АГСПбГУ
Реферат по истории на тему:
“Этапы закрепощения крестьян на Руси в XV веке”
Ученика 10 А класса АГСПбГУ
Костенко Николая Михайловича
Санкт-Петербург
2002
Содержание
1.1 Вступление………………………………………………..3
1.2 Крестьяне и землевладельцы…………………………….3
1.3 Социальное противоречие в московской жизни XVI века…………………………………………………………..6
1.4 Прикрепление крестьян………………………………….8
Вывод…….……………………………………………….14
Список используемой литературы……………………...16
1.1 Вступление
По мнению многих историков, таких как Ключевский В.О., Платонов Б.Г. одним из
важных и самых трудных вопросов в нашей историографии является вопрос о том, когда и как возникла крепостная неволя крестьян. Попытаемся разобраться в этом вопросе.
1.2 Крестьяне и землевладельцы
Прежде всего рассмотрим крестьянское население. По поземельным описям XVI в., это население с внешней стороны представится вам в таком виде: вокруг села с церковью, состоящего из 4 - 10 крестьянских дворов, редко более, а иногда только из барской усадьбы с дворами причта и несколькими кельями старцев и стариц, нищих, питающихся от церкви, разбросаны там и сям деревни, починки и пустоши, которые тянулись к этому селу как к своему церковному и хозяйственно-административному центру. Селение с церковью, при которой были только дворы причта да кельи нищих, в центральных областях, как и на новгородском севере, носило название погоста. Село без церкви, но с двором землевладельца или с какими-либо его хозяйственными постройками, хотя бы без крестьянских дворов, называлось сельцом. Поселки, возникавшие на нови, на поднятом впервые земельном участке, носили название починков; починок обыкновенно состоял из одного крестьянского двора. С течением времени починок обживался и разрастался, рядом с первоначальным двором возникали один или два других; тогда он становился деревней. Деревня превращалась в пустошь, если в ней не оставалось жилых дворов и пашня забрасывалась или поддерживалась только часть ее наездом из ближней деревни.
Земли, на которых жили крестьяне, по роду землевладельцев делились на 3 разряда: на земли церковные, принадлежавшие церковным учреждениям, служилые или боярские, находившиеся во владении служилых людей, и государевы. Последние подразделялись на 2 разряда: на государевы дворцовые, приписанные ко дворцу и как бы составлявшие его частную собственность, и государевы черные, т. в. государственные, не находившиеся ни в чьем частном владении. Различие между землями дворцовыми и черными было больше хозяйственное, чем юридическое: доходы с них специально назначались на содержание государева дворца и поступали больше натурой, чем деньгами. Поэтому земли одного разряда часто переходили в другой, и в XVII в. те и другие смешались, соединившись под одним дворцовым управлением. Таким образом, в Московском государстве XVI в. существовало 3 разряда землевладельцев: государь, церковные учреждения и служилые люди. На всем пространстве Московского государства мы не встречаем других частных землевладельцев, т. е. не существовало крестьян-собственников. Крестьяне всюду жили на чужих землях: церковных, служилых либо государственных; даже сидя на черных землях, не составлявших ничьей частной собственности, крестьяне не считали эти земли своими. Про такие земли крестьянин XVI в. говорил: «Та земля великого князя, а моего владения»; «Та земля божья да государева, а роспаши и ржи наши». Итак, черные крестьяне очень ясно отличали право собственности на землю от права пользования ею. Значит, по своему поземельному положению, т. е. по юридическому и хозяйственному отношению к земле, крестьянин XVI в. был безземельным хлебопашцем, работавшим на чужой земле. Из такого положения развились своеобразные отношения юридические, хозяйственные и государственные.
Теперь рассмотрим юридические отношения крестьян по земле, т. е. их отношения к землевладельцам. Крестьянин был вольный хлебопашец, сидевший на чужой земле по договору с землевладельцем; его свобода выражалась в крестьянском выходе или отказе, т. е. в праве покинуть один участок и перейти на другой, от одного землевладельца к другому. Первоначально право это не было стеснено законом; но самое свойство поземельных отношений налагало обоюдное ограничение как на это право крестьянина, так и на произвол землевладельца в отношении к крестьянину: землевладелец, например, не мог согнать крестьянина с земли перед жатвой, как и крестьянин не мог покинуть свой участок, не рассчитавшись с хозяином по окончании жатвы. Из этих естественных отношений сельского хозяйства вытекала необходимость однообразного, законом установленного срока для крестьянского выхода, когда обе стороны могли рассчитаться друг с другом. Судебник Ивана III установил для этого один обязательный срок - неделю до юрьева дня осеннего (26 ноября) и неделю, следующую за этим днем. Впрочем, в Псковской земле в XVI в. существовал другой законный срок для крестьянского выхода, именно филиппово заговенье (14 ноября). Значит, крестьянин мог покинуть участок, когда кончались все полевые работы и обе стороны могли свести взаимные счеты. Свобода крестьянина выражалась также в том, что, садясь на чужую землю, он заключал с землевладельцем поземельный договор. Условия этого арендного договора излагались в порядных грамотах, или записях. Крестьянин договаривался с землевладельцем как свободное, юридически равноправное с ним лицо. Он брал у хозяина больший или меньший участок земли, сообразуясь со своими рабочими средствами. Потому участки эти были чрезвычайно разнообразны. Крестьянин снимал известную долю обжи или выти. Обжа и выть - податные единицы земельной меры, из коих первою определялось пространство пахотной земли на новгородском севере, а второю - в центральных областях. Обжей назывался вообще участок от 10 до 15 десятин в трех полях, смотря по качеству почвы. Выть была единицей несколько более значительной, хотя также очень изменчивой по той же причине или по местным обычаям. Нормальный, или казенный, размер выти доброй земли - 18 десятин, средней - 21, худой - 24 десятины в трех полях. Впрочем, в хозяйственном обороте бывали выти и больших и меньших размеров. Крестьянин брал у землевладельца известную долю обжи или выти, редко целую выть или обжу, и в порядной грамоте излагал условия, на которых снимал землю. В одних имениях все повинности крестьянина соединялись в известном денежном или хлебном оброке; в других - вместо денежных и натуральных платежей крестьянин обязывался исполнять условленные работы на землевладельца. Но чаще встречаем смешанные условия: сверх оброка деньгами или хлебом крестьянин обязывался еще отбывать в пользу землевладельца барщину, которая называлась издельем или боярским делом. Совмещение оброка и барщины объясняется тем, что они выходили из разных хозяйственных источников. Денежный и хлебный оброк в Древней Руси был собственно арендной платой за пользование чужой землей. Изделье имело совсем другое происхождение. Крестьянин, садясь на чужой земле, часто брал у хозяина ссуду или подмогу; за это вместо платежа процентов крестьянин обязывался дополнительно работать на хозяина, чаще всего обрабатывать известное количество барской земли. Итак, барщина в Древней Руси вышла из соединения поземельного найма с денежным или другим займом. Но таково было только первоначальное значение изделья: с течением времени оно вошло в состав обычных повинностей крестьянина, как и ссуда стала обычным условием поземельных крестьянских договоров. Итак, крестьяне XVI в. по отношениям своим к землевладельцам были вольными и перехожими арендаторами чужой земли - государевой, церковной или служилой.
