Гилберт Райл

Хотя Райл в ранний период своего творчества в отличие от Витгенштейна и Рассела не создал значительных работ, по своей философской направленно сти резко отличающихся от его более поздних произведений, его философск ая мысль прошла ряд этапов, прежде чем достигнуть той формы, которой он до статочно последовательно придерживается в большинстве своих философс ких работ. Самым ранним этапом был этап аристотелизма, обусловленный его учебой в Оксфорде. Второй этап, более или менее близкий к феноменологии, н ашел свое отражение в статье под названием «Феноменология», в которой Ра йл признает, что феноменологи правы в том, что они рассматривают философ ские высказывания как априорные, а феноменологию рассматривают как час ть философии. Возможно, что как раз свой ранний аристотелизм и пристраст ие к феноменологии и имеет в виду Райл, когда он впоследствии в книге «Пон ятие сознания» писал: «Допущения, против которых я восстаю с особым пыло м — это допущения, жертвой которых когда-то был я сам». Третий этап состои т в принятии теории языка как образа, родственной до некоторой степени т еории «Логико-философского трактата» Витгенштейна. Этот этап представ лен в ранней статье «Отрицание», где Райл рассматривает предложения как соответствующие фактам, включая и «отрицательные факты», в следующей ст атье «Существуют ли высказывания ?», где Райл заявляет, «что существует о тношение между грамматической структурой предложения и логической стр уктурой фактов выражаемой предложением», а также в статье «Систематиче ски ошибочные выражения», где он, хотя и склонен в целом отвергать теорию языка как образа, считает, что функция разъясняющих предложений состоит в том, чтобы выявить «реальную форму факта... в новой форме слов». Отсюда на чинается его движение в сторону анализа обыденного языка. Райл заявил, что он вынужден согласиться с тем, что задачей философии явл яется «нахождение в лингвистических идиомах истоков устойчивых неверн ых конструкций и абсурдных теорий». Отличая (подобно Фреге и Расселу) син таксическую форму выражения от формы изображаемых им фактов, Райл доказ ывает, что очень многие выражения повседневной жизни благодаря своей гр амматической форме «систематически вводят в заблуждение». Например, то лько потому, что предложение типа «М-р Пиквик — вымысел» грамматически аналогично предложению «Г-н Мензис — государственный деятель», мы скло нны прочитывать это первое предложение таким образом, словно оно являет ся описанием человека — человека, обладающего свойством быть вымышлен ным. Однако на самом деле в этом предложении говорится не о вымышленном ч еловеке м-ре Пиквике, обладающем странными свойствами, но о реальном чел овеке Диккенсе или о реальной книге «Записки м-ра Пиквика». Как это доказ ать, если это не очевидно непосредственно? Если бы предложение «М-р Пикви к — вымысел» сообщало нечто о человеке по имени «м-р Пиквик», то оно предп олагало бы такие суждения, как «М-р Пиквик родился в таком-то году», — сле дствия, которые действительно противоречат первоначальному утвержден ию. Более общее заключение, к которому приходит Райл, таково: парадоксы и а нтиномии с очевидностью свидетельствуют, что некое выражение системат ически вводит насв заблуждение. Райл охотно признает, что выражения типа «х есть вымысел» не вводят нас в заблуждение в повседневной жизни. Но метафизики, особо интересующиеся « структурой фактов» или «категориями бытия», разрабатывают свои малоад екватные, с точки зрения Райла, теории, идя на поводу у грамматической фор мы предложений. Они приходят к выводу о существовании универсалий, поско льку ошибочно полагают, будто предложение «Пунктуальность — добродет ель» грамматически аналогично предложению «Юм — философ», т. е. что «пун ктуальность» является именем, так же, как «Юм». Или, далее, исходя только и з того, что можно сказать: «Идея взять отпуск только что пришла мне в голов у», философы заключают о существовании некой сущности — «идеи», которая называется в выражении «идея взять отпуск». С тем, чтобы избежать обманчивых «подсказок» повседневной речи, философ должен научиться переформулировать предложения (в духе Расселовой тео рии дескрипций, которая для Райла была «парадигмой философии») таким обр азом, чтобы четко выявить «форму фактов, которую исследует философия». « Философский анализ», полагал он, имеет своим результатом переформулиро вку предложений. Райл считал, что философия имеет одновременно и терапев тическую, и положительную задачу — открытие «реальной формы фактов». Ра бота «Выражения, систематически вводящие в заблуждения» принадлежит к первому витгенштейнианскому периоду, — периоду, который завершился ст атьей Уиздома «Логические конструкции». Философские взгляды Райла сохраняют элементы аристотелизма в своем ак центировании индивидуальных объектов и в ряде моментов своей трактовк и логики. Они также обнаруживают влияние феноменологии и взглядов Фреге как в подчеркивании априорного характера философских высказываний, та к и в приверженности к анализу понятий, противопоставленному чисто линг вистическому анализу, а также — косвенно — в предпочтении анализа прав ил использования простому анализу обыденного словоупотребления. Взгля ды Райла сохраняют также б?