Реальности реализма
Сергей Лебедев
1.
Те, кто причастен к сегодняшней ситуации в отечественном изобразительном искусстве и в художественном образовании, склонны определять ее как кризисную.
Действительно, — для искусства сейчас не самые легкие времена. Во всяком случае, в контексте происходящего сегодня в других областях российской действительности подобного рода определения отнюдь не режут слух каким-то особым “трагическим диссонансом”. Мало того, — вызывают скорее недоуменный вопрос: а почему, собственно, ситуация с искусством может быть сегодня какой-то иной?
Может или не может — это покажет, конечно, только время, гадать тут не приходится. Позитивное изменение ситуации зависит от совокупного действия слишком многих факторов, причем профессионалам, работающим в области изобразительного искусства, принадлежит здесь, увы, отнюдь не главная роль.
Зато возможность трезво видеть, понимать и анализировать происходящее в нашей профессиональной сфере никто у нас отнять не в состоянии.
Воспользуемся же этой возможностью хотя бы умозрительного рассмотрения проблемы. Проблемы действительно очень острой и давно нас всех беспокоящей. Кто знает, может быть, уяснение ее сути принесет, в конце концов, какие-то плоды и в деле ее практического разрешения.
Приступая к этой задаче, отметим, однако, что мы имеем в данном случае дело, в сущности, даже не с одной, а, по крайней мере, с двумя проблемами сегодняшней жизни отечественного изобразительного искусства. Формулируя коротко, это, во-первых: проблема встроенности искусства в социальную систему нынешнего российского общества и, во-вторых, проблема профессионального развития изобразительного языка искусства на современном этапе. Причем каждая из них обладает настолько сложным, большим и очень специфическим объемом содержания, что и рассматривать их целесообразнее каждую по отдельности, не жертвуя необходимой обстоятельностью.
В этой статье мы ограничимся обсуждением только первой из них — той, что связана с практической “выключенностью” российского изобразительного искусства из современной социальной жизни у себя на родине, а следовательно, — и с невозможностью полноценной интеграции его в мировую культуру. Другими словами, речь пойдет пока лишь о той совокупности актуальных для современной жизни российского искусства факторов, которая по отношению к его собственным, внутренним проблемам носит внешний характер. Речь пойдет о причинах кризиса той региональной системы, в которую искусство включено, — о непредвиденных последствиях тех резких социально-политических потрясений, которые вот уже какой раз, начиная с 1917 г., когда страна волевым усилием была экстрагирована из эволюционного социального процесса, претерпевает российское общество. Речь пойдет о ситуации, сложившейся для искусства в результате перестроечных и постперестроечных российских реформ, напрочь разрушивших всю ту систему социально-экономических приоритетов, общественного регулирования и распределения, которая сложилась за время советского эксперимента и к которой искусство за эти семьдесят лет сумело как-то приспособиться. Мало того, — отменив старый социальный контекст бытования искусства, реформы вбросили российскую культуру в “свободный рынок”, не обеспечив ее сколько-нибудь серьезными ресурсами, без которых невозможно создание рыночных инструментов, адекватных этой грандиозной общественной трансформации и совершенно необходимых для того, чтобы национальная культура могла выжить в новых рыночных условиях. Хотя что говорить о ресурсах, когда до сих пор у наших реформаторов нет даже и сколько-нибудь ясного представления о том, какими они, эти инструменты, должны быть. Все это привело к тому, что можно назвать настоящей “социальной ампутацией” одной из самых значимых, традиционно важных для России сфер ее национального культурного бытия. К тому, что наше изобразительное искусство оказалось попросту совершенно не вписанным в социальный проект собственной страны.
Попробуем же разобраться в этой ситуации более обстоятельно. Посмотрим, как конкретно она сложилась, какими измерениями обладает, в чем ее катастрофичность и чем грозит она как искусству, так и самому обществу.
2. Искусство — общество — государство
Итак, кризисная ситуация, о которой пойдет речь, — это ситуация, которая развернута сегодня, как уже сказано, не внутри самого искусства, а внутри той социальной реальности, которую можно обозначить посредством триады, вынесенной в название этой главки, — “Искусство-Общество-Государство”. А это — единая, целостная и нерасчленимая реальность, и она жестко структурирована системой совершенно определенных фундаментальных взаимозависимостей и взаимодействий между ее составляющими. Они-то и определяют собою в любые времена реальный масштаб и перспективную значимость тех трансформаций, которые претерпевает это триединство на том или ином этапе своего исторического развития.
Эти фундаментальные взаимодействия и взаимозависимости отчетливо проявляют себя уже на самых ранних этапах существования искусства и общества. Так, уже само возникновение изобразительного искусства сразу же оказалось вовсе не каким-то сопутствующим событием в жизни человеческого общества, а обозначило себя как необходимое условие самого его становления. Почему? Да потому, что именно искусство позволило визуально сформулировать и публично транслировать индивидуальный образ восприятия действительности за пространственные и временные пределы отдельной личности. Видение художника в произведении искусства обретает предметность, материальность внешней вещи и тем делает его доступным и для восприятия, и для усвоения другими.
Именно в этой роли произведение изобразительного искусства и выступило около 40 тысяч лет назад — как общий образ видения реальности, передаваемый следующим поколениям как живое наследство. Благодаря этой общественной значимости изобразительный образ очень быстро стал внешним охраняемым предметом, переходящим от поколения к поколению в качестве знака, обладающего мультикомплексным информационным содержанием — закрепленной в нем общностью принятого и усвоенного людьми способа воспринимать и видеть мир. Другими словами, изобразительное искусство выступило в качестве семиотической системы, выполняющей специфические языковые функции. Или, скажем так, функции визуального языка, специфической языковой системы, возможности которой существенно отличаются от привычного нам языка.
Но, выражая и закрепляя в своем развитии общность видения реальности в форме материального предмета внешнего мира (например картины), который доступен восприятию многих, произведение искусства формирует тем самым и определенную общность воспринимающих его людей: превращая их в сообщников по общему видению мира, произведение объединяет их общим видением. То есть, другими словами, как раз и превращает их в общество. А это значит, что язык искусства, основанный на изобразительной деятельности, действительно может и должен быть понят как своего рода цемент той самой нашей социальности, присущей нам как разумным существам.
