Политико-правовые учения

Теория права:

Политико-правовые учения

План работы

1. Политико-правовое учение Гоббса

Своеобразным было отношение к революции одного из наибо­лее выдающихся английских мыслителей Томаса Гоббса (1588 –1679), известны его близость (на некоторых этапах жизни) к роялистским кругам, боязнь революционных пертур­баций, приверженность к абсолютной политической власти. Тем не менее, в стане феодальной реакции он не находился, с ретроградами-легитимистами, озабоченными «правами» наслед­ственной монархии, не смыкался. Политико-юридическая до­ктрина Т. Гоббса содержится, прежде всего, в его трудах:

«Философское начало учения о гражданине» (1642 г.), «Левиа­фан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» (1651 г.).

В основу своей теории государства и права Т. Гоббс кладет определенное представление о природе индивида. Он считает, что изначально все люди созданы равными в отношении физи­ческих и умственных способностей и каждый из них имеет одинаковое с другими «право на все». Однако человек еще и существо глубоко эгоистическое, обуреваемое жадностью, стра­хом и честолюбием. Окружают его лишь завистники, соперники, враги. «Человек человеку – волк». Отсюда фатальная неиз­бежность в обществе «войны всех против всех». Иметь «право на все» в условиях такой войны – значит фактически не иметь никакого права ни на что. Это бедственное положение Т. Гоббс называет «естественным состоянием рода человеческого».

Гоббсову картину «естественного состояния» можно рассмат­ривать как одно из первых описаний нарождавшегося англий­ского буржуазного общества с его разделением труда, конкурен­цией, открытием новых рынков, борьбой за существование. Самому же мыслителю казалось, что он распознал природу человека вообще, выявил естественную для всех времен и народов форму социального бытия. Это был далекий от историз­ма взгляд.

В природе людей заложены, по Т. Гоббсу, не только силы, ввергающие индивидов в пучину «войны всех против всех». Человеку исконно присущи и свойства совсем иного плана; они таковы, что побуждают индивидов находить выход из столь бедственного естественного состояния. Прежде всего это страх смерти и инстинкт самосохранения, доминирующий над осталь­ными страстями. Заодно с ними выступает естественный разум, т.е. способность каждого здраво рассуждать о позитивных и негативных последствиях своих действий. Инстинкт самосохра­нения сообщает первый импульс процессу преодоления естес­твенного состояния, а естественный разум подсказывает людям, на каких условиях они могут данный процесс осуществить. Эти условия (их и выражают предписания естественного разума) суть естественные законы.

Главный, самый фундаментальный естественный закон гла­сит: необходимо стремиться к миру и следовать ему. Все прочее должно использоваться лишь в качестве средств достижения мира. Важнейшим среди них является отказ каждого от своих прав в той мере, в какой этого требуют интересы мира и самозащиты (второй естественный закон). Отказ от права совер­шается большей частью перенесением его по договору на опре­деленное лицо или на некоторую группу лиц, из второго естественного закона вытекает третий: люди обязаны выпол­нять заключенные ими соглашения; в противном случае послед­ние не будут иметь никакого значения. В третьем естественном законе содержится источник и начало справедливости.

Кроме указанных трех, есть еще 16 естественных (неизмен­ных и вечных) законов. Все они резюмируются в одном общем правиле: не делай другому того, чего бы ты ни желал, чтобы было сделано по отношению к тебе. Действительные социально-исторические прототипы тех естественных законов, о которых толкует Т. Гоббс, – взаимосвязи товаровладельцев, частных собственников, опосредствуемые актами обмена и оформляемые договорами. Таким образом, в итоге именно обмен и договор выступают, согласно концепции Т. Гоббса, предпосылками ус­тановления мира в человеческом общежитии.

Сколь ни внушительна роль естественных законов, однако они сами по себе к исполнению не обязательны. Превратить их в безусловный императив поведения может только сила. Для Гоббса естественный закон есть свобода что-либо делать или не делать, а позитивный закон – предписание делать или, наобо­рот, не делать что-либо. Естественные законы обязывают инди­вида желать их осуществления, но не могут его заставить практически действовать в соответствии с ними. Непременно нужна сила, способная жестко лимитировать право каждого на все и решать, что кому принадлежит, что является правом, а что им не является.

Абсолютная власть государства – вот, по мнению Т. Гоббса, гарант мира и реализации естественных законов. Она принуж­дает индивида выполнять их, издавая гражданские законы.

Если естественные законы сопряжены с разумом, то граждан­ские – опираются на силу. Однако по своему содержанию они одинаковы. Всякие произвольные выдумки законодателей не могут быть гражданскими законами, ибо последние суть те же естественные законы, но только подкрепленные авторитетом и мощью государства. Их нельзя ни отменять, ни изменять про­стым воле изъявлением государства. Ставя гражданские законы в такую строгую зависимость от естественных, Т. Гоббс хотел, вероятно, направить деятельность государства на обеспечение развития новых, буржуазных общественных отношений. Но вряд ли он имел при этом намерение подчинить государствен­ную власть праву.

Государство учреждается людьми для того, чтобы с его помощью покончить с «войной всех против всех», избавиться от страха незащищенности и постоянной угрозы насильственной смерти – спутников «разнузданного состояния безвластия». Путем взаимной договоренности между собой (каждый соглаша­ется с каждым) индивиды доверяют единому лицу (отдельному человеку или собранию людей) верховную власть над собой. Государство и есть это лицо, использующее силу и средства всех людей так, как оно считает необходимым для их мира и общей защиты. Носитель такого лица – суверен. Суверен обладает верховной властью, а всякий другой является его подданным. Таким изображает Т. Гоббс возникновение государства-

Заключив однажды общественный договор и перейдя в граж­данское состояние, индивиды утрачивают возможность изме­нить избранную форму правления, высвободиться из-под дей­ствия верховной власти. Им запрещается протестовать против решений суверена, осуждать его акции и т. а Прерогативы же суверена относительно подданных чрезвычайно обширны. Все это усугубляется еще и тем, что обладатель верховной власти никаким договором со своим народом не связан и потому ответственности перед ним в принципе не несет. Отсюда ясно, что установка Т. Гоббса на водворение поистине железного порядка оказалась намного сильнее идеи последовательного проведения правовой организации самого государства.

С точки зрения Т. Гоббса, государства могут возникать не только через добровольное согласие индивидов образовать еди­ное лицо (представляемое одним человеком либо собранием людей) и подчиниться ему в надежде на то, что оно сумеет защитить их против всех. Иной путь – приобретение верхов­ной власти силой. Например, глава семьи принуждает детей подчиниться ему под угрозой погубить их в случае неповинове­ния или некто подчиняет врагов своей воле военными средства­ми и, добившись их покорности, дарует им на этом условии жизнь (государства с «отеческой», патерналистской и деспоти­ческой властью).

Т. Гоббс называет государства, возникающие в результате добровольного соглашения, основанными на установлении или политическими государствами (впоследствии термин «полити­ческое государство» получил широкое хождение в западноевро­пейских доктринах государства). Государства, появляющиеся на свет с помощью физической силы, мыслитель относит к основанным на приобретении; к ним он особого расположения не выказывает. И в этой классификации государств также про­сматривается неприязнь Т. Гоббса к английским дореволюци­онным феодально-монархическим порядкам.

О каких бы разновидностях и формах государства ни шла речь, власть суверена в нем, по Т. Гоббсу, всегда абсолютна, т.е. она безгранична: обширна настолько, насколько это вообще можно себе представить. Тот, кому вручена (передана) верхов­ная власть, не связан ни гражданским законом, ни кем бы то ни было из граждан. Суверен сам издает и отменяет законы, объявляет войну и заключает мир, разбирает и разрешает споры, назначает всех должностных лиц и т.д. Прерогативы суверена неделимы и не передаваемы никому. «Делить власть государства, значит, разрушать ее, так как разделенные власти взаимно уничтожают друг друга». Власть суверена есть фактически его монополия на жизнь и смерть подвластных; причем «все, что бы верховный представитель ни сделал по отношению к подданному под каким бы то ни было предлогом, не может считаться несправедливостью или беззаконием в собственном смысле». Подданные же по отношению к верховной власти прав не имеют, и потому она не может быть по праву уничтожена людьми, согласившимися ее установить.

Т. Гоббс понимал, что предлагавшийся им подход к опреде­лению размера правомочий суверена, объема содержания абсо­лютной власти способен отвратить людей от нее. Он, однако, уверяет: «В абсолютной власти нет ничего тягостного, если не считать того, что человеческие установления не могут существо­вать без некоторых неудобств. И эти неудобства зависят от граждан, а не от власти». Своеобразно отвергает Т. Гоббс и мнение, что неограниченная власть должна вести ко многим дурным последствиям. Его главный довод – отсутствие такой власти (оборачивающееся непрерывной «войной всех против всех») чревато значительно худшими последствиями. Как тео­ретика политического абсолютизма Т. Гоббса возможность ти­ранического использования неограниченной и бесконтрольной власти государства беспокоит гораздо меньше, чем необуздан­ные конфликты частных интересов и порождаемая ими смута социальной анархии.