льшую близость к философии «Логико-философск ого трактата», особенно к учению о показывании , чем взгляды некоторых др угих представителей философии обыденного языка. Однако в основном они б лизки к философии обыденного языка. Две его работы особенно важны для понимания книги «Понятие сознания»: «К атегории» (1937) и инаугурационная лекция «Философские аргументы» (1945). В «Кат егориях» Райл, по его мнению, сумел дать такое определение «категории», к оторое сохраняет все ценное, что было у Аристотеля и Канта, и (в отличие от этих философов) прокладывает четкий путь к доказательству того, что два выражения принадлежат к разным категориям. Рассмотрим неполное, хотя и х арактерное, выражение («рамочное предложение») «...лежит в постели». В данн ом случае, доказывает Райл, мы вполне можем вставить вместо пропуска «Дж онс» или «Сократ», но не «воскресенье». Это достаточно доказывает, что «Д жонс» относится к иной категории, нежели «воскресенье» 16. Это еще не доказ ывает, однако, что «Джонс» и «Сократ» принадлежат к одной и той же категор ии; ведь возможны другие рамочные предложения, в которые можно вставить «Джонс», но не «Сократ». Так, хотя в рамочное предложение «...читал Аристот еля» можно вставить «он» или «автор этой книги», эти последние тем не мен ее относятся к разным категориям; ведь в рамочное предложение «...не напис ал ни одной книги» можно вставить «он», но не «автор этой книги». В такого рода случаях, полагает Райл, возникающая в результате неправиль ного завершения рамочного предложения бессмыслица очевидна; не очевид но, напротив, что мы впадем в антиномии и противоречия, если заполним проб ел в «...является ложным» фразой: «Высказывание, которое я сейчас делаю». Т акие не очевидные бессмыслицы интересны с философской точки зрения. Дей ствительно, полагает Райл, философы систематически приходят к различен ию категорий только потому, что они наталкиваются на неожиданные антино мии; а впоследствии они продолжают искать скрытые антиномии в случаях, к огда они подозревают, что имеется неявное различие между категориями. Две общие черты статьи «Категории» важны для понимания философской поз иции Райла. Во-первых, хотя Райл повсюду говорит о «выражениях», он не приз нает, что какое-либо полагание или понятие можно охарактеризовать как «б ессмысленное», — ведь он считает, что не занимается филологическим иссл едованием; он сообщает нам нечто о «природе вещей» или, по крайней мере, о «понятиях». Он настойчиво подчеркивал это. Многие критики, в других отно шениях сочувствующие его творчеству, сожалеют, что он обманчиво выразил свои заключения «материальным», а не «формальным» образом. Во-вторых, ра зличение категорий, с точки зрения Райла, предполагает философскую аргу ментацию, т. е. логическое рассуждение: на этот момент, по его мнению, не обр атили внимания те, кто определяет философию как «анализ». Философские аргументы, по словам Райла, не являются ни индукциями, ни док азательствами; философ имеет собственные методы рассуждения, наиболее характерный из которых — reductio ad absurdum . «Выводя из предложения или комплекса п редложений заключения, которые не согласуются ни друг с другом, ни с перв оначальными предложениями», философ демонстрирует «бессмысленность» обсуждаемого предложения или комплекса предложений. Райл не считает, чт о философские аргументы носят чисто деструктивный характер. Reductio ad absurdum дейс твует как сито, — или, если воспользоваться другой метафорой, определяя границы, где возникает бессмысленность, этот метод позволяет очертить д ействительную область применения предложения. Каждое предложение, говорит Райл, обладает определенными «логическими возможностями». Как правило, мы осознаем только ограниченное число логи ческих возможностей употребляемых предложений, а потому лишь «частичн о улавливаем» их значение. И все же мы можем употреблять предложения тип а «3х3= 9» или «Лондон расположен севернее Брайтона», не впадая в те арифмет ические или географические ошибки, которые с очевидностью показывали б ы, что мы не понимаем, что говорим; даже если мы не можем сформулировать пр авила, которые регламентируют употребление этих предложений, мы по край ней мере умеем практически употребить их при обычных обстоятельствах. И наче, полагает Райл, у философа не было бы отправной точки. Если предложения имеют нечто общее, то ино