Загадка болдинской осени

Реферат по дисциплине: Культурология

на тему: Загадка Болдинской осени

Содержание

Введение

Два чувства дивно близки нам – В них обретает сердце пищу – Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. Животворящая святыня! Земля была б без них мертва,

Как……………………пустыня

И как алтарь без божества.

Александр Сергеевич Пушкин

Старинное село или как говорили во времена Пушкина сельцо, Большое Болдино находится в Нижегородской области. У него своя история, притом очень древняя, овеянная действительно «приданиями старины глубокой» уходящая далеко в средние века и свои географические и этнологические черты.

Но есть в Большом Болдино нечто такое, что не поддается никаким истолкованиям и объяснениям, никаким логическим построениям и интерпретациям. Это – особая, несравненная в самом прямом смысле слова (потому что ее действительно ни с чем нельзя сравнить) природная красота этих мест и еще то, что на всех языках мира сейчас называют Болдинской осенью.

1. Животворящая святыня

Село Болдино на юге Нижегородчины в течение трех столетий находилось во владении рода Пушкиных. Эта зем­ля «в Арзамасском уезде... под большим мордовским черным лесом» досталась далеким предкам великого поэта не да­ром – на рубеже XVI – XVII веков им пришлось трижды заслужить ее рат­ными подвигами и успешной госу­дарственной деятельностью. Внача­ле, в восьмидесятых годах XVI века, она была пожалована Евстафию Ми­хайловичу Пушкину, отличившему­ся при Иване Грозном на военном, а позднее и на дипломатическом по­прище. Известно о его участии в пе­реговорах с польским королем Сте­фаном Баторием и посольской миссии по заключению мира со шведа­ми. В конце жизни он был послан на воеводство в Тобольск и, посколь­ку ему подчинялись воеводы всех си­бирских городов, стал фактическим наместником Сибири. Там Евстафий Михайлович и умер. А владельцами его бывшей земли под Арзамасом впоследствии оказались представи­тели другой ветви пушкинского рода. В 1612 году имение получил в вот­чину за освобождение Москвы от поляков участник второго Нижего­родского ополчения Иван Федоро­вич Пушкин. Вскоре, защищая за­падные рубежи отечества, он погиб, не оставив потомства. Владельцем Болдина стал его брат Федор Федо­рович, но не по праву наследства, а за собственные заслуги: отличие в обороне Москвы от войск польско­го королевича Владислава в 1618 году. С тех пор имение передавалось по на­следству из поколения в поколение и в XVIII веке перешло во владение прямых предков поэта.

В 1718 году прадед Пушкина Алек­сандр Петрович получил Болдино по духовному завещанию своего двоюродного дяди. В Болдине ему жить не пришлось. Его судьба сло­жилась трагически – сержант Пре­ображенского полка, женившийся на дочери адмирала Головина, глав­ного кораблестроителя при Петре I, с годами он стал подвержен тяже­лому душевному недугу, в припад­ке безумия убил свою жену и, не пережив потрясения, умер в Моск­ве в 1726 году.

Его единственный сын Лев, оставшийся сиротой, был воспитан в семье Головиных, родителей своей матери. По наследству от отца ему достались московская усадьба и не­сколько имений, среди которых са­мым крупным было Болдино. Почти до сорока лет Лев Александрович состоял на военной службе, а за­тем вышел в отставку в чине под­полковника артиллерии. Он жил в Москве жизнью просвещенного рус­ского дворянина, большим откры­тым домом, но заботился и о болдинском имении. В 1780-х годах здесь по его распоряжению развернулось строительство большой каменной церкви во имя Успения Божией Матери, а несколько позднее – новой барской усадьбы. Местополо­жение для них было выбрано в цен­тре села, около длинного оврага, преобразованного в каскад прудов. После смерти Льва Александрови­ча имение отошло его детям. В числе наследников был и отец поэта Сергей Львович, которому по раз­делу с братом Василием Львовичем досталась половина села Болдина с новой усадьбой, а позднее, по смер­ти сводного брата Петра Львовича, еще и сельцо Кистенево. Именно в Кистеневе в 1830 году, накануне женитьбы Александра Сер­геевича Пушкина, отец выделил ему двести душ крестьян. Оформление дел по вводу во владение имением стало причиной первого приезда по­эта в болдинскую вотчину. Позднее он приезжал сюда еще дважды – в 1833 и 1834 годах – и в общей слож­ности провел здесь немногим более пяти месяцев.

