Романтизм и реализм в творчестве Горького

Творчество молодого Горького проникнуто грозовым дыханием эпохи. Революционная ситуация

90—900-х годов придавала ему особую значительность, усиливала его воздействие на демократиче­ские слои общества, обнажала революционный заряд в произведе­ниях молодого писателя.

С первых своих шагов в литературе Горький неутомимо искал силы, способные освободить парод. Именно поэтому в основе его эстетической программы лежало страстное желание возбудить в людях действенное отношение к жизни.

Ранняя героическая романтика Горького пробуждала смелые, сильные, свободные чувства и мысли, которые неизбежно сопутствуют всякому революционному перевороту.

Постоянно подчеркивая свое стремление «возбудить у читателя более активное отношение к действительности», Горький усиленно работал и «в направлении критики русской действительности».

Это прекрасное свидетельство того, что в основе как романти­ческих, так и реалистических произведений ощутима единая в сво­ей основе направленность борьбы с буржуазным порядком во имя свободы человека. В реалистических рассказах Горький показал конкретных носителей социального зла и их жертвы, вскрыл по­роки общественного строя, основанного на эксплуатации, а в ро­мантических легендах и сказаниях выразил устремленность в свет­лое будущее, создал образы самоотверженных борцов за идеалы свободы.

Близость и различие романтического и реалистического циклов в раннем творчестве Горького связаны с поиском нового положительного героя и формированием нового метода в литературе.

Критически и творчески относясь к традициям русской литера­туры, Горький использовал в своем творчестве также опыт миро­вой классики, в которой ему особенно близкими были образы геро­ических борцов за свободу, беспокойных, мятежных протестантов. В этом плане весьма знаменателен повышенный интерес Горького к Пушкину, Лермонтову, Байрону, Шиллеру.

Естественно, что подобное тяготение к поэтам, воспевавшим вольнолюбивые стремления человека, возникло у Горького под воздействием веяний начавшегося в стране общественного подъе­ма. Но все же было бы неправильным утверждать, что уже в те годы Горький находил в действительности прототипы для своих положительных героев. Он еще не имел реальной возможности в 90-е годы воплотить в обобщенном реалистическом типе черты че­ловека, только еще выходившего на арену борьбы за свободу. «Горький на заре своей литературной деятельности,— справедли­во пишет Б. Михайловский,— видел лишь положительные начала, пробивающиеся в той или иной среде, находил лишь относитель­но, ограниченно положительных героев».

В этом разрезе приходится рассматривать иные рассказы Горь­кого о людях из народа, некоторые рассказы о босяках. Люмпен-пролетариат, взятый как социальная группа, никогда не был по­ложительным героем Горького и не мог выражать его революцион­ных надежд.

Но, вслушиваясь в рокот нарастающего протеста среди народ­ных «низов», Горький находил его проявления у некоторых людей из мира «отверженных», «отщепенцев» и охотно опоэтизи­ровал их (Челкаш, Мальва)».

Предчувствие человека-борца приняло в раннем творчестве Горького форму романтического утверждения. А. В. Луначарский так определил суть романтизма Горького, противостоящего темной и тяжкой жизни: «Горький начал строить мосты от ужасов дейст­вительности к светлому будущему. Таким мостом является для него протест, борьба, и он стал рано и жадно искать вокруг себя людей, являющихся выразителями этой активной силы и могущих, по выражению Нила («Мещане»), «месить жизнь по-своему». B первый период своего творчества Горький особенно много создает легенд и сказаний. Таковы «Макар Чудра», «Девушка и Смерть», «О маленькой фее и молодом чабане», «Старуха Изергиль», «Хан и его сын», «О Чиже, который лгал, и о Дятле — лю­бителе истины». Не все героико-романтические образы легенд и сказаний несут революционный заряд, но все они противопостав­лены образам смиренных и добропорядочных мещан.

Уже в первом рассказе «Макар Чудра» герой его, старый цы­ган, отрицает самые основы такого существования, которое обре­кает человека на рабское прозябание. «Что ж,— он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понят­на? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб — как только родился, всю жизнь раб, и вес тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного».

Старый цыган исповедует жизнелюбивую философию свободы и счастья; активная натура, он не принимает проповеди смирен­ной христианской морали.

Дороже всего для него свобода. В подтверждение своих взглядов Макар Чудра рассказывает о любви двух молодых цыган. Прекрасная Радда и мужественный Зобар сильно любят друг друга, но стремятся сохранить свою свободу.

В ранних рассказах Горький не дает портрета своих героев, а старается подчеркнуть яркую внешность в целом, намеренно ги­перболизируя ее.

Вот Чудра описывает Лойку:

«Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка — целое солнце, ей богу! Точно его ковали из одного куска железа вместе с конем».

Такие краски сродни народному эпосу, богатому сравнениями.

Иногда Горький использует другой художественный прием. Он как бы прерывает повествование, очарованный красотой героини, выражая к ней свое отношение. Например, о внешности Радды старый Чудра говорит так: «В ней, этой Радде, словами и не опи­шешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сы­грать, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает».

В рассказе «Макар Чудра» сказались главнейшие особенности художественной манеры писателя — эмоциональная напряжен­ность действия, яркая контрастная живопись, романтическая при­поднятость в описании героев.

«Валашская сказка» продолжает тему возвышенной романти­ческой любви. Фея и чабан горячо любят друг друга, но фея пол­ностью отдается своему чувству, в то время как чабан не может принести в жертву любви свободу, властный голос которой зо­вет его.

Лучше смерть, чем рабство, утверждают романтические герои Горького. Так, гибнет юноша Марко («Легенда о Марко» явилась составной частью сказки «О маленькой фее и молодом чабане»). Од­нако эти трагические концовки, по существу, оптимистичны, потому что утверждают силу человеческой воли, веру в человека, в его ра­зум, неистребимую жажду свободы. Человек здесь показан не как побежденный, задавленный жизнью, отказавшийся от борьбы, от деяния,— он творец жизни, и сила его возвышенных, великих чувств такова, что жизнь должна восторжествовать и над смертью.

