Персоносфера русской культуры

Идея персоносферы возникла как естественное продолжение мысли академи ка Д.С. Лихачева о концептосфере русского языка. Она лежит в русле общих пр едставлений об объективности идеального, посетивших наши палестины, ка к только отпала необходимость присягать на "Материализме и эмпириокрит ицизме". Очевидное соображение о том, что мысли и представления других лю дей существуют для нас так же объективно, как предметы материального мир а, внезапно сделалось в нашей филологии легальным. И сразу же появилась в озможность говорить о "небе идей", языковой картине мира, гумбольдтианст ве, потебнианстве и даже о мнениях, правящих миром (в брезгливой терминол огии - мифологемах). Этим немедленно воспользовалась наиболее культурна я часть нашей гуманитарной среды, а также чуткая к новациям научная моло дежь. На этой волне, в частности, вышел и словарь академика Ю.С.Степанова "К онцепты русской культуры". Мысль о том, что концепты образуют в националь ном сознании свой собственный мир и что любая концептуализация должна с этим миром так или иначе считаться, стала для современного русского инте ллектуала общим местом. Что же такое персоносфера? Это сфера персоналий, образов, сфера литерату рных, исторических, фольклорных, религиозных персонажей. И в этом смысле можно говорить не только о национальной персоносфере, но и о персоносфер е отдельного человека, персоносфере социальной группы, о транснационал ьной персоносфере, свойственной тому или иному культурному ареалу, и даж е о персоносфере всего человечества. Однако, поскольку значительная час ть персонажей "говорящая", интереснее всего именно национальная персоно сфера, в которой инонациональные и транснациональные персонажи (библей ские, античные) воспринимаются сквозь призму национального языка. Обитатели персоносферы русской культуры говорят по-русски, а иногда и по -церковнославянски. Правда, на ее билингвистической периферии отдельны е зарубежные персонажи изъясняются по-немецки, по-французски, по-английс ки, по-итальянски и на разных других языках. (Я назвал европейские языки в порядке убывания глубины контакта с нашей культурой.) Но в центре персон осферы те же персонажи говорят сугубо по-русски: Цезарь - "Пришел, увидел, п обедил"; Лютер - "На том стою"; Генрих IV - "Париж стоит мессы". Персоносфера - живое, одушевленное население планеты концептов. Она нахо дится с этой планетой в таких же отношениях, в каких биосфера - с геосферой . В качестве ноосферы, наверное, можно рассматривать "говорящую" часть пер соносферы. Конечно же, все это не более чем уподобления. Реально же персон осферу от концептосферы отличают два фундаментальных свойства, первое из которых достаточно очевидно, а второе требует специального разъясне ния. Первое свойство (есть резоны назвать его диалогизацией) состоит в том, чт о объекты персоносферы - это лица, личности. Отсюда проистекает возможно сть сопоставления себя с ними, возможность сопереживания, подражания, в частности, копирования речевых манер; возможность помещения себя в мир п ерсоносферы, моделирования своего поведения в этом мире. Второе свойство можно понять, обратившись к явлению, которое в поэтике и риторике называется антономасией. Оно состоит в том, что о ревнивце мы го ворим: "Отелло!", бескорыстного идеалиста называем Дон Кихотом, а силача - И льей Муромцем. Интересно же вот что. Любой продвинутый школьник помнит, ч то "Отелло" Шекспира - это трагедия обманутого доверия, а не ревности. Мы, од нако, интуитивно чувствуем, что "неправильное", упрощенное понимание обр аза мавра не только не мешает нам в повседневном языковом общении, но, пож алуй, и способствует этому общению. И так обстоят дела не только с маврами . Невинный басенный Заяц, один из низовых жителей персоносферы, как извес тно, труслив и бесправен. Однако поведение реального зайца не столь одно значно: что хорошо видно хотя бы из рассказов писателей-натуралистов: он и труслив и храбр одновременно. Похоже обстоит дело и с народами