В этой его фундаментальной функции непрерывного созидания, поддержания и развития общественной целостности важность и значение изобразительного языка (как и любого языка вообще) поистине трудно переоценить. Будучи носителем и выразителем того или иного общего образа понимания реальности, признанное обществом произведение искусства — это всегда выражение некой нормы видения мира и себя в этом мире, некий текущий стандарт жизненной правды, принятый и одобренный обществом в данное время. Поэтому не будет преувеличением сказать, что изобразительный язык (как и другие семиотические системы) имеет отношение к самому основанию нашего сознания — это один из важнейших его компонентов, на разрушение которого не посягали даже те, кто с упоением заверял: “Весь мир насилья мы разрушим, до основанья, а затем...”. Даже они, вероятно, догадывались, что никакого “затем” не будет и не может быть, если разрушить такое основание самой жизни, как язык. Недаром, наблюдая за тем, что происходит в истории, трудно избавиться от впечатления, что подлинными предвестниками любых общественных перемен — эпохальных сдвигов, объединений, расколов, общественных предпочтений или отвержений — являются прежде всего трансформации в системе образного видения реальности человеком. То есть в той сфере, которая как раз и организуется, как раз и управляется искусством, — в сфере визуального языка. В социальной же и политической сферах реальности мы встречаемся уже с их необратимыми последствиями. Потому-то, видимо, в самой природе искусства и заложено подсознательное стремление всегда каким-то образом содержать свой “инструмент” в надлежащей чистоте и сохранности, то есть подчиняться логике собственного развития искусства как особого языка, а не внешним посторонним воздействиям, в том числе и государственным. Можно вспомнить, к примеру, один из самых ярких недавних эпизодов такого противостояния — знаменитую “бульдозерную выставку”. И подобных примеров в истории много. В лице художников и теоретиков искусство всегда традиционно мыслило и чувствовало себя “заложником вечности у времени в плену”. По самой своей природе оно всегда отличалось характером, сознанием и целями, достаточно независимыми по отношению к преходящим, временным государственным интересам.
В противоположность этому одной из важнейших задач любого государства всегда была как раз задача как можно более социализировать художников, поставить их творческое видение на “государеву службу”. И это тоже понятно: искусство действительно может быть мощнейшим фактором государственности, и, следовательно, стремление всякого государства сделать культуру государственно-целесообразной так же естественно и закономерно, как и стремление самого искусства к свободе своего самоопределения. А потому государство всегда и придумывало ту или иную систему “кнута и пряника” для художников, чтобы из всего спектра стихийно возникающих творческих предложений выделить и поддержать именно ту версию “авторской трансляции видения”, которая отвечает его интересам. Так что вполне закономерным для коммунистического государства было, например, даже и то, что в СССР художественные творческие вузы расценивались как идеологические учреждения и находились под особым контролем со стороны властей.
Короче: взаимоотношения искусства и государства всегда строятся на том или ином противоборстве их разнонаправленных, но диалектически взаимосвязанных друг с другом и друг без друга не существующих интересов и устремлений. Причем логика сохранения и развития общества заключается в том, что ни одной из этих сторон не дано исчезнуть или полностью победить.
Теперь посмотрим, как реально строились эти исходные и принципиально не устранимые в своей разнонаправленности взаимоотношения искусства и государства в советские времена.
3. Положение изобразительного искусства в СССР
В советском государстве существовала своя очень четкая и очень жесткая внутренняя система стандартов финансирования и поддержки искусства, подчиненная целям практической реализации государственного заказа в области художественного творчества. Созданная в СССР система финансирования опиралась на госбюджет (около 3%), а применение расценок на произведения изобразительного искусства основывалось на многоуровневом творческом отборе — внутренней “советской котировке”.
Первой ступенькой такой “котировки” служил прием в члены Союза художников СССР, для чего от художника требовалось следование определенным творческим шаблонам и правилам, соблюдение как самого ритуала вступления, так и условий дальнейшего достойного членства в нем. Все это необходимо было для того, чтобы иметь профессиональный статус художника — то есть право профессионально работать, иметь профессиональную перспективу, заказы, творческую мастерскую и т.д. Без этого в советских условиях невозможно было быть художником де-юре. Быть художником де-факто в советские времена не только не давало профессионального статуса, но и грозило статьей закона о тунеядстве. Только в составе Союза художников можно было продвигаться по лестнице профессиональной карьеры, общественного и финансового престижа. Этот путь отмечался занятием центральных экспозиционных мест на республиканских и общесоюзных выставках, почетными званиями и степенями, получением наиболее выгодных заказных работ по высшим расценкам. Такое продвижение занимало, как правило, всю жизнь и было полностью обусловлено той системой кнута и пряника, которая была выработана государством.
Система эта основывалась на том, что в советские времена всегда было очень четко определено то, что дозволено в искусстве, и то, что не дозволено. И то, что дозволено, имело всегда очень четкие расценки, утвержденные Министерством культуры и принятые Художественным фондом. Для реализации этой схемы Союзом художников и Минкультом были созданы художественно-производственные комбинаты, которые были единственно возможным посредником между художником и заказчиком, причем исполнителей заказа определяли именно они. Заказчик не мог повлиять на то, кому достанется выполнение его заказа, да ему было, собственно, все равно. Стоимость произведений определялась согласно утвержденным (внутренним для СССР) расценкам по всем видам художественной деятельности, и эти расценки были обязательны для всех госпредприятий и учреждений. При определении авторского вознаграждения учитывались: техника, жанр, размер произведения и котировка автора, т.е. официально присужденные титулы, звания и заслуги. Все это влияло на ценообразование, которое обязательно утверждалось коллегиальным органом комбината художественных работ — Художественным советом. Заказчик платил государственными деньгами, отпускавшимися ему из госбюджета по расходной статье: “на искусство”. Использовать эти финансовые средства на другие цели он не имел права. Если средства не использовались в текущем году, он лишался их в следующем.
Все это оборачивалось, естественно, тем, что искусство, как и все общество, постоянно подвергалось постоянной и тенденциозной идеологической селекции. А жесткая селекция творцов определяла собою и противоестественную, однобокую селекцию творческих направлений и методов.
Таков был командно-распределительный тип отношений между государством и искусством внутри СССР. И лишь за его пределами царил “свободный рынок” с его внебюджетным финансированием, свободным ценообразованием, неограниченными частными инвестициями, которые были защищены от потерь сложившимися за десятилетия правилами игры.
Отметим, впрочем, что в течение всего XX века наше изобразительное искусство, несмотря ни на что, все-таки пыталось сохранить свои связи с неидеологизированной реальностью. Оно стремилось отстоять, по возможности, свою внутреннюю традицию развития, следование своей метафизической миссии — вопреки засилью воинствующего “соцреалистического” эмпиризма и вульгарного материализма, которые властно навязывали свои шаблоны понимания и “отражения” жизни. Все это выразилось, в частности, в появлении и даже как бы частичной легализации той разновидности советского искусства, которую иной раз удавалось оправдывать принятой еще в 30-х гг. теорией так называемого “вопрекизма” — эстетической концепцией, признававшей, что художник может выражать “правду жизни” и вопреки своему “не-передовому” мировоззрению. Но сейчас нам важнее подчеркнуть, что при всем том, при всех своих “раздвоенностях”, изобразительное искусство все-таки имело в условиях СССР пусть незначительную, всего лишь “трехпроцентную”, но все-таки свою долю в бюджете страны, занимало пусть похожее на “прокрустово ложе”, но свое место в общей структуре функционировавшей государственной машины.