Знакомство с землей предков ста­ло для Пушкина событием большой важности. Здесь он живо ощутил кровную связь с судьбой своего древнего рода. Не случайно в Болдине появились стихотворения «Два чув­ства дивно близки нам...» и «Моя родословная». Здесь же, в первый и последний приезды, Пушкин рабо­тал над прозаическими заметками о своей родословной, в которых с гордостью писал: «Род мой один из самых старинных дворянских... Имя предков моих встречается поминут­но в нашей истории».

Многое в этом краю напоминало ему о минувших временах. Он жил в отцовской усадьбе рядом с вели­чественной Успенской церковью, воздвигнутой по воле его деда. Во время вечерних прогулок часто вы­ходил к ближнему пустырю с оди­нокой часовней и заброшенным ста­рым погостом, где когда-то стояла деревянная церковь, построенная при первых Пушкиных, пришедших на эту землю. А неподалеку отсюда еще была цела старая барская усадь­ба, сохранившаяся от прежних вла­дельцев. В последнее время она при­надлежала Василию Львовичу – дяде Пушкина, умершему в Моск­ве в 1830-м году, накануне отъезда поэта в Болдино. Ни дядя, ни отец Пушкина в Болдине не жили. Алек­сандр Сергеевич, приезжая сюда, оказывался единственным обитате­лем пустующего отцовского дома.

Лишь во второй половине XIX века здесь прочно обосновались хо­зяева имения – потомки брата Пуш­кина, Льва Сергеевича. А в 1911 году усадьба, где когда-то жил и творил поэт, была приобретена государ­ством. История Болдина получила свое продолжение. Если в старину предки Пушкина заслужили право владеть этой землей на три столе­тия вперед, то слава великого поэта России сделала этот край пушкинс­ким навсегда.

2. Болдинская осень.1830 год

Ах, мой милый! что за прелесть здеш­няя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди вер­хом сколько душе угодно, пиши дома сколько вздумается, никто не по­мешает. Уж я тебе наготовлю вся­чины, и прозы и стихов.

А.С.Пушкин — П.А.Плетневу. 9 сентября 1830 г.

В 1830 году Пушкин приехал в Болдино в самом начале осени и прожил здесь три месяца – с сентября по но­ябрь. Это была самая удивительная осень в его жизни. Поэт привык много работать в осеннюю пору – с ее при­ходом всегда появлялось счастливое ощущение крепнущих сил и творчес­кой легкости. Но то, что произошло в Болдине той осенью, было неожидан­но для него самого. Так ему не писа­лось никогда и нигде. Осеннее затворничество, чувство отъединенности от внешнего мира, ощущение полной свободы, даже здешняя природа – спо­койные ландшафты с плавными пе­рекатами холмов под огромным ку­полом неба – все способствовало осо­бому творческому настрою души. Спустя лишь несколько дней по при­езде появились первые стихотворения – «Бесы», «Элегия (Безумных лет угасшее веселье...)». А затем ежеднев­но или через день-два из-под пера Пушкина выходило новое произведе­ние, и так продолжалось почти все время его пребывания здесь. Мощного творческого порыва не ос­тановили даже те роковые обстоятель­ства, которые и задержали поэта в Бол­дине до самой зимы. Дела по Кистеневу он завершил еще в сентябре и мог бы вернуться в Москву, где ждала его невеста, юная красавица Наталья Гон­чарова. Но как раз в это время эпиде­мия холеры, которая еще с лета под­крадывалась с низовьев Волги, захва­тила центр России, оказалась совсем рядом, вспыхнула в Москве – и до­роги были перекрыты карантинами. Для Пушкина потянулись бесконеч­ные дни холерного плена. До самого Болдина холера так и не дошла, но наперед он не мог знать этого – смер­тельная опасность была реальной. Еще более тревожили мысли о невес­те, оставшейся в зараженной Моск­ве; не доходило никаких известий о род­ственниках и друзьях – и порой его ох­ватывало отчаянье. Но вопреки всему в эту тревожную, богатую бедами осень он пережил неповторимый твор­ческий взлет.