гда удобно, по мнению Райла, суммировать это общее как «понятие». Так, напр имер, из совокупности предложений типа «Джонс ведет себя разумно», «Брау н рассуждает разумно» мы могли бы вычленить «понятие разумности». В свои х ранних сочинениях Мур предполагал, что понятия являются строительным и блоками, из которых собираются предложения; вопреки Муру, Райл доказыв ает, что понятие есть просто удобная аббревиатура для «семейства» предл ожений. Поэтому, когда Райл говорит о «логических возможностях понятия» , надо понимать, что он подразумевает краткий способ указать на логическ ие возможности всех тех предложений, которые сходны благодаря наличию у них некоторого общего фактора. Хотя философы всегда занимались философс ким исследованием наряду с другого рода исследованиями, все же, по Райлу, лишь введенное Расселом «различие между истинностью и ложностью, с одно й стороны, и бессмысленностью — с другой», впервые пролило свет на совре менное понимание специфического характера философского исследования. Научное исследование интересуется различием между истинностью и ложно стью; философское — различием между смыслом и бессмыслицей. Попытка ото ждествить в свете этого различия значение высказывания со способом его проверки оказалась неудачной (попытка отождествить «значение законопо добного высказывания» с «методом его применения» могла бы быть более ус пешной), но использование указанного различия в теории проверяемости по могло выявить разнообразие типов высказываний. В терминах этого различ ия философ может набросать географию понятий. Его методом в основном явл яется метод , который «из высказывания... выводит следствия, несовместимы е друг с другом или с исходным высказыванием ». Практическое применение этого метода можно наблюдать уже в диалоге Платона «Парменид», где, не по льзуясь понятиями типов или категорий, Платон использует этот метод как раз таким образом, который ведет к теории типов и категорий. Несмотря на т о что методы философии — преимущественно негативны, они дают положител ьные результаты, указывая границы очищенных понятий, «уясняя логическу ю мощь идей... методически определяя и проверяя правила точного употребл ения понятий». Достигая положительных результатов негативными средств ами, эти методы похожи на процессы молотьбы или на испытание прочности м еталлов посредством деформации о. Однако работа философа не совпадает с работой логика - хотя некоторые философы в то же время являются и логикам и,- так как в отличие от выводов логика философские аргументы никогда не м огут стать доказательствами и не предназначены быть ими. В отличие от до казательств они не имеют посылок. В той мере, в какой работа философа явля ется позитивной, она схожа с усилиями хирурга описать студентам свои дей ствия и затем проконтролировать свои описания путем медленных повторе ний своих действий. Работа философа не может быть фрагментарной, посколь ку «внешние отношения, а не внутреннее устройство того, что может быть вы сказано, порождают логические затруднения ». Тот аспект языка, которым и нтересуется философ при анализе понятий, — это не просто употребление с лов, исследование чего в основном составляет проблему филологии, но испо льзование языка, вопрос о том, для чего используется язык, и этот аспект яз ыка требует логического исследования. Тот факт, что философы в основном интересуются более или менее стандартным употреблением терминов, не оз начает, что они вообще не имеют дела со специальными терминами. Однако фи лософы формулируют свои собственные выводы преимущественно на обыденн ом языке . Книга «Понятие сознания» (1949) пос вящена анализу логических возможностей «ментальных понятий». В повсед невной жизни, полагает Райл, мы свободно оперируем такими понятиями: мы з наем, например, как решить, разумен или глуп Джонс, шутит ли он или размышл яет над какой-то проблемой. Но мы испытываем замешательство, когда пытае мся понять, к какой категории принадлежат такие выражения, т. е. каковы лог ические возможности предложений, в которые они входят. Чтобы решить эту задачу, считает Райл, мы должны составить «карту» различных ментальных п онятий и определить таким образом их географическое положение в мире по нятий, — другими словами, определить границы их применения. Прежде всего, однако, необходимо разрушить миф: «официальный», или карте зианский, миф, предполагающий, что выражения о ментальном поведении указ ывают на странную сущность, «сознание» или «душу», которая отличается от тела, поскольку является приватной, непространственной, познаваемой ис ключительно посредством интроспекции. Признавая, что такие слова, как «р азум», не являются именами сущностей, подчиняющихся механическим закон ам, философы заключили, утверждает Райл, чтс они должны быть именами сущн остей, подчиняющихся