мира. Каж дый видит собственную сложность и противоречивость, а в других, особенно малоизвестных, замечает только их басенные качества; тут достаточно зад уматься над словом "вандал", обозначавшим реальный народ. Как относиться к рассматриваемому свойству персоносферы (резонно назв ать его метафоричностью)? Очевидно, как к полезному. Сказав "Иванов поступ ил как заяц", мы ясно охарактеризуем поступок Иванова. Семиотическая пре лесть басенного зверя в том, что он прост. А прост он исключительно потому , что далек от нас. Метафоричность персоносферы состоит в способности бо лее близкое схватывать через более далекое и поэтому более однозначное, несущее определенность. Но, спросит читатель, не есть ли это ущемление пр ав зайца и искажение его облика? Нет, потому что на авансцене может оказат ься любой объект, и тогда другие объекты превратятся в обслуживающих его "зайцев". Однако при всей обратимости метафоры (сегодня Иванов похож на зайца, зав тра заяц похож на Иванова) национальная персоносфера имеет свою, как бы а приорно заданную, центрально-периферийную структуру. Скажем, античные п ерсонажи занимают в русской персоносфере явно не центральное место, и эт о делает их удобными значками внутри самой персоносферы. Когда Констант ин Аксаков называл Гоголя Гомером, а Белинский с ним не соглашался, Гомер выступал как знак народного эпически объективного художника. В таком ди скурсе, конечно, нет места для пресловутого гомеровского вопроса. Красно речивого человека можно назвать Демосфеном, не вдумываясь особенно в ха рактер Демосфенова красноречия. Только специалист станет сравнивать Д емосфена с Лисием, а Цицерона с Гортензием. Однако поле символов Демосфе н - Цицерон - Златоуст, объективно присутствующее в нашей персоносфере, да ет возможность различать некоторые нюансы ораторского искусства и хар актеризовать с помощью "басенных" персонажей наших знакомых. Демосфен - э то и красноречивый человек, и тот, кто старанием добился совершенства в с воем искусстве. Цицерон - искусный оратор на общественном поприще. Злато уст - оратор-проповедник, мудрый и в то же время сладкоречивый, очаровываю щий собеседника словом. Таково примерно положение этих персонажей в общ енациональной персоносфере, насколько его можно определить, не прибега я к специальным исследованиям. Языкознание больше полувека оперирует термином "поле". Суть "поля" в том, ч то значение слова определяется тем положением, которое оно занимает сре ди других слов, подобно тому как значение игрока на поле определяется по ложением других игроков. Если, например, в системе школьных оценок есть т олько "удовлетворительно" и "неудовлетворительно", объем значения оценки "удовлетворительно" будет шире, чем в том случае, когда система оценок охв атывает шкалу "отлично - хорошо - удовлетворительно - неудовлетворительн о". Первое "удовлетворительно" родитель проглотит, второе его насторожит. В своей метафорической функции "игроки" национальной персоносферы обра зуют поле, вернее, поля, например, поле ораторов, о котором говорилось толь ко что, поле царей, поле жен, поле начальников и т. д. Ясно, что от структуры э тих полей сильно зависит наше понимание роли оратора или роли царя вообщ е. Национальное поле царей - это набор лекал, которым располагает нация, вы черчивая для себя образ царя, оценивая того или иного правителя как царя. Кто он? Иван? Петр? В чем он Иван Грозный? В какой мере он Петр Великий? С таки ми мерками подступаем мы к правителям. Имея другую персоносферу, мы заме чали бы другие черты первого лица государства (например, Александра II) и н е замечали бы те, которые хорошо видим сегодня. Национальное видение мира далеко не в последнюю очередь определяется х арактером персоносферы, но при этом именно персоносфера - самая изменчив ая часть картины мира. Национальные открытия и переосмысления происход ят прежде всего через изменения персоносферы, где все культурные потряс ения сопровождаются великим переселением народов - персоналий. Факт крещения Руси