Концепция Т. Гоббса об абсолютности государственной влас­ти ценна открытым и ясным выражением весьма типичного для определенного толка идеологии представления об основном достоинстве государства. Ее выразители считают, что государ­ство обладает таким достоинством, если надежно охраняет (в принципе – любыми средствами) порядок – порядок угод­ных им отношений в обществе. Но такие кардинальные вопросы, как: становится ли при этом государство самодовлеющей силой, чуждой обществу и противостоящей ему, подконтрольно ли оно обществу и ответственно ли перед ним, строится и функциони­рует ли государство на демократических и правовых нача­лах, – сторонниками политического абсолютизма либо игно­рируются, либо признаются малозначащими и отодвигаются куда-то на задний план.

Наделенное абсолютной властью государство должно выпол­нять, по Т. Гоббсу, не одни только полицейско-охранительные функции. Его задача: «поощрять всякого рода промыслы, как судоходство, земледелие, рыболовство, и все отрасли промыш­ленности, предъявляющие спрос на рабочие руки»; силой при­нуждать к труду физически здоровых людей, отлынивающих от работы. Ему надлежит заниматься воспитательно-просвети­тельской деятельностью (в особенности внушением подданным, сколь безгранична власть суверена и сколь безусловны их обязанности перед ним).

Государство гарантирует своим подданным свободу, которая является (у Т. Гоббса) правом делать все то, что не запрещено гражданским законом, в частности «покупать и продавать и иным образом заключать договоры друг с другом, выбирать свое местопребывание, пищу, образ жизни, наставлять детей по своему усмотрению и т.д.». Такая трактовка свободы имела для Англии середины XVII в. (пожалуй, и для всей тогдашней Западной Европы) пробуржуазный и исторически прогрессив­ный социальный смысл.

Активная роль государства проявляется в энергичной борьбе с теми учениями, которые ослабляют или ведут государство к распаду. Суть одного из этих «мятежных учений» формулиру­ется, на взгляд Т. Гоббса, в следующем тезисе: каждому от­дельному человеку принадлежит право на различение общес­твенного добра и зла, справедливого и несправедливого, а потому он сам судья в вопросе о том, какие действия хороши и какие дурны. Данный тезис Т. Гоббс отвергает категорически. Для него единственное мерило добра и зла – гражданский закон, единственный судья – законодатель (монарх либо оли­цетворяющее суверена собрание людей). Мыслитель убежден: если упомянутое «мятежное учение» не искоренить, то люди станут «склонными дебатировать друг с другом и обсуждать повеления государства, а затем повиноваться или не повино­ваться им в зависимости от собственного усмотрения». Т. Гоббс, однако, призывал использовать силу закона «не против тех, кто заблуждается, а против самих заблуждений».

В произведениях Т. Гоббса говорится «об обязанностях суве­рена». Все они, как считает мыслитель, содержатся в одном положении: благо народа – высший закон. Долг суверена, по Т. Гоббсу, хорошо управлять народом, ибо государство уста­новлено не ради самого себя, а ради граждан. Эти формулы исполнены политической мудрости и гуманизма. Но в рамках учения Т. Гоббса о государстве они выглядят скорее как деко­ративные вставки – прекраснодушные и в практическом пла­не ничего не значащие фразы. Дело в том, что, согласно Т. Гоббсу, люди, которые уже осуществляют верховную власть, в какой-либо реальной зависимости от народа не находятся и посему никакой обязанности перед ним не несут. Правители испытывают лишь нечто субъективное «по отношению к разуму, который представляет собой естественный, моральный и божес­твенный закон и которому они должны повиноваться во всем, насколько это возможно». Так как создания соответствующих социальных и правовых институтов, которые бы извне гаранти­ровали подобное повиновение суверена, Т. Гоббс не допускает, то оно вообще представляется химерическим. Это совершенно в духе идеологов абсолютизма – заботу о порядке в обществе возлагать на аппарат, гражданские законы, на всю реальную физическую мощь государства, а заботу о благополучии народа отдавать на откуп «доброй воле» правителей.

В качестве теоретика политического абсолютизма, ратовав­шего за неограниченную власть государства как такового, Т. Гоббс не уделял большого внимания проблеме государственных форм. По его мнению, «власть, если только она достаточно совершенна, чтобы быть в состоянии оказывать защиту подданным, одинако­ва во всех формах». Согласно Т. Гоббсу, может быть лишь три формы государства: монархия, демократия (народоправство) и аристократия. Отличаются они друг от друга не природой и содержанием воплощенной в них верховной власти, а различи­ями в пригодности к осуществлению той цели, для которой они были установлены.

И все же глубинные симпатии Т. Гоббса на стороне монархии. Он убежден, что она лучше других форм выражает и реализует абсолютный характер власти государства; в ней общие интересы очень тесно совпадают с частными (т.е. с собственными, особы­ми) интересами суверена. Верховной власти удобнее быть имен­но монархической, поскольку «в личности короля олицетворено государство». Позднее это положение повторит (с противопо­ложных позиций обнажив его смысл) Б. Спиноза в своем «Политическом трактате»: «Царь есть само государство».

Целиком подчиняя индивида абсолютной власти государства, Т. Гоббс тем не менее оставляет ему возможность воспроти­виться воле суверена. Эта возможность – право на восстание. Она открывается лишь тогда, когда суверен, вопреки естествен­ным законам, обязывает индивида убивать или калечить самого себя либо запрещает защищаться от нападения врагов. Защита своей собственной жизни опирается на высший закон всей природы – закон самосохранения. Закон этот не вправе пре­ступать и суверен. Иначе он рискует потерять власть.

Местом классика политико-юридической мысли Т. Гоббс в немалой степени обязан и своим приемам исследования государ­ства и права. Т. Гоббс стремился внедрить в науку о государстве и праве элементы математического метода (в частности, дейст­вия сложения и вычитания однопорядковых величин). Он по­лагал, что в политике можно вычислить отношения государств, если суммировать договоры между ними; в юриспруденции – определить права или правонарушения, если сложить закон и факт.

Желанием поставить изучение государства и права на рельсы объективного научного анализа были обусловлены широко при­менявшиеся Т. Гоббсом (хотя и давно известные) аналогии государства с человеческим организмом. Строение государства он уподоблял устройству живого организма: суверена – душе государственности, тайных агентов – глазам государства и т.д. Гражданский мир сравнивался им со здоровьем, а мятежи, гражданские войны – с болезнью государства, влекущей за собой его распад и гибель.

Основную методологическую нагрузку несут у Т. Гоббса, однако, не эти биологические параллели. Главную роль играет подход к государству как к «искусственному человеку», т.е. как к целесообразно, искусно сконструированному людьми из раз­личных пружин, рычагов, колес, нитей и проч. механизму-автомату. Противоречило ли такое сугубо механистическое видение государства уподоблениям государственности живому организму? Нет, не противоречило, ибо Т. Гоббс считал саму природу, вообще все существующее в мироздании устроенными и функционирующими по типу механизма. XVII в. недаром был периодом триумфа классической механики и выраставшего на почве ее достижений механицизма как универсального объясни­тельного принципа. Начиная с Т. Гоббса, в западноевропейской политической теории утверждается понимание государства в качестве машины, имевшее затем долгую и сложную судьбу.

Вслед за Н. Макиавелли и Г. Гроцием Т. Гоббс стал рас­сматривать государство не через призму теологии, а выводить его законы из разума и опыта. Но это вовсе не значит, что эпиграфом к своей политико-юридической доктрине он избрал слова «Бога нет!». К современникам Т. Гоббс обращался на языке, им доступном: цитировал Священное Писание, рассуж­дал о христианском государстве и царстве тьмы, называл государство ввиду его земного всемогущества «смертным богом» (схожую формулу мы встретим потом у Гегеля) и т.д. В том, что он вел борьбу не со словами, выражавшими религиозные пред­рассудки и суеверия, а, прежде всего, с самими этими суевериями и предрассудками в их сути, ярко проявились научный талант и зрелый политический такт Т. Гоббса.

1. Учение Локка о государстве и праве

В 1688 г. в Англии произошел государственный переворот. Король Яков II Стюарт, доселе проводивший абсолютистскую политику, бежал из страны. Королевский престол занял Виль­гельм Оранский. Он согласился установить конституционную монархию, что открывало и закрепляло реальный доступ круп­ной буржуазии и обуржуазившемуся дворянству к управлению делами государства. Между земельной и денежной аристокра­тией, т.е. верхами дворянства и верхами буржуазии, был заключен компромисс: про изведен дележ публичной власти.