Правда, уже с начала второй половины XX века эта структура стала все более ощутимо подвергаться давлению со стороны тех, кто не желал укладываться в ее прокрустово ложе. Внутри советского культурного пространства стало появляться все больше художников, которые сознательно или нет, но не проходили через сито творческих советских стандартов и не принимались в члены Союза художников, а потому не могли официально претендовать и на занятость в сфере профессиональной художественной деятельности. Но тем не менее — все-таки занимались ею. Рост количества таких художников, несмотря на ограничения властей, в 70-е годы привел к необходимости создания даже новой организационной формы — “альтернативной” Союзу художников СССР. И эта форма сопротивления искусства заставила государство постепенно растягивать прокрустово ложе своих нормативных требований, идти на смягчение прежних жестких правил. Одним из первых проявлений этого процесса стало создание и функционирование Московского горкома графиков, который в 70-80-е годы XX века превратился в настоящий оплот независимого искусства, противостоящего официозу Союза художников СССР не только в эстетическом плане, но и в системе финансовой оценки, получения заказов и т.д.
Эта новая, легализованная, категория художников была ориентирована на шкалу ценностей и конъюнктуру западного “свободного рынка” искусства. Единицам из них удавалось даже и практически получить финансовую оценку по западным меркам, вместе с ней они получали и относительно независимый статус от советских властей и советского табу в искусстве. Это стало тем заразительным примером идеологической свободы при финансовой независимости, который сыграл значительную роль в деле дальнейшего информационно-идеологического развала СССР. Не случайно уже тогда финансовые приоритеты стали постепенно брать верх над идеологическими и у самих властей. Государство все чаще стало стремиться больше к финансовой выгоде, чем к борьбе с проявлениями инакомыслия в искусстве, и со временем признание художника на Западе стало одним из условий признания его и в России.
Так сложился своеобразный стандарт. Те из художников, кто мог выехать, стремились на Запад, причем не всегда даже и осознавая — зачем? А нужно им было, как правило, признание ценности их творческой продукции в форме рыночной цены (устойчивой котировки) на “свободном западном рынке”, вместе с которой приобреталась независимость от царившей и давно уже обрыдлой к этому времени идеи “соцреализма”. В головах витал дух “свободы творчества и самовыражения”, гипнотизировала загадочность и непредсказуемость полета конъюнктуры “мирового свободного рынка искусств”, его, казалось бы, идеологическая не скованность и кажущееся разнообразие…
Так пьянит и манит не освоенная еще территория.
4. Новая ситуация
И вот в начале 90-х настал долгожданный момент — российское государство резко повернуло к рыночной системе хозяйствования, открыв границы и отбросив изжившие, недавно безраздельно царившие идеологические доктрины и шаблоны. Теперь экономические и политические западные принципы манифестировались для России как программные цели, потеряв сладость запретного плода. В том числе — и “свободный рынок”.
В этих новых социально-политических и экономических условиях прежняя, советского типа, заинтересованность в идеологическом “управлении” искусством отпала. В результате оказалась отброшенной и господствовавшая в СССР система его финансирования через распределение госбюджетных средств между заказчиком и автором. Рухнула вся прежняя схема включения искусства в государственно-хозяйственный и идеологический механизм, исчез своеобразный “советский несвободный рынок”. Остались только художники, как рыбы на песке, брошенные стремительным отливом. Отечественное изобразительное искусство, его организационно-бюрократические структуры, долгие десятилетия ориентированные на дотации и госзаказ, оказались совершенно не готовы к тому, чтобы понять, каковы должны быть роль и место искусства в системе новых экономических и социальных отношений, как надо решать жизненно важные задачи развития искусства в новых, неожиданных для большинства художников условиях.
В свою очередь, и наше государство, начав переориентацию всей общественной и хозяйственной системы страны, объявив о вступлении на путь рынка, отнюдь не озаботилось тем, чтобы включить изобразительное искусство в систему цивилизованных рыночных отношений, создать необходимые для его функционирования в условиях рынка общественные инструменты. А без них невозможно не только равноправное участие российского искусства в мировом рынке, но и простое существование его внутри страны, для которого так же требуется создание рыночных инструментов ценообразования и регулирования на основе сложившихся мировых стандартов. Другими словами, условия новой экономической политики необходимо требовали и новой культурной политики — новой ее стратегии, новых инструментов для ее осуществления. Это, казалось бы, и должно было стать государственной позицией.
Но — не стало. И в результате сложилась поистине парадоксальная ситуация.
Сейчас наше искусство обрело наконец действительную свободу в плане осуществления своих внутренних потенций и устремлений. Здесь оно предоставлено самому себе, и для российских художников настали вроде бы превосходные времена. Появились неслыханные возможности: свобода творчества и передвижения, отсутствие ограничений со стороны государства, возможность пользоваться любыми материалами для работы. Все это многим поколениям художников в России даже и не снилось
Но для очень и очень многих — это сегодня возможности только потенциальные. Для их реализации не хватает, как правило, только одного условия — нет достаточных денег и социальных гарантий. Сейчас наше искусство, дух культуры испытываются прежде всего именно финансовыми трудностями. Рухнула изолированная от мира система “советского рынка искусства”, основанная на государственном диктате. Искусство оказалось в другой системе — системе социально-экономической свободы. Изменился основополагающий фактор — жесткая идеология государственной воли сменилась свободой экономической прагматики, экономической целесообразностью. Поэтому с самого начала я и подчеркнул, что речь в данном случае идет не о кризисе самого искусства, а о кризисе социальной системы, в которой оно находится.
Но этот кризис системы, возникший из-за того, что старая форма реализации социального заказа исчезла, а новой не сложилось, больно ударила по самому искусству. Тысячи российских художников оказались фактически безработными, единственное, чем они связаны с собственным государством, — это необходимостью платить налоги государству и брать разрешение для вывоза своих произведений за границу. Термин “национальное достояние” по отношению к художественным произведениям слышится только при пересечении российской границы, когда же художник находится внутри страны — ни он, ни его картины в подавляющем большинстве случаев никому не нужны. Удивительно ли, что в этих условиях многие художники стали испытывать даже и своего рода ностальгию по прежней форме государственного финансирования искусства? Крушение привычного для них социально-политического контекста воспринимается ими как катастрофа всего искусства, как тотальный кризис искусства и культуры.
Между тем в окружающем нас цивилизованном мире уже давно выработаны и сложились устойчивые методы и формы функционирования искусства в условиях рынка. И они не только обеспечивают ему самому достаточно большие возможности для достойного существования и развития на общемировой и на внутренней национальной арене, но обнаруживают себя и как чрезвычайно важные и ценные инструменты развития общества в целом. Они способствуют расцвету не только духовно-культурной, но даже и собственно экономической жизни любого национального организма, любой страны, любого государства.
Речь идет о том, что можно назвать современным цивилизованным рынком искусства.
Познакомимся с этим феноменом поближе.