немеханическим духовным законам. На самом же деле с читать их именами какой бы то ни было сущности — значит совершать «кате гориальную ошибку». Функцией слова «разум» является описание человече ского поведения, а не именова ние некой сущности. Согласно Декарту и посл едовавшим по его стопам эпистемологам, человеческое существо состоит и з двух отдельных сущностей — сознания и тела, призрака и машины. Приняв э ту точку зрения, эпистемологи сразу же сталкиваются со множеством пробл ем: как нематериальный дух может влиять на действия материального тела? Как может дух видеть из машины окружающий мир? На такого рода вопросы, пол агал Райл, невозможно ответить. И все же не надо пытаться избежать их, как это делают идеалист (который утверждает, что человек есть призрак) и мате риалист (утверждающий, что человек есть машина). Человеческое существо н е является ни призраком, ни машиной, ни призраком в машине; оно есть челове ческое существо, которое ведет себя то разумно, то неразумно, то замечает вещи, то упускает их из виду, иногда действует, иногда бездействует. «Неза чем принижать человека до машины, — пишет Райл, — отрицая, что он — приз рак в машине. Он может, в конце концов, быть видом животного, именно высшим млекопитающим. Надо все же отважиться на рискованный шаг и предположить , что он — человек». Философы полагают, что «прикладывать разум» — значит «теоретизироват ь» или «открывать истину». Поскольку человек размышляет обычно наедине с собой — эту особенность мы усвоили в детстве, — легко заключить, что вс якое применение разума происходит в тайном, личном мире. На самом же деле, доказывает Райл, теоретизирование есть лишь вид разумного поведения, — он называет этот вид поведения «знать, что». Разумное действие по больше й части означает «знание, как» довести некое действие до его логического завершения, «знание, как» играть в игру, говорить по-французски или строи ть дом, — а такое знание сильно отличается от теоретизирования об играх, о разговоре на каком-то языке или о строительстве дома. И впрямь, попытавш ись утверждать, что практика может быть разумна только в том случае, если ей предшествовало разумное рассуждение, мы сразу же ввергнемся, доказыв ает Райл, в дурную бесконечность. Ведь если у нас были бы основания считат ь, что разумной игре в крикет должна предшествовать разумная теория крик ета, то можно было бы сказать также, что разумной теории должна, в свою оче редь, предшествовать теория о теории и т. д. ad infinitum . На каком-то этапе — а поче му не сразу? — мы понимаем, что форма деятельности разумна независимо от того, предшествует ли ей что-то или не предшествует ничего. Но можно возразить, что мы не можем считать поступок разумным на основан ии одного только наблюдения, поскольку, казалось бы, разумный поступок м ожет быть просто счастливой случайностью. Даже слабейший шахматист дел ает иногда поистине грандиозный ход. Поэтому, признает Райл, для того что бы определить, действительно ли «разумен» конкретный поступок, мы должн ы «посмотреть вокруг». Однако «осмотр» не означает, что мы пытаемся прон икнуть в некий загадочный разумный ментальный процесс — который, дейст вительно, мы считаем совершенно недоступным. Скорее мы исследуем общие способности и склонности действующего лица. Д елает ли шахматист подобные ходы в сходных ситуациях? Может ли он оценит ь такие ходы, когда их делают другие? Может ли он объяснить нам, почему сде лал этот ход? Если на такого рода вопросы можно ответить утвердительно, т о данный шахматист «знает, как» играть в шахматы. Главный интерес философского исследован ия составляют не слова, поскольку слова меняются от одного языка к друго му, и не предложения, так как сказать, что предложение имеет употребление, по меньшей мере сомнительно. Этот интерес составляют термины, то есть эл ементы, общие для множества высказываний. «Значить» — это не то же самое, что «заключать в себе», и то, что высказывание «означает, не равняется как ому-либо или даже всем следствиям, выводимым из этого высказывания... Выво дить - не значит переводить ». Еще менее может отождествляться значение т ермина с тем, что предположительно именуется этим термином. Чтобы избежа ть искушения принять такую точку зрения вместе с вытекающими из нее затр уднениями относительно универсалий, было бы лучше говорить не о значени и выражения, а о «правилах применения такого выражения». В прошлом филос офы почти постоянно ошибочно отождествляли значение термина с тем, что н аименовано этим термином. Даже Фреге не вполне избежал этого, а утвержде ние Карнапа в книге «Значение и необходимость», что каждый термин имеет как интенсионал, так и экстенсионал, является ярким примером этой ошибки . Хотя имеются, конечно, собственные имена, относящиеся к индивидуальным объектам, однако