Теперь рассмотрим отношение крестьян к государству. В XVI в. крестьянство еще не было сословием в политическом смысле слова. Оно было тогда временным вольным состоянием, точнее, положением, а не постоянным, обязательным званием с особенными, ему одному присвоенными правами и обязанностями. Существенную его особенность составляло занятие: вольный человек становился крестьянином с той минуты, как «наставлял соху» на тяглом участке, и переставал быть крестьянином, как скоро бросал хлебопашество и принимался за другое занятие. Следовательно, обязанности в то время спадали с лица вместе с отказом от прав, с ними связанных. Со всем иное видим в позднее образовавшихся сословиях, отказом от сословных прав или потерей их лицо не освобождалось от сословных обязанностей; крестьянин тянул свое тягло, хотя бы не обрабатывал своего участка; дворянин служил, хотя бы оставался безземельным. В XVI в. поземельное тягло, падавшее на крестьянина, нельзя назвать его сословной обязанностью. Здесь соблюдались довольно тонкие различия, с образованием сословий постепенно стиравшиеся. Крестьянское поземельное тягло падало, собственно, не на крестьянина по тяглой земле, им обрабатываемой, а на самую тяглую землю, кто бы ею ни владел и кто быстрее ни обрабатывал. Боярин, в XV в. купивший у крестьянского общества тяглую землю, должен был с нее тянуть тягло наравне с крестьянами, не становясь крестьянином, потому что у него другое занятие, которым определялось его общественное положение, - государственная военно-правительственная служба. Точно так же и холоп, пахавший тяглую землю своего господина, не становился крестьянином, потому что не был вольным человеком. Связь повинностей и звания с занятием указана и в Судебнике 1550 г.: он отличает поземельные обязанности крестьянина от личных, которыми обыкновенно сопровождался, но не обусловливался поземельный договор. Крестьянин, отказавшийся от своего участка в законный осенний срок, но оставивший на нем озимую рожь, платил за нее поземельную подать и пошлину и после отказа, пока не сжинал урожая; но за это время, с ноябрьского отказа до окончания жатвы в июле следующего года, он на землевладельца не был обязан работать, ибо это - его личное обязательство, не составлявшее непременного условия крестьянской порядной: возможны были и бывали поземельные контракты и без этого условия, а бобыль мог принять на себя такое обязательство, селясь в имении владельца, но не снимая у него пахотного участка. Точно так же крестьянин мог продаться с пашни в полное холопство даже не в срок и оставить на своем участке озимой или яровой хлеб; с этого хлеба он платил крестьянскую подать, хотя уже как холоп, перестал быть крестьянином, тяглым человеком; но при переходе в холопство он не платил землевладельцу пожилого или подворного за покинутый им крестьянский двор: это его личное обязательство, покрытое холопством. Итак, государство начинало знать крестьянина как государственного тяглеца, плательщика поземельной подати, лишь только он, сев на тяглую землю, принимался за ее обработку, бросал семена во вспаханный им тяглый участок. Если он не сидел на тяглом участке, не обрабатывал тяглой земли, он не платил и подати, как и тяглая земля не тянула, если не работала, запереложивалась. Значит, крестьянская подать в Древней Руси падала не на крестьянский труд и не на землю вообще, а на приложение крестьянского труда к тяглой земле.
Теперь войдем в экономическое положение крестьян, рассмотрим, как они жили в тесном кругу своего хозяйства. Крестьянин был вольный и перехожий съемщик чужой земли, свобода которого обеспечивалась правом выхода и правом ряда, договора с землевладельцем. Таково было положение крестьянина по закону, но уже в XVI в. оно было далеко не таково на деле. Вольный и перехожий арендатор, крестьянин большею частью приходил на чужую землю с пустыми руками, без капитала, без земледельческого инвентаря. Распространение поместного землевладения на заокские и средневолжские поля значительно увеличило массу безынвентарного крестьянства; на тамошние пустые поместья привлекались из центральных уездов преимущественно «неписьменные» люди, не имевшие своего хозяйства. Селясь на чужой земле, такой крестьянин нуждался в воспособлении со стороны землевладельца, особенно когда садился на пустоши, на нетронутом или давно запустевшем участке. Редкий поселенец обходился без этого воспособления. Оно было почти общим условием крестьянских поземельных договоров и принимало различные виды. Садясь осенью, о егорьеве дне, на «жилой», уже обсиженный и распаханный участок, крестьянин входил в готовый двор с постройками и получал от землевладельца подмогу или ссуду деньгами, скотом, чаще хлебом «на семены и на емены», на посев и на прокорм до жатвы. Подмога и ссуда иногда смешиваются в крестьянских порядных; но между ними было различие. Подмога давалась, собственно, на первоначальное дворовое обзаведение, на жилые и хозяйственные постройки, на огороду полей и была безвозвратной ссудой, если крестьянин обзаводился, как следовало по договору. Ссуда скотом и прочим инвентарем или деньгами для его приобретения назначалась на ведение хозяйства и числилась за крестьянином как долг, подлежавший уплате при уходе его от владельца. Денежная ссуда в XV и в начале XVI в. называлась серебром издельным, потому что соединялась с издельем - работой крестьянина (издельного серебряника, как назывался получивший серебро) на владельца; этим оно отличалось от серебра ростового - займа с уплатой роста, процентов. Потому землевладельцы и различали «деньги в селах в росте и в пашне». Если крестьянин садился на пустой участок, который нужно было распахать и обстроить, то получал сверх подмоги и ссуды еще льготу полную или частичную и более или менее продолжительную, смотря «по пустоте», по степени заброшенности участка, требовавшего более или менее сложных подготовительных работ. Льгота давалась на год, на два и больше и освобождала съемщика как от «государева тягла», казенных податей, так и от господского оброка денежного и хлебного и всякого изделия либо только от некоторых из этих повинностей.