Так закончилась полоса революционных преобразований ан­глийского общества из феодального в капиталистическое, и, наступил период его эволюционных изменений.

Идеологом социального компромисса 1688 г. выступил Джон Локк (1632 –1704), который свое политико-юридическое учение изложил в труде «Два трактата о государственном правлении» (1690 г.).

Дж Локк занял позицию тех общественных групп, которые добились наконец гарантированного участия в руководстве обществом, что побудило его отмежеваться прежде всего от радикальных воззрений эпохи революции. Он раскритиковал махрово-реакционный опус Р. Фильмера и твердо отклонил концепции абсолютности и неограниченности власти государст­ва. Равным образом им были сочтены неприемлемыми республиканско-демократическая программа левеллеров и социалис­тическая утопия диггеров.

Дж-Локк, однако, полностью разделял идеи естественного права, общественного договора, народного суверенитета, неот­чуждаемых свобод личности, сбалансированности властей, за­конности восстания против тирана и т.д. Но он, разумеется, не просто воспроизводил подобного рода идеи, высказанные до него другими. Дж. Локк развил их, видоизменил, дополнил новыми и интегрировал в целостное политико-правовое учение – до­ктрину раннебуржуазного либерализма.

По принятому тогда обыкновению и эта доктрина начиналась с вопроса о возникновении государства. Строго говоря, сам по себе действительный генезис государственности во всей его специфичности и конкретности Дж. Локка прямо не интересо­вал. Историко-фактологическая проблема (происхождение го­сударства) ставилась им как форма решения проблемы иной, нормативно-теоретической: какими должны быть организаци­онные, этические и юридические основания государства.

По Дж. Локку, до возникновения государства люди пребыва­ют в естественном состоянии. В предгосударственном общежи­тии нет «войны всех против всех». Индивиды, не испрашивая ничьего разрешения и не завися ни от чьей воли, свободно распоряжаются своей личностью и своей собственностью. Гос­подствует равенство, «при котором всякая власть и всякое право являются взаимными, никто не имеет больше другого». Чтобы нормы (законы) общения, действующие в естественном состоя­нии, соблюдались, природа наделила каждого возможностью судить преступивших закон и подвергать их соответствующим наказаниям. Однако в естественном состоянии отсутствуют органы, которые могли бы беспристрастно решать споры между людьми, осуществлять надлежащее наказание виновных в на­рушении естественных законов и т.д. Все это порождает обстановку неуверенности, дестабилизирует обычную разме­ренную жизнь. В целях надежного обеспечения естественных прав, равенства и свободы, защиты личности и собственности люди соглашаются образовать политическое сообщество, учре­дить государство. Дж. Локк особенно акцентирует момент согла­сия: «Всякое мирное образование государства имело в своей основе согласие народа».

Государство представляет собой, по Дж. Локку, совокупность людей, соединившихся в одно целое под эгидой ими же установ­ленного общего закона и создавших судебную инстанцию, пра­вомочную улаживать конфликты между ними и наказывать преступников. От всех прочих форм коллективности (семей, господских владений, хозяйственных единиц) государство отли­чается тем, что лишь оно воплощает политическую власть, т.е. право во имя общественного блага создавать законы (предусмат­ривающие различные санкции) для регулирования и сохране­ния собственности, а также право применять силу сообщества для исполнения этих законов и защиты государства от нападе­ния извне.

Государство есть тот социальный институт, который вопло­щает и отправляет функцию публичной (у Дж. Локка – поли­тической) власти. Неверно, однако, выводить таковую из якобы врожденных, данных самой природой каждому отдельному лицу свойств-дозволений заботиться о себе (плюс об остальной части человечества) и наказывать проступки других. Дж. Локк именно в указанных «естественных» свойствах индивида усмат­ривал первоначальное право и источник как «законодательной и исполнительной власти, а равно и самих правительств и обществ». Здесь перед нами яркое проявление того индивидуа­лизма, который пронизывает содержание практически всех либеральных политико-юридических доктрин.

Строя государство добровольно, прислушиваясь тут только к голосу разума, люди предельно точно (можно даже сказать, скупо) отмеряют тот объем полномочий, который они затем передают государству. О каком-либо полном, тотальном отказе индивидов от всех принадлежащих им естественных прав и свобод в пользу государства (что имело место, например, в учении Т. Гоббса) у Дж. Локка нет и речи. Право на жизнь и владение имуществом, свободу и равенство человек не отчуж­дает никому и ни при каких обстоятельствах. Эти неотчуждае­мые ценности – окончательные границы власти и действия государства, преступать которые ему заказано.

Государство получает от образовавших его людей ровно столько власти, сколько необходимо и достаточно для достиже­ния главной цели политического сообщества. Заключается же она в том, чтобы все (и каждый) могли обеспечивать, сохранять и реализовывать свои гражданские интересы: жизнь, здоровье, свободу «и владение такими внешними благами, как деньги, земли, дома, домашняя утварь и т.д.» Все перечисленное Дж. Локк называл одним словом – собственность.

Отмеченное выше понимание «великой и главной цели» госу­дарства раскрывает в Дж. Локке идеолога, заинтересованного в неприкосновенности и развитии буржуазных частнособствен­нических отношений. В формулировании того тезиса, что целью деятельности государства должны быть охрана собственности, обеспечение гражданских интересов, правомерно также видеть определенное осознание Дж.Локком факта зависимости госу­дарства от объективных условий жизни людей.

Реалистичность политического мышления Дж. Локка (чут­кое восприятие и адекватная оценка насущных потребностей общественного развития) сказались не только в постановке перед государством такой основной цели, которая была ему «по плечу» и вполне отвечала зову времени, направлению проис­шедших в стране перемен. Не менее выразительно этот полити­ческий реализм проявился и в выборе Дж.Локком средств, призванных содействовать осуществлению данной цели (закон­ность, разделение властей, оптимальная для нации форма правления, право народа на восстание в связи с злоупотребле­ниями властью и др.).

На закон и законность Дж. Локк возлагал очень большие надежды. В установленном людьми общем законе, признанном ими и допущенном по их общему согласию в качестве меры добра и зла для разрешения всех коллизий, он усматривал первый конституирующий государство признак. Закон в под­линном смысле – отнюдь не любое предписание, исходящее от гражданского общества в целом или от установленного людьми законодательного органа. Титул закона имеет лишь тот акт, который указывает разумному существу поведение, соответ­ствующее его собственным интересам и служащее общему благу. Если такой нормы-указания предписание в себе не содержит, оно не может считаться законом. Кроме того, по Дж. Локку, закону обязательно должны быть присущи стабиль­ность и долговременность действия.

Ратуя за режим законности, он настаивал на следующем положении: кто бы конкретно ни обладал верховной властью в государстве, ему вменяется «управлять согласно установлен­ным постоянным законом, провозглашенным народом и извест­ным ему, а не путем импровизированных указов». Законы тогда способствуют достижению «главной и великой цели» государст­ва, когда их все знают и все выполняют. В государстве абсолютно никто, никакой орган не может быть изъят из подчинения его законам. Такая позиция Дж. Локка определенно предвосхища­ла идею «правового государства», обстоятельно развитую в буржуазной политико-юридической литературе XVIII –XIX вв.

Высокий престиж закона проистекает из того, что он, по Дж. Локку, решающий инструмент сохранения и расширения свободы личности, который также гарантирует индивида от произвола и деспотической воли других лиц. «Там, где нет законов, там нет и свободы». Функция индивидуальной свободы не исчерпывается первостатейной ее значимостью для жизни отдельно взятого человека, ибо она является еще и неотъемле­мой частью общего блага целостного политического организма. Вот почему нельзя достичь блага всех, если не обеспечить посредством законов свободы каждому. Эти идеи Дж. Локка поднимали европейскую науку о государстве и праве на новый уровень политико-юридической культуры, стимулируя разра­ботку одной из центральных проблем данной науки («государ­ство – личность») в духе гуманизма.

Как все иные политические установления, как само государ­ство, позитивные законы создаются по воле и решению боль­шинства. Дж. Локк поясняет, что все совершаемое каким-либо сообществом (единым целым) делается исключительно с одобре­ния входящих в него лиц. Всякое такое образование должно двигаться в одном направлении, и необходимо, чтобы оно «дви­галось туда, куда его влечет большая сила, которую составляет согласие большин­ства». Отсюда заключение: каждый человек, согласившись вместе с другими образовать единый политический организм, подвлас­тный одному правительству, берет на себя «обязательство подчиняться решению большинства и считать его окончатель­ным». Тем самым Дж.Локк существенно скорректировал под углом зрения демократизма индивидуалистическое начало, ко­торое присутствовало в его учении о государстве и праве. В свете такой корректировки было бы, вероятно, обоснованным квали­фицировать это учение как либерально-демократическое.