означал не только обращение к новым концептам, идеям, но и приобщение к новой персоносфере. В древнерусском сознании появилис ь евангельские персонажи и святые, а визуально эта персоносфера заявила о себе в иконографии. Вот тогда очень важным стало понятие "образ", в девят надцатом веке превратившееся в синоним литературного персонажа. Весь л итературоцентрический девятнадцатый век был веком активного заселени я светского континента культуры литературными персонажами русской кла ссики. Демография духовного континента колебалась, но оставалась невыс окой. После семнадцатого года на обоих континентах началась резня. Появи лись новые персоны, прочно обосновались в нашем сознании "вожди", а вот нов ые литературные персонажи хоть и плодились, но быстро хирели и умирали, ч ему были свои резоны. Но о персоносфере советского и постсоветского пери ода разговор особый. Параллели: я и другие. Лакуны в русской персоносфе ре. Реципиент персоносферы по-разному соотносит себя с ее персонажами. Расш иряя геометафору, можно обозначить эти соотношения как параллели и мери дианы. Параллели - это когда я соотношу себя с героями персоносферы, сравн иваю с их свою жизнь, с их свое поведение, в том числе поведение речевое. Жи ву, как Башмачкин, мечтаю, как Манилов, изъясняюсь, как Козьма Прутков. Мер идианы - это когда я ставлю себя на одну прямую с персонажами персоносфер ы, соотнося с ними тех, с кем мне предстоит взаимодействовать. Ведь я не га рантирован ни от "душечки", ни от "попрыгуньи" в роли подруги жизни, ни от Бен еволенского в роли начальника, ни от Чичикова в роли подчиненного. Начнем с параллелей, и притом с параллелей языковых. Они откроют нам глаз а на несовершенство нашей школы и укажут на реальный путь трансляции кул ьтуры. Никого не удивишь тем фактом, что основная масса к осноязычных людей произросла отнюдь не в культурных семьях. Не удивит и указание на то обстоятельство, что люди эти не зачитывались в детстве Ту ргеневым, не смаковали прозу Бунина, не пытались подражать речам Плевако . Тем не менее, культура речи как учебный предмет апеллирует к безличному владению языком. "Соблюдай языковые нормы!" - говорят школьнику, начисто за бывая, что нормы эти возникли не в результате прямого усвоения языка как их-то неведомых "мастеров слова", а как подражание языку вполне ведомых Ал ександра Сергеевича, Николая Михайловича, Михаила Юрьевича. Ребенок инс тинктивно подражает родителям, читатель - писателям. А "Родная речь" отвра щает нас, вопреки названию, от подражания классикам. В писателях она не ви дит учителей, безусловные авторитеты, которым следует довериться. Учите лем для школы является автор учебника или тот, кто стоит с указкой у доски , писатели же есть лишь исторический коллаж. Советская школа вообще не сл ишком доверяла властителям дум, силясь объяснить их историческую и сосл овную ограниченность. Логика персоносферы диктует совершенно другой в згляд на речевую культуру. Логика эта проста. Бери себе в учителя Крылова, Карамзина, Пушкина. Научис ь сначала говорить языком крыловских басен, потом писать языком русског о путешественника, затем рассказывать языком Белкина. Не ищи у одного ле ксики, у другого синтаксиса, у третьего семантики. Подражай им. Доверься и м. Худому не научат. А если что не так, то при достаточно широком репертуар е сам сообразишь, что хорошо, что худо. Речевая культура - это культура осв оения персоносферы, освоения того немалого богатства речевых манер, кот орое в ней заключено. Напомню, что образами у нас называют не только иконы , не только литературных героев. Чтобы придать образ себе, чтобы образова ть себя, чтобы получить образование, надо примериться к образам других л юдей, в том числе - к "образу автора", надо уметь подражать им, надо пропустит ь эти образы через себя. Как это делать? Кому подражать, а кому не т? Учиться ли у литературных персонажей? А как поступать с персонажами за ведомо отрицательными, с теми, чье языковое поведение смешно? Греческое слово "мимесис" буквально