В 1892 году Горький создает поэму «Девушка и Смерть», где в аллегорической форме говорится о всепобеждающей силе чело­веческой любви.

Горький говорил, что вряд ли он что-либо напишет так стройно и красиво, как рассказ «Старуха Изергиль». По художественному совершенству этот рассказ — один из лучших произведений писа­теля. По поэтическому звучанию, по художественному колориту он наиболее близок рассказу «Макар Чудра». Однако и художествен­но и идейно рассказ «Старуха Изергиль» более значителен и позво­ляет говорить о последующем творческом развитии писателя.

Изергиль рассказывает «проходящему» не только две легенды, но и о своей жизни. Вспоминая прошлое, она раскрывает, как на исповеди, свою душу. Через все испытания, радости и невзгоды Изергиль пронесла и сохранила гордое стремление к свободе.

Исключительное место в рассказе отведено пейзажу. Картины природы создают художественный, образный «пролог» к легендам, которые рассказывает Изергиль.

Герои этих легенд резко противопоставлены друг другу. Ларра, сын орла и девушки из «могучего племени», гордый тем, что «та­ких, как он, нет больше», эгоистичен и жесток, попрал законы свое­го племени. "

Его, самонадеянного гордеца, изгнали люди и обрекли на бес­смертие.

Данко же горячо любит свой народ. Благородное сердце его ра­нят муки людей, загнанных врагами в непроходимые болотистые леса. И решает он вывести их к светлым полям. Но труден и далек был путь этот, многие ослабли и стали роптать. Но что не сделает любящее сердце для людей! Данко «разорвал руками себе грудь», вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его лад головой. И люди вновь пошли за ним «к морю солнечного света и чистого воз­духа». Данко вывел их «на свободную землю».

Горький опоэтизировал подвиг человека во имя людей. Враж­дебные человеку силы природы как бы очеловечиваются. Могучие деревья подобны великанам, плотно обнявшим друг друга; чтобы не пропустить человека, они стоят молча и неподвижно, а ночью еще плотнее сдвигаются.

«Великаны-деревья скрипели, и гудели сердитые песни», «Де­ревья, охваченные холодным огнем молний, казались живыми, простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы, корявые, длинные руки, сплетая их в густую сеть...», «Из тьмы ветвей смот­рело на идущих что-то страшное, темное и холодное». Но страш­ную картину природы сменяет радостная: «...сияло солнце, взды­хала степь, блестела трава в брильянтах дождя, и золотом сверка­ла река...»

Все художественные элементы рассказа гармонически сочета­ются. Немалая роль в этом принадлежит и композиционной струк­туре, идейно объединяющей три сюжета рассказа, составляющих своеобразный триптих: две легенды, рассказанные старой молда­ванкой, связываются повествованием Изергиль о своей жизни.

Жизнь Изергиль на первый взгляд состоит из многочисленных любовных похождений. Но это жизнь мятежного человека, ищуще­го счастья и свободы. В уста Изергиль писатель вкладывает заме­чательные слова, выражающие идейную суть рассказа: «...когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли, всегда есть место подвигам».

Оставить след на земле, сохраниться в воспоминаниях людей, которым она приносила свою любовь, готовность пожертвовать со­бой ради достойного, всегда искать сильных и мужественных и не останавливаться в пути — вот смысл жизненных исканий Изер­гиль, хотя в собственной жизни она не всегда им следовала.

Горьковские сказки содержат романти­ческий сюжет, дополняемый реалистическим обрамлением. Главную композиционную роль играет вставной сюжет, а в сюжете на первом плане — личность центрального персонажа.

Обрамление способствует связи характеров легендарных героев с подлинной жизнью; оно придает образу больше жизненной убе­дительности. Обрамление также заключается в пейзаже, который служит как бы фоном для последующего повествования. С описа­ния природы начинается рассказ «Макар Чудра»; описанием пей­зажа он и оканчивается. По такому же принципу построена «Ста­руха Изергиль».

Но описание природы у Горького нигде не превращается в са­моцель. С помощью реалистического пейзажа фантастические ге­рои Горького Лойко, Данко и другие перестают быть легендарными существами и воспринимаются как существующие в действитель­ности люди, и все поступки их кажутся реальными.

Подобно рассказам «Макар Чудра» и «Старуха Изергиль», по­строена «Песня о Соколе». Старый чабан Надыр-Рагим-Оглы рас­сказывает «проходящему» легенду, которую называет песней, и в этом произведении пейзаж обрамляет повествование. Картины ве­личественной южной природы — спокойного ночного моря, с ус­нувшим над ним небом, усыпанным золотыми звездами, - усили­вают патетичность звучания гимна Соколу и оттеняют серость, тусклость существования Ужа.

Сравнение двух редакций «Песни о Соколе» — 1895 года и 1899 года — дает возможность проследить работу писателя в плане углубления революционной направленности произведения. Боевым кличем прозвучали строки: «Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О, смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью... Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света! Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету! Безумству храбрых поем мы песню!..»

Героико-легендарные и аллегорические образы в творчестве Горького объективно отражали важнейшие исторические процес­сы. Они выражали реальную, зревшую в гуще народных масс идею революционного уничтожения самодержавно-капиталистического строя в стране. Горький видел страдания народа, находившегося в царской России в условиях «всякого рода гнета». Он в то же время наблюдал, как росла сила народного сопротивления, особенно в среде пролетариата, который в 90-е годы провел уже ряд крупных политических стачек и демонстраций. Еще во время общения с ра­бочими тифлисских железнодорожных мастерских — в 1891 — 1892 годах — у Горького сложился твердый взгляд на рабочих как на нравственно благородных людей, смелых, мужественных, бес­страшных в борьбе. Горький знал среди них людей, жизненные ин­тересы которых простирались дальше забот о личной сытости. Встречи и общение Горького с революционными рабочими, а также развернувшееся в 90-х годах революционное движение пролетариата стали истоком того героического оптимизма, который нашел художественное выражение в бессмертных образах его первых романтических произведений. Недаром современники воспринимали горьковские произведения как революционные при­зывы.