Поддержание режима свободы, реализация «главной и вели­кой цели» политического сообщества непременно требуют, по Дж. Локку, чтобы публично-властные правомочия государства были четко разграничены и поделены между разными его органами. Правомочие принимать законы (законодательная власть) полагается только представительному учреждению всей нации – парламенту. Компетенция претворять законы в жизнь (исполнительная власть) подобает монарху, кабинету минист­ров. Их дело ведать также сношениями с иностранными госу­дарствами (отправлять федеративную власть). Дж. Локк, одна­ко, привнес в политическую теорию нечто гораздо большее, чем просто мысль о необходимости «уравновесить власть прави­тельства (в данном контексте «правительство» есть синоним «государства»), вложив отдельные ее части в разные руки».

Имея в виду не допускать узурпации кем-либо всей полноты государственной власти, предотвратить возможность деспоти­ческого использования этой власти, он наметил принципы связи и взаимодействия «отдельных ее частей». Соответствующие типы публично-властной деятельности располагаются им в иерархическом порядке. Первое место отводится власти законо­дательной как верховной (но не абсолютной!) в стране. Иные власти должны подчиняться ей. Вместе с тем они вовсе не являются пассивными придатками законодательной власти и оказывают на нее (в частности, власть исполнительная) доволь­но активное влияние.

По существу, нормальная «структура правления» рисовалась воображению Дж. Локка комплексом официальных норматив­но закрепляемых сдержек и противовесов. Эти представления о дифференциации, принципах распределения, связи и взаимо­действии отдельных частей (слагаемых) единой государствен­ной власти легли в основу рождавшейся в XVII в. доктрины буржуазного конституционализма. В особенности они были подхвачены и развиты Ш. Монтескье. Столетие спустя после опубликования «Двух трактатов о государственном правлении» Декларация прав человека и гражданина, принятая 26 августа 1789 г. Национальным Собранием Франции, провозгласит: «Об­щество, в котором не обеспечено пользование правами и не проведено разделение властей, не имеет конституции» (ст. 16).

Непосредственный социально-классовый смысл представле­ний Дж. Локка о разделении властей ясен. Они идеологически оправдывали тот компромисс между победившей английской буржуазией и лишившейся монополии власти феодальной арис­тократией, который сложился в итоге «славной революции» 1688 г. В результате этого компромисса в парламенте возобла­дали пробуржуазные группировки (партия вигов), а в аппарате администрации осели по преимуществу сторонники знатного родового земельного дворянства (партия тори). Но концепция разделения властей заключала в себе еще и теоретико-познава­тельный смысл. В ней имелся момент осознания возникшей объективной потребности в разграничении деятельности пуб­личного властвования, в технико-организационном и институ­циональном разделении усложняющегося труда по управлению государством.

Вопрос о государственной форме, традиционный для европей­ской политической мысли со времен Аристотеля, тоже интере­совал Дж. Локка. Правда, он не отдавал какого-то особого предпочтения ни одной из уже известных или могущих возни­кнуть форм правления; им лишь категорически отвергалось абсолютистски-монархическое устройство власти. Личные его симпатии склонялись скорее к той ограниченной, конституцион­ной монархии, реальным прообразом которой являлась англий­ская государственность, какой она стала после 1688 г. Для Дж. Локка важнее всего было, чтобы любая форма государства вырастала из общественного договора и добровольного согласия людей, чтобы она имела надлежащую «структуру правления», охраняла естественные права и свободы индивида, заботилась об общем благе всех.

Дж. Локк отлично понимал, что нет таких идеальных госу­дарственных форм, которые были бы раз и навсегда застрахо­ваны от опасности вырождения в тиранию – политический строй, где имеет место «осуществление власти помимо права». Когда органы власти (законодательной, исполнительной – все равно) начинают действовать, игнорируя право и общее согла­сие, обходя надлежащим образом принятые в государстве законы, тогда не только дезорганизуется нормальное управле­ние страной и становится беззащитной собственность, но пора­бощается и уничтожается сам народ. Ссылки узурпаторов на стремление таким способом обеспечить порядок, спокойствие и мир в государстве Дж.Локк парировал указанием на то, что желаемое тиранами спокойствие есть вовсе не мир, а ужасней­шее состояние насилия и грабежа, выгодное единственно раз­бойникам и угнетателям.

В отношении правителей, которые осуществляют над своим народом деспотическую власть, у людей остается лишь одна возможность – «воззвать к небесам», применить силу «против несправедливой и незаконной силы». По закону, « изначальному и превосходящему все людские законы», народ «обладает пра­вом судить о том, имеется ли у него достаточный повод обратить­ся к небесам». Суверенитет народа, по Дж. Локку, в конечном счете (и это ясно обнаруживается в кризисных ситуациях) выше, значительнее суверенитета созданного им государства. Если большинство народа решает положить предел наглости нарушивших общественный договор правителей, то вооружен­ное народное восстание с целью вернуть государство на путь свободы, закона, движения к общему благу будет совершенно правомерным. Тезис о праве народа на восстание – не случай­ный в либерально-буржуазной доктрине Дж. Локка. Провозгла­шая его, мыслитель как бы реабилитировал уже про изведенную государственным переворотом 1688 г. смену формы правления и прямо предостерегал королевскую власть на будущее от пося­гательств на завоевания английской революции.

Учение Дж. Локка о государстве и праве явилось классичес­ким выражением идеологии раннебуржуазных революций со всеми ее сильными и слабыми сторонами. Оно вобрало в себя многие достижения политико-юридического знания и передовой научной мысли XVII в. В нем эти достижения были не просто собраны, но углублены и переработаны с учетом исторического опыта, который дала революция в Англии. Таким образом, они стали пригодными для того, чтобы ответить на высокие практи­ческие и теоретические запросы политико-правовой жизни следующего, XVIII столетия – столетия Просвещения и двух крупнейших буржуазных революций нового времени на Западе: французской и американской.

1. Политико-правовое учение Монтескье

Шарль Луи Монтескье (1689 –1755) – один из ярких пред­ставителей французского Просвещения, выдающийся юрист и политический мыслитель.

Наряду с юриспруденцией и политикой в поле его внимания и творчества находились проблемы философии, этики, истории, социологии, религии, политической экономии, естественных наук, искусства и литературы.

Тремя основными его произведениями являются «Персидские письма» (1721), «Размышления о причинах величия и падения римлян» (1734) и, наконец, итог двадцатилетнего труда – «О духе законов» (1748).

Уже первая из этих работ, содержавшая яркую сатиру на феодально-абсолютистские порядки Франции начала XVIII в., сразу же стала значительным событием общественной жизни и за год выдержала восемь изданий. В «Размышлениях...» передо­вые просветительские и антидеспотические идеи Монтескье подкрепляются аргументами и опытом исторических исследова­ний общественной, политической и духовной жизни Древнего Рима. Здесь он делает существенный шаг вперед в историческом понимании явлений действительности, в рационалистическом толковании объективных закономерностей исторического раз­вития. Он стремится обосновать вывод о том, что миром управ­ляет не божественный промысел или фортуна, а действующие в любом обществе объективные общие причины морального и физического порядка, определяющие «дух народа» и соответ­ствующие формы и нормы его государственной и правовой жизни.

Развернуто и последовательно гуманистическая и просвети­тельская позиция Монтескье представлена в трактате «О духе законов». Эта книга, сделавшая Монтескье одним из авторитет­ных классиков во всемирной истории политической и правовой мысли, была встречена идеологами тогдашнего абсолютизма и церкви злобной критикой и сразу же внесена в черные списки «Индекса запрещенных книг». Монтескье достойно встретил атаку реакционных сил и блестяще ответил им в своей «Защите «О духе законов» (1750).

Главная тема всей политико-правовой теории Монтескье и основная ценность, отстаиваемая в ней, – политическая свобо­да. К числу необходимых условий обеспечения этой свободы относятся справедливые законы и надлежащая организация государственности.

В поисках «духа законов», т.е. закономерного в законах, он опирался на рационалистические представления о разумной природе человека, природе вещей и т.д. и стремился постиг­нуть логику исторически изменчивых позитивных законов, порождающие их факторы и причины.

Свой подход Монтескье характеризовал следующим образом:

«Я начал с изучения людей и нашел, что все бесконечное разнообразие их законов и нравов не вызвано единственно произволом их фантазии. Я установил общие начала и увидел, что частные случаи как бы сами собою подчиняются им, что история каждого народа вытекает из них как следствие и всякий частный закон связан с другим законом или зависит от другого, более общего закона».

Закономерное в тех или иных отношениях (т.е. закон, правило соответствующих отношений) означает, согласно Монтескье, разумное и необходимое, противопоставляемое им случайному, произвольному и фатальному (слепой судьбе).