значит "подражание", "изображение", в р иторике так называли еще и передразнивание чужой речевой манеры. Есть ра зные виды подражания. Это и стилизация, и пародия, и травестия. Особо хочется сказать о мимесисе как умении понять дурное и тем самым из бавить от аналогичных черт собственный язык. Такое понимание дает парод ия. Однажды мне пришлось неделю прожить в доме, где не было ничего, кроме д ореволюционного собрания сочинений Леонида Андреева. Результат не зам едлил сказаться: я заговорил его языком. Заговорил - и ужаснулся. Мне нрави тся писатель Андреев, но в его языке есть то, что можно назвать издержками серебряного века. Единожды это почувствовав, я понял больше, чем понял бы сегодня, читая солидные ученые монографии, хотя тогда был всего лишь под ростком. Но мы увлеклись языком. Пора обратиться к героине, которой рано нравилис ь романы. Они ей заменяли все. Пушкин ясно показал нам, что у Татьяны была с воя персоносфера, по ней училась она культуре чувств. Но и сама Татьяна ст ала неотъемлемой частью персоносферы русских женщин. Шутки шутками, а ве дь сотни тысяч русских девушек хоть раз в жизни, но определяли свое место в системе "Татьяна - Ольга". Здесь то же, что и с языком. Религиозное воспитан ие немыслимо без библейских образов и образов святых, патриотическое - б ез образов героев. Воспитание же чувств трудно представить без поэтичес ких образов. В отличие от языкового поведения героев персоносферы, дающего нам лишь о бразцы речи, реальное их поведение дает образцы поступков и более того - о бразцы всей жизни, образцы биографий. В этом глубокий смысл слова "житие". В интерпретации советского поэта это называется "делать жизнь с кого". Об разцы поступков - это атлас, в левой части которого стоит "если". А если напа дет враг? А если она меня разлюбит? А если настанет голод? А если другу стан ет худо и вообще не повезет? Образец жизни - это путь, который выбирает себ е человек, образ жизни в прямом смысле этого слова. Путь веры, служение нау ке, судьба художника, женская доля, путь народного заступника. Путь - чрезв ычайно важная категория в формировании личности. И задается он не абстра ктным вычислением жизненной траектории, а примерами, персоносферой. Путь революционера, проложенный Рахметовым и укрепленный революционны ми житиями и апокрифами, создал особый тип личности. Но были и те, кто пове рнул с этого пути в отчий дом, ибо и на это существовал свой пример - притча о блудном сыне. Вообще в определении пути ощущается превосходство религ иозного над светским. Давно замечено, что путь Павла Корчагина - это совет ская рецепция жития мученика за веру. Советская литература не один и не д ва раза возрождала сюжеты, в которых вера в будущую жизнь (земную, разумее тся) позволяла герою преодолеть телесную немощь. Самый главный, исконный, архетипический сюжет, путь всех путей - это, конеч но, воскресение. Вспомним, с какой настойчивостью в балладах самого попу лярного поэта-барда советского времени Владимира Высоцкого воспроизво дится знакомый сюжет: страсти, гибель - и чудесное воскресение вопреки вс ему. Мы любим узнавать эту схему и в отечественной истории. Это придает на м надежды. Персоносфера помогает изживать пороки. Это верно как в случае с языком, т ак и в случае с поступками и чувствами. Никто не хотел бы высечь себя, как п ресловутая унтер-офицерская вдова, завраться, как Хлестаков, быть неотес анным, как Скалозуб. Отрицательные персонажи словно подстерегают нас: сд елал ложный шаг - и оказался в их объятиях. В так называемой двойнической литературе XVII века человеческие пороки в с амом прямом смысле слова выскакивали на человека: "Скочи Горе из-за серог о камня". Пьянство и слабоволие персонифицировались в Горе и Злочастии, о дновременно определяя уже и "путь" (Горе подпоясано лыком, подобная манер а одеваться ждет и самого доброго молодца). Позже из-за серого камня выска кивали то Плюшкин с Коробочкой, то Штольц с Обломовым, то Ионыч с Котиком. Обо всем этом можно говорить с