Горький принимает активное участие в революционных собы­тиях. С 1902 года он становится не только читателем, но и горячим сторонником большевистской газеты «Искра». На страницах «Искры» Горький нашел ту «стройную я ясную мысль», поисками которой отмечено все его раннее творчество, мысль, которая глубоко вошла в созна­ние писателя и определила направление его последующей литера­турной деятельности.

Важнейшим событием жизни и творчества Горького этого но­вого периода является его знакомство с Лениным.

Вспоминая прошлое, Горький писал: «Подлинную революцион­ность я почувствовал именно в большевиках, в статьях Ленина, в речах и в работе интеллигентов, которые шли за ним. К ним я и «примазался» еще в 1903 г.».

Царское правительство преследовало Горького за его литера­турно-общественную деятельность. Его имя стало символом гряду­щей революционной бури.

Огромный резонанс в обществе получила «Песня о Буревестни­ке» (1901). В ней с необычайной силой выражено предчувствие назревающей революции. В гордом Буревестнике воплощены «сила гнева, пламя страсти и уверенность в победе» — чувства, вдохнов­лявшие пролетарских революционеров. Буревестник — символ близкой победы, «пророк победы».

После напечатания горьковского произведения один из цензоров сообщал, что Горь­кого стали называть не только «буревестником», но и «буреглашатаем», так как «он не только возвещает о грядущей буре, но и зо­вет бурю за собой».

Легендарные и героические образы Горького — это гордые, сильные и цельные натуры, с волевым характером, отвергающие рабскую приниженность, смирение и кротость. Это образы, зовущие к борьбе, к жизни прекрасной и свобод­ной. Легендарно-романтические рассказы Горького утверждают ве­ру в человека, в его разум. Человек показан в них не как побеж­денный, подавленный жизнью, отказавшийся от борьбы, от деяния; он — творец жизни, и сила его возвышенных чувств такова, что она должна восторжествовать над силами зла и мрака.

Горький принял эстафету от революционеров-демократов 60-х годов, ратовавших за освобождение человеческой личности. В но­вых исторических условиях он горячо выступил в защиту трудово­го человека. В преддверии первой русской революции Горький создал свое про­граммное произведение «Человек».

В раннем творчестве Горького выделяют произведения роман­тические и реалистические, к созданию тех и других побудила на­чинающего писателя сама жизнь.

В тяжелые годы детства Горький на себе испытал все ужасы звериного мещанского быта, да и долгие годы скитаний обогатили будущего писателя разнообразным материалом о жизни уездной, мещанской России. Он всей душой возненавидел «эту комариную жизнь обыкновенных людей, похожих друг на друга, как медные пятаки чекана одного года». С ранних лет Горький тянулся к тому, что не укладывалось в рамки ненавистного ему ме­щанского мира. Он нередко приходил к выводу, что презираемые мещанами люди были в действительности умнее и благороднее добропорядочных мещан.

Обращение Горького к теме босячества имело социальную осно­ву: в ту пору, когда Горький писал свои рассказы о босяках, в го­родах России скопилось до пяти миллионов людей, не имевших воз­можности найти применение своим силам,— это были преимущественно разорившиеся крестьяне.

«Бродяжничество, нищенство и босячество приняло по всей стране самые неприкрытые формы. Сотни тысяч людей условиями быта были поставлены вне человеческих жилищ... Во многих горо­дах жилище босякам заменяли склепы на кладбищах, или они про­сто жили «у генерала Лопухова», то есть под лопухом в канаве. Явление было до ужаса одинаковым па огромном пространстве страны, хотя люди назывались по-разному: голяки, зимогоры, раклы посадские, жулябия, жиганы, дикари, кадеты, ночные птицы, мартышки, скакуны, галахи и т. д.— некоторые их этих прозвищ уже нуждаются в расшифровке как древние письмена».

В рассказах о босяках Горький не только обличил «благопри­стойное» общество, но и отразил зревшие в народе чувства и стремления, протест против лжи и фальши современной жизни, хотя и показал, что этот протест стихиен и не обретает четкие формы сознания.

Горький говорил впоследствии, что босяки были для него «не­обыкновенными людьми», потому что они «люди «деклассирован­ные»,— оторвавшиеся от своего класса, отвергнутые им,— утрати­ли наиболее характерные черты своего классового облика... Я ви­дел, что хотя они живут хуже «обыкновенных людей», но чувству­ют и сознают себя лучше их, и это потому, что они не жадны, не душат друг друга, не копят денег».

Такие герои Горького, как Коновалов, Мальва, Челкаш, Орлов и другие, порывают с обществом, глубоко чувствуя несправедли­вость жизни. Тоска, смутные искания, томящее душу беспокойст­во, противодействие окружающему — отличительные черты этих людей.

«Босяцкую» тему писатель выводит за рамки этнографизма и бытописательства, вскрывая социальную природу босячества, которое было результатом трагического положения народа и было связано с проблемой труда при капитализме.

Рисуя образы босяков, Горький ясно видел, что они не герои и лишь в редких случаях «рыцари на час». Но в сопоставлении с людьми «нищеватого, мещанского типа» в босяке есть та «не­обыкновенность», которую писатель стремился обрисовать как можно ярче, выделить как можно рельефнее.

В рассказе «Челкаш» крестьянскому парню Гавриле с мелкой душой собственника — одному из сотен тысяч крестьян, которые уходили в 90-х годах из разоренной деревни на заработки,— про­тивопоставлен Челкаш — тоже в прошлом крестьянин. Он давно покинул деревню и навсегда освободился от страсти к накоплению, к наживе. Деньги нужны ему теперь для того, чтобы пить, весе­литься, угощать других, забыть на время о том, что он отвержен­ный, босяк. Встреча с Гаврилой заставила Челкаша вспомнить свое крестьянское прошлое, и его потянуло к этому простоватому парню.

Челкаш и Гаврила решаются на воровство.

Во время воровской авантюры Гаврила переживает панический страх перед незнакомой ему стихией моря. Челкаш, напротив, ис­пытывает восторг перед могучей ширью морского простора.