большинство терминов вовсе не используется для обозна чения. Они ничего не именуют, и им нельзя приписать никаких признаков, даж е тех, которые якобы ими обозначаются. Так, например, «круглый» и «большой » ничего не именуют, и нельзя сказать, что они имеют признаки. Если бы мы за хотели в этой связи что-то наименовать, то мы должны были бы говорить не о «круглом» и «большом», а о «круглости» и «величине»; но даже такая манера выражения не может не вводить в заблуждение. Большинство терминов преди кативно и вовсе не субстантивно. Ряд терминов, таких, как «единство», «мно жественность», «все», «некоторые», «не», и т. п., представляет собой особый класс формальных понятий, которые, собственно говоря, вообще нельзя счит ать элементами языка и мышления; они лишь показываются в структуре наших высказываний. Термин «знать» не обозначает никаких таин ственных духовных или психических событий на внутренней сцене нашего с ознания, поскольку «таких событий не существует», и идея внутренней сцен ы сознания обязана своим появлением несостоятельному картезианскому д уализму «духа в машине ». Знание бывает двух родов: «знать, как ...» н «знать, что ...», из которых первое более важно. Выполнение действия не предполагае т обязательного предварительного размышления. Без «знания, как ...» все по пытки приобрести и применить знание будут означать, что мы впадаем в дур ную бесконечность. Даже понимание действий другого человека является р азновидностью «знания, как ...». Знание в основном является диспозиционал ьным в том смысле, что оно состоит не из внутренних образов происходящих событий, а из способности делать определенные вещи. Наше знание или незн ание почти всегда определяется тем, что мы стали бы делать в различных об стоятельствах. Термин «знать» отличается от термина «полагать» тем, что он обозначает некоторую способность, а не просто склонность. В отличие о т таких терминов, как «стремиться», он обозначает результат, а не процесс, то есть относится к завершению процесса, а не к самому процессу, и это объя сняет, почелду нельзя знать неправильно. В отличие от принадлежащего к с емейству «мотивных слов» термина «мнение», термин «знание» относится к семейству слов, обозначающих умение, для которых характерны методы, а не только источники. Термин «ощущение» в своем обычн ом употреблении иногда относится к таким неприятным чувствам, как ощуще ния боли, зуда, тошноты, удушья, жажды и тому подобное о, а иногда к ощущению вещей с помощью рук, губ, языка или кожи. Неуместность употребления терми на «ощущение», как это часто делают философы для обозначения менее осяза емых элементов восприятий проявляется в том, что сами философы, по-видим ому, неспособны даже описать ощущения, не ссылаясь на нечто физическое. Т ак, например, даже мимолетное зрительное впечатление является мимолетн ым зрительным впечатлением чего-то, и боль описывается как «боль от укол а, удара или ожога». Однако точка зрения, согласно которой ощущение является составной част ью чувственного восприятия, стала «официальной» во многих философских кругах, и хотя эта точка зрения искусственна и сомнительна, даже в ее терм инах можно, чрезмерно не извращая языка, сказать, что восприятие чего-либ о содержит по крайней мере одно ощущение и что «ощущение» является слово м, обозначающим результат, в отличие, например, от слова «наблюдение» (в од ном из его смыслов). Эти соображения не оправдывают широко распространен ную идею о том, что ощущение является особым психическим процессом и про исходит на внутренней сцене сознания. Причина, по которой другие люди не могут наблюдать моих ощущений,- не в том, что мои ощущения происходят внут ри меня, а в том, что ощущения вообще нельзя наблюдать ; а причина, почему ощ ущения нельзя наблюдать, лежит гораздо глубже, чем простое отсутствие ин струментов для наблюдения их, поскольку «мы не можем представить себе, к ак выглядело бы применение инструментов к нашим ощущениям». Теория чувс твенных данных, постулирующая индивидуальные объекты ощущения, «основ ывается на грубейшей логической ошибке, а именно ошибке смешения поняти я ощущения с понятием наблюдения». Поскольку наблюдение предполагает о щущения, постольку, если сами ощущения наблюдаются, их наблюдение подраз умевает наличие других ощущений и так далее до бесконечности. Более того , конкретные примеры чувственных данных при ближайшем рассмотрении ока зываются только особыми видами восприятия. Так, например, когда человек «смотрит на круглую тарелку, поставленную наклонно», он не «видит эллипт ический вид круглой тарелки», а видит тарелку, которая «выглядит как элл иптическая, но ненаклоненная». Восприятие в отличие от официально понимаемого «ощущения» включает в с ебя узнавание и ожидание. Оно не нуждается в дополнительном интеллектуа льном