улыбкой, но дело-то довольно серьезное. Иск лючительно сильная своим обличительным пафосом, наша литература налож ила эмбарго на целые занятия и профессии. Началось это в незапамятные вр емена с насмешек над подьячими. Если бы Пушкин в "Станционном смотрителе", Гоголь в "Шинели" и Достоевский в "Бедных людях" не заступились за чиновник ов, мы не узнали бы, как можно быть чиновником, оставаясь человеком. А купц у, негоцианту, предпринимателю охотно и много показывали, как выглядят п ороки его профессии, на показ же добродетелей скупились. Лакуны в персоносфере - вот тема для размышлений. Полагаю, что наличие эти х лакун самым плачевным образом сказалось на нашей истории. Можно только удивляться мудрости Пушкина и досадовать на писателей рубежа веков, объ явивших войну мещанам, обывателям и дачникам. После революции война "с се рединным" началом, развязанная самим великим Гоголем, перешла в другие р уки и приняла характер геноцида. Говоря о наших лакунах, полезно вспомнить, что Чарлз Диккенс, великий, по о пределению Достоевского, христианин, показал на примерах своих героев, к ак можно обладать высокой душой без посредства эпилепсии и преступлени я. В "Больших надеждах" есть замечательный диалог. Юный Пип спрашивает бег лого каторжника, кем тот готовился стать в детстве, и получает честный от вет: "Кандальником, сэр". Когда школа воспитывала нас на примерах Разина, П угачева, Болотникова, кого она из нас готовила? Если законопослушный гра жданин всегда туп, а часто и подл, если торговец всегда вор, чего же ждать о т общественной жизни и от торговли? Если всегда прав бунтарь, то почему не льзя разбить стекло в учительской и изрезать сиденье в автобусе? Нет персоносферы без лакун, как нет человека без греха. Но национальные р аны надо знать хотя бы для того, чтобы не бередить их. Двадцатый век показа л: опасность исходила не от дачки на речке. Но что могли сделать очевидные бесы Достоевского против целой когорты положительных бунтарей, сущих а нгелов? А симпатичные мещане, жмущиеся по углам персоносферы, - против лег ионов мещан-уродов? Пусть наше поколение по крайней мере не расширяет эт их лакун. Меридианы: я и другие. Парадокс русской персоносф еры. Параллели не существуют без меридианов. Вообразившая себя Татьяной дол жна вообразить себе и Онегина. Кто она, та самая Женщина, с которой предсто ит встретиться мальчику, когда он вырастет? Лиза Калитина? Девушка из Наг асаки, танцующая джигу в кабаках? Тоня Туманова, пытавшаяся сбить с истин ного пути Павку Корчагина? Старуха Изергиль с ее декамероновской биогра фией? Забава Путятишна? Рабыня Изаура? Алла Борисовна Пугачева? Чего ждат ь от этой виртуальной женщины? Верности боевой подруги? Коварства пресло вутой Мурки? Материнской заботы Василисы Премудрой, которая с помощью ма мок-нянек поможет решить трудные задачи века сего? Пушкинская Земфира по ет: "Режь меня, жги меня", современная Земфира: "Хочешь, я убью соседей, что ме шают [тебе] спать?" А лермонтовская царица Тамара, например, имела прискорб ное обыкновение сбрасывать своих любовников в Терек. Даже беглый обзор галереи женских образов ставит вопрос о бедности и бог атстве идеала, а также о его добротности, пригодности для жизни, или, выраж аясь сухо, адекватности. Неадекватность возникает в том случае, когда пе рсоносфера бедна, а образы ее экзотичны. Женщины из жестоких романсов вр оде зарезанной девушки из Нагасаки, отравившейся Маруси и девочки из мал енькой таверны сами по себе вполне невинны, я бы даже сказал, расширяют пр едставления если и не о женщине как таковой, то о чем-то с ней связанном. Но все это при условии широты диапазона. А без широты - это все то же диккенсо вское "Кандальником, сэр!". Пересечение в персоносфере параллелей с меридиа нами задает драматургию человеческих отношений. Может быть, в первую оче редь здесь действуют он и она. Перипетии любовных диалогов, исходы любов ных драм - все это черпается из недр персоносферы и воплощается в жизнь. И здесь мы приближаемся к парадоксу