Закон, по Монтескье, как раз и выражает момент определяемости, обусловленности и пронизанности тех или иных отноше­ний разумным началом, т.е. присутствие разумного (и необхо­димого) в этих отношениях.

Общим понятием закона охватываются все законы – как неизменные законы, действующие в мире физическом, так и изменчивые законы, действующие в мире разумных существ. Как существо физическое человек, подобно всем другим приро­дным телам, управляется неизменными естественными закона­ми, но как существо разумное и действующее по собственным побуждениям человек (в силу неизбежной ограниченности разу­ма, способности заблуждаться, подверженности влиянию страс­тей и т.д.) беспрестанно нарушает как эти вечные законы природы, так и изменчивые человеческие законы.

Применительно к человеку законы природы (естественные законы) трактуются Монтескье как законы, которые «вытекают единственно из устройства нашего существа». К естественным законам, по которым человек жил в естественном (дообщественном) состоянии, он относит следующие свойства человеческой природы: стремление к миру, к добыванию себе пищи, к отно­шению с людьми на основе взаимной просьбы, желание жить в обществе.

Монтескье специально отмечал неправоту Гоббса, приписы­вавшего людям изначальную агрессивность и желание властво­вать друг над другом. Напротив, человек, по Монтескье, вначале слаб, крайне боязлив и стремится к равенству и миру с другими. Кроме того, идея власти и господства настолько сложна и зависит от такого множества других идей, что не может быть первой во времени идеей человека.

Но как только люди соединяются в обществе, они утрачивают сознание своей слабости. Исчезает существовавшее между ними равенство, начинаются войны двоякого рода – между отдель­ными лицами и между народами. «Появление этих двух видов войны, – писал Монтескье, – побуждает установить законы между людьми». Появляются законы, определяющие отношения между народами (международное право); законы, определя­ющие отношения между правителями и управляемыми (поли­тическое право); законы, которые определяют отношения всех граждан между собой (гражданское право).

Потребность людей, живущих в обществе, в общих законах обусловливает, согласно Монтескье, необходимость образования государства: «Общество не может существовать без правитель­ства. "Соединение всех отдельных сил, – как прекрасно говорит Гравина, – образует то, что называется политическим состо­янием (государством)"». Такое соединение силы отдельных людей предполагает наличие уже единства их воли, т.е. граж­данское состояние. Для образования государства (политическо­го состояния) и установления общих законов необходимо, таким образом, достаточно развитое состояние жизни людей в общес­тве, которое Монтескье (со ссылкой на Гравину) называет гражданским состоянием.

Положительный (человеческий) закон предполагает объек­тивный характер справедливости и справедливых отношений. Справедливость предшествует положительному закону, а не впервые им создается. «Законам, созданным людьми, должна была, – подчеркивал Монтескье, – предшествовать возмож­ность справедливых отношений. Говорить, что вне того, что предписано или запрещено положительным законом, нет ничего ни справедливого, ни несправедливого, значит утверждать, что до того, как был начертан круг, его радиусы не были равны между собою».

Закон вообще – это, по Монтескье, человеческий разум, управляющий всеми людьми. Поэтому «политические и граж­данские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума». В процессе реализации такого подхода Монтескье исследует факторы, образующие в своей совокупности «дух законов», т.е. то, что определяет разумность, правомерность, законность и справед­ливость требований положительного закона.

Перечисляя необходимые отношения, порождающие закон (т.е. законообразующие отношения и факторы), Монтескье, прежде всего, обращает внимание на характер и свойства народа, которым должен соответствовать закон, устанавливае­мый для данного народа. Кстати говоря, также и правительство, соответствующее этим требованиям, расценивается им как наиболее сообразное с природой вещей. Отсюда вытекает и общий вывод о том, что лишь в чрезвычайно редких случаях законы одного народа могут оказаться пригодными также и для другого народа. Данная идея Монтескье в дальнейшем стала исходным пунктом воззрений представителей исторической школы права (Г. Гуго, К. Савиньи, Г. Пухты и др.) о «народном духе» как основной правообразующей силе и носителе права.

Далее, Монтескье отмечает необходимость соответствия по­ложительных законов природе и принципам установленного правительства (т.е. форме правления), географическим факто­рам и физическим свойствам страны, ее положению и размерам, ее климату (холодному, жаркому или умеренному), качеству почвы, образу жизни населения (земледельцев, охотников, тор­говцев и т.д.), его численности, богатству, склонностям, нравам и обычаям и т.д. Специальное внимание уделяется необходи­мости учета взаимосвязанности законов (или, как сейчас бы сказали, системной целостности законодательства), особых об­стоятельств возникновения того или иного закона, целей зако­нодателя и т. п.

Решающее влияние на законы, согласно Монтескье, оказыва­ют природа и принцип правительства, учреждаемого в граждан­ском состоянии. Он различает три образа (формы) правления: республиканский, монархический и деспотический. При респуб­ликанском правлении верховная власть находится в руках или всего народа (демократия), или его части (аристократия). Мо­нархия – это правление одного человека, но посредством твердо установленных законов. В деспотии все определяется волей и произволом одного лица вне всяких законов и правил. Такова, по оценке Монтескье, природа каждого образа правления, из ко­торой вытекают «основные краеугольные законы» данной фор­мы правления.

От этой природы правления он отличает присущий каждой форме принцип правления, тоже играющий существенную законообразующую роль. Поясняя это отличие, он писал: «Разли­чие между природой правления и его принципом в том, что природа его есть то, что делает его таким, каково оно есть; а принцип – это то, что заставляет его действовать. Первая есть его особенный строй, а второй – человеческие страсти, кото­рые двигают им».

Говоря о законах, вытекающих непосредственно из природы различных форм правления, Монтескье применительно к де­мократии отмечает, что здесь народ является государем только в силу голосований, которыми он изъявляет свою волю. Поэтому основными для демократии он считает законы, определяющие право голосования. Народ, утверждает он, способен контролиро­вать деятельность других лиц, но не способен вести дела сам. В соответствии с этим законы в условиях демократии должны предусматривать право народа избирать своих уполномоченных (должностных лиц государства) и контролировать их деятель­ность. К числу основных в демократии относится и закон, определяющий саму форму подачи избирательных бюллетеней, включая вопросы об открытом или тайном голосовании и т.д.

Одним из основных законов демократии является закон, в силу которого законодательная власть принадлежит только народу. Но кроме постоянных законов, подчеркивает Монтескье, необходимы и постановления сената, которые относятся им к актам временного действия. Он отмечает, что подобные акты полезны и в том отношении, что появляется возможность в течение определенного срока проверить их действие, прежде чем установить окончательно. В обоснование этого законотворческого принципа, получившего в дальнейшем свою конкретизацию в идее законодательного эксперимента, Монтескье ссы­лается на поучительный опыт Рима и Афин, где постановления сената имели силу закона в продолжении года и только по воле народа превращались в постоянный закон.

К основным законам аристократии он относит те, которые определяют право части народа издавать законы и следить за их исполнением. В общем виде Монтескье отмечает, что аристокра­тия будет тем лучше, чем более она приближается к демокра­тии, что, естественно, и должно определять, по его мнению, главное направление аристократического законодательства в целом.

В монархии, где источником всякой политической и граждан­ской власти является сам государь, к основным Монтескье относит законы, которые определяют «существование посред­ствующих каналов, по которым движется власть», т.е. наличие «посредствующих, подчиненных и зависимых» властей, их пра­вомочий. Главной из них является власть дворянства, так что без дворянства монарх становится деспотом. «Уничтожьте в монар­хии прерогативы сеньоров, духовенства, дворянства и городов, и вы скоро получите в результате государство либо народное, либо деспотическое».

Основным законом деспотического правления, где, собствен­но, нет законов и их место занимают произвол и прихоть деспота, религия и обычаи, является наличие должности пол­новластного визиря.

Природа каждой формы правления, таким образом, опреде­ляет основные, конституирующие данный строй (и в этом смысле – конституционные) законы.

Природе каждого вида правления соответствует и свой прин­цип, приводящий в движение механизм человеческих страс­тей, – особый для данного политического строя.

В республике (и особенно в демократии) таким принципом является добродетель, в монархии – честь, в деспотии – страх. Монтескье специально подчеркивает, что, говоря об этих прин­ципах, он имеет в виду не реально существующее положение, а должный (соответствующий каждому строю) порядок: « из этого следует лишь, что так должно быть, ибо иначе эти государства не будут совершенными».

Характеризуя законотворческое значение и законообразующую силу соответствующего принципа, Монтескье пишет: «...за­коны вытекают из него, как из своего источника».

В плане конкретизации общей идеи о необходимости соответ­ствия позитивных законов принципам правления Монтескье обстоятельно, иногда доходя до частностей, исследует вытека­ющие из данной идеи следствия применительно к законам для общества в целом, к законам о воспитании, об обороне и т.д. Подробно прослеживается им влияние, оказываемое принципа­ми различных видов правления на характер гражданских и уголовных законов, на формы судопроизводства и определение наказаний.