Сводя изложенные черты, можно так представить хозяйственное положение крестьянина XVI в.: это был в большинстве малоземельный и малоусидчивый хлебопашец, весьма задолженный, в хозяйстве которого все, и двор, и инвентарь, и участок, было наемное или заемное, который обстраивался и работал с помощью чужого капитала, платя за него личным трудом, и который под гнетом повинностей склонен был сокращать, а не расширять свою дорого оплачиваемую запашку.
1.3. Социальное противоречие в московской жизни XVI века
Наряду с политическим противоречием московской жизни, получившим первое свое разрешение в опричнине, отметим и другое - социальное. Оно заключалось в систематическом подчинении интересов рабочей массы интересам служилых землевладельцев, живших на счет этой массы. К такому подчинению московское правительство было вынуждено неотложными потребностями государственной обороны.
Оно действовало очень решительно в данном направлении потому, что не вполне отчетливо представляло себе последствия своей политики. Борьба с соседями на окраинах немецкой, литовской и татарской в XV-XVI вв. заставляла во что бы то ни стало увеличивать боевые силы государства. На границах протягивались линии новых и возобновленных крепостей. В этих крепостях водворялись гарнизоны, в состав которых поступали люди из низших слоев населения, менявшие посадский или крестьянский двор на двор в стрелецкой, пушкарской или иной "приборной" слободе. Этот вновь поверстанный в государеву службу мелкий люд в большинстве своем извлекался из уездов, которые тем самым теряли часть своего трудоспособного населения. На смену ушедшим в уездах водворялись иного рода "жильцы"; они не входили в состав тяглых миров уезда и не принадлежали к трудовой массе земледельческо-промышленного населения, а становились выше этой массы, в качестве ее господ. То были служилые
помещики и вотчинники, которым щедро раздавались черные и дворцовые земли
с тяглым их населением. В течение всего XVI века можно наблюдать распространение этих форм служилого землевладения, поместья и мелкой вотчины, на всем юге и западе Московского государства в Замосковье, в городах от украйн западных и южных, в Понизовье.
Итак, численность служилого класса в XVI в. росла с чрезвычайной скоростью, а вместе с тем росла и площадь, охваченная служилым землевладением, которым тогда обеспечивалась исправность служб. Следует отметить те последствия, какими сопровождалось для коренного городского населения водворение в города и посады служилого люда. Военные слободы и осадные дворы губительно действовали на посадские миры. Служилый люд отнимал у горожан их усадьбы и огороды, их рынок и промыслы. Он выживал посадских людей из их посада, и посад пустел и падал. Из центра
народнохозяйственной жизни город превращался в центр административно-военный, а старое городское население разбредалось или же, оставаясь на месте, разными способами выходило из государева тягла. Нечто подобное происходило и с водворением служилых людей в уездах. Раздача земель служилым людям производилась обыкновенно с таким
соображением, чтобы поместить военную силу поближе к тем рубежам, охрана которых на нее возлагалась. В Поморье не было удобно размещать помещиков, так как поморские уезды были далеки от всякого возможного театра войны. Служилый люд получал поэтому свои земли в южной половине государства, скучиваясь к украйнам "польской" и западной. Чем ограниченнее был район обычного размещения служилых землевладельцев, тем быстрее переходили в этом районе в частное обладание бояр и детей боярских земли
государственные (черные) и государевы (дворцовые). Когда этот процесс передачи правительственных земель служилому классу был осложнен пересмотром земель в опричнине и последствием этого пересмотра – массовым перемещением служилых землевладельцев, то он получил еще более быстрый ход и пришел к некоторой развязке: земель, составлявших поместный фонд, ко второй половине XVI столетия уже не хватало, и помещать служилых людей в центральной и южной полосе государства стало трудно. Не считая прямого указания на недостаток земель, находящегося в сочинении Флетчера, о том же свидетельствует хроническое несоответствие поместного "оклада" служилых
людей с их "дачей": действительная дача помещиков постоянно была меньше номинального их оклада, хотя за ними и сохранялось право "приискать" самим то количество земли, какое "не дошло" в их оклад. В поместную раздачу, по недостатку земель, обращались не только дворцовые и черные земли, но даже вотчинные владения, светские и церковные, взятые на государя именно с целью передать их в поместный оборот. То обстоятельство, что в центральных частях государства в то же самое время существовало большое количество заброшенных "порожних" земель, не только не опровергает факта недостачи поместной земли, но служит к его лучшему освещению. Этих пустошей не брали "за пустом", их нельзя было обратить в раздачу, и потому-то приходилось пополнять поместный фонд, взамен опустелых дач, новыми участками из
вотчинных и мирских земель, не бывших до тех пор за помещиками. Таким образом, к исходу XVI в. в уездах южной половины Московского государства служилое землевладение достигло своего крайнего развития в том смысле, что захватило в свой оборот все земли, не принадлежавшие монастырям и дворцу государеву. Тяглое население южных и западных областей оказалось при этом сплошь на частновладельческих, служилых и монастырских землях, за исключением небольшого, сравнительно, количества дворцовых волостей. Тяглая община в том виде, как мы ее знаем на московском севере, могла уцелеть лишь там, где черная или дворцовая волость целиком попадала в состав частного земельного хозяйства.