или, если угодно, к драме нашей персон осферы. Уже стало общим местом наблюдение, что русское "друг" не передаетс я английским friend или даже close friend. Наша дружба предполагает - и это признают зар убежные исследователи - более тесные отношения. Есть повод порадоваться , какие мы хорошие. Но вот странно... В английской и американской литератур е тема мужской дружбы звучит внятно, а у нас слышны лишь неясные, хотя и во звышенные звуки. Да, Пьер с Андреем открывают друг другу душу, а у Холмса с Ватсоном (как, впрочем, и у Арамиса с д'Артаньяном) этого и в заводе нет. Но в праве ли граф Безухов похвастаться таким надежным другом, которому, как герою О. Генри, можно адресовать короткий призыв: "На помощь, друг!" Для нас д ружба - это прежде всего доверительное общение, взаимная исповедь, осозн ание братства и совместной устремленности к высшему началу. И лишь в пос леднюю очередь это партнерство, парные отношения, восходящие к рыцарско му воинскому товариществу. Но ведь именно этот рыцарский союз и есть дру жба в собственном, узком смысле слова, подобно тому как любовью в узком см ысле слова называется чувство между мужчиной и женщиной, а не братская п ривязанность. Однако и в отношениях между мужчиной и женщиной в нашей ли тературе, как ни в какой другой, присутствует нечто большее, чем просто лю бовное влечение. Здесь и духовный союз, и целая гамма сложных чувств, иног да трогательных, как у Александра Адуева и его молодой "тетушки" Елизавет ы, иногда смешных, как у Верховенского-старшего и Варвары Петровны. Ни для кого не секрет, что подобная "размытость" интимных отношений присутствуе т и в нашей жизни. Но драма нашей персоносферы распростр аняется не только на любовь и дружбу. Всякие "специальные" отношения, всяк ий "специальный" человек вызывают у нашей литературы некоторое подозрен ие: а не есть ли эта специализация - отпадение от целого? Верный слуга, испо лнительный чиновник, хозяйственный помещик - все это хорошо, но не кроетс я ли за этим однобокость? Если даже от женщины требуется нечто большее, че м любовь и семья, то что же говорить об отношениях служебных! Социальная ж изнь представлена у нас богатейшей коллекцией карикатур, помпадурами и помпадуршами. Положительный идеал - редкость. Может быть, драма всей наше й культуры в том, что стремление к целостному, истинному существованию с тавит под сомнение решение частных задач. Все это, разумеется, не стоит по нимать слишком прямо. В нашей персоносфере живут и Гринев, и Савельич, и ка питан Миронов, и Максим Максимыч, и Тимохин. Но характерно, что все это гер ои нерефлектирующие, "простые". Чем дальше отстоят литературные персонаж и от бытовой православной жизни, тем громче взыскует автор вышнего града . Простому чиновнику Лескова не нужно надрываться, чтобы стать "всечелов еком". А вот у писателей больших тем коллизия русской драмы ощутительна: л ибо все (чего не бывает), либо ничего (откуда галерея уродов), либо (что чаще) постоянное недовольство собой. Но какие бы драмы ни разыгрывались на меридианах русской персоносферы, о ни формируют нашу жизнь и требуют серьезного осмысления. Ведь здесь и лю бовь и дружба, и отцы и дети, и начальники и подчиненные, и, наконец, народ и власть. Полюса: мы и другие. Три кита русской персоносферы. Историзм против дидактики. До сих пор мы рассматривали оппозицию "я" - "другой", теперь рассмотрим отно шения "мы" - "другие". Русская персоносфера отражает и русскую жизнь, и жизнь других народов, поскольку они имеют в ней свои представительства в виде " переводных" персонажей. Начнем со "своего", а там доберемся и до "чужого". Полнокровное существован ие в русской вселенной обеспечивается четырьмя источниками: православ ием, историей, литературой и фольклором. История и литература - это светск ая культура, православие - "духовная культура", фольклор же - "народная куль тура". Когда одной из опор недостает, культура хромает. Наиболее типичный случай - человек, упустивший из виду Библию, знакомый с о стихией фольклора