отличие от западного – интеллектуалы. Одновременно необходимо различать интеллигенцию и интеллигентность.

В первом случае аргументы группируются вокруг того, что для нашей интеллигенции, более чем для интеллектуалов, характерны рефлексия, “самопонимание”, постоянная неудовлетворенность состояния общества и своим положением в нем. Отсюда чуть ли не родовой ее признак – перманентное обращение к неким идеалам, стремление к общественным преобразованиям в соответствие с ними.

Во втором же, разграничение идет от более “обыденных” и потому “осязаемых величин” – очевидное, частое несоответствие в миропонимании, а главное в поведении больших групп интеллигенции, провозглашаемым качествам интеллигенции навязанным представлением о себе. Это вынуждает по сути постулировать: интеллигент может быть неинтеллигентным, то есть по существу перестает быть самим собой.

По мнению Е.Дегтярева, место, которое занимала наша интеллигенция в общественных преобразованиях в России, говорит о том, что ни уроки истории, ни предостережения выдающихся мыслителей должного влияния на современников не оказали. Интеллигенция во второй половине 80-х, в начавшихся 90-х годах вновь показала свой радикализм, способность начать подчас непредсказуемые процессы, а затем в ужасе отпрянуть от раскачивающейся стихии.

Г.П.Федотов пишет, что ”каждое поколение интеллигенции определяло себя по-своему, отрекаясь от своих предков и начиная на десять лет - новую эру”.¹ По мнению Федотова не есть некий очередной особый взгляд русских на конкретную русскую проблему.

Говоря об историко-культурных аспектах исследования феномена русской интеллигенции, Е.Дегтярев подчеркивает следующее: исторический срез понимается в данном случае как развитие, движение явления во времени, в динамике социальной структуры общества, в изменении самих общественных систем; под культурным же имеются в виду проблемы национально-культурного, философского, этического, образовательного характера, проблемы традиций. Поэтому он выделяет такую сторону, как наполнение определения “интеллигенции” различным содержанием в процессе эволюции самой интеллигенции общества.

Говоря об отсутствии у современной отечественной интеллигенции высокого морально-этического уровня, нравственного императива – а это родовой признак российской интеллигенции, коли следовать за традициями нашей философской мысли – В.Ф.Кормер ставит под сомнение сам факт наличия интеллигенции сегодня. Солженицин пишет об извращении самого слова, “которое лучше пока признать умершим”.

В науке нет единой точки зрения на то, когда, в какой период времени и в связи с чем возникла интеллигенция. Ряд исследователей, например П.И.Милюков, Г.В.Плеханов, связывали появление интеллигенции с периодом образования Древнерусского государства. Они видели в этом качестве первых просветителей – духовенство. С этой позицией солидаризовался Г.Г.Шпет.

Другие мыслители и прежде всего Г.П.Федотов, одновременно с констатацией факта появления интеллигенции, указанием на объект, оттесняли определяющую качественную характеристику самого феномена, видя интеллигенцию в первых идейных “отщепенцах русской земли”. Это отщепенство было связано прежде всего с церковью.

Н.А.Бердяев, Р.В.Иванов-Разумник, Д.И.Овсянников-Куликовский относили появление интеллигенции к середине XXIII века, имея ввиду прежде всего результаты петровских реформ в сфере науки, образования, самого существования общества и российской государственности.

Наиболее распространена идея, согласно которой интеллигенция появилась в середине прошлого века, то есть все явление “интеллигенции” замыкается на разночинной интеллигенции. Это по сути официально-марксистская теория. Ю.Левада, выводя феномен интеллигенции из 60-х годов XIX столетия, очертил исторический предел его существования 20-ми годами нашего века, ограничивая саму историю интеллигенции историей “взлета, раскола и подготовки самоуничтожения интеллигенции”.

На взгляд Е.Дегтярева, есть основания выводить корни отечественной интеллигенции из деятельности духовенства. Причем с самого начала появления его на Руси.

Феномен интеллигенции “состоялся” к тому времени, когда, как писал Бердяев, ”Я взглянул, окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала, - русская интеллигенция явилась.”

Е.Дегтярев отмечает, что интеллигенция не появилась, как единовременный акт, а именно “выкристализовалась”, вызрела из вековых традиций поисков русской духовной жизни и гуманитарного противостояния, идейной борьбы и нравственных исканий”.