5. Современный мировой рынок искусств
Начнем с того, что сегодняшний годовой оборот мирового рынка искусств составляет около 380 миллиардов долларов США. В рейтинговом ряду легальных видов бизнеса торговля картинами стоит на третьем месте — после оружия и бриллиантов. А вложения финансовых средств в произведения искусства во всех странах с развитой рыночной системой хозяйствования считаются наиболее стабильными и прибыльными. Цены на мировом рынке искусств давно уже стали исчисляться сотнями тысяч долларов, а объем финансовых средств, затраченных на приобретение произведений изобразительного искусства, в мире неуклонно увеличивается. Особенно ценятся живопись импрессионистов, полотна старых мастеров и современное модернистское искусство. Сообщения прессы о преступлениях, связанных с произведениями искусства, напоминают сводки боевых действий. По мнению экспертов, на которых ссылается газета “Герольд трибун”, оборот торговли одними только крадеными произведениями искусства составлял к 1997 году от 4,5 до 6 миллиардов долларов ежегодно ( см. журнал “Итоги” №16 от 22 апреля 1997, стр. 65).
В чем же дело? Почему торговля предметами искусства приобрела в современном мире такой размах и цены на этом рынке так высоки?
Понятно, что предметы искусства относятся к разряду предметов роскоши. Но по сравнению с другими дорогими товарами уникальность предметов искусства состоит в том, что наряду с их культурной, исторической, социально-психологической и художественной ценностью они обладают, по существу, почти неограниченными возможностями в области их текущей финансовой оценки — то есть неограниченной финансовой емкостью, доступной постоянному и значительному увеличению в реально обозримой временной перспективе. Этим они принципиально отличаются от любых товаров, которые мы можем отнести к классу потребительских.
Потребительский товар имеет наибольшую цену тогда, когда он новый, когда он только что произведен и его потребительский ресурс не растрачен. Так обстоит дело, например, с машиной, обувью, одеждой и т.п. вещами. Какими бы дорогими они ни были изначально, время неизбежно и неуклонно снижает их стоимость, если только они сами не становятся музейно-коллекционными вещами, то есть не перестают оцениваться как предметы именно потребительского использования.
Другое дело — изобразительное искусство. Когда Ван Гог создавал свои картины, ему не на что было купить краски и еду. За свои произведения он получил при жизни что-то около восьмидесяти долларов. После его смерти картины его начали что-то стоить, а меньше чем через сто лет цена некоторых из них дошла до феноменальной отметки в десятки миллионов долларов США. И это только начало — можно с уверенностью предсказать, что финансовая цена произведений Ван Гога будет продолжать неуклонно расти. Такова неумолимая логика рынка искусств — системы, которая действует уже не одно столетие в странах Европы. Картины с течением времени постоянно увеличиваются в цене, тогда как потребительские товары неизбежно обесцениваются.
Но если картины — не потребительский товар, то какой же? И откуда берется их цена, чем гарантируется ее постоянное повышение и т.п.?
Думаю, что здесь не придется сильно ломать голову — нужно просто вспомнить, что кроме потребительских есть еще и такой вид товаров, каким являются, например, ценные бумаги. Очевидное преимущество вложения денег в предметы искусства, которое обеспечивает им их ключевое отличие от предметов потребительского рынка, позволяет сопоставить живописные картины с товарами прежде всего именно этого типа. Поэтому вполне можно сказать, что во всем мире искусство, в сущности, не покупают — в него вкладывают.
Но при очевидном сходстве тут есть и важные отличия.
В основе рынка ценных бумаг, в истоках образования их цены лежит, как известно, биржевая котировка. А в ней отражается системное взаимодействие целого спектра факторов культуры и экономики. Или, как говорят, текущая конъюнктура. Поэтому текущие котировки ценных бумаг (и самих денег) всегда зависят от так называемого обеспечения. Если это национальные деньги, то их цена зависит от состояния национальных активов, если акции предприятия — от его рентабельности, конкурентных успехов и т.п.
Ценообразование на артрынке тоже определяется котировкой поступающих на рынок произведений искусства. Роль этих котировок выполняют систематические фиксации аукционных продаж в одном из 1 630 престижных аукционов, которые в силу своего экспертного авторитета и объема финансового оборота определяют текущую конъюнктуру мирового рынка. Художественное произведение того или иного автора начинает иметь определенную ликвидность и переходит из состояния “сырья” в состояние “товара” только после того, как оно “продано” на одном из этих основных мировых аукционов. Все прецеденты продаж, как правило, фиксируются в сводных каталогах и становятся исходной базой для определения текущей цены произведений этого автора при продаже их дилерами. Исходя из этого, многие специалисты оправданно считают артрынок подразделением (де-факто) мирового фондового рынка.
Но, в отличие от ценных бумаг и самих денег, произведению искусства, появившемуся на рынке, не нужно никакого внешнего обеспечения. В ценных бумагах их фактическая материальная наличность и их обеспечение разнесены, в картинах — нет. В деньгах и ценных бумагах их котировка, то есть их реальная текущая стоимость, зависит от текущего состояния их обеспечения активами, золотым запасом, рентабельностью производства и т.п. Произведение же искусства — при условии своей подтвержденной подлинности — не требует какого-либо дополнительного обеспечения золотом или другими гарантиями.
Все это вместе — всочетании с другими специфическими особенностями рынка искусств — и делает предметы искусства чрезвычайно привлекательными для тех, кто их “покупает” — то есть кто вкладывает в них деньги. Вкратце эти в высшей степени привлекательные для частных лиц преимущества рынка, объясняющие и его размах, и его непрекращающееся развитие, можно свести к следующим основным факторам:
— неизменно высокая — при надежных экспертных гарантиях — ликвидность предметов этого рынка и, следовательно, надежность вложений в них. И, напротив, — сложности для похитителей: так как имя законного владельца зафиксировано, украденная картина не может быть продана по своей цене;
— высокая степень доходности этих вложений, обусловленная стойкой тенденцией к постоянному повышению цены на предметы искусства, что связано, в частности, с тем, что система конкуренции на артрынке противоположна конкуренции на потребительском рынке. В любой сфере потребительского рынка конкуренция приводит к падению цен на товар, тогда как увеличение коллекционеров одного и того же периода и стиля и наличие конкурентов, продвигающих того же автора, период, направление в искусстве и т.п., приводит лишь к росту котировок и объема финансовых вложений, то есть к увеличению цены;
— вложения в этот сектор рынка — оптимальный способ легализации накоплений и снижения налоговых выплат; рост капитала, вложенного в картины, не облагается налогом, наследство в форме картин во всем мире также не облагается налогом;
— фиксированная по принятым правилам цена произведения признается во всех регионах мира и не зависит от каких-либо политических изменений в любом из них;
— вложения в форме картин свободно вывозятся из страны в страну и крайне мобильны при транспортировке и хранении: малый объем при большой цене;
— поскольку предметы искусства в условиях капитализации этой сферы выступают в роли денежной массы или ценных бумаг, они могут быть использованы и как средство конвертации (например, покупка в России за рубли, продажа за рубежом за валюту), и как оборотные средства (покупка по более низкой цене, продажа по более высокой — создание капитала), и как средство оценки (залоговая стоимость при получении банковских кредитов), и как средство платежа (долевой вклад в уставной фонд предприятий, обменный фонд) и т.п.;
— наконец, вложения в этот сектор рынка придают респектабельность капиталу (социально приемлемый уровень вложения средств) и повышают престиж инвестора (презентации себя через составленные коллекции, возникновение площадки универсальных контактов).