по анекдотам, знающий историю по ее отдельным вехам, а русскую литературу - по тягостным школьным воспоминаниям. Таких людей Солженицын назвал "образованщиной", хотя с таким же успехом их можно назв ать и "необразованщиной". Негуманитарное образование вообще не имеет отн ошения к нашим рассуждениям, потому что само по себе не прибавляет фигур к персоносфере человека. Гуманитарное образование, особенно филологич еское, имеет к персоносфере отношение самое прямое, но здесь-то и встает в опрос о его качестве. Так или иначе, но литературно-фольклорная персонос фера, в которую не так давно вводило простого советского человека наше ф илологическое образование, оставляет огромный провал в понимании "свое го". Попытка интерпретировать христианский фундамент культуры как поэт ический вымысел, научную отсталость и происки попов оказалась не вполне состоятельной. Гораздо реже встречается фигура негуманитария-неофита, шагнувшего от б ратьев Стругацких и "Техники молодежи" непосредственно к Священному Пис анию. На русскую литературу такой человек посматривает свысока, считая в се светское чем-то второсортным. Забвение фольклора - это следствие другого неофитства - светского. Это пр одолжение так называемого гиперурбанизма, когда сельский житель, приме тив, что в городе говорят "Федор", а не "Хведор", начинает произносить "фост" в место "хвост". В мои ученические годы таким "фостом" был уже упомянутый мно й серебряный век. "Ante lucem", - с вызовом произносила аспирантка, но брезгливо кор чилась при слове "былина", не помнила русских сказок и как бы не ведала о ча стушках. Я не ставлю, конечно, Устюшкину мать в один ряд со святыми, в Русск ой земле просиявшими, или с рефлектирующими героями русской классики, я утверждаю только, что познание "своего" не должно быть прихотливо выборо чным. Персоносфера русской культуры - реальность. А что "чужое"? Как представляем себе мы иные культурные миры? Начнем с мира изучаемого языка. Здесь на наших глазах произошла смена па радигмы. Сначала школа изучала иностранный язык не столько даже на русск их, сколько на советских реалиях. В учебниках изображалось то, что в логик е называют "возможными мирами". Мы перевели на английский язык слово "колх оз", а во французский его, так сказать, заимствовали. Если верить старым уч ебникам, во всех странах происходит примерно одно и то же. Позже в основу о бучения были положены коммуникативные ситуации, и теперь вместо разгов оров о забастовках можно заказать себе обед, снять номер в отеле, сделать покупку в магазине. Но дедовский и прадедовский способ познания чужой ку льтуры через чужую литературу и фольклор и сейчас используется очень и о чень скудно. Ну а что сама литература? "Зарубежку" советского периода отличало беззас тенчивое хозяйничанье в чужой культуре: в первом ряду оказались авторы, которых у себя дома изрядно подзабыли, а во второй были оттеснены те, кто с оставлял цвет чужой культуры. Любопытно, что с немецкой литературой счит ались все-таки больше, чем с английской. Очевидно, длительный культурный контакт ставил какие-то ограничения на перетолковывание чужой культур ы. Вот один пример из жизни английской персоносферы в вузовской программ е по зарубежной литературе. Диккенс, будем справедливы, входил в програм му. Но что? "Тяжелые времена". Имя Скрудж "наш человек" узнал только благодар я мультфильму, Юрай Хипп (Урия Гип - в старой транскрипции) - благодаря назв анию рок-группы, Дэвид Копперфилд - благодаря псевдониму фокусника. Но вузовская программа для филологов - не самые широкие двери в персонос феру. Огромную роль в освоении чужого играет приключенческая литератур а, а с нею, к счастью или к несчастью, и язык ее переводов. Русский Джек Лондо н - вот самые широкие ворота в западный мир. Твен, так много дающий для пони мания Америки, - ворота поуже. Вообще-то на приключенческой литературе, да и едва ли не на всем, что заним ательно, остроумно и читабельно, лежит "фост" гиперурбанического презрен ия. Презрение это абсолютно