действии, чтобы образовать свое познание, поскольку оно уже включа ет разум. Однако нельзя спрашивать, что должно быть добавлено к ощущению, чтобы получить восприятие. Восприятие есть просто ощущение в перспекти ве воспринимательного образа действий ; воспринимая, мы совершаем не два дела, а одно. Глаголы, относящиеся к восприятиям, «такие, как «видеть», «сл ышать», «обнаруживать», «различать», и многие другие являются - подобно о бозначениям ощущения - словами, обозначающими успех или результат . Пред положение, что ощущение подобно окружающей нас тюремной стене, которую м ы должны преодолеть в восприятии посредством вывода или причинного про цесса, также необоснованно. Вопрос о том, как мы переходим от ощущений к вн ешним объектам, неправомерен , но на вопрос, откуда мы узнаем о физических объектах, то есть как мы научаемся усваивать рецепты восприятия, ответ п рост: благодаря практике. Мы узнаем о них приблизительно так же, как узнае м о мелодии. или о том, как будет выглядеть для наблюдателя цвет данного об ъекта при обычном освещении. Ошибки появляются, когда мы неправильно при меняем рецепты восприятия, но если бы мы не усваивали рецептов восприяти я и не имели истинных восприятий, то невозлюжны были бы и ошибки в восприя тии. Мышление, уже имеющееся в восприятии, является не более внутренним проце ссом, чем ощущение или восприятие. Можно «вычислять вслух или на бумаге », и можно мыслить, раскладывая вещи руками. Умение считать с закрытым ртом или в уме требует особой техники, которая приобретается. Искусно выполня я ручную операцию, мы делаем одно дело, а не два, и обычно в такой ситуации н ам не приходится сначала формулировать правила, а затем следовать им. Мы шление никогда нельзя отождествить с тем, что просто направляется симво лами, или даже с речью. Реагируя на символы, можно говорить как попугай, не думая; с другой стороны, работая с вещами, можно мыслить, не прибегая к сим волам. Мышление всегда является чем-то большим, чем просто успешные дейс твия или даже речь, но это что-то большее — н е внутренний процесс, а прост о знание того, что мы делаем, на что обращаем внимание, зачем стараемся, по каким мотивам действуем и т. д. Мышление имеет место на двух различных уро внях. Одним из них является уровень обычного действия и беседы, а другим - уровень преднамеренного, обдуманного или дидактического рассуждения. Второй уровень более обманчив, нежели первый, зато конструктивные резул ьтаты и культурный прогресс достигаются как раз на втором уровне. Однако второй уровень - не более внутренний, чем первый. Термин «мышление» и связанные с ним слова обозначают как процесс, так и р езультат. Четко определенные категории и понятия в основном относятся к результату, а не к процессу. В фактическом процессе мышления мы всегда дв ижемся ощупью, используя такие средства мышления, какие можем найти. Лог ика не является ни частью реального мира, ни идеальным творением. Она мож ет строиться либо путем подстановки, либо путем использования логическ их операций; ни то, ни другое не является описанием факта. Логические прин ципы — это формулировки таких процедур, которые оказались необходимым и для успешных выводов. В этом смысле они - предписания правил, необходимы х для успешного действия, и могут нарушаться людьми, но никогда не природ ой . Однако логические принципы дают нам только широкие схемы, уже ранее д етально разработанные. Многие отношения между понятиями, связанные с ус пешным выводом, еще не описаны; разрабатывать их приходится философам ил и неформальным логикам, задачей которых является исследование еще неис следованных областей. Какими бы ни были наши логические принципы, они до лжны в какой-то момент времени применяться без обращения к каким-либо др угим принципам, так как в противном случае каждый вывод теряется в беско нечном регрессе. Высказывания, содержащие «так» и «потому», являются рез ультатом применения принципов. Высказывания типа «если... то» являются р азрешениями, или удостоверениями, на производство вывода. «Знание, как», заключает Райл, «диспозиционально». Описывая его таким об разом, Райл не имеет в виду, что эта характеристика является именем особо го рода сущности — «предрасположенности». Высказывание «стекло имеет предрасположенность биться» есть сокращенный вариант (не вполне опред еленной) области гипотетических высказываний: «Если вы уроните стекло, и ли бросите в него камень, или попытаетесь сломать его, то оно разобьется». Если бы на самом деле стекло никогда не билось, если бы в нашем опыте не бы ло «эпизодов» с разбитым стеклом, то, конечно, мы не стали бы называть его «бьющимся». И все же, характеризуя его таким образом, мы не указываем на не кий эпизод, но формулируем гипотетические предложения. Сходным образом, хотя мы говорим, что некий человек «умеет читать по-французски», только в том случае, если иногда его действия совпадают с теми, каких мы ожидаем от читающих по-французски, или что он гневлив — в том случае, если иногда он гневается, или что он «дружелюбен» — только если иногда он проявляет др ужелюбие, нет ни одного конкретного эпизода, который является необходим ым и достаточным условием для применения к человеку этих диспозиционал ьных описаний. Искать сущность или эпизод, которые называются «предрасп оложенностью», значит охотиться за единорогом. Говорить, что мы имеем оп ределенную предрасположенность, значит лишь утверждать, что наше повед ение «законосообразно», т. е. следует неизменному образцу. Райлов анализ мотивов развертывается по т ой же схеме: поступок с неким мотивом подобен поступку, совершаемому по п ривычке; это обнаруживается в том факте, что мы часто не знаем точно, посту пило ли конкретное лицо «по привычке» или «по определенному мотиву». При писывать поступок «силе привычки» не значит разоблачать его тайную при чину или отрицать его особенность или неожиданность, и точно так же прип исывать поступку мотив — значит просто подводить его под некий общий ти п, что отличается от каузального объяснения. «Поступать из тщеславия» — значит совершить конкретный поступок из ряда тех, что совершаются из тщ еславия; «тщеславие» не является особой не механической причиной. Относительно так называемых «ментальных процессов» или «актов воления» Райл доказывает, что они совершенно не по хожи на «процессы». Ни один из обычных способов описания процессов в дан ном случае неприменим: бесполезно спрашивать, протяженны воления или пр ерывны, как можно ускорить или замедлить их, когда они начинаются и когда заканчиваются. Различие между добровольным и недобровольным поведение м состоит в том, что первому типу поведения, в отличие от второго, предшест вует «акт воления». Сходным образом, хотя, безусловн о, имеется различие между видением и не-видением, воспоминанием и не-восп оминанием, не существует «ментальных процессов», доказывает Райл, котор ые правильно было бы описать как «акты видения» или «акты воспоминания» . Действительно, «видение» и «воспоминание» суть «слова о достижении», а не слова о «процессе»; «видеть» — значит преуспеть в выполнении задачи, подобно тому как выиграть скачки отличается от скакать ноздря в ноздрю. Мур был озадачен неуловимостью «ментальных актов», и совершенно не случ айно: он искал то, что нельзя найти. Многие философы, в общем одобрявшие уничтожение Райлом картезианского мифа, колебались относительно предложенного им анализа воображения. Од нако этот анализ жизненно важен для его общего тезиса, гласящего, что, «ко гда мы характеризуем людей посредством ментальных предикатов, мы не дел аем непроверяемых выводов о каких-то призрачных процессах, происходящи х в потоках сознания, которые скрыты от нашего зрения; мы описываем спосо бы, какими эти люди ведут себя в их преимущественно зримом поведении». Он должен показать, что «воображение» не является процессом созерцания кл асса внутренне приватных сущностей — «образов». Точно так же, доказывае т он, как разыгрывать совершение убийства не значит действительно совер шить некое странное убийство («убийство-пародию»), «воображать» видение Эвереста не значит действительно видеть «образ Эвереста». Если человек воображает, будто он видит Эверест, то нет ни настоящей горы перед его нас тоящими глазами, ни имитации горы перед его имитирующими глазами; он исп ользует свои знания об Эвересте, чтобы «представить себе, как он может вы глядеть». Акт воображения, полагает Райл, может быть формой репетиции — предвосхищения будущего — или же формой имитации, но он, безусловно, не е сть некое «внутреннее видение». Таким образом, внутренняя крепость прив атности — «мир образов» — в конце концов оказывается не неприступной. Итак, большинство традиционных философских проблем вообще не является подлинными проблемами. Распространяя термины обыденного языка далеко за пределы обычных областей их употребления , философы тем самым создают ситуации, которые являются по меньшей мере странными и часто выглядят к ак «связанные с логической невозможностью». Подлинной задачей современного философа не является ни попытка решени я философских проблем, как это имеет место у Мура , ни расчленение соответ ствующих им обыденных терминов, как это делает Рассел, когда он пытается свести все осмысленные высказывания к «высказываниям, целиком составл енным из логических собственных имен», и рассматривает даже Джона Смита и это яблоко как логические конструкции. Подлинной задачей современног о философа скорее является растворение традиционных философских пробл ем в процессе рассмотрения того, как они возникли в результате неправиль ного расширения обыденного словоупотребления. Критерием