6. Мировой артрынок и Россия
Нетрудно понять, что все эти особенности предметов артрынка, в высшей степени привлекательные для частных вкладчиков, имеют в условиях рыночного хозяйства абсолютно универсальный характер. И потому так же значимы и в России, как и во всем мире.
А между тем — какое место на мировом артрынке реально принадлежит сегодня России?
Если взять данные 1995 года, когда оборот мирового артрынка превышал 280 млрд долларов, то внутри России он составлял всего около 3,8 млн долларов. Правда, еще около 300 млн долларов приходилось на нелегальный антикварный рынок и столько же выручали посредники от продажи современного русского искусства за рубежом. Но и с учетом этого участие российского искусства в обороте мирового рынка ограничивалось долей примерно в 0,034%. Сегодня, правда, отдельные показатели значительно возросли, но общее соотношение принципиально не изменилось. Суммарный оборот национального артрынка ничтожно мал.
В чем же дело? У наших богачей меньше денег, чем у их западных коллег, и они хуже умеют находить им применение?
Но у всякого, кто хотя бы поверхностно информирован о жизни, работе и повадках нашей новой капиталистической элиты, такое предположение вызовет только улыбку.
Тогда что же — само наше искусство хуже и не может цениться так же высоко, как западное?
Однако многочисленные примеры произведений русского искусства, имеющих высокую котировку на мировом артрынке, убеждают в обратном. К таким относятся русские иконы, русское станковое и прикладное искусство XVIII-XIX вв., начала XX в., а также произведения немногих здравствующих ныне художников — например, Ильи Кабакова или Эдуарда Штейнберга и др. Их произведения достаточно легко переходят в форму определенной денежной суммы в любой валюте и обратно, повторяя хождение ценной бумаги.
Но здесь вот что приходится иметь в виду. На мировом рынке искусства котировки произведений русских авторов периода XVIII-XIX веков и начала XX, а также таких современных художников, как И. Кабаков или Э. Штейнберг, — это исключительная заслуга ведущих западных аукционов и крупных галерей. Это они создали реальный рынок русскому искусству, будучи привлечены его высоким качеством, его своеобразием и перспективой будущих его продаж, прогнозируемых в размерах сотен миллионов долларов в самом ближайшем будущем.
Но то, что из русского искусства уже вышло на мировой артрынок, представляет собою только очень малую часть того огромного художественного богатства, которым мы в действительности располагаем. Только первоначальная цена накопленных на территории России и не введенных в экономический оборот ценностей искусства составляет, по минимальной оценке экспертов, около 30 млрд USD. Количество до сих пор не “открытых” блестящих авторов и произведений, относящихся к началу и середине XX века, в России сегодня больше, чем где-либо еще, а ведь не надо забывать, что это искусство одной только первой половины прошлого века. И главная причина отсутствия всего этого богатства на мировом артрынке заключается только в том, что сегодняшняя Россия, имеющая великую культуру и огромное количество произведений искусства на своей территории, является единственной в мире крупной державой, оценка и переоценка художественных ценностей которой происходит за ее границами и без ее участия. Другими словами, все дело в том, что у нас нет собственного сколько-нибудь развитого национального артрынка. А без такого рынка ни одна страна не может рассчитывать на серьезное участие в мировом обороте произведений искусства. Поэтому и выход из той кризисной ситуации, в которой находится сегодня наше изобразительное искусство и с описания которой я начал этот очерк, может быть только один — в создании в России цивилизованного национального артрынка.
Но рынок начинается с создания цены, без цены нет понятия товара, без товара нет рынка. И у нас нет сегодня национального артрынка прежде всего именно потому, что в России до сих пор отсутствует механизм ценообразования на собственное искусство. Это начальное звено совершенно необходимо для существования национального рынка искусства.
В современной практике цивилизованных государств роль этого начального звена, этой совокупности инструментов ценообразования и регулирования выпуска предметов искусства на рынок исполняет аукционная система. Она в каждой стране имеет свои отличия, но суть от этого не меняется: именно аукцион является средством ценообразования (оценки и переоценки произведений искусства) — орудием их котировки. Это — “сердце” рынка искусств, регулятор количества входящих в оборот вещей и стремящегося к размещению в них капитала. Постоянно действующий престижный аукцион является основным механизмом существования и развития цивилизованного рынка искусств, единственным надежным условием и финансирования искусства, и ценообразования на него. Ведь аукцион — это, по сути, открытый конкурс на обладание предметами искусства. Именно тут “непредвзято” формируется текущая финансовая конъюнктура в области произведений культуры в условиях так называемого рыночного хозяйствования. Аукцион подкрепляет культурную значимость, актуальность данного произведения для общества прецедентом уплаченной за него денежной суммы. Это не продажа штучного произведения, как кажется на первый взгляд, но прежде всего котировка имени автора, а вместе с этим — и оценка всех его работ (авторской эмиссии). В том числе — и еще не предложенных к продаже.
Эта роль аукциона выявлена и закреплена в практике всех цивилизованных стран. Именно его деятельность, связывает воедино культурно-историческую и финансовую ценность произведений искусства, отражая при этом национальную шкалу духовных, эстетических и профессиональных ценностей. И вот почему именно с создания надежной, авторитетной и престижной аукционной системы и должно начаться создание в России ее собственного национального рынка искусств. А с созданием этого рынка — и выход нашего искусства из той кризисной ситуации, в которой оно оказалось в посткоммунистической России.
Задача эта настолько важна, что здесь вполне допустимо, на мой взгляд, предложить даже и такую формулу, вынесенную в заглавие следующего раздела:
7. Создание национальной аукционной системы — одна из важнейших национально-государственных задач России области культуры
Но почему, собственно, “государственных”? — может спросить, пожалуй, иной читатель. Те, у кого есть деньги и кто готов их вкладывать в такие “ценные бумаги”, как произведения искусства, действительно могут и даже, наверное, должны быть заинтересованы в создании артрынка и национальной аукционной системы. Заинтересованы в этом, естественно, и художники, которые могут рассчитывать на кардинальное изменение ситуации с оплатой их труда. Вот пусть они и заботятся о создании артрынка и аукционной системы, а нам-то всем — и обществу, и государству — какая от всего этого польза? Мы-то, грубо говоря, что будем иметь от всей этой взаимоввыгодной для продавцов и покупателей аукционной системы? Так что, может быть, государство наше все очень правильно как раз и делает, предоставив в новых рыночных условиях художников самим себе? Спасение утопающих — дело прежде всего самих утопающих…
Хочу подчеркнуть, что это глубоко неверная, наивно-обывательская точка зрения, хотя она, естественно, и может иметь хождение среди какой-то части нашей публики. И неверная по многим причинам.