Служилый владелец становился между крестьянами своего поместья и государственной властью. Получая право облагать и оброчить крестьян сборами и повинностями в свою пользу, он в то же время был обязан собирать с них государевы подати. По официальным выражениям XVI в., не крестьяне, а их служилый владелец "тянул во всякие государевы подати" и получал "льготы во всяких государевых податях". Вот как, например, выражалась писцовая книга 1572 г. о четырехлетней льготе, данной помещику: "А в те ему урочные лета, с того его поместья крестьянам его государевых всяких податей не давати до тех урочных лет, а как отсидит льготу, и ему с того поместья потянути во всякие государевы подати". Пользуясь правом "называть" крестьян на пустые дворы, владелец обязывал их договором не со "старожильцами" своего поместья или вотчины, а с самим собой. Таким образом, функции выборных властей тяглого мира переходили на землевладельца и в его руках обращались в одно из средств прикрепления крестьян. Нет сомнения, что описанное выше развитие служилого и вообще частного
землевладения было одним из решительных условий крестьянского прикрепления.
Прикрепление крестьян
Прикрепление
крестьян обыкновенно изображают такими
чертами. До конца XVI в. крестьяне были
вольными хлебопашцами, пользовавшимися
правом свободного перехода с одного
участка на другой, от одного землевладельца
к другому. Но от этих переходов происходили
большие неудобства как для общественного
порядка, так и для государственного
хозяйства и особенно для хозяйства
мелких служилых землевладельцев, у
которых богатые вотчинники и помещики
сманивали крестьян, оставляя их без
рабочих рук, следовательно, без средств
исправно отбывать государственную
службу. Вследствие этих затруднений
правительство царя Федора издало указ,
отменивший право крестьянского выхода,
лишивший крестьян возможности покидать
раз занятые ими земли. Все печальные
последствия крепостного права,
обнаружившиеся позднее, вышли из этого
прикрепления крестьян к земле. Так как
первый указ, отменявший крестьянское
право выхода, был издан, когда государством
правил именем царя Федора шурин его
Борис Годунов, то на этого правителя
падает вся ответственность за эти
последствия: он - первый виновник
крепостного права, крепостник-учредитель.
В таком взгляде на происхождение
крепостного права можно различить два
главных положения: 1) в конце XVI столетия
правительство одною общей законодательной
мерой изменило юридическое положение
крестьян, отняв у них право выхода,
прикрепив их к земле, и 2) вследствие
этого прикрепления крестьяне попали в
неволю к землевладельцам.
В
изложенном изображении дела не все ясно
и точно. Выходит прежде всего, как будто
одновременно одним и тем же актом
установлено было и поземельное
прикрепление крестьян, и крепостное
право. Но это два состояния различного
характера и происхождения, во многих
отношениях даже исключающие одно другое.
В истории несвободных состояний под
поземельным прикреплением крестьян
разумеют государственную меру,
привязывающую крестьян к земле независимо
от их личного отношения к землевладельцу
или, точнее, подчиняющую это отношение
поземельному прикреплению; под крепостным
правом разумеют право человека на
личность другого, основанное первоначально,
при самом его зарождении, на частном
юридическом акте, на крепости, независимо
от отношения крепостного к земле, -
право, отдававшее крепостного человека,
по выражению нашего Свода законов, «в
частную власть и обладание» господина.
Значит, изложенное нами мнение соединяет
в один момент акты столь несходные, как
поземельное прикрепление и личная
крепость. Это во-первых. Далее, не только
не сохранилось общего указа, отменявшего
крестьянский выход, но в уцелевших актах
нет и намека на то, чтобы такой указ был
когда-либо издан. Первым актом, в котором
видят указания на прикрепление крестьян
к земле как на общую меру, считают указ
24 ноября 1597 г. Но этот указ содержанием
своим не оправдывает сказания об общем
прикреплении крестьян в конце XVI в. Из
этого акта узнаем только, что если
крестьянин убежал от землевладельца
не раньше 5 лет до 1 сентября (тогдашнего
нового года) 1597 г. и землевладелец вчинит
иск о нем, то по суду и по сыску такого
крестьянина должно возвратить назад,
к прежнему землевладельцу, «где кто
жил», с семьей и имуществом, «с женой и
с детьми и со всеми животы». Если же
крестьянин убежал раньше 5 лет, а
землевладелец тогда же, до 1 сентября
1592 г., не вчинил о нем иска, такого
крестьянина не возвращать и исков и
челобитий об его сыске не принимать.
Больше ничего не говорится в царском
указе и боярском приговоре 24 ноября.
Указ, очевидно, говорит только о беглых
крестьянах, которые покидали своих
землевладельцев «не в срок и без отказу»,
т. е. не в юрьев день и без законной явки
со стороны крестьянина об уходе,
соединенной с обоюдным расчетом
крестьянина и землевладельца. Этим
указом устанавливалась для иска и
возврата беглых временная давность,
так сказать обратная, простиравшаяся
только назад, но не ставившая постоянного
срока на будущее время. Такая мера, как
выяснил смысл указа Сперанский, принята
была с целью прекратить затруднения и
беспорядки, возникавшие в судопроизводстве
вследствие множества и запоздалости
исков о беглых крестьянах. Указ не вносил
ничего нового в право, а только регулировал
судопроизводство о беглых крестьянах.