Он любуется картиной движения бесконечных масс лилово-си­зых облаков, вздымающихся в небо из синей дали моря.

«— Хорошо море? — спросил Челкаш.

— Ничего! Только боязно в нем,— ответил Гаврила...

— Боязно! Эка дура! — насмешливо проворчал Челкаш». Он даже как-то забывает об «утилитарной» цели поездки. Для него деньги — не цель, а возможность «широко размахнуться», бросить вызов обществу, и его разгул чем-то родствен морской стихии.

По-разному проявляют герои себя, обретя деньги. Челкаш го­тов тут же с лихостью их спустить, ибо в его глазах деньги цены не имеют. Гаврила же при виде денег утрачивает человеческое в своем облике, он готов ради денег убить товарища.

Драматизм столкновения между Челкашом и Гаврилой все воз­растает и достигает кульминации в заключительной части расска­за. Челкаш испытывает отвращение к Гавриле, который униженно умоляет его отдать все деньги на обзаведение хозяйством. Челкаш с презрением отказывается от своей доли в пользу Гаврилы. Это и есть та относительная романтизация босяка в рассказах о «быв­ших людях», за пределы которой Горький нигде не выходит, он не выдает этих достоинств босяка за достоинства социально положи­тельные, способные сделать его революционно активным.

Пути героев разошлись. Уходит Челкаш, голова у него обвя­зана тряпкой, покрасневшей от крови. Он идет, пошатываясь, «тихо дергая свой бурый ус». Посмотрев ему вслед, отправляется в путь и Гаврила. Исчезли мутные угрызения совести, торжествует душа собственника. Он «снял свой мокрый картуз, перекрестился, по­смотрел на деньги, зажатые в ладони, спрятал их за пазуху и ши­рокими, твердыми шагами пошел берегом в сторону, противопо­ложную той, где скрылся Челкаш».

В реалистических рассказах Горький не идеализировал своих героев — босяков, хорошо понимая, что «люди эти — неизлечимы», они лишь способны восхищаться героизмом.

В таких рассказах, как «Два босяка», «Мой спутник», «Коно­валов», «Бывшие люди», «Мальва», «Супруги Орловы», «Дед Ар­хип и Ленька», явно ощутимо стремление Горького запечатлеть то характерное, что отличает «отверженных» от сытого, самодовольно­го мещанства, от собственников и накопителей.

Люди, выведенные в этих рассказах, представляют собой галерею разнообразных типов.

Изображая этих, выброшенных на дно жизни людей, Горький был далек от бытописательства, он синтезировал, укрупнял черты характера, который наблюдал в действительности. Созданные им характеры несут в себе приметы времени и общественных условий, при которых они могли родиться.

Лучшими произведениями Горького о людях, выброшенных из жизни, являются именно те, в которых раскрывается напряженная внутренняя борьба между «анархизмом отчаяния» обездоленных и тяготением к созиданию, к подвигу. И Горький показал, что в этой борьбе неизбежно и неумолимо побеждал «анархизм отчая­ния». Именно этой мыслью проникнуты рассказы «Коновалов» и «Супруги Орловы».

В «хождениях» по Руси Горький нередко наблюдал тип бродя­ги, в котором сочетались невежество и наивная тяга к познанию, отказ на практике от норм морали, установленных обществом, и слепое преклонение перед догматами церкви, внезапные порывы к созиданию при органическом отвращении к повседневному труду.

За пределами общества эти люди оказались именно потому, что они в чем-то были лучше обывателей, неспособных понять, какое духовно нищее существование они влачат. Но и порвав с общест­вом, они ничего не достигли. Их продолжала снедать тоска. Неуем­ное стремление к достижению призрачного счастья, цели в жизни срывало их с места, заставляло бродить по необозримым просторам России, искать забвения в пьяном разгуле.

Именно это и составляет основу натуры Григория Орлова («Супруги Орловы») и Коновалова (одноименный рассказ).

Рассказ «Супруги Орловы» (1897) — это великолепное психо­логическое исследование процесса духовного перерождения меща­нина в босяка.

Бесцветная жизнь супругов Орловых тянется день за днем, «как звенья невидимой цепи». «Работища да скучища, скучища да работища» — так говорит о ней Григорий Орлов. Эта однообраз­ная, серая жизнь ненавистна ему. Человек «с беспокойством в сердце», он мечтает о жизни героической и прекрасной. Но обы­денщина засасывает Григория, его одолевает тоска, он начинает пить, а опьянев, избивать жену.

Во время эпидемии холеры Орлов как личность возрождается. Он горячо отдается работе по борьбе с холерой. «Горит у меня душа...— говорит он,— хочется ей простора... чтобы мог я развер­нуться во всю силу... Эх-ма! силу я в себе чувствую — необори­мую!» Его труд вызывает уважение к нему со стороны окружаю­щих — хороших, интеллигентных людей.

Но вскоре наступает разочарование, Григорий начинает пони­мать бесцельность своего каждодневного героизма. «Они вылечи­ли Мишку Усова и рады...— говорит он жене.— А я этого не пони­маю. И вообще чему радоваться, коли человек выздоровел? Жизнь у него хуже холерной судороги, ежели говорить по правде. Они понимают это, а рады...»

Григорий видит, что возвращенные к жизни люди вновь обре­чены на полуголодное существование. «Вы-то что делаете? — гово­рит он доктору. — Дезинфекцию, ха-ха! Больных лечите... а здо­ровые помирают от тесноты жизни...»

Как переделать жизнь, чтобы не было «тесноты», Орлов не зна­ет, но понимает, что спасать больных от холеры для того, чтобы вновь обречь их на безрадостное существование,— это бесчеловеч­но. Его справедливый, в основе своей социальный протест вылива­ется в форму бессмысленного бунта. Григорий постепенно опус­кается на дно жизни.

Иначе складывается судьба Матрены, жены Григория. Вырвав­шись из мрака прежней жизни, она работает в школе, берет на воспитание сирот. Этот выход к трудовой жизни, в понимании Горького, более перспективен, чем анархо-индивидуалистический бунт.