Начнем с того, что национальный рынок искусства, работающий на основе принятых международных стандартов, является сегодня одним из важнейших факторов интеграции государства в мировое сообщество. Логика исторического развития в ХХ веке привела к тому, что фактор значимости национального искусства в глазах мирового сообщества выступает сегодня в неразрывной связи с остальными показателями государственной мощи. Если держава вообще не занимает места в международной сфере искусства, то перспектива ее борьбы за собственный престиж в мире очень сомнительна. Поэтому отсутствие механизмов финансовой оценки, а следовательно — и должного подтверждения значимости духовных ценностей, чаяний и интересов современного российского общества, традиций русского искусства не может не вести нас к достаточно серьезным потерям. Причем к потерям, в сущности, во всех областях наших взаимоотношений с зарубежными партнерами, всегда учитывающими уровень нашего культурного влияния и культурного престижа на мировой сцене.
Но дело не только в этом. Дело еще и в том, что даже и непосредственно экономически все мы — и государство, и общество — тоже можем только выиграть от создания национального рынка искусств.
Во-первых, уже потому, что тем самым появится еще один реальный демократический сектор экономики вне “сырьевой” сферы, в чем никак не может не быть заинтересовано наше государство, если только оно действительно стремится к продолжению и укреплению рыночных реформ.
В самом деле — ведь что такое “рынок искусства”?
Это как раз сугубо демократическая, то есть совершенно иная, чем советская, социально-экономическая система партнерских отношений, опирающаяся прежде всего на работу собственного механизма экспертных гарантий, ценообразования и регулирования, на финансовые вложения, независимые от государства. Здесь любые попытки государства или других крупных структур подчинить себе ценообразование на произведения искусства, стать его монополистом могут привести только к самым плачевным результатам, которых нам не избежать, если такие попытки будут осуществлены. Мы получим опять цены, не реализуемые за пределами наших государственных границ, и этим, кстати, отдадим другим, как это не раз уже бывало, не одну только финансовую выгоду. Потому что мы отдадим ее тем, кто будет, скорее всего, заинтересован в реализации своей собственной шкалы приоритетов в культуре России, то есть завладеет реальной инициативой в нашей культурной политике.
Во-вторых же, совершенно очевидно, что создание профессионально и масштабно работающего артрынка и чисто практически обещает очень серьезное увеличение бюджетных доходов России — не менее 10 % от нового оборота, если построить работу нашей аукционной системы по аналогии с тем, как это происходит у французов, которые являются безусловными лидерами в этой области. Они сумели превратить полотна импрессионистов в подлинные национальные “ценные бумаги”, в которых удалось поместить рекордный объем мирового капитала, исчисляющийся миллиардами долларов США. Причем стабильно высокие цены на работы импрессионистов сделали их не только национальным достоянием Франции, но и признанным мировым приоритетом — Франция обеспечила своему искусству такой высокий статус, что оно привлекает рекордное количество иностранных инвестиций. Каждый третий продаваемый в мире предмет искусства — французский, а 7 % от общего объема сделок в мире с предметами искусства осуществляется на территории Франции. Все это обеспечивает французскому бюджету колоссальные вливания, которые может получать и наше государство, если действительно озаботится созданием цивилизованного национального рынка искусств. Достаточно указать здесь хотя бы на тот доход, который получит государство от безусловно ожидаемой в этом случае легализации основного объема оборота финансовых средств российского “черного рынка” антикварного и современного искусства, который один только составляет сегодня около 5 млрд USD. А перенесение значительной доли сделок с русским искусством на территорию России? А прогнозируемое экспертами увеличение доли участия российского искусства в обороте мирового рынка до 10 % (около 40 млрд USD) за 5 лет? А создание условий для финансовых вложений в русское искусство, привлечение внимания и финансовых средств национального и иностранного капитала к России и русскому искусству? Все это позволит не только получать дополнительные сборы и налоги с продаж, но создаст весьма серьезную дополнительную основу для развития страховых и банковских услуг, что опять-таки обернется для государства только дополнительными доходами, постоянным увеличением государственных активов и укреплением рубля.
Отмечу, наконец, и еще одну очень важную функцию артрынка в общенациональной экономике — его способность служить действенным инструментом общества в борьбе с таким злом, как инфляция национальной валюты. А это опять-таки очень даже касается всех нас, граждан России, особенно принадлежащих к наименее имущим социальным слоям, — касается лично и ежечасно.
Поясню популярно.
Впервые инфляция как явление была описана экономистами только после I-й мировой войны. Именно тогда в профессиональной речи появилось выражение — “…переполнение каналов обращения сверх потребности товарооборота, приводящее к обесцениванию денежной единицы”. Другими словами, основную причину инфляции можно сформулировать так: слишком много денег и слишком малое количество товаров и услуг, которые предназначены к их взаимному обмену.
Чтобы решить проблему инфляции, в обществах, стремящихся сохранить свою целостность, используется целый ряд специальных рыночных инструментов и сфер регулирования. Этой важной задаче регулирования инфляции национальной валюты может служить и рынок искусства. Излишек капитала, вкладываемый в произведения искусства, цены которых постоянно растут, позволяет контролировать рынок потребительских товаров и снижает опасность социальных потрясений. В том же случае, когда такого рынка нет, то избыток денежной массы становится возможным обернуть только за счет товаров потребительского сектора: продукты, одежду, жилье, оплату транспорта, жилищно-коммунальные услуги, топливо. Цена на них будет неуклонно завышаться, что влечет за собой общее повышение цен товаров и услуг всей остальной потребительской группы. Наличие возможности размещать излишки финансовых средств в предметах искусства при условии, что цены, их рост и ликвидность гарантированы рыночной системой, позволяет сдерживать рост потребительских цен на товары и услуги, должным образом развивать область социальных льгот, материальных поддержек и гарантий для менее имущих граждан. А в этом заинтересованы все, кроме разве что откровенных противников. Кроме того, приток новой и мощной денежной массы в обращение на рынке искусств не может не влиять положительно и на серьезное снижение эмиссии национальной валюты при ее девальвации.
Все сказанное позволяет с полной уверенностью утверждать, что в условиях так называемого “свободного рынка” изобразительное искусство становится одним из очень важных для государства ресурсов, разработка которого ведет к его мощному увеличению, а не к истощению, как в случае с природными ресурсами. Но все дело в том, что таким государственным ресурсом искусство становится только в условиях функционирующего рынка. Только тогда, когда его культурная и эстетическая значимость соединяется с возможностью формирования соответствующей ликвидной финансовой оценки. А такое соединение способен обеспечить только собственный, национальный механизм рыночного ценообразования, который по своим принципам работы включает региональный рынок в мировую систему. Именно и только при этих условиях национальное искусство страны становится одной из приоритетных форм вложения, сохранения и роста национальных финансов, одной из самых привлекательных форм инвестиций.
Теперь обратимся к таким насущным и до сих пор очень плохо решаемым проблемам государственных ведомств культуры, как, например, приобретение на рынке и передача российским музеям произведений искусства, пополнение музейных фондов произведениями, являющимися национальным достоянием, улаживание споров о перемещенных ценностях, выделение средств в благотворительные фонды России, в сферу социально-культурного развития и т.д. Ведь нетрудно понять, что и здесь государство получает возможность за счет прибыли от аукционной деятельности оказать искусству очень существенную поддержку. Причем любые подобного рода инвестиции государства в артрынок, в национальную культуру непременно обернутся и для него самого обратной экономической выгодой — увеличением реальных активов государства на международном рынке.