Специальное внимание Монтескье уделяет проблеме соотно­шения закона и свободы. Он различает два вида законов о политической свободе: 1) законы, устанавливающие политичес­кую свободу в ее отношении к государственному устройству, и 2) законы, устанавливающие политическую свободу в ее отно­шении к гражданину. Речь, следовательно, идет об институци­ональном и личностном аспектах политической свободы, подле­жащих законодательному закреплению. Без сочетания этих двух аспектов политическая свобода остается неполной, нере­альной и необеспеченной. «Может случиться, – замечает Мон­тескье, – что и при свободном государственном строе гражда­нин не будет свободен, или при свободе гражданина строй все-таки нельзя будет назвать свободным. В этих случаях свобода строя бывает правовая, но не фактическая, а свобода граждани­на фактическая, но не правовая».

Монтескье подчеркивает, что политическая свобода возмож­на вообще лишь при умеренных правлениях, но не в демократии или аристократии, а тем более в деспотии. Да и при умеренных правлениях политическая свобода имеет место лишь там, где исключена возможность злоупотребления властью, для чего необходимо достичь в государстве разделения властей на зако­нодательную, исполнительную и судебную. Такое умеренное правление характеризуется как «государственный строй, при котором никого не будут понуждать делать то, к чему его не обязывает закон, и не делать того, что закон ему дозволяет».

Основная цель разделения властей – избежать злоупотреб­ления властью. Чтобы пресечь такую возможность, подчеркива­ет Монтескье, «необходим такой порядок вещей, при котором различные власти могли бы взаимно сдерживать друг друга». Подобное взаимное сдерживание властей – необходимое усло­вие их правомерного и согласованного функционирования в законно очерченных границах. «Казалось бы, – пишет он, – эти три власти должны прийти в состояние покоя и бездействия. Но так как необходимое течение вещей заставит их действовать, то они будут вынуждены действовать согласованно». Причем веду­щие и определяющие позиции в системе различных властей занимает, согласно Монтескье, законодательная власть.

Разделение и взаимное сдерживание властей являются, со­гласно Монтескье, главным условием для обеспечения полити­ческой свободы в ее отношениях к государственному устройству. «Если, – замечает он, – власть законодательная и исполни­тельная будут соединены в одном лице или учреждении, то свободы не будет, так как можно опасаться, что этот монарх или сенат станет создавать тиранические законы для того, чтобы также тиранически применять их. Не будет свободы и в том случае, если судебная власть не отделена от власти законода­тельной и исполнительной. Если она соединена с законодатель­ной властью, то жизнь и свобода граждан окажутся во власти произвола, ибо судья будет законодателем. Если судебная власть соединена с исполнительной, то судья получает возмож­ность стать угнетателем. Все погибло бы, если бы в одном и том же лице или учреждении, составленном из сановников, из дворян или простых людей, были соединены эти три власти: власть создавать законы, власть приводить в исполнение поста­новления общегосударственного характера и власть судить преступления или тяжбы частных лиц».

Монтескье при этом подчеркивает, что политическая свобода состоит не в том, чтобы делать то, что хочется. «В государстве, т.е. в обществе, где есть законы, свобода может заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, чего должно хотеть, и не быть принуждаемым делать то, чего не должно хотеть. Свобода есть право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запреща­ется, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане».

Личностный аспект свободы – политическая свобода в ее отношении уже не к государственному устройству, а к отдель­ному гражданину – заключается в безопасности гражданина. Рассматривая средства обеспечения такой безопасности, Мон­тескье придает особое значение доброкачественности уголовных законов и судопроизводства. «Если не ограждена невиновность граждан, то не ограждена и свобода. Сведения о наилучших правилах, которыми следует руководствоваться при уголовном судопроизводстве, важнее для человечества всего прочего в мире. Эти сведения уже приобретены в некоторых странах и должны быть усвоены прочими».

Политическая свобода граждан в значительной степени зави­сит от соблюдения принципа соответствия наказания преступ­лению. Свобода, по Монтескье, торжествует там, где уголовные законы налагают кары в соответствии со специфической приро­дой самих преступлений: наказание здесь зависит не от произ­вола и каприза законодателя, а от существа дела. Такое нака­зание перестает быть насилием человека над человеком. Причем «законы обязаны карать одни только внешние действия».

Для обеспечения свободы необходимы и определенные судеб­ные формальности (процессуальные правила и формы) – правда, в такой степени, чтобы они содействовали целям реализации закона, но не превратились бы в препятствие для этого.

Составной частью учения Монтескье о законах являются его суждения о различных разрядах (типах) законов. Люди, отме­чает он, управляются различными законами: естественным правом; божественным правом (правом религии); церковным (каноническим) правом; международным правом (вселенским гражданским правом, по которому каждый народ есть гражда­нин вселенной); общим государственным правом, относящимся ко всем обществам; частным государственным правом, имею­щим в виду отдельное общество; правом завоевания; граждан­ским правом отдельных обществ; семейным правом.

Ввиду наличия этих различных разрядов законов, замечает Монтескье, «высшая задача человеческого разума состоит в том, чтобы точным образом определить, к какому из названных разрядов по преимуществу относятся те или иные вопросы, подлежащие определению закона, дабы не внести беспорядка в те начала, которые должны управлять людьми».

Специальное внимание Монтескье уделяет способам состав­ления законов, законодательной технике.

Основополагающим принципом законодательства является умеренность: «дух умеренности должен быть духом законода­теля».

Он формулирует, в частности, следующие правила составле­ния законов, которыми должен руководствоваться законода­тель. Слог законов должен быть сжатым и простым. Слова закона должны быть однозначными, вызывая у всех людей одни и те же понятия. Законы не должны вдаваться в тонкости, поскольку «они предназначены для людей посредственных и содержат в себе не искусство логики, а здравые понятия про­стого отца семейства». Когда закон не нуждается в исключениях, ограничениях и видоизменениях, то лучше обходиться без них. Мотивировка закона должна быть достойна закона. «Подобно тому, как бесполезные законы ослабляют действие необходи­мых законов, законы, от исполнения которых можно уклонить­ся, ослабляют действие законодательства». Не следует запре­щать действия, в которых нет ничего дурного, только ради чего-то более совершенного. «Законам должна быть присуща извес­тная чистота. Предназначенные для наказания людской злобы, они должны сами обладать совершенной непорочностью».

Разработка теории законов в произведениях Монтескье про­чно опирается на анализ истории законодательства. Он обстоя­тельно исследует римское законодательство, происхождение и изменения гражданских законов во Франции, историю права многих других стран. Исторический подход к праву тесно сочетается у Монтескье с сравнительно-правовым анализом законодательных положений различных эпох и народов.

Учение Монтескье о «духе законов» и разделении властей оказало существенное воздействие на всю последующую поли­тико-правовую мысль, особенно на развитие теории и практики правовой государственности.

1. Политико-правовое учение Руссо

Жан-Жак Руссо (1712 –1778) – один из ярких и оригиналь­ных мыслителей во всей истории общественных и политических учений.

Его социальные и политико-правовые взгляды изложены в таких про изведениях, как: «Рассуждение по вопросу: способ­ствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?» (1750), «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенст­ва между людьми» (1754), «О политической экономии» (1755), «Суждение о вечном мире» (впервые опубликовано после смер­ти, в 1782 г.), «Об общественном договоре, или Принципы политического права» (1762).

Проблемы общества, государства и права освещаются в учении Руссо с позиций обоснования и защиты принципа и идей народного суверенитета.

Распространенные в то время представления о естественном состоянии Руссо использует как гипотезу для изложения своих, во многом новых, взглядов на весь процесс становления и развития духовной, социальной и политико-правовой жизни человечества.

В естественном состоянии, по Руссо, нет частной собственнос­ти, все свободны и равны. Неравенство здесь вначале лишь физическое, обусловленное природными различиями людей. Однако с появлением частной собственности и социального неравенства, противоречивших естественному равенству, начи­нается борьба между бедными и богатыми. Вслед за уничтоже­нием равенства последовали, по словам Руссо, «ужаснейшие смуты - несправедливые захваты богатых, разбои бедных», «постоянные столкновения права сильного с правом того, кто пришел первым». Характеризуя это предгосударственное состо­яние, Руссо пишет: «Нарождающееся общество пришло в состо­яние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже ни вернуться назад, ни отказаться от злосчастных приобретений, им сделанных».

Выход из таких условий, инспирированный «хитроумными» доводами богатых и вместе с тем обусловленный жизненными интересами всех, состоял в соглашении о создании государ­ственной власти и законов, которым будут подчиняться все. Однако, потеряв свою естественную свободу, бедные не обрели свободы политической. Созданные путем договора государство и законы «наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозвратно уничтожили естественную свободу, на­всегда установили закон собственности и неравенства, превра­тили ловкую узурпацию в незыблемое право и ради выгоды нескольких честолюбцев обрекли с тех пор весь человеческий род на труд, рабство и нищету».