В рассказе «Коновалов» показана трагедия трудового человека в капиталистическом обществе.

Начинается рассказ несколько необычно для Горького. С по­мощью приема «опрокидывания», перенесения более поздних со­бытий в начало повествования читатель узнает о самоубийстве мещанина Александра Ивановича Коновалова.

Эпилог, занявший место пролога, бросает отсвет трагичности на фигуру главного героя, человека хотя и необразованного, но глубоко чувствующего и поэтому особенно остро, мучительно пере­живающего никчемность своего существования, безуспешно пы­тающегося понять причины жизненного тупика, в котором он ока­зался. Коновалов — тип босяка-правдоискателя.

Попав после долгих скитаний в пекарню, Коновалов испытыва­ет радость труда. «Бывало, он брал с лопаты в руки самый удач­ный каравай и, перекидывая его с ладони на ладонь, обжигаясь, весело смеялся, говоря мне:

— Эх, какого красавца мы с тобой сработали!..»

Коновалов любит труд и работает «артистически». Он «уны­вал», когда печь пекла плохо или тесто медленно поднималось... и был по-детски весел и доволен удачно выпеченным караваем хлеба. Коновалов — потенциально талантливый человек, способный созидать. Но в эксплуататорском обществе силы его не смогли рас­крыться полностью.

От природы добрый человек, Коновалов хочет помочь Капитолине. Но ничего другого, кроме мещанского уюта, он ей предло­жить не в состоянии. И Капитолина, покинув публичный дом и ис­пытав краткую иллюзию счастья, возвращается к прежней жизни, проклиная «совратившего» ее Коновалова. Падший протягивает руку падшему, но вывести из серой обыденщины его никуда не мо­жет, и это еще более подчеркивает трагическую бесплодность та­ких усилий. Отсюда непоследовательность поступков Коновалова, его поиски цели бытия, его тяжелые вопросы самому себе.

Горький раскрывает духовный мир этого человека, наивного, как ребенок, но внушающего окружающим уважение.

Писатель последовательно воспроизводит процесс его духовно­го преображения. Вот первый рисунок:

«Иногда я через книгу заглядывал в его лицо и встречался с его глазами — у меня до сих пор они в памяти — широко откры­тые, напряженные, полные глубокого внимания... И рот его тоже был полуоткрыт, обнажая два ряда ровных, белых зубов. Поднятые кверху брови, изогнутые морщинки на высоком лбу, руки, которы­ми он охватил колени, вся его неподвижная, внимательная поза по­догревала меня, и я старался...»

Когда к утру кончили читать «Подлиповцев», в глазах Коно­валова «светилось неизъяснимое словами изумление, а лицо вдруг вспыхнуло горячим чувством».

«Книга... вроде как акт полицейский. Сейчас ее читают... судят: Пила, Сысойка... какие же это люди? Жалко их станет всем. Народ темный. Какая у них жизнь? Ну, и…-- Коновалов смущенно посмотрел на меня и робко заявил,— какое-нибудь распоряже­ние должно выйти. Люди ведь, нужно их поддер­жать».

Книга заставила заду­маться Коновалова о себе: «Вот теперь я, например, что такое? Босяк, галах, пьяница и тронутый чело­век. Жизнь у меня без вся­кого оправдания. Зачем я живу на земле и кому я на ней нужен, ежели до­смотреть?.. Живу, тоскую... Зачем? Неизвестно. Внут­реннего пути у меня нет... Как бы это сказать? Эта­кой искорки в душе нет... силы, что ли? Ну, нет во мне одной штуки — и все тут!.. Вот я живу и эту штуку ищу и тоскую по ней, а что она такое есть — это мне неизвестно...» Говоря это, он держался рукой за голову, и на лице его отражалась работа мысли.

Слушая Коновалова, Максим отметил незаурядность этого чело­века, его ум, самокритичность, жажду познать и объяснить для себя жизнь. Коновалов просит Максима купить книжек, «которые про мужиков», и почитать ему.

Иначе слушал Коновалов «Бунт Стеньки Разина», преобража­ясь по мере того, как вырисовывалась все ярче фигура Степана Тимофеевича.

Он смотрел «жадными, странно горевшими глазами из-под су­рово нахмуренных бровей».

«В нем не было ни одной черточки той детской наивности, ко­торой он удивлял меня, и все то простое, женственно мягкое, что так шло к его голубым, добрым глазам,— теперь потемневшим и суженным, -- исчезло куда-то. Нечто львиное, огневое было в его сжатой в ком мускулов фигуре».

Как не похож «этот» Коновалов на «того», который предстал перед нами при чтении первой книги! Тогда это был взрослый ре­бенок, теперь, при чтении «Стеньки Разина», в душе его зрел про­тест; «казалось, что какие-то узы крови, неразрывные, не остыв­шие за три столетия, до сей поры связывают этого босяка со Стенькой», и босяк остро чувствует боль и гнев «пойманного триста лет тому назад вольного сокола».

Коновалов то впивается глазами в книгу, как будто он может увидеть на ее страницах зримые сцены борьбы и смерти Разина, то с ненавистью отшвыривает ее прочь. Он «рычит» от негодова­ния, плачет от жалости, буйно радуется смерти Стеньки, потому что с нею кончились и его мучения.

Настроения, охватившие Коновалова,— это, конечно, еще не осознанное стремление к борьбе, но это уже пробуждение бунтар­ского духа, хотя и быстро угасающее, как все порывы человека анархического склада.

В Коновалове, который тяготится жизнью большого города, живет сильная, детски чистая любовь к природе. Его тянет в поля, на простор, где дышится легко и свободно. «Я, брат, — говорит он,— решил ходить по земле в разные стороны — это всего луч­ше. Идешь и все видишь новое... И ни о чем не думается... Дует тебе ветерок навстречу и выгоняет из души разную пыль. Легко и свободно...»

Коновалов, натура незаурядная, талантливая, таящая огром­ную энергию, жаждущая созидать, гибнет, не найдя своего «вну­треннего пути» в условиях капиталистического общества. Протест людей «дна», как показал Горький, не являясь протестом револю­ционным, осознанным, нес черты народного недовольства и возму­щения. Среди обитателей подвалов, ночлежек, пристаней писатель увидел людей сильных, честных, свободолюбивых и самобытных.

Подобно Григорию Орлову и Коновалову, героиня рассказа «Мальва» тоже не находит «своей точки» в жизни.

Действие рассказа происходит на рыбных промыслах Гребен­щикова. Условия жизни рабочих ужасны. Бараки походят на «длинные грязные сараи», «на большие деревянные ящики». По­всюду разбросана зловонная рыбья чешуя, «дребезжащий звон раз­битого колокола призывает к работе» людей оборванных, лохма­тых, босых, пропахших соленой рыбой.

Безобразность этой жизни особенно ощутима в сравнении с прекрасным морем.

В этой гнетущей обстановке Горький отыскивает удивительный народный характер.

Мальва — натура страстная, ищущая, жизнелюбивая и свобод­ная, остро чувствующая красоту и безобразия жизни.

Мальва боится потерять свободу, и потому она не хочет выхо­дить замуж, понимая, что «замужем баба — вечная раба».

Только на косе чувствует она себя свободной, как чайка. На притязания Якова она отвечает: «Вкусна я, да не про тебя... А и никем я не купленная, и отцу твоему не подвластна. Живу сама про себя...»

Мальва тяготится любовью Василия, отвергает чувство Якова, понимая, что ее мысли и переживания безразличны им, а дорога она им лишь как женщина, которую каждый хочет сделать своей личной собственностью. Угрозу Василия Мальва воспринимает со­вершенно равнодушно.

«Да я тебе что — жена, что ли? — вразумительно и спокойно спросила она и продолжала. — Привыкши бить жену ни за что ни про что, ты и со мной так же думаешь? Ну, нет. Я сама себе ба­рыня, и никого не боюсь. А ты вон — сына боишься: давеча как заюлил перед ним — стыд! А еще грозишь мне! — И еще скажу тебе вот что. Ты Сережке бахвалился, что я без тебя, как без хле­ба, жить не могу? Напрасно ты это... Может, я не тебя люблю и не к тебе хожу, а люблю я только место это... — Она широко повела рукой вокруг себя. — Может, мне то нравится, что здесь пусто — море да небо и никаких подлых людей нет. А что ты тут — это все равно мне... Это вроде платы за место... Если я с моей красотой захочу — я всегда себе мужика, какого мне нужно, выберу...»

За эти слова Василий жестоко избивает Мальву, но она мол­чит, не сопротивляется, а лишь с холодной ненавистью смотрит на него, произнося лишь: «А я тебе за это заплачу... Ох, как запла­чу!..»

Но Мальва отказывается и от любви Сережки, рыбака, хотя и уважает его за то, что он везде побывал, «сквозь прошел всю землю и никого не боится».

Сережка лучше всех понимает Мальву, видит в ней натуру сильную и духовно богатую. Но как он, босяк, может устроить судьбу Мальвы? Предлагая идти ей за него замуж, он отвечает так на ее вопрос: «Как жить будем?» — «Ничего не будем делать, гу­лять будем!»

Вопрос Мальвы: «А есть где возьмем?» — свидетельствует о том, что она более трезво думает о жизни.

Мальва тоскует о чем-то хорошем. Откровенно беседуя с Сере­жкой, она признается: «Мне всегда хочется чего-то. А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку — и в море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого че­ловека завертела, да и пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него и смеялась. То жалко всех мне, а пуще всех — себя самое, то избила бы весь народ. И потом бы себя... страшной смертью... И тоскливо мне и весело бывает... А люди все какие-то дубовые».

В этой серой, гнилой жизни задыхается, тоскует Мальва, рвет­ся на волю. И это чувство ее напоминает «меланхолию» Конова­лова.

В начале рассказа Горький описывает море. Состояние его по­могает понять характер главной героини рассказа: «Море смея­лось. Под легким дуновением знойного ветра оно вздрагивало и, покрываясь мелкой рябью, ослепительно ярко отражавшей солнце, улыбалось голубому небу тысячами серебряных улыбок. В глубо­ком пространстве между морем и небом носился веселый плеск

волн, взбегавших одна за другою на пологий берег песчаной косы. Этот звук и блеск солнца, тысячекратно отраженного рябью моря, гармонично сливались в непрерывное движение, полное живой ра­дости. Солнце было счастливо тем, что светило; море — тем, что от­ражало его ликующий свет». Несоответствие мелкой, тусклой по­вседневности, при которой человек, имеющий силы совершить мно­гое, обречен на прозябание, никчемное существование, подводит читателя к выводам о необходимости изменения социальных усло­вий жизни народа. «Не по человеку жизнь» — вот что хотел ска­зать Горький своими рассказами о босяках.

К числу «босяцких» рассказов Горького примыкает рассказ «Дед Архип и Ленька», значительный по своим художественным достоинствам и идейному содержанию.

В этом рассказе писатель обращается к теме украденного дет­ства. Горький повествует о странствующих нищих — деде Архипе и его внуке Леньке.

С первых же страниц рассказа у читателя рождается чувство сострадания к этим обойденным судьбой людям.

Архип — человек преклонных лет, в прошлом, наверное, кре­стьянин. Долготерпение, покорность богу, судьбе — все те качест­ва, которые видел в крестьянстве Л. Толстой, сродни деду Архипу. Он ничего от жизни не ждет, ни к чему не стремится. Единствен­ная его цель и забота — прокормить внука-сироту, которого он опе­кает вот уже семь лет.

Ленька иначе смотрит на мир. Очень любознательный, он жаж­дет открытий, тянется ко всему хорошему. Странствуя, Ленька уже достаточно хлебнул горя, не раз сталкивался с несправедливостью, но он мечтает о «больших чудесных городах, населенных невидан­ными или добрыми людьми, у которых не нужно будет просить хлеба...».

Основу рассказа составляет столкновение различных нравствен­ных идеалов деда и внука. Для деда средство поддержания сущест­вования — воровство, а Ленька хочет видеть жизнь чистой и спра­ведливой.

Завязкой в рассказе становится история с платком, который украл у девочки дед Архип. Ленька, движимый благородным чув­ством, пытается успокоить девочку, в страхе ожидающую наказа­ния за утерянную вещь, защитить ее от отца. Мальчик оскорблен, узнав, что платок похитил его дед, но еще большее угрызение со­вести, стыд, возмущение испытывает Ленька, услышав, как дед публично отрицает то, что снял со стены кинжал. Драма в душе Леньки нарастает.

Открытое столкновение между дедом и внуком происходит в степи, в стороне от людей. Это безлюдное пространство усиливает драматизм их конфликта. Ленька, убедившийся в том, что дед его — вор, проклинает его, желая ему смерти и непрощения на не­бесах. Дед почти с отчаянием объясняет внуку, почему он воровал. О своей нечисто прожитой жизни он говорит как о подвиге во имя внука: «Семь лет я тебя нянчил!.. Все для тебя... и жил... для тебя. Рази мне надо что?.. Умираю ведь. Умираю... а ты говоришь—вор... Вот возьми... бери... На жизнь твою... на всю... копил... ну и воро­вал... Бог видит все». Как бы в унисон разыгравшейся между людьми драме в степи начинается гроза, во время которой дед и внук гибнут.

Так же как и в рассказах романтических, пейзаж становится здесь одним из важных сюжетных компонентов, организующих по­вествование, хотя природа здесь рисуется в сдержанных, спокой­ных тонах, исключающих всякую экзотику.

Горький стремился показать, что даже у людей, замордованных подневольным трудом, живо чувство прекрасного.

Рассказ «Двадцать шесть и одна» писатель назвал поэмой. По­этическое чувство красоты, щедро насыщающее это произведение, давало полное право на такое жанровое определение.

Рассказ автобиографичен и навеян впечатлениями того време­ни, когда А. Пешков работал в крендельной пекарне Василия Се­менова в Казани. А время то было мрачное. Много лет спустя Горький, опровергая утверждение, будто бы его сделали марксис­том лишь произведения великих философов, писал: «Вы скажете марксист! Да, но марксист не по Марксу, а потому, что так выдуб­лена кожа. Меня марксизму обучали лучше и больше книг казан­ский булочник Семенов и русская интеллигенция, которая наибо­лее поучительна со стороны своей духовной шаткости».

В рассказе «Двадцать шесть и одна» Горький изображает мрач­ную обстановку булочной Семенова. Огромная печь похожа на чу­довище, готовое поглотить согнанных к нему рабов. А сами рабы, грязные, измученные, ненавидят свой труд.

О труде в капиталистическом обществе, о его подневольном ха­рактере Горький писал неоднократно. Так, в рассказе «Челкаш», воспроизводя музыку трудового дня в порту, он подмечает, что люди незаметно превратились в механические придатки машин.

Труд крендельщиков тяжел. «Изо дня в день в мучной пыли, в грязи, натасканной нашими ногами со двора, в густой пахучей духоте, мы рассучивали тесто и делали крендели, смачивая их на­шим потом, и мы ненавидели нашу работу острой ненавистью... Сидя за длинным столом друг против друга,—девять против де­вяти,— мы в продолжение длинных часов механически двигали ру­ками и пальцами и так привыкли к своей работе, что никогда уже и не следили за движениями своими».

Но даже эти изнуренные люди, «арестантики», у которых не было ни сил, ни желания даже говорить друг с другом, не лишены чувства прекрасного.

Для того чтобы раскрыть внутренний мир своих героев, мир, полный страстей, затаенных дум, Горький использует песню. При­чем он воспроизводит не только ее содержание, но и подробно опи­сывает тембр голоса поющего, выражение его лица, реакцию слу­шающих.

Эти полумертвые люди, «живые машины», иногда начинали петь. И самым замечательным было, когда пели все двадцать шесть. Их «громкие голоса, давно спевшиеся голоса» наполняли помещение; песне становилось тесно в нем, она билась о камень стен, стонала, плакала и оживляла «сердце тихой щекочущей болью», бередила в нем старые раны и будила тоску.

Поющим густая, широкая волна звуков представлялась «доро­гой куда-то вдаль, освещенной ярким солнцем,— широкой дорогой...».

Было у крендельщиков и еще нечто хорошее, заменявшее солнце. Каждое утро к ним заглядывала шестнадцатилетняя горничная Таня, с румяным личиком, толстой косой каштановых волос.

Грязные, темные, уродливые люди ждали с нетерпением ее прихода и говорили ей какие-то особые слова, которые находились у них только для нее. У крендельщиков и голоса становились мяг­че, ласковей и шутки легче, у них для нее все было особое.

Горький утверждал, что все красивое по-настоящему вызывает уважение к себе у людей, даже и у грубых людей. И хотя каторж­ный труд превращал людей в тупых волов, они все-таки оставались людьми и, как все люди, не могли жить без того, чтобы не покло­няться чему бы то ни было.

Горький впервые в русской литературе показал трудовой кол­лектив в своем стремлении к прекрасному.

Проблема активного отношения человека к жизни, которую ставит Горький в своих ранних романтических и реалистических рассказах, сопряжена с требованием героико-романтического искусства, способствующего обновлению жизни.

Эта позиция неоднократно и целенаправленно обосновывалась писателем в его литературно-критических статьях раннего перио­да. Эстетические взгляды Горького нашли также свое выражение в таких его произведениях, как «Читатель», «О Чиже, который лгал, и о Дятле — любителе истины», «Об одном поэте», «О черте», «Еще о черте» и других. Эти выступления были направлены про­тив декадентов и натуралистов, порвавших с демократическими традициями русской литературы, ратующих за искусство, свобод­ное от общественных идеалов и отражающее субъективное восприя­тие действительности.

Полемизируя с проповедниками безыдейности, Горький в пам­флете «О черте» (1899) создает сатирические образы писателей, не имеющих принципов, готовых «быть женихами на всех свадьбах и покойниками на всех похоронах», но провозглашающих «идеи добра, красоты».