А.И.Солженицын отмечает, что именно в “Вехах” были основательно рассмотрены роковые особенности русского предреволюционного образованного слоя и возмущенно отвергнуты всею интеллигенцией, всеми партийными направлениями от кадетов до большевиков. Сегодня нам указываются язвы как будто не только минувшей исторической поры, но во многом – и сегодняшние наши. И поэтому всякий разговор об интеллигенции сегодняшней нельзя провести, не сравнивая нынешних качеств с суждениями “Вех”.

В статье “Образованщина” А.Солженицын пытался суммировать и перегруппировать суждения “Вех” в четыре класса:

1) Недостатки той, прошлой интеллигенции, важные для русской истории, но сегодня угасшие, слабо продолженные или диаметрально обернутые:

• кружковая искусственная выделенность из общенациональной жизни (сегодня – значительная сращенность);

• принципиальная напряженность, противопоставленность государству (сейчас – только в тайных чувствах и в узком кругу отделение своих интересов от государственных, радость от всякой государственной неудачи, пассивное сочувствие всякому сопротивлению);

• моральная трусость отдельных лиц перед мнением ”общественности”, недерзновенность индивидуальной мысли (ныне - далеко оттеснена панической трусостью перед волей государства);

• любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному материальному благу парализовала в интеллигенции любовь и интерес к истине; “соблазн Великого Инквизитора”: да сгинет истина, если от этого станут счастливее (Теперь таких широких забот вовсе нет. Теперь да сгинет истина, если этой ценой сохранюсь я и моя семья);

• гипноз общей интеллигентской веры, идейная нетерпимость ко всякой другой, ненависть как страстный этический импульс (ушла вся эта страстная наполненность);

• фанатизм, глухой к голосу жизни (ныне – прислушивание и подлаживание к практической обстановке);

• мечтательное прекраснодушие, недостаточное чувство действительности теперь – трезвое понимание ее);

• нигилизм относительно труда (изжит);

• негодность к практической работе (годность)

2) Достоинства предреволюционной интеллигенции:

• всеобщий поиск целостного миросозерцания, жажда веры, стремление подчинить свою жизнь этой вере (сегодня усталый цинизм);

• социальное покаяние, чувство виновности перед народом (ныне народ виновен перед интеллигенцией);

• нравственные оценки: думать о себе – эгоизм; пуританизм; аскетизм; бескорыстие;

• фанатическая готовность к самопожертвованию (это – не мы);

3) Тогдашние недостатки, по сегодняшней нашей переплюсовке чуть ли не достоинства:

• всеобщее равенство как цель, для чего готовность принизить высшие потребности одиночек;

• психология героического экстаза, укрепленная государственными преследованиями;

• самочувствие мученичества и исповедничества; почти стремление к смерти (теперь - к сохранности);

• героический интеллигент не довольствуется ролью скромного работника, его мечта – быть спасителем человечества или по крайней мере – русского народа;

• экзальтированность, иррациональная приподнятость настроения, опьянение борьбой;

4) Недостатки, унаследованные сегодня;

• нет сочувственного интереса к отечественной истории, чувства кровной связи с ней;

• недостаток чувства исторической действительности, поэтому интеллигенция живет в ожидании чуда;

• все зло – от внешнего неустройства, и потому требуются только внешние реформы;

• преувеличенное чувство своих прав;

• претензия, поза, ханжество, постоянная принципиальность прямолинейных отвлеченных суждений;

• надменное противопоставление себя - “обывателям”;

• духовное высокомерие;

• религия самообожествления, интеллигенция видит в себе провидение для своей страны.

И хотя эти сравнения Солженицын проводил в 70-х годах, многие из них актуальны и теперь, в конце 90-х. Он отмечает, что “только слово общее “интеллигенция” осталось по привычке…” Не низка же была русская интеллигенция, если “Вехи” применили к ней критику, столь высокую по требованиям. “Так еще много бы оставалось в сегодняшней интеллигенции от прежней, если бы сама интеллигенция еще оставалась бы…”¹

Так никогда не получив четкого определения интеллигенции, мы как будто перестали нуждаться в нем. Солженицын пишет, что под этим словом определяется теперь в нашей стране весь образованный слой, кто получил образование выше семи классов школы. По словарю Даля, образовать в отличие от просвещать, означает: придать лишь наружный лоск. Хотя и этот лоск у нас довольно низкого качества, в духе русского языка будет: сей образованный слой, все, что самозвано или опрометчиво называет себя “интеллигенцией”, называть “образованщиной”.¹

Трудно с этим поспорить, ведь в советский период истории нашего государства, интеллигенция определялась как общественная прослойка, состоящая из людей умственного труда. К ней относили инженеров, техников и других представителей технического персонала, врачей, адвокатов, артистов, учителей и работников науки, большую часть служащих.¹