такого употре бления является фактическое использование этих слов в течение достато чно длительного времени достаточным числом серьезных и ответственных лиц, знающих соответствующий предмет исследования или соответствующие обстоятельства. Даже в рамках достаточно специфической проблемы анали з, стремящийся рассеять туман традиционной философии, не может проводит ься просто путем рассмотрения вызывающих сомнение терминов в контекст е одного или нескольких выражений обыденного языка, как это, например, де лает Райл, пытаясь показать, что отнесение понятия «сознание» к какому-л ибо объекту похоже на ту ошибку, когда совокупность студентов и преподав ателей принимают за объект, называемый «университет», или некоторые све дения о конкретных людях - за объект, называемый «средний человек». Тот ви д анализа, который требуется в данном случае, должен, скорее, состоять из ц елой серии относительно сложных «повествований», сравнивающих приводя щие к парадоксам выражения как внутренне — с другими терминами, относящ имися к той же самой области опыта, так и внешне — с терминами, относящими ся к другим областям опыта. Такой анализ должен представлять одно и то же явление в самом разнообразном освещении. Термин «знать» употребляется в самых различных смыслах, и философ, исследующий этот термин, не должен в тискивать его в единую форму или анализировать знание вообще, ко должен объяснить разнообразные разветвления и отношения, имеющ ие место в факт ическом употреблении этого термина. Очень грубо можно было бы сказать, ч то высказывания, стремящиеся выразить знание, включают аналитические в ысказывания, эмпирические высказывания и утверждения или выражения це нностей. Первые, включающие в себя логические, математические и другие л ингвистические высказывания, у станавливают правила для использования символов или вытекают из т аких правил в рамках лингвистической или лог ической системы . Вторые, эмпирические высказывания зависят большей час тью от индуктивного вывода и очень часто познаются как несомненно истин ные. утверждение рационалистов о том, что без логической необходимости Представление о том, что причинные связи фактов могут носить лишь случай ный характер, основано на неправильном употреблении термина «случай», о значающего в обычном английском языке просто «нечто такое, чего мы не пр едвидели »; а утверждение Айера и других философов, что все эмпирические высказывания являются просто гипотезами, не учитывает тот факт ,. что тер мин «гипотеза» имеет свое собственное вполне разумное употребление. Об щей проблемы индукции не существует, так же как и общей проблемы познани я. Если утверждение о причинной связи прошло соответствующие индуктивн ые проверки, то оно оправдано, поскольку эти индуктивные проверки и явля ются критериями причинной связи. Возражение, что человеку все это может сниться, неосновательно, поскольку не существует общей проблемы сновид ения, и в любом конкретном случае нетрудно указать, спал человек или нет. С уждения о ценностях не являются ни целиком фактическими, ни целиком эмоц иональными; они зависят от предшествующих решений, которые в свою очеред ь. определяются множеством как фактических, так и эмоциональных моменто в. Эти суждения имеют нормативный и авторитарный характер, который делае т их скорее похожими на язык религиозных образов, чем на язык повествова тельных высказываний или выражений индивидуальных чувств В «Понятии сознания» Райл переформулировал и по-своему решил некоторые проблемы философской психологии, которые волновали Витгенштейна; его « Дилеммы» обращены к другой важной теме Витгенштейна — теме преодолени я по видимости неразрешимых дилемм, осаждающих философа. Философ весьма часто сталкивается с двумя выводами, каждый из которых получен в результ ате, казалось бы, безупречной цепочки рассуждения, однако один из них дол жен быть совершенно ошибочным, если другой хотя бы частично правилен. Ра ссматривая поочередно ряд таких дилемм, Райл пытается показать, что в ка ждом случае конфликт является лишь видимостью — псевдоконфликтом меж ду теориями, которые «заняты разным делом», а потому не нуждаются во взаи мном примирении. Такова, например, знакомая проблема отношения мира науки к «миру повседн евной жизни». С одной стороны, физик уверяет нас, что вещи на самом деле яв ляются организованными в пространстве совокупностями электронов, что «в действительности» они не имеют цвета, твердости или четкой формы; с др угой стороны, мы совершенно уверены, что стулья и столы реальны и действи тельно имеют цвет, твердость и форму, которые мы им обычно приписываем. Ка к разрешить дилемму? Выводы физика, пытается доказать Райл, на самом деле не противоречат нашим повседневным суждениям, а потому предполагаемая дилемма оказывается лишь различием интересов.