И раньше, даже в XV в., удельные княжеские
правительства принимали меры против
крестьян, которые покидали землевладельцев
без расплаты с ними. Однако из указа 24
ноября вывели заключение, что за 5 лет
до его издания, в 1592 г., должно было
последовать общее законоположение,
лишавшее крестьян права выхода и
прикреплявшее их к земле. Уже Погодин,
а вслед за ним и Беляев основательно
возражали, что указ 24 ноября не дает
права предполагать такое общее
распоряжение за 5 лет до 1597 г.; только
Погодин не совсем точно видел в этом
указе 24 ноября установление пятилетней
давности для исков о беглых крестьянах
и на будущее время. Впрочем, и Беляев
думал, что если не в 1592 г., то не раньше
1590 г. должно было состояться общее
распоряжение, отменявшее крестьянский
выход, потому что от 1590 г. сохранился
акт, в котором за крестьянами еще
признавалось право выхода, и можно
надеяться, что со временем такой указ
будет найден в архивах. Можно с уверенностью
сказать, что никогда не найдется ни
того, ни другого указа, ни 1590, ни 1592 г.,
потому что ни тот, ни другой указ не был
издан. Некоторые высказывали даже мысль,
что указ 24 ноября 1597 г. и есть тот самый
закон, которым крестьяне впервые были
прикреплены к земле, но не прямо, а
косвенно: без предварительного запрещения
правительство признало незаконными
все крестьянские переходы, совершившиеся
в последние 5 лет до издания этого указа,
и дозволило покинувших свои участки
крестьян возвращать на них как беглецов.
Погодин, не признавая прикрепления
крестьян при царе Федоре по особому
общему закону, думал, что крепостное
право установилось несколько позднее,
постепенно, как-то само собой, не
юридически, помимо права, ходом самой
жизни. Разберемся в явлениях, какие
встречаем в поземельных актах XVI и начала
XVII в., чтобы видеть, что, собственно,
случилось с крестьянами в то время. До
нас дошло значительное количество
порядных записей, в которых крестьяне
уговариваются с землевладельцами,
садясь на их земли. Эти порядные идут с
половины XVI в. до половины XVII в. и даже
далее. Если вы, читая эти записи, забудете
сказание о прикреплении крестьян при
царе Федоре, то записи и не напомнят вам
об этом. Крестьяне в начале XVII в.
договариваются с землевладельцами
совершенно так же, как они договаривались
во второй половине XVI в. Крестьянин
обязывался в случае ухода заплатить
землевладельцу пожилое за пользование
двором, возвратить ссуду и вознаградить
землевладельца за льготу, которой
пользовался. Возможность для крестьянина
уйти от землевладельца предполагается
в порядных сама собою, как право
крестьянина. Предположение, что в конце
XVI в. крестьяне были лишены этого права
и прикреплены к земле, делает непонятным
целый ряд порядных, составленных по
узаконенной форме.
Чтобы понять, в чем дело, нужно прежде всего остановиться на вопросе: было ли что отменять законодателю XVI в.? Внимательно изучая поземельные договоры того времени, встречаем указания на крестьянский «отказ», на свободный и законно совершенный переход крестьянина от одного землевладельца к другому; но легко заметить и то, что такие случаи были чрезвычайно редки. Порядные записи, в которых такой переход указывается прямо или подразумевается, - исключительные явления: такие договоры совершались теми немногими крестьянами, которые могли расплатиться с землевладельцами или которые впервые садились на крестьянское тягло из вольных людей. Большая часть порядных записей, нам известных, написана была такими вольными людьми, переходившими в разряд тяглых. Огромная масса тяглых крестьян уже не пользовалась правом перехода не потому, что это право было отменено общим законом, а потому, что сами крестьяне лишились или частными мерами были лишены возможности им пользоваться. Это лишение было делом продолжительного и сложного процесса, в котором и завязались основные, первичные условия крепостного права. Рассмотрим этот процесс в самых общих чертах. Приблизительно с конца XIV до начала XVII в. среди крестьянства центральной окско-волжской Руси идет непрерывающееся переселенческое движение, сначала одностороннее - на север, за верхнюю Волгу, потом, с половины XVI в., с завоеванием Казани и Астрахани, двустороннее - еще на юго-восток, по Дону, по средней и нижней Волге. Среди этого движения в составе крестьянства обозначились два слоя: сидячий, оседлый - это старожильцы и перехожий, бродячий - приходцы. Те и другие имели различную судьбу на землях черных и дворцовых, очень мало различавшихся между собою, и на землях владельческих, служилых и церковных. Старожильство означало давность местожительства или принадлежности к обществу, городскому или сельскому. Но первоначально оно не определялось точным числом лет: старожильцами считались и крестьяне, сидевшие на своих участках 5 лет, и крестьяне, говорившие про занимаемые ими земли, что их отцы садились на тех землях. Само по себе старожильство не имело юридического значения в смысле ограничения личной свободы старожильцев; но оно получало такое значение в связи с каким-либо другим обязательством. В обществах черных и дворцовых крестьян такова была круговая порука в уплате податей. Старожильцы образовали в таких обществах основной состав, на котором держалась их податная исправность; разброд старожильцев вел к обременению остававшихся и к недоимкам. Насущною нуждою этих обществ было затруднить своим старожильцам переход на более льготные земли, особенно церковные. Выход затруднялся и уплатой довольно значительного пожилого, которое рассчитывалось по числу лет, прожитых уходившим старожильцем на участке; расчет становился даже невозможным, если во дворе десятки лет преемственно жили отец и сын. Навстречу тягловым нуждам черных и дворцовых обществ шло и правительство, уже в XVI в. начинавшее укреплять людей к состояниям, к тяглу или к службе, чтобы обеспечить себе прочный контингент тяглых и служилых людей. Двусторонние условия привели к тому, что частные и временные меры, обобщаясь, завершились к началу XVII в. общим прикреплением старожильцев не только к состоянию, но к месту жительства. Из одного акта 1568 г. видим, что общим правилом было возвращать в дворцовые села ушедших крестьян, если то были старожильцы тех сел. Вместе с таким значением старожильства в конце XVI