В Болдине за три месяца совершилось великое событие: было создано около пятидесяти произведений – и это при их невероятном жанровом и тематичес­ком разнообразии. Были созданы небольшие рассказы, поразительные по своему совершенству и законченности, названные автором «Повестями Белкина». Эти вещи можно перечитывать бесконечно, всякий раз наслаждаясь ими так, как будто никогда их не читал и вот заново знакомишься с ними, получая величайшее удовольствие от чтения.

В Болдине же появились «маленькие трагедии». Большая уже была – «Борис Годунов», – написанная еще в Михайловском, тоже в затворничестве, но только ссыльном, длительном. А это действительно маленькие (по объему) великие его шедевры: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери». «Каменный гость». « Пир во время чумы».

Поэзия была его стихией, и он признавался, что с удивлением порой ловил себя на мысли, что даже думает стихами. В болдинскую пору поэт показал такой высочайший уровень мастерства, что мастерства не видно.

Кажется, что это язык самой души, живой, правдивой, искренней, исполненной контрастов. Поэт на перепутье судьбы. Веселье сменяется глубокой меланхолией, грусть – радостью, мечты о счастье – неуверенностью в их осуществлении, в том, что возможное возможно. Очарование болдинской лирики – в тончайших переливах настроений, мыслей, состояний. Сумрачные «Бесы» - и светлая «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье...»); скорбное «Прощание» («В последний раз твой образ милый ...») – и веселая шутка «Паж или пятнадцатый год»: порывы гордой любви («Я здесь. Инезилья...») - и мучительная тоска «Заклинания» («О, если правда, что в ночи...»); и, наконец, явь, будничные шорохи жизни, вдруг переходящие в смутные грезы, в видения сна или беспокойной полудремы («Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы»). Когда читаешь болдинскую лирику, невольно ловишь себя на мысли, что у Пушкина нет той трудности, которая была вечным несчастьем поэтов: как передать свою мысль и чувство читателю. Но она, разумеется, есть у него, ему всякий раз приходилось преодолевать ее: не случайно же рукописи стоили ему такого труда и несут в себе следы неутомимой дневной и ночной работы. Это был великий труженик литературы, в осень 1830 года – в особенности.

Пo интенсивности труда Болдинская осень 1830 года не знает себе равных. Это был взрыв громадной творческой силы, невероятная концентрация художественной энергии. Подобного в жизни Пушкина не было ни ранее, ни потом. Да и в исто­рии не только русской, но и всей мировой литературы этот период его творческой биографии остается явле­нием феноменальным.

3. «И с каждой осенью я расцветаю вновь…» 1833 год

Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу до трех часов. Недавно расписал­ся и уже написал пропасть. В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем да грешневой ка­шей. До девяти часов – читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо.

А.С.Пушкин — Н.Н.Пушкиной.

30 октября 1833 г.

В 1833 году Пушкин во второй раз приехал в Болдино. Снова стояла осень. К началу октября он закон­чил поездку по пугачевским местам Урала и Поволжья и завернул сюда, чтобы завершить свою «Историю Пугачева» и осуществить другие за­мыслы, которые стремительно зре­ли в дороге. Он торопился в имение, как в свой рабочий кабинет, пред­чувствуя, что снова распишется здесь. Так и случилось. Все полтора месяца, что он провел в этот раз в Болдине, Пушкин работал жадно – почти всегда параллельно над не­сколькими произведениями. К кон­цу его пребывания в деревенском уединении была готова беловая ру­копись «Истории Пугачева», напи­саны «Песни западных славян», сти­хотворение «Осень», повесть «Пи­ковая дама», две сказки, поэма «Ан-джело». В перерывах появлялись бег­лые наброски еще одной поэмы – будущего «Медного всадника». По­разительно, что вплотную над этим произведением – едва ли не самым совершенным во всем его творче­стве – поэт работал в течение все­го лишь нескольких дней.

В деревенском бытии Пушкина переплелись в ту осень впечатле­ния окружавшей его действительно­сти и думы о Петербурге. В пору со­здания «Медного всадника» и «Пи­ковой дамы» Петербург всецело вла­дел его творческим воображением. Но с этим городом теперь были свя­заны и личные, домашние заботы поэта. Уже более двух с половиной лет он был женат, стал отцом се­мейства и жил с семьей в Петербур­ге. Снова состоял на службе, полу­чил доступ в государственные архи­вы, готовился написать «Историю Петра». А пока были закончены «Ис­тория Пугачева» и многое другое, чем он мог быть доволен. И во вто­рую встречу Болдино щедро одари­ло его вдохновеньем. Об этом – ге­ниальные строфы его болдинского стихотворения «Осень» («Октябрь уж наступил...»). В нем нашли выра­жение и жизненные, и творческие впечатления, наполнявшие каждый день его пребывания здесь. Вместе с пушкинскими письмами это стихот­ворение образует своего рода днев­ник осени 1833 года.