Неравенство частной собственности, дополненное политичес­ким неравенством, привело, согласно Руссо, в конечном счете к абсолютному неравенству при деспотизме, когда по отношению к деспоту все равны в своем рабстве и бесправии.

В противовес такому ложному, порочному и пагубному для человечества направлению развития общества и государства Руссо развивает свою концепцию «создания Политического орга­низма как подлинного договора между народами и правителями».

При этом основную задачу подлинного общественного догово­ра, кладущего начало обществу и государству и знаменующего превращение скопления людей в суверенный народ, а каждого человека – в гражданина, он видит в создании «такой формы ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации и благода­ря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде».

Каждый, передавая в общее достояние и ставя под единое высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, превращается в нераздельную часть целого. Последствия общес­твенного договора, по Руссо, таковы: «Немедленно вместо от­дельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою ж изнь и волю. Это лицо юридическое, образую­щееся, следовательно, в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной, ныне же именует­ся Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою – при сопос­тавлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называ­ются гражданами как участвующие в верховной власти и подданными как подчиняющиеся законам Государства».

Обосновываемая Руссо концепция общественного договора выражает в целом идеальные его представления о государстве и праве.

Основная мысль Руссо состоит в том, что только установление государства, политических отношений и законов, соответствующих его концепции общественного договора, может оправдать – с точки зрения разума, справедливости и права – переход от естественного состояния в гражданское. Подобные идеальные представления Руссо находятся в очевидном противоречии с его же догадками о роли частной собственности и неравенства в общественных отношениях и обусловленной этим объективной необходимости перехода к государству.

Уже первое предложение «Общественного договора» – «Че­ловек рождается свободным, но повсюду он в оковах» – наце­ливает на поиски путей разрешения этого противоречия с ориентацией на идеализированные черты «золотого века» естес­твенного состояния (свобода, равенство и т.д.). Подобная идеа­лизация естественного состояния диктуется идеальными требо­ваниями Руссо к гражданскому состоянию, которое должно в новой (политической) форме возместить людям то, что они якобы уже имели до образования государства и чего они, следовательно, несправедливо лишены в условиях сложившей­ся неправильной государственности. Таким образом, завышение достоинств прошлого дает руссоистской доктрине надлежащие высокие критерии и масштаб для критики современности и требований к будущему. Кстати говоря, по той же самой логике, но с противоположными целями сторонники абсолютной монар­хии, напротив, утверждали, что человек рождается бесправным подданным.

В трактовке Руссо современный ему феодальный строй, критически соотнесенный с буржуазно-демократическими при­нципами общественного договора, лишается своей легитимности, справедливого и законного характера – словом, права на существование: он держится не на праве, а на силе. В плоскости же соотношения сил проблема, по оценке Руссо, выглядит следующим образом: «...пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его – он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать». Такой подход, по существу, обосновывал и оправды­вал насильственный, революционный путь н извержения фео­дальных порядков.

Но сила, согласно Руссо, не создает права – ни в естествен­ном, ни в гражданском состоянии. Моральное вообще не может быть результатом физической мощи. «Право сильнейшего» он называет правом в ироническом смысле: «Если нужно повино­ваться, подчиняясь силе, то нет необходимости повиноваться, следуя долгу; и если человек больше не принуждается к повиновению, то он уже и не обязан это делать. Отсюда видно, что слово право ничего не прибавляет к силе. Оно здесь просто ничего не значит».

Основой любой законной власти среди людей могут быть лишь соглашения. «Несомненно, – писал Руссо, – существует всеоб­щая справедливость, исходящая от разума, но эта справедли­вость, чтобы быть принятой нами, должна быть взаимной... Необходимы, следовательно, соглашения и законы, чтобы объ­единить права и обязанности и вернуть справедливость к ее предмету».

Условия перехода к государству Руссо трактует следующим образом: то, что отчуждается у каждого изолированного инди­вида в пользу образуемого по общественному договору целого (народа, суверена, государства) в виде естественного равенства и свободы, возмещается ему (но уже как неразрывной части этого целого, члену народа-суверена, гражданину) в виде договорно установленных (позитивных) прав и свобод. Происходит, говоря словами Руссо, как бы эквивалентный «обмен» естествен­ного образа жизни людей на гражданский образ жизни.

Благодаря общественному договору все оказываются «равны­ми в результате соглашения и по праву».

Вместе с тем Руссо отмечает, что «при дурных Правлениях это равенство лишь кажущееся и обманчивое; оно служит лишь для того, чтобы бедняка удерживать в его нищете, а за богачом сохранить все то, что он присвоил». Не отрицая самой частной собственности, Руссо вместе с тем выступает за относительное выравнивание имущественного положения граждан и с этих эгалитаристских позиций критикует роскошь и излишки, по­ляризацию богатства и бедности. В общественном состоянии, считает Руссо, «ни один гражданин не должен обладать столь значительным достатком, чтобы иметь возможность купить другого, и ни один – быть настолько бедным, чтобы быть вынужденным себя продавать; это предполагает в том, что касается до знатных и богатых, ограничение размеров их имущества и влияния, что же касается до людей малых – умерение скаредности и алчности».

В основе общественного договора и правомочий формируемо­го суверенитета лежит общая воля. Руссо при этом подчеркива­ет отличие общей воли от воли всех: первая имеет в виду общие интересы, вторая – интересы частные и представляет собой лишь сумму изъявленной воли частных лиц. «Но, – поясняет он, – отбросьте из этих изъявлений воли взаимно уничтожаю­щиеся крайности; в результате сложения оставшихся расхож­дений получится общая воля».

Отстаивая господство в государстве и его законах общей воли, Руссо резко критикует всевозможные частичные ассоциации, партии, группы и объединения, которые вступают в неизбеж­ную конкуренцию с сувереном. Их воля становится общей по отношению к своим членам и частной по отношению к государ­ству. Это искажает процесс формирования подлинной общей воли граждан, поскольку оказывается, что голосующих не столько, сколько людей, а лишь столько, сколько организаций. «Наконец, когда одна из этих ассоциаций настолько велика, что берет верх над всеми остальными, получится уже не сумма незначительных расхождений, но одно-единственное расхожде­ние. Тогда нет уже больше общей воли, и мнение, которое берет верх, есть уже не что иное, как мнение частное» В этой связи Руссо присоединяется к мнению Макиавелли о том, что «нали­чие сект и партий» причиняет вред государству. «Если же имеются частичные сообщества, то следует увеличить их число и тем предупредить неравенство между ними».

Проводимое Руссо различие воли всех и общей воли по-своему отражает то обстоятельство, что в гражданском состоя­нии имеется различие между индивидом как частным лицом (со своими частными интересами) и тем же самым индивидом в качестве гражданина – члена «публичной персоны», носителя общих интересов. Данное различение, которое в дальнейшем легло в основу концепции прав человека и гражданина и сыграло значительную роль в конституционно-правовом закреплении результатов французской буржуазной революции, по сути дела, имеет в виду раздвоение человека на члена гражданского общества и гражданина государства.

В общем виде пределы государственной власти в ее взаимо­отношениях с индивидом, согласно Руссо, ставятся тем, что «суверен, со своей стороны, не может налагать на подданных узы, бесполезные для общины; он не может даже желать этого, ибо как в силу закона разума, так и в силу закона естественного ничто не совершается без причины». Обязательства, связываю­щие людей с общественным организмом (государством), непре­ложны лишь потому, что они взаимны, предусматривают равен­ство их прав и обязанностей.

Вместе с тем суверен, согласно Руссо, не связан собственными законами. Если бы суверен предписал сам себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, это, по мысли Руссо, противоречило бы самой природе политического организма:

«Нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для Народа в целом, для него не обязателен даже Общественный договор».

Суверен «стоит выше и судьи, и Закона». Именно с таким пониманием роли суверена Руссо связывает представление о его праве помилования или освобождения виновного от наказания, предусмотренного законом и определенного судом.

Власть суверена, по Руссо, включает в себя его безусловное право на жизнь и смерть подданных. «Итак, – пишет он, – гражданину уже не приходится судить об опасности, которой Закону угодно его подвергнуть, и когда государь говорит ему:

«Государству необходимо, чтобы ты умер», то он должен умереть, потому что только при этом условии он жил до сих пор в безопасности и потому что его жизнь не только благодеяние природы, но и дар, полученный им на определенных условиях от Государства».

Такой антииндивидуалистической формулировки нет даже у этатиста Гоббса.