Трудно переоценить значение аукционной системы и в деле решения целого комплекса республиканских и региональных социальных проблем в сфере культуры: развитый национальный артрынок будет только укреплять финансовый и творческий потенциал регионов, повышать материальный и социальный статус художников, владельцев собраний искусства, музеев и т.п. Тысячи талантливых российских художников фактически получают в этой системе рабочие места, открываются дополнительные финансовые возможности для поддержки художественного образования, а тем самым — для закрепления и развития российской художественной традиции. Усиливаются центростремительные тенденции регионов к центру.
Отмечу далее и такой важный результат, к которому должно привести создание национального рынка искусств, как восстановление единого российского культурного пространства, вовлечение в культурный российский оборот художественных ценностей, рассеянных по частным собраниям нашей страны и за рубежом. Кроме того, формируемый в процессе создания такого рынка механизм котировок и ценообразования может оказаться весьма действенным средством пропаганды и защиты традиционных отечественных ценностей, созидания и укрепления нашего национального достоинства. Ведь учредители аукционной системы получают возможность осуществлять серьезные регулирующие функции в этом секторе рынка, поскольку будут занимать решающие позиции в эффективном осуществлении культурной политики страны, формировании системы национальных приоритетов.
Наконец, не стоит, мне кажется, сбрасывать со счета даже и такой, казалось бы, второстепенный, а на самом деле совсем не маловажный фактор, как приобщение к высшим художественным ценностям России представителей финансово-промышленной российской и зарубежной элиты, вовлеченных в артрынок в качестве его участников. Они не могут не быть заинтересованы в том, чтобы вкладывать свои средства именно в произведения подлинного искусства. А значит — обретать навыки и его понимания.
* * *
Итак, рынок искусства — это очень сложная система, интегрирующая функции различных его компонентов: художников, аукционов, галерей, музеев, дилеров, коллекционеров, предпринимательских и финансовых кругов, средств массовой информации, политиков, экономистов, таможни и налоговой инспекции. То есть всех, кто заинтересован в развитии национальной культуры и дееспособен в этом интересе. А значит — и государства. Причем отнюдь не только как участника, заинтересованного лишь в собственной экономической выгоде. Ведь употребляя термин “рынок” или “рыночная система хозяйствования”, нужно помнить, что речь идет о некоей целостной, устойчивой, исторически сложившейся системе социально-экономического регулирования, в которой государство — это всегда один из самых важных субъектов, если только оно действительно заинтересовано в стабильности и процветании общества и стремится быть выразителем его консолидированных интересов и чаяний. Другими словами, к какому бы подразделению этой системы мы ни обратились, как сейчас к рынку искусства, речь, по сути, всегда должна идти о цельно функционирующем “социально-экономическом региональном организме”, о его способности воспринимать и адекватно реагировать на разнообразные возникающие внутренние или внешние проблемы. Поэтому, говоря и о российском рынке искусства, в корне неверно думать, что это проблема одной только узко профессиональной сферы. Нет, это проблема функционирования одного важного “органа” в приложении к логике целого, без которого нелепо вообще говорить о здоровье национального рыночного организма, о каких-либо серьезных перспективах его развития.
Разумеется, участие государства в современном рынке искусств никак не может напоминать ту его роль, какую оно играло в системе финансирования искусства в советские времена. Ведь отличие аукционной системы отбора и оценки от государственно-нормативной и состоит как раз именно в том, что она не подчиняется волевым шаблонам и решениям, но подчиняется системной прагматике рынка. Это конкурс на основе свободного волеизъявления людей, интеллекту которых доступно, интересно и важно искусство. Им открыты высшие жизненные ценности и цели, поэтому деньги ими понимаются лишь как необходимое средство для движения к этим целям. Все общество участвует посредством аукциона в творческом процессе отбора общественно важного, актуального из всего, что создается в сфере искусства. Ведь главный творческий акт — это именно отбор, в праве свободного выбора реализуется дар свободы воли. Путем аукционного отбора, формируя систему общественных приоритетов, общество само формирует, таким образом, и свой образ видения. Поэтому, отталкиваясь от известной формулы, вполне можно сказать, что искусство принадлежит народу только до акта отбора, а потом уже народ принадлежит искусству. Если произведения художника вносят своеобразную, необходимую черту в общее видение — следует признание, успех, в том числе и коммерческий. Аукцион презентует общественному вниманию то значительное, что создано искусством, а общество само выбирает, согласно оно платить за подобное искусство или нет. Получается обратная связь со зрителем, у художника формируется свой заинтересованный круг почитателей, коллекционеров, поклонников, которые помимо восторгов, комплиментов и критики могут свой выбор подтвердить и финансово. Это то, о чем мечтает и каждый член общества, стремящийся обрести смысл жизни, и каждый художник, ищущий способ выразить социально значимое содержание. Аукцион фиксирует, что именно для зрителей значимо в области искусства, и выступает гарантом финансового риска при определении этой значимости. Приобретение произведения на аукционе снимает страх вкусовой или эмоциональной ошибки: деньги можно при желании вернуть. Обладание произведением котирующегося художника престижно, такое произведение так же красноречиво говорит и о владельце, как и об авторе. Они оба совершили творческий акт отбора. Соединяя культурную значимость с финансовой ценой, аукцион, а через него и все общество, формируют приоритетную линию развития собственной культуры, свое лицо. Все это действительно совершенно противоположно тому, что было в советские времена, когда все на нашем “отдельно взятом” рынке искусств определяло именно государство.
Но из этого вовсе не следует, что в условиях нынешней экономической системы роль государства в создании артрынка и в развитии его менее значима и весома. Просто она — другая.
Говоря о государственной поддержке искусства, мы чаще всего имеем в виду дотации. Но это далеко не главный аспект. Наивно и неверно делать сейчас ставку на спонсорство, альтруистическую финансовую помощь искусству частного или государственного капитала, хотя я не против этого. Гораздо более интересны и эффективны рыночные механизмы, которые позволили цивилизованным странам превратить свои произведения искусства, свою эстетику в “национальные ценные бумаги”. Культуре нужны сегодня устойчивые и надежные финансовые гарантии. Такие гарантии дает современная рыночная практика размещения финансовых средств в предметы искусства. Ведь объемы такого размещения не ограничены, и, таким образом, финансовая прагматика превосходно работает на развитие культуры, позволяет национальной культуре использовать все доступные ей возможности в деле пропаганды своих ценностей, утверждения своего положения в мире. Государство, заинтересованное в культурном престиже своей страны, не может сегодня игнорировать тот факт, что финансовая оценка стала сегодня во всем мире неотъемлемым аспектом приоритетности, формой признания культурной значимости явления искусства. Культурная значимость непременно должна быть сегодня подкреплена ценой. Правда, мы знаем, что “значимость” может и навязываться ценой, мы это не раз на себе ощущали. Но этот удел постигает тех, кто занимает пассивную позицию по отношению к искусству, кто не имеет собственных рыночных инструментов. Ведь о вкусах не спорят, их сегодня принято прагматично утверждать, основываясь на международных правилах. Сфера изобразительного искусства — это сфера “борьбы вкусов”, “борьбы интересов”, и для этой борьбы требуется хорошее знание правил, хорошее владение технологией. Общество, как это ни странно, чаще склонно познавать реальность культурной значимости через состоявшийся факт финансовой оценки произведения искусства. Сегодня финансовая цена — это своеобразный индикатор общественного внимания.