в., по-видимому, установлен был для него и точный срок давности. Уставная грамота, данная городу Торопцу в 1591 г., говорит о «заповедных летах», в продолжение которых торопчане могли возвращать в посад вышедших из него старинных своих тяглецов на старинные их места. Если под этими заповедными летами разумеется срок давности, дававший тяглому человеку звание старожильца, то можно думать, что именно этот срок вскрывается в одном акте, составленном несколько позднее. В 1626 г. дана была Спасскому монастырю в Ярославле правая грамота по делу о записке в посадское тягло людей и крестьян, живших на монастырской земле в Ярославле. В 1624 г. при описи города Ярославля указано было разыскать, какие люди жили на монастырской земле в посаде, и если окажется, что они были люди вольные или старинные монастырские, а не государевы тяглые или хотя и бывали в тягле за государем, «а вышли из-за государя больше десяти лет или в свое место оставили на своих местах жильцов тяглых людей», тех людей писать за монастырем по-прежнему и к посаду не приписывать, равно и про ярославцев, ушедших с посада, разыскать, куда и когда они ушли, и если ушли «не больше десяти лет», воротить их в Ярославль и посажать на покинутые ими места. Заместительство, приравненное здесь к старожильству, прямо указывает на круговую поруку как на источник прикрепления старожильцев. Наконец, и все тяглые и письменные люди черных волостей, записанные в тягло по книгам, признаны были, как старожильцы, прикрепленными к своим землям или обществам. В наказе 1610 г. Левшину, управителю посада Чухломы и черных волостей Чухломского уезда, это прикрепление выражено решительно и указан его источник - стремление поддержать податную исправность плательщиков и остановить сокращение податной пашни. Левшину предписывалось крестьян из государевых волостей никуда не выпускать и за государя крестьян ни из-за кого не вывозить до указу; так как «прожиточные крестьяне-горланы с себя убавливали пашни, с выти стали жить на полвыти или на трети, не хотя государевых податей платити, а те свои доли наметывали на молодших людей, а вместо той своей пашни пашут на пустошах и сено косят на пустых долях», то Левшину это расследовать и распорядиться, чтобы крестьяне убавочные пашни пахали, тяглой пашни с себя не сбавливали, платили бы со своих вытей по животам и по промыслам. Таким образом, государственные и дворцовые крестьяне были прикреплены к земле и образовали замкнутый класс: ни их не выпускали на владельческие земли, ни в их среду не пускали владельческих крестьян, и это обособление является в подмогу круговой поруке для обеспечения податной исправности сельских обществ. Такое прикрепление, разумеется, не имело ничего общего с крепостным правом. Это чисто полицейская мера.
Итак,
крестьянское право выхода к концу XVI в.
замирало само собой, без всякой
законодательной его отмены. Им продолжали
пользоваться лишь немногие крестьяне,
поселение которых не соединялось ни с
какими затратами для землевладельцев
и которым потому легко было рассчитаться
с ними, заплатив только пожилое. Для
остальных крестьян вольных переход
выродился в три формы: побег, своз и
сдачу - заместительство уходившего
другим жильцом. В поземельных описях
XVI в. первые две из этих форм обозначаются
выражениями: «выбежал», «сшел» или «сбег
безвестно», «скитается», «вывезен»
тем-то или туда-то. Между этими формами
была разница качественная и количественная.
Побег возвращал задолжавшему крестьянину
свободу, но был незаконен; своз допускался
законом, но не возвращал крестьянину
свободы; сдача возвращала свободу и
допускалась законом, но была затруднительна
сама по себе и возможна лишь в редких
случаях. На дворцовых землях великого
князя Симеона Бекбулатовича в Тверском
уезде, по книге 1580 г., из 306 случаев
крестьянского перехода не отмечено ни
одного заместительства. Случаи нормального
перехода без сторонней помощи и нарушения
закона довольно редки: их - 17%. Чаще
случались побеги не в срок и без отказа,
без установленной явки, без уплаты
пожилого, вообще без расплаты с
землевладельцем: их - 21%. Господствующей
формой перехода был своз: на землях
Бекбулатовича таких случаев отмечено
61%с лишком. Это понятно. Крестьянин редко
мог расплатиться с землевладельцем;
обыкновенно его выручал другой
землевладелец, который вносил за него
пожилое и ссуду и вывозил его на свою
землю. Такой крестьянин, меняя участок,
не менял своего юридического положения,
а лишь переходил от одного кредитора к
другому. Свозы крестьян чрезвычайно
усилились в продолжение XVI в. В этой
операции принимали участие землевладельцы
всех разрядов, и монастыри, и бояре, и
мелкие вотчинники, и помещики; даже
черные и дворцовые волости свозили
крестьян у светских землевладельцев,
притом «насильством», против воли
господ, нуждаясь в тяглецах на пустые
участки. Благодаря этой погоне за
крестьянами в XVI в. возникла ожесточенная
борьба землевладельцев за крестьянские
руки. Время около 26 ноября, юрьева дня
осеннего, было порой, когда в селах и
деревнях разыгрывались сцены насилия
и беспорядков. Приказчик богатого
светского землевладельца, слуга или
посольский богатого монастыря ехал в
села черных крестьян или мелких помещиков
и «отказывал» крестьян, подговорив их
к переселению, платил за них ссуду и
пожилое и свозил на землю своего
господина. Крестьянские общества и
мелкие землевладельцы, лишаясь тяглецов
и рабочих рук, старались силой удержать
их, ковали свозимых крестьян в железа,
насчитывали на них лишние платежи и
грабили их пожитки, а не то собирали
своих людей и встречали самих отказчиков
с каким могли оружием в руках. Жалобы
мелких помещиков и государственных
крестьян ярко рисуют эти юрьевские
столкновения.
Обе
формы, в какие выродилось крестьянское
право перехода, а не самое это право,
московское правительство с конца XVI в.
старалось стеснить или даже уничтожить.
И побеги и свозы, не улучшая положения
крестьян, сопровождались важными
неудобствами для государства и
государственного хозяйства, а особенно
для сельских обществ с круговой порукой
и для обязанных службой мелких
землевладельцев. Крестьянский выход
превратился в одностороннюю привилегию
или в игру крупных землевладельцев, не
поддерживавшую свободу крестьян, но
сильно вредившую интересам государства.