4.Последний приезд. 1834 год

Дай Бог тебя мне увидеть здоровою, детей целых и живых! да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! А.С.Пушкин – Н.Н.Пушкиной. Май 1834г.

Осенью 1834 года обстоятельства снова привели Пушкина в Болдино. Ему пришлось на время принять от отца дела по управлению имением, которое оказалось на грани разоре­ния. И хотя сам он не пользовался доходами с Болдина, нужно было по­заботиться о стареющих родителях и подумать о будущем детей, для ко­торых это имение могло стать, по словам самого Пушкина, «после­дним верным куском хлеба». Но не только это заставило поэта погру­зиться в хозяйственные хлопоты. Бол­дино было дорого ему по-особому – и как вотчина предков, и как ме­сто, где он уже привык находить творческий приют. В этот раз Пуш­кин поселился не в барском доме, где шел ремонт, а в помещении вот­чинной конторы.

Пушкин был рад опять оказаться в Болдине, надеясь, что, помимо хо­зяйственных дел, найдет время и для литературных трудов. Он взял с собою черновики «Капитанской дочки», но так и не принялся здесь за свою по­весть. Возвратился было к автобиогра­фическим запискам, но оставил их. Ему не работалось. Единственным завер­шенным произведением этой осени стала «Сказка о золотом петушке». Про­жил на этот раз в Болдине Пушкин совсем недолго – менее трех недель. Дела по имению удалось уладить, и он заспешил в Петербург.

Уезжая, поэт не предполагал, что более уже не вернется сюда. Его про­должала волновать судьба болдинской вотчины – он вел переписку с управляющим и уже в 1835 году опять собирался приехать, но не смог. Были и более основательные планы – он намеревался подать в отстав­ку, оставить Петербург и поселить­ся в деревне. И, скорее всего, в этом случае выбрал бы именно Болдино. Здесь пустовал просторный, похоро­шевший после ремонта дом, где не­стесненно могло бы разместиться его большое семейство. Здесь он был бы свободен и независим. Жизнь в Пе­тербурге становилась для него невы­носимой – враждебность света, не­померно растущие долги, тяжкая роль придворного в звании камер-юнкера. Но Пушкину так и не уда­лось получить отставку, а с ней и желанную свободу. Он не уехал в Бол­дино, и родовое гнездо не стало до­мом для его семьи.

5. Загадка болдинской осени

Когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), то он запирался в своей комнате и писал в постеле с утра до позднего вечера, одевался наскоро, чтоб пообедать в ресторации, выезжал часа на три, возвратившись, опять ложился в постелю и писал до петухов. Это продолжалось у него недели две, три, много месяц, случалось единожды в год, всегда осенью.

Но как же все-таки работал этот мастер? Каков порядок этой работы? Что это – стихийный порыв, налетающий точно вихрь или смерч, или накатывающиеся одна за другой волны вдохновенья, где все смешалось и бьется в сумасшедшем ритме, и ночь без сна переходит за полдень, а утро путается с полночью, чтобы смениться упадком сил до нового бурного взрыва? Да нет же, ничуть не бывало! Это был поистине спартанский образ существования, жесткий регламент дня. Наиболее полно поэт изложил его в письме к жене 30 октября 1833 года: «Ты спрашиваешь, как я живу? Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу до трех часов» (лежу для Пушкина значило – работаю, так как он имел обыкновение писать лежа или на диване, или оставаясь в постели. Стало быть, восемь часов непрерывного труда в самое продуктивное утреннее и дневное время!)... В три часа сажусь верхом, в пять в ванну (поздней осенью ему приходилось частенько разбивать неокрепший лед, чтобы принять бодрящую купель) и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До девяти - читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо»

Эти подробности очень важны для того, чтобы понять, что же произошло в Болдине. Ведь поэт готовился здесь к творческому бодрствованию, как всегда, краткому. Его задержало только несчастье – эпидемия холеры, когда село было схвачено в цепкое кольцо карантинов и вырваться было невозможно. Если же вспомнить рукописный фрагмент (он назвал его «Отрывок»), созданный в Болдине, о некоем «знакомом стихотворце», то есть мистифицированный рассказ о себе самом, он создал свой автопортрет, то обычная его работа, взрывная, бурная, «запоем», как у многих русских, занимала у него, как правило, небольшой промежуток времени при исключительной интенсивности труда.

Когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), то он запирался в своей комнате и писал в постеле с утра до позднего вечера, одевался наскоро, чтоб пообедать в ресторации, выезжал часа на три, возвратившись, опять ложился в постелю и писал до петухов. Это продолжалось у него недели две, три, много месяц, случалось единожды в год, всегда осенью.

Недели две-три такое напряжение (он добавляет – «много месяц», то есть около месяца) еще можно выдержать с грехом пополам, отступая от правил; три месяца – никогда. Ведь мы знаем, что рукописи, в том числе и болдинские, стоили ему адских усилий. Подобная изнурительная гонка не по плечу даже человеку недюжинного здоровья, недолго и надорваться. Начинаются жесточайшие головные боли, галлюцинации, когда вымысел путается с действительностью и без отвращения нельзя уже видеть перо и чернильницу. Об этом вспоминал Диккенс, признаваясь, что после двух недель такой работы с утра до глубокой ночи необходим был точно такой же двухнедельный отдых, полнейшее отключение от работы.

Случись подобное с Пушкиным, Болдинской осени не было бы. Поэт избрал другую манеру работы. Напряженный труд чередовался у него с разрядкой, а отдых становился своеобразным продолжением творчества. «До девяти – читаю», - сообщает он; чтение же в моменты такой увлеченности работой – всегда внутренние связи с тем, что создается тобой, с осуществлением твоего замысла или даже одновременных замыслов. Прогулка же, как правило, – верховая, не только бодрит, но тоже помогает или обдумывать сюжет, или шлифовать строфу, мысль, или перебирать в памяти один за другим возможные варианты, чтобы выбрать из них наиболее удачный, – словом, и отдыхая, он продолжал чеканить текст. Говорил же Руссо, что он «думает ногами», во время своих прогулок, оставаясь наедине с собой и природой.

Не в этом ли упорном движении стремительной мысли, которая вводится поэтом в русло размеренной работы в условиях уединенного существования, не в этой ли разумной сосредоточенности труда и была заключена почти невероятная, фантастическая по своей результативности работа трех осенних месяцев? Он был в этот момент не просто поэтическим гением. Он еще и гениально организовал свой труд.

Счастливых творческих осеней у Пушкина было много, болдинских – три. Болдинская осень была одна, неповторимая, прекрасная. Потому-то он так упорно вновь и вновь стремился вернуться сюда, в Болдино, и только осенью: надеялся, что вернется и тот творческий порыв, и та творческая его великая удача.

6. Заключение

Унылая пора! Очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса…

Пушкин с какой-то поистине гениальной его простотой открытостью, искренностью необычайной – загадка и тайна. Но болдинская осень – тайна вдвойне.

Она вся проникнута каким-то волшебством, какой-то колдовской силой. В особенности если читать написанное им в Болдине не по разрозненным томам в собраниях сочинений, где все систематизировано и педантично отнесено к различным жанрам и родам творчества, так что совершенно теряется ощущение времени, а подряд, как ему писалось в Болдине.

Тогда все становится исполненным завораживающей, едва ли не мистической, сверхъестественной и необъяснимой магией творческого порыва, и кажется, что здесь не положены пределы возможностям человеческим.

Это действительно была кульминация его жизни и его творчества. В заброшенном барском доме глухой деревушки происходило нечто странное: поэт лихорадочно перебирал вехи своей недолгой жизни, восстанавливая лабиринты памяти. Болдино – это итог всего пройденного им пути.

Ему не суждено было вступить в осень своего гения, он умер молодым. Но болдинская осень стала в полном смысле слова золотой осенью человечества, а не только русской литературы.

7. Литература:

1. Н.М. Фортунатов., Эффект болдинской осени

– Нижний Новгород 1999.

2. Болдино. Путеводитель.

Издание института «открытое сообщество» 2005.