безосновательно. Надо только отличать прикл юченческую литературу, поставляющую в нашу персоносферу долгожителей, от литературы, таковых не поставляющей. Последнюю, если очень хочется, мо жно презирать. С первой воленс-ноленс приходится считаться. Нельзя отмен ить Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Можно сказать студентам, что "Три му шкетера" написал не тот Дюма, который у себя на родине прочно вошел в курс истории французской литературы. Но выкурить самих мушкетеров из русско й персоносферы никак невозможно. А совсем недавно в нашу жизнь вошли доб ротные хоббиты, до этого мы о них и не подозревали. Разговор о персоносфере возвращает нас к теме школы, что, впрочем, вполне естественно: именно она ответственна за трансляцию персоносферы и за ее единство. Сколько себя помню, дореволюционную историографию школа руга ла именно за привязывание исторических событий к "царям". Вместо царей в х од шли "формации" и "законы истории". В результате происходило обеднение пе рсоносферы. Исторический мир, лишенный исторических личностей, оставля л в памяти только голые схемы, да и долго они там не задерживались. По большому счету, все это издержки культурно-исто рической школы и принципа историзма вообще. Проделав огромную работу, пр оявив ставшую легендарной научную добросовестность, культурно-историч еская школа упустила из виду дидактический момент. Предположим, примени тельно к научной истории литературы принцип "петраркизм важнее Петрарк и" можно принять как рабочий прием, но применительно к школьной программ е этот принцип просто никуда не годится. Если бы древним римлянам предло жили вместо Вергилия "вергилизм", они были бы, должно быть, очень озадачены . Античный мир основывал на персоносфере все свое воспитание. Слово подк реплялось здесь пластикой. Ну а христианский мир без персоносферы прост о немыслим. Язык не поворачивается примериться с "петраркизмом" к святом у. Историзм фиксирует свое внимание на причинно-следственных связях, а дид актика стремится вооружить обучаемого яркими образами, закрепляющими воспроизводимую систему ценностей. Позитивизм, охотно делившийся свои ми методами с гуманитарными науками, свел образы исторических личносте й и литературных персонажей до уровня наглядных пособий по биологии. Но заспиртованные лягушки не транслируют этических норм, не являются прим ерами поведения. Если и возлагать такую задачу на лягушек, то на басенных, которые воюют с мышами и тщатся изобразить вола. Справедливости ради следует сказать, ч то наша школа все же не была безгранично историчной. Она отступала от это го принципа, когда речь шла о вождях революций, мятежей, восстаний и бунто в. Образ бунтаря был разработан достаточно детально. Однако для постижен ия национальных культур он мало что давал. Вся галерея бунтарей от Спарт ака до Ильича даже не намекала на национальную специфику. И здесь раскры вается еще одна грань принципа историзма: его акцентирование приводит к интернационализации истории. Самое плохое, что сделала наша школа в отношении понятия "чужого" и с чем т еперь нельзя не считаться, - это то, что она создала прецедент схематическ ого, безбобразного его усвоения. Оледенения и потепления. Животворящий образ и ме ртвящая схема. Обратимся к бурным процессам, происходящим в нашей персоносфере, - к ближ айшей истории, с которой тесно связано наше сегодняшнее национальное са моопределение. Мне кажется, что самой большой ошибкой советской идеологии, ошибкой, кот орая, быть может, стоила ей жизни, было сочинение образов "под идею". Это пут ь диаметрально противоположный христианству. О Христе можно говорить и с ребенком, но сумму христианских идей не уместишь ни в один компендиум. М ы же имели дело с небольшим набором идеологических установок, гибко корр ектировавшихся в связи с задачами дня. Набор можно было уместить в школь ной тетради, и для наглядности к установкам привязывались образы. Наспех создавалась новая персоносфера. Даже на образах реальных людей в советской персоносфере