Сельские общества казенных крестьян,
теряя своих тяглецов, становились
неисправными податными плательщиками;
мелкие служилые землевладельцы, лишаясь
рабочих рук, переставали быть исправными
ратниками. Наконец, крестьянские свозы
и побеги косвенно содействовали переходу
тяглых крестьян в класс холопов. Судебник
1497 г., определяя условия крестьянского
выхода, назначает только срок для него
с уплатой пожилого за двор. В Судебнике
1550 г. встречаем важное добавление: «А
который крестьянин с пашни продастся
кому в полную в холопи, и он выйдет
бессрочно, и пожилого с него нет».
Крестьянин, запутанный свозами холопом,
тяглый крестьянин переставал быть
податным плательщиком, пропадал для
казны. Против этих невыгодных последствий
крестьянского выхода и было направлено
московское законодательство конца XVI
и начала XVII в. В царствование Бориса
Годунова 28 ноября 1601 г. издан был указ,
по которому дозволялось вывозить
крестьян друг у друга только мелким
землевладельцам, служилым людям
второстепенных и низших чинов, и то не
более двух крестьян зараз; землевладельцы
Московского уезда, в большинстве люди
высших чинов и крупные вотчинники, равно
церковные учреждения, а также черные и
дворцовые волости совсем лишены были
права вывозить чьих-либо крестьян на
свои земли. Этот указ является мерой,
направленной против землевладельцев
в пользу крестьян: он гласит, что царь
позволил давать крестьянам выход по
причине налогов и взысканий, которыми
землевладельцы их обременяли. Указ
начинается объявлением о дозволении
выхода крестьянам, а далее ведет речь
вовсе не о выходе, а о вывозе крестьян
землевладельцами; под выходом разумели
уже только вывоз, которым заменился
выход. Указ 24 ноября 1602 г. повторил
прошлогоднее ограничение вывоза, но
мотивировал его не каким-либо общим
законом, прежде изданным, а желанием
прекратить бои и грабежи, которыми
обыкновенно сопровождался своз крестьян
одним землевладельцем у другого. Так
как эти беспорядки происходили от
нежелания землевладельцев отпускать
перезываемых крестьян, то оба указа, и
1601 г., и 1602 г., надобно понимать в том
смысле, что они определяют, кому у кого
дается право вывозить крестьян, т. е.
вывозить без согласия их владельцев,
только по соглашению с вывозимыми
крестьянами. Следовательно, вывоз
крестьян с дозволения их владельцев
был признан постоянным правилом, изъятие
из которого допускалось этими указами
как временная мера только на те два
года, когда они были изданы. Притом
второй указ дозволял вывозить крестьян
«во крестьяне ж», т. е. даже в дозволенных
границах вывоз не мог выводить крестьян
из их тяглого состояния: крестьянин и
у нового владельца должен был оставаться
крестьянином, не переходя в нетяглые
дворовые люди. При первом самозванце
указом 1 февраля 1606 г. прямо запрещен
был переход крестьян в холопство. В
продолжение 1601 - 1603 гг. на Руси были
неурожаи. Это заставило многих крестьян
бежать от своих землевладельцев,
отказавшихся поддерживать их хозяйство
в голодные годы. Многие беглецы, принятые
другими землевладельцами, поступили к
ним в холопство. Указ 1 февраля предписывал
всех крестьян, бежавших до голодных лет
и отдавшихся в холопство, возвращать к
старым владельцам по-прежнему в
крестьянство. Этим отменялась статья
Судебника 1550 г., дозволявшая крестьянам
продаваться с пашни в холопство.
Крестьяне, бежавшие от своих землевладельцев,
отказавшихся кормить их в голодные
годы, не возвращались на прежние места,
оставаясь в том состоянии, в какое
вступили после побега. Все эти указы не
признают крестьян прикрепленными ни к
земле, ни к землевладельцам, не касаются
и права выхода, а говорят только о
крестьянах свозных и беглых. Не отменяя
права выхода, законодательство
направлялось только против невыгодных
для государственного порядка последствий
этого права: 1) оно старалось прекратить
переход крестьян в нетяглое состояние,
в холопство; 2) оно пыталось уничтожить
игру в крестьян, какую вели крупные
землевладельцы, сманивая их с земель
казенных крестьянских обществ или
мелких землевладельцев; наконец, 3) по
искам землевладельцев оно преследовало
незаконные побеги крестьян, нарушавшие
право собственности землевладельцев.
Такое отношение законодательства, не
вмешивавшегося в юридическое существо
сделок землевладельцев с крестьянами,
а только стремившегося предотвратить
злоупотребления, поддерживало чисто
гражданский характер этих сделок. На
то же указывает и пятилетняя исковая
давность, установленная законом 1 февраля
1606 г. для дел о крестьянских побегах: «А
на беглых крестьян... дале пяти лет суда
не давати». Законодательные меры против
беглых крестьян завершились указом 9
марта 1607 г., который впервые попытался
вывести крестьянские побеги из области
гражданских правонарушений, преследуемых
по частному почину потерпевшего,
превратив их в уголовное преступление,
в вопрос государственного порядка:
розыск и возврат беглых крестьян
независимо от исков землевладельцев
он возложил на областную администрацию
под страхом тяжкой ответственности за
неисполнение этой новой для нее
обязанности, а за прием беглых, прежде
безнаказанный, назначил сверх
вознаграждения потерпевшему землевладельцу
большой штраф в пользу казны по 10 рублей
(около 100 рублей на наши деньги) за каждый
двор или за одинокого крестьянина, а
подговоривший к побегу сверх денежной
пени подвергался еще торговой казни
(кнут). Однако и этот указ допустил
давность для исков о беглых крестьянах,
только удлиненную до 15 лет. Зато он прямо
признал личное, а не поземельное
прикрепление владельческих крестьян:
тем из них, которые за 15 лет до указа
записаны в поземельных описях, в писцовых
книгах 1592 - 1593 гг., указано «быть за теми,
за кем писаны». Однако указ или не удался,
или понят был только в смысле запрещения
крестьянских побегов и вывозов, а не
как отмена законного выхода крестьян.
Крестьянские порядные и после того
совершались на прежних условиях; самое
допущение 15-летней исковой давности
для беглых поддерживало за крестьянскими
поземельными договорами характер чисто
гражданских отношений. Указ был издан,
когда разгоралась смута, несомненно
помешавшая его действию. Он затягивал
узел обязательных отношений крестьян
к господам, когда колебались все основы
государственного порядка, когда тяглые
и несвободные классы сбрасывали с плеч
свои старые обязательства и еще менее
стеснялись новыми.
Таким образом, вопрос о владельческих
крестьянах до конца смуты оставался
нерешенным. Хозяйственная зависимость
их от землевладельцев все усиливалась,
фактически лишая их права выхода. Но
законодательство не отменяло этого
права прямо и решительно, а только
стесняло невыгодные для государства
формы, в которые оно вырождалось; не
установляя крепостной неволи крестьян,
оно старалось пресекать нарушения
законных отношений между обеими
сторонами. Такое положение дела помогло
к началу XVII в. укорениться среди
землевладельцев взгляду на крестьян
как на своих крепостных. Выражение этого
взгляда встречаем уже в царствование
Бориса Годунова в известии современного
наблюдателя, иноземца Шиля, который
писал, что еще при прежних государях
московских землевладельцы привыкли
считать своих крестьян за крепостных
(Die Bauern... von ihren Herren fur Leibeigene gehalten worden).
Согласно с этим взглядом, во второй
половине XVI в. землевладельцы в своих
духовных приказывают своим крестьянам
наравне с дворовыми людьми работать на
их вдов до смерти последних. К исходу
смуты выяснились в вопросе две идеи: 1)
о необходимости прекратить выход, т. е.
вывоз крестьян без согласия их владельцев,
как главный источник беспорядков и
злоупотреблений в сельской жизни и 2) о
том, что владельческий крестьянин если
и крепок, то не земле, а землевладельцу.
Запрещения крестьянского выхода требуют
и договор Салтыкова с Сигизмундом 4
февраля 1610 г., и договор московских бояр
с ним же 17 августа того же года, и земский
приговор ополчения Ляпунова (30 июня
1611 г.), которое собралось под Москвой
выручать ее из рук поляков. Мысль о
личном прикреплении настойчиво выступает
в ряде вкладных монастырских грамот
начала XVII в., в которых вкладчики на
случай выкупа вкладной вотчины родичами
ставят им условие: что монастырские
власти крестьян посадят, дворов устроят,
пашни распашут, лесу расчистят и сенных
покосов раскосят, взять за то по их
сказке, во что то вотчинное строение
стало, «а посаженных крестьян вывести
вон в троицкие вотчины». Но это была не
норма, а только терпимая законом практика,
которая всегда могла быть отменена
судом. В 1622 г. Ларионов продал Маматову
свою вотчину с условием, что в случае
выкупа ее родичами Ларионов оплачивает
ссуды, выданные Маматовым посаженным
им крестьянам, «а крестьян (Маматову)
вывести вон, а буде тех крестьян с
вотчиною отсудят вотчичу», то на Ларионове
взять за крестьян, за человека и за
животы, смотря по крестьянским животам.
Эта оговорка показывает, что в начале
третьего десятилетия XVII в. вопрос о
личной крестьянской крепости не был
решен даже в принципе.
1.5 ВЫВОД
Итак, законодательство до конца изучаемого периода не устанавливало крепостного права. Крестьян государственных и дворцовых оно прикрепляло к земле или к сельским обществам по полицейско-фискальным соображениям, обеспечивая податную их исправность и тем облегчая действие круговой поруки. Крестьян владельческих оно ни прикрепляло к земле, ни лишало права выхода, т. е. не прикрепляло прямо и безусловно к самим владельцам. Но право выхода и без того уже очень редко действовало в своем первоначальном чистом виде: уже в XVI в. под действием ссуды оно начало принимать формы, более или менее его искажавшие. Законодательство имело в виду только эти формы вырождения крестьянского права, следило за их развитием и против каждой ставило поправку с целью предупредить вред, каким она грозила казне или общественному порядку. Вследствие неоплатной задолженности крестьян при усилении переселенческого движения учащались крестьянские побеги и запутывались иски о беглых: усиливая меры против беглых и их приема, правительство законами об исковой давности старалось ослабить и упорядочить иски и споры из-за беглых. Право вывоза вызывало беспорядки и запутанные тяжбы между землевладельцами: вывоз был стеснен чиновной классификацией отказчиков и согласием владельца, у которого отказывали крестьян. Судебник 1550 г. дозволял крестьянину продаваться с пашни в холопство, лишая казну податного плательщика; указы 1602 и 1606 гг. установили вечность крестьянскую, безвыходность тяглого крестьянского состояния. Так крестьянин, числясь по закону вольным со своим устарелым правом выхода, на деле был окружен со всех сторон, не мог уйти ни с отказом, ни без отказа, не мог по своей воле ни переменить владельца посредством вывоза, ни даже переменить звания посредством отказа от своей свободы. В таком положении ему оставалось только сдаться. Но такое решение крестьянский вопрос получил несколько позднее, за пределами изучаемого нами периода. В первые два десятилетия XVII в., когда уже действовали все экономические условия неволи владельческих крестьян, не была еще найдена юридическая норма, которая закрепила бы эту фактическую неволю, превратив ее в крепостную зависимость. Я наперед обозначу эту искомую норму, объяснение которой и послужит нам исходной точкой при дальнейшем изучении истории крепостного права: она состояла в том, что крестьянин, рядясь с землевладельцем на его землю со ссудой от него, сам отказывался в порядной записи навсегда от права каким-либо способом прекратить принимаемые на себя обязательства. Внесение такого условия в порядную и сообщило ей значение личной крепости.
Список используемой литературы.
Ключевский В.О. Курс русской истории.
Платонов Б.Г.