Поспешен и вывод, что нет интеллигенции. Каждый из нас лично знает хотя бы несколько людей, твердо поднявшихся и над этой ложью и над этой хлопотливой суетой образованщины. И Солженицын вполне согласен с теми, кто хочет видеть, верить, что уже видит некое интеллигентное ядро – нашу надежду на духовное обновление. Только по другим бы признакам он узнавал это ядро: не по достигнутым научным званиям, не по числу выпущенных книг, не по высоте ”привыкших и любящих думать, а не пахать землю”, не по научности методологии легко создающей отраслевые подкультуры, не по отчужденности от государства и от народа, не по принужденности к духовной диаспоре (”всюду не совсем свои”). Но – по чистоте устремлений, по душевной самоотверженности – во имя правды и, прежде всего – для этой страны, где живешь. Ядро, воспитанное не столько в библиотеках, сколько в душевных испытаниях. Не то ядро, которое желает считаться ядром, не поступясь удобствами жизни центровой образованщины. И образованщина закончила свое развитие в теплом болоте и уже не может стать воздухоплавательной. Но это и в прежние времена интеллигенции было неверно: зачислять в интеллигенцию целыми семьями, родами, кружками, слоями. В частности могли быть и сплошь интеллигентная семья, и род, и кружок, и слой, а все же по смыслу слова интеллигентом становится человек становиться индивидуально. Если это и был слой, то – психический, а не социальный, и значит вход и выход всегда оставались в пределах индивидуального поведения, а не рода работы и социального положения. Интеллигентный слой, и народ, и масса, и образованщина – состоят из людей, а для людей никак не может быть закрыто будущее: люди определяют свое будущее сами, и на любой точке искривленного и ниспадшего пути не бывает поздно повернуть к доброму и лучшему.

В сочинениях Померанца ”Нынешняя масса – это аморфное состояние между двумя кристаллическими структурами…Она может оструктуриться, если появится стержень, веточка, пусть хрупкая, вокруг которой начнут нарастать кристаллы”. Однако упорно шедший к идеалам Померанц отводит эту роль стержня-веточки – только интеллигенции, которую он выделяет и отграничивает по умственному развитию, лишь желает ей – иметь и нравственные качества.

”Да не в том ли заложена наша старая потеря, погубившая всех нас, что интеллигенция отвергла религиозную нравственность, избрав себе атеистический гуманизм…”, - пишет Солженицын. ”Потери в образовании – не главная потеря в жизни. Потери в душе, порча души, на которую мы беззаботно соглашаемся с юных лет, - неисправимее”. Бердяев ищет ”церковную интеллигенцию, которая соединила бы подлинное христианство с просвещением и ясным пониманием культурных и исторических задач страны”. Булгаков определяет интеллигенцию как образованный класс с русскою душой, просвещенным разумом, твердой волею.

Я считаю, что понятие “интеллигенции” формировалось под влиянием событий истории России при эволюции самого общества, его социальной и идеологической оболочки, моральной и духовной структуры. Менялась политика, режимы, отношение к религии, мнения и убеждения. Менялись и взгляды на оценку феномена “интеллигенции”. Выше мною изложены мнения многих исследователей данной проблемы. Есть в их содержании схожие позиции, но существуют и разногласия. Мне очень трудно отдавать предпочтение какой-либо из концепций.

В силу социальных и экономических причин в настоящее время наблюдается снижение планки нравственных устоев нашего общества. С другой же стороны формируется новое поколение, более демократичное и свободное в своих суждениях. Поэтому проблема определения понятия “интеллигенции” сегодня особенно актуальна.

Я не отношу в ряд обязательных признаков современной “интеллигенции” противопоставленность обществу, аскетизм, отщепенчество. Эти черты характерны для интеллигенции конца XVIII – начала XIX века. На мой взгляд, сложно вообще говорить сегодня об “интеллигенции” как о некотором общественном слое, правильнее будет отнести к этому понятию лишь отдельных людей. При этом совсем необязательно, чтобы такой человек был нововведенцем, “генератором” великих идей, имел какое-либо специальное образования или социальное, должностное положение. По моему мнению, особенностью таких “интеллигентных людей” является духовная чистота и способность самостоятельно, свободно мыслить, независимо от мнения общества.

Очень хочется верить, что когда-нибудь наступит возрождение явления “великой российской интеллигенции”. Человечество немыслимо без нравственных исканий и сомнений, без духовной жизни и борьбы. Носителем этого предназначения станет интеллигенция нового поколения.