В своей идеализированной конструкции народного суверени­тета Руссо отвергает требования каких-либо гарантий защиты прав индивидов в их взаимоотношениях с государственной властью. «Итак, – утверждает он, – поскольку суверен обра­зуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц; следовательно, верховная власть суверена нисколько не нужда­ется в поручителе перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам».

Соответствующие гарантии, согласно Руссо, нужны против подданных, чтобы обеспечить выполнение ими своих обяза­тельств перед сувереном. Отсюда, по мысли Руссо, и проистека­ет необходимость принудительного момента во взаимоотноше­ниях между государством и гражданином. «Итак, – отмечает он, – чтобы общественное соглашение не стало пустою фор­мальностью, оно молчаливо включает в себя такое обязательст­во, которое одно только может дать силу другим обязательст­вам: если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем организмом, а это означает не что иное, как то, что его силою принудят быть свободным».

В целом общественное соглашение, по словам Руссо, дает политическому организму (государству) неограниченную власть над всеми его членами. Эту власть, направляемую общей волей, он и именует суверенитетом. По смыслу концепции Руссо, суверенитет един, и речь вообще может и должна идти об одном-единственном суверенитете – суверенитете народа. При этом под «народом» как единственным сувереном у Руссо имеются в виду все участники общественного соглашения (т.е. взрослая мужская часть всего населения, всей нации), а не какой-то особый социальный слой общества (низы общества, бедные, «третье сословие», «трудящиеся» и т.д.), как это стали тракто­вать впоследствии радикальные сторонники его концепции народного суверенитета (якобинцы, марксисты и т.д.).

С пониманием суверенитета как общей воли народа связаны и утверждения Руссо о том, что суверенитет неотчуждаем и неделим. Как отчуждение суверенитета от народа в пользу тех или иных лиц или органов, так и его деление между различными частями народа, по логике учения Руссо, означали бы отрицание суверенитета как общей воли всего народа.

Народ как суверен, как носитель и выразитель общей воли, по Руссо, «может быть представляем только самим собою». «Пере­даваться, – подчеркивает он, – может власть, но никак не воля». Тем самым Руссо, по существу, отрицал как представи­тельную форму власти (парламент или другой законодательный орган в форме народного представительства), так и принцип и идеи разделения верховной, суверенной власти в государстве на различные власти.

Законодательная власть как собственно суверенная, государ­ственная власть может и должна, по Руссо, осуществляться только самим народом-сувереном непосредственно. Что же касается исполнительной власти, то она, «напротив, не может принадлежать всей массе народа как законодательнице или суверену, так как эта власть выражается лишь в актах частного характера, которые вообще не относятся к области Закона, ни, следовательно, к компетенции суверена, все акты которого только и могут быть, что законами».

Исполнительная власть (правительство) создается не на осно­ве общественного договора, а по решению суверена в качестве посредствующего организма для сношений между подданными и сувереном.

Поясняя соотношение законодательной и исполнительной властей, Руссо отмечает, что всякое свободное действие имеет две причины, которые сообща про изводят его: одна из них – моральная, другая – физическая. Первая – это воля, опре­деляющая акт; вторая – сила, его исполняющая. «У Полити­ческого организма – те же движители; в нем также различают силу и волю: эту последнюю под названием законодательной власти, первую – под названием власти исполнительной».

Исполнительная власть уполномочена сувереном приводить в исполнение законы и поддерживать политическую и граждан­скую свободу. Устройство исполнительной власти в целом долж­но быть таково, чтобы «оно всегда было готово жертвовать Правительством для народа, а не народом для Правительства».

В зависимости от того, кому вручена исполнительная власть (всем, некоторым, одному), Руссо различает такие формы прав­ления, как демократия, аристократия, монархия. Эти различия в учении Руссо играют подчиненную роль, поскольку предпо­лагается, что во всех формах правления суверенитет и законо­дательная власть принадлежат всему народу. В общем виде Руссо отмечает, что «демократическое Правление наиболее пригодно для малых Государств, аристократическое – для средних, а монархическое – для больших».

При этом всякое правление посредством законов Руссо счи­тает республиканским правлением. «Таким образом, – подчер­кивает он, – я называю Республикой всякое Государство, управляемое посредством законов, каков бы ни был при этом образ управления им».

Для поддержания положений общественного договора и кон­троля за деятельностью исполнительной власти, по мысли Руссо, периодически должны созываться народные собрания, на которых следует ставить на голосование в отдельности два вопроса: «Первое: угодно ли суверену сохранить настоящую форму Правления. Второе: угодно ли народу оставить управле­ние в руках тех, на кого оно в настоящее время возложено».

Народ, по Руссо, имеет право не только изменить форму правления, но и вообще расторгнуть само общественное согла­шение и вновь возвратить себе естественную свободу.

Руссо различает четыре рода законов: политические, граж­данские, уголовные и законы четвертого рода, «наиболее важ­ные из всех», – «нравы, обычаи и особенно мнение обществен­ное». При этом он подчеркивает, что к его теме общественного договора относятся только политические законы.

Применительно к этим политическим (основным) законам Руссо отмечает, что в них всеобщий характер воли сочетается со всеобщностью предмета, поэтому такой закон рассматривает подданных как целое (а не как индивидов), а действия как отвлеченные (но не как отдельные поступки).

Цель всякой системы законов – свобода и равенство. Свобода, подчеркивает Руссо, вообще не может существовать без равен­ства. «Именно потому, что сила вещей всегда стремится уничто­жить равенство, сила законов всегда и должна стремиться сохранять его».

В духе Монтескье и других авторов Руссо говорит о необхо­димости учета в законах своеобразия географических факторов страны, занятий и нравов народа и т.д. «Кроме правил, общих для всех, каждый народ в себе самом заключает некое начало, которое располагает их особым образом и делает его законы пригодными для него одного». И следует дождаться поры зрелости народа, прежде чем подчинять его законам: «Если же ввести законы преждевременно, то весь труд пропал». С этих позиций он критикует Петра I за то, что он подверг свой народ «цивилизации чересчур рано», когда тот «еще не созрел для уставов гражданского общества»; Петр «хотел сначала создать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы созда­вать русских».

Законы – необходимые условия гражданской ассоциации и общежития. Но создание системы законов – дело великое и трудное, требующее больших знаний и проницательности для достижения союза разума и воли в общественном организме. Это «порождает нужду в Законодателе», под которым имеются в виду учредители государств, реформаторы в области политики, права и морали.

Великого законодателя Руссо сравнивает с механиком- изо­бретателем машины и создателем образца, а великого правите­ля – с рабочим, который лишь собирает и пускает в ход машину. «Тот, кто берет на себя смелость дать установления какому-либо народу, – поясняет Руссо задачи и роль великого законодателя, – должен чувствовать себя способным изменить, так сказать, человеческую природу, превратить каждого инди­видуума, который сам по себе есть некое замкнутое и изолиро­ванное целое, в часть более крупного целого, от которого этот индивидуум в известном смысле получает свою жизнь и свое бытие; переиначить организм человека, дабы его укрепить; должен поставить на место физического и самостоятельного существования, которое нам всем дано природой, существова­ние частичное и моральное».

Но такой великий законодатель, поясняет Руссо, это учреди­тель государства, а не магистратура или суверен. Деятельность такого необыкновенного законодателя просвещает народ и под­готавливает необходимую почву для его собственного выступле­ния в качестве законодателя.

Законодательную власть Руссо характеризует как «сердце Государства». «Не законами живо Государство, – пишет он, – а законодательной властью. Закон, принятый вчера, не имеет обязательной силы сегодня; но молчание подразумевает молча­ливое согласие, и считается, что суверен непрестанно подтвер­ждает законы, если он их не отменяет, имея возможность это сделать».

В случаях крайней опасности, когда речь идет о спасении государственного строя и отечества, «можно приостанавливать священную силу законов» и особым актом возложить заботу об общественной безопасности на «достойнейшего», т.е. учредить диктатуру и избрать диктатора. При этом Руссо подчеркивал краткосрочный характер такой диктатуры, которая ни в коем случае не должна быть продлена.

Своим учением о законе как выражении общей воли и о законодательной власти как прерогативе неотчуждаемого наро­дного суверенитета, своей концепцией общественного договора и принципов организации государства Руссо оказал огромное воздействие на последующее развитие государственно-право­вой мысли и социально-политической практики. Его доктрина стала одним из основных идейных источников в процессе подготовки и проведения французской буржуазной революции, особенно на ее якобинском этапе.

Список литературы

1. История политических и правовых учений. Древний мир. /под ред В.С.Нерсесянца.-М.: Наука, 1985.- 349 с.

2. История политических и правовых учений. Учебник. /под ред. В.С.Нерсесянца.- М.: Издательская группа НОРМА-ИНФРА, 1998.- 736 с.

3. История политических и правовых учений: Учебник ,под ред. О.Э.Лейста.- М.: Юрид.лит., 1997.- 576 с