Вот почему единственным надежным и реальным средством изменения нашей ситуации к лучшему является именно создание постоянно действующей отечественной аукционной службы по примеру французской модели. И вот почему именно здесь прежде всего и необходима сегодня государственная воля.
Оставшиеся от советского времени творческие объединения, равно как и созданные после 1990 года галереи и дилерские центры, музеи, экспертные группы — все эти уже имеющиеся, но, к сожалению, разрозненные компоненты отечественного рынка, не вписанные в отечественный экономический и социальный контекст, сами собой не способны собраться в систему — не способны в силу своих частных, эгоцентрически ориентированных интересов. Консолидировать эти разрозненные части, придать им позитивный, общенациональный алгоритм в интересах всего общества позволит сегодня только общероссийский механизм ценообразования и регулирования рынка искусства. Его создание можно отнести поэтому к разряду остро назревших проблем национального значения. Постоянно действующая региональная аукционная служба — единственная надежная и конструктивная опора существования и развития рынка искусства, единственное надежное средство ценообразования и капитализации сферы искусства. Эта роль аукциона выявлена и закреплена в практике всех цивилизованных стран мира, и этот опыт должен быть учтен и в России. А если иметь в виду такие специфические особенности России, как ее огромная территория и исторически сложившееся доверие к государственным структурам, то тем более целесообразным представляется создание именно государственной аукционной системы с развитой региональной сетью, аналогичной французской модели, которая давно уже доказала свои преимущества на практике. Деятельность такой системы будет осуществляться в интересах эффективного управления вложениями и инвестициями, разработки механизмов их защиты, создания нормативно-правовой базы и единых стандартов для всей территории РФ, что, помимо всего прочего, позволит, как уже говорилось, значительно пополнить и государственную казну. Это будет система, основанная и работающая, как и повсюду в мире, не на идеях “спонсорства и меценатства”, а на работе эффективного легального механизма получения всеми социально-психологического, культурного, политического и финансового результата.
К сказанному нельзя не добавить, что успешному функционированию такой единой российской государственной федеральной аукционной службы, работающей в тесном взаимодействии с Министерством культуры РФ, его департаментами и другими государственными службами и ведомствами, но отнюдь не дублирующей их надзорные и разрешительные функции, особенно может благоприятствовать сегодня, как это ни грустно само по себе, как раз нестабильность нашей экономики. И прежде всего такие ее факторы, как устойчивое недоверие населения к банковским вкладам и ценным бумагам и наличие большой денежной массы, временно выведенной из оборота в связи с ненадежностью банковской системы. Благодаря этому сегодня сложилась поистине парадоксальная и поистине уникальная по перспективам для российского артрынка ситуация. С одной стороны, в России накоплены колоссальные культурные ценности (как находящиеся сейчас в обороте, так и вне оборота), а с другой — колоссальный финансово-коммерческий капитал, в значительной степени омертвленный ввиду высокой степени риска инвестиционной деятельности, снижения доходности кредитных операций и финансовых спекуляций, криминального происхождения значительного количества накоплений и трудностей в легализации капитала, перетекшего за границы России. Все эти факторы, негативно влияющие на экономическую ситуацию в целом, в то же время могут оказаться решающе благотворными для резкого оживления рынка предметов искусства и коллекционирования в России. Ведь потенциальные возможности капитализации художественного сектора российского рынка по оценкам специалистов выражаются, как я уже упоминал, в десятках миллиардов долларов.
Но увы — пока что приходится с сожалением констатировать, что ситуация все еще остается прежней. Россия не спешит реализовать свои потенции в деле продвижения собственного искусства и не видит путей того, как сделать собственное искусство финансовым достоянием, хотя, казалось бы, рубль нуждается в укреплении своего обеспечения. Эмиссары западного артрынка пытаются развернуть деятельность своих компаний в России, не формируя собственно российского рыночного механизма ценообразования, закрепляя русское искусство в позиции сырья. А действующая по инерции старых схем российская государственная машина применяет к отечественному искусству только меры фискального характера при пересечении государственной границы. Внутри же страны собственное искусство находится в экономическом забвении, как еще не открытый клад, — при отсутствии государственного финансирования, без собственного ценообразования, а следовательно — и без рычагов и структур проведения собственной культурной политики. При этом разрушается традиционная российская школа искусства, имеющая вековые традиции, разрушается система ценностных приоритетов в области художественного творчества.
Но выход из всего этого, как я постарался показать, есть. Дело только за государственной волей.
Вместо заключения
Искусство и деньги — это сложное равновесие, неудобная тема для российского общественного диалога. Все рассуждения на эту тему в нашем обществе почему-то похожи на смешивание воды и масла. Рассуждения о деньгах применительно к искусству понимаются как намеки на сделку с совестью. Классический естественнонаучный подход к действительности с его устремленностью к анализу, то есть к разделению, сделал все, чтобы искусство и деньги оказались по разные стороны баррикады: рьяные антиподы — такова банальная отечественная традиция понимания отношений в этой паре.
Сейчас у нас любят говорить: “Настало время собирать камни”. Давайте же воспримем этот призыв как сигнал к применению системного подхода и к данной проблеме. Давайте не следовать въевшейся традиции разделять и противопоставлять — в том числе искусство и деньги. Давайте подумаем об их взаимных возможностях.
Деньги и изобразительное искусство объединяет во многом общая социальная природа. Понимание их природы возможно только в контексте выполнения ими универсальных социальных функций. Другими словами, и искусство и деньги обретают свой реальный смысл, свое бытие только как эффективные инструменты социализации. Искусство — это сфера формирования общественных приоритетов. Деньги — это ценовой эквивалент или общая универсальная мера выражения общественной ценности.
И деньги уже не раз позитивно влияли на ход российских событий в области культуры. Достаточно вспомнить, как они защитили русскую икону в период богоборчества в СССР. Именно деньги остановили программу тотального уничтожения икон, когда оказалось, что икона может служить средством покрытия острого финансового дефицита.
Деньги являются универсальным средством общественного регулирования, ими надо уметь пользоваться, не придавая им значения цели вместо значения средства. Дьявол не созидает ничего нового, он просто путает меру, подменяет понятия в сознании людей, изменяет порядок и пропорции. Именно об этой игре с человеческим сознанием сигнализирует, это иллюстрирует современное искусство, фиксируя средствами формы процессы болезненной деформации божественного образного порядка в мыслимом мире человека. Поэтому нам прежде всего нужно найти ту меру и то место для искусства и денег в их социальном партнерстве, которое им изначально уготовано. Все лучшее, все талантливое, самобытное в русском искусстве должно быть, обречено быть дорогим.