Горький отвергал подобную литературу и выдвигал свою поло­жительную программу; о действенной роли искусства в обществен­ной жизни. В статье «Поль Верден и декаденты» (1896) он подчер­кивал, что русские декаденты являются прямыми наследниками тенденций упадка в литературе и общественной мысли буржуазно­го Запада, тенденций, возникших в сгущенной атмосфере «пошлой и развратной жизни» на потребу «жирных и разнузданных купцов, чувствующих себя господами положения». Он утвер­ждал, что декаденты, на какой бы национальной почве они ни вер­шили свою разрушительную работу, «уже в день своего рождения •были разбиты наголову, явившись на свет невропатами... людьми, которым и наслаждение в бою недоступно».

Горький раскрывает идейное убожество декадентской поэзии, которая отдает предпочтение субъективизму или уводит читателя в мир бесплодных фантазий и грез. Оп высмеивает поэтов-декадентов за индивидуализм и пессимизм их искусства. Он утверж­дает, что «декаденты и декадентство — явление вредное, антиоб­щественное, — явление, с которым необходимо бороться».

В ряде произведений, стремясь ответить на вопрос, какая за­дача стоит перед писателем, Горький также активно выступал и против другого антиреалистического течения в литературе — нату­рализма. Натурализм, как и декадентство, был далек от граждан­ских, общественных идеалов, от типического воспроизведения дей­ствительности и изображал жизнь в ее разрозненных явлениях, фиксируя их с протокольной точностью. Известный критик-народник Н. К. Михайловский дал точную и выразительную характери­стику этого течения:

«Нынешние писатели... норовят обойтись без такого централь­ного пункта. Они с безразличным спокойствием воспроизводят все, что им попадается на глаза: Фому и Ерему, слона и букашку, бла­гоухание розы и безобразие подлости... Господа беллетристы утра­тили способность различать важное и неважное и сильно чувство­вать разницу между добром и злом. Дескать, с высшей точки зре­ния, удаленной от ничтожных и проходящих тревог дня, все в природе одинаково ценно, и нет в ней ни добра, ни зла, и не дело художника как-нибудь сортировать явления жизни, он не должен давать ни одному из них предпочтения».

В своем программном рассказе «Читатель» (1898) Горький вы­ступает против бескрылого бытописательства. Он говорит, что факт сам по себе, а также нагромождение фактов вне их логической связи не могут объяснить явлений жизни, привести к обобщениям, выделить наиболее типические черты времени. Горький адресует следующие слова «бытописателям»-натуралистам: «Твое перо сла­бо ковыряет действительность, тихонько ворошит мелочи жизни, и, описывая будничные чувства будничных людей, ты открываешь их уму, быть может, и много низких истин... Ты уверен, что это по­лезно — рыться в мусоре буден и не уметь находить в них ничего, кроме печальных крошечных истин, устанавливающих только то, что человек зол, глуп, бесчестен... что он бессилен и жалок, один и сам по себе».

Подобному взгляду на литературу Горький противопоставляет задачу идейного воспитания читателя.

«Цель литературы, — пишет он, — помогать человеку пони­мать себя самого, поднять его веру в себя и развить в нем стремле­ние к истине, бороться с пошлостью в людях, уметь найти хоро­шее в них, возбуждать в их душах стыд, гнев, мужество, делать все для того, чтоб люди могли... одухотворить свою жизнь святым духом красоты».

С декадентами и натуралистами, с поборниками теории «малых дел» Горький полемизирует во многих своих произведениях.

В частности, в сказе «О Чиже, который лгал, и о Дятле — люби­теле истины» (1893) угадываются настроения различных слоев тогдашней интеллигенции, по-разному относившейся к искусству.

Борясь против литературного распада, против декадентства и натурализма, Горький в литературно-критических статьях и ху­дожественных произведениях неизменно выступал с требованием действенного искусства для народа, утверждающего высокие идеа­лы социальной справедливости.

В борьбе с реакционной программой этих течений Горький опи­рался на великие завоевания русского реализма и революционно-демократической критики. Он унаследовал от Белинского, Черны­шевского, Добролюбова их глубокий патриотизм, беззаветную лю­бовь к угнетенным и обездоленным, их неукротимую веру в свободолюбивый дух и творческие силы русского народа, их убеж­денность, веру в его историческое призвание.

По мнению Горького, писатель — это учитель и вожак людей, который указывает им путь «к свету, к истине, красоте, к новой жизни», это проповедник прогрессивных общественных идеалов, глашатай социальной правды. Он — активный деятель, гражданин, глубоко переживающий страдания народа, это борец за его свободу и счастье. Горький требовал от художника знания запросов време­ни, тесного слияния с жизнью, умения предчувствовать будущее. Горький обрушивался на писателей, сглаживающих общественные противоречия, видящих в народе пассивную, инертную массу, которая способна вызвать лишь сострадание «попечителей». Вся­кое стремление отвлечь внимание читателя от задач борьбы, парализовать его волю к перестрой­ке жизни, законсервировать существующие ее формы вызывает резкий протест молодого Горького.

Горький своим творчеством боролся за героическое искусство потому, что видел, как становится велика потребность в нем народа, поднявшегося на борьбу. Он знал по опыту собственной жизни, как очищает и возвышает душу человека произведение, в котором действуют герои сильные, мужественные, благородные, по­беждающие все трудности или гибнущие во имя высоких идеалов. Эта борьба облекалась в форму романтического бунтарства и в стремление уйти в другую жизнь. Осваивая новую реалистическую систему, Горький не изменял духу своего творчества, его направленности, тому, что Белинский назвал «пафосом художника».

Список используемой литературы:

1. «Макар Чудра»

2. «Старуха Изергиль»

3. «Песня о Соколе»

4. «Песня о Буревестнике»

5. «Челкаш»

6. «Двадцать шесть и одна»

7. «Мальва»

8. «Супруги Орловы»

9. «Дед Архип и Ленька»

10. «Коновалов»

11. А. А. Волков - А. М. Горький

12. Б. Михайловский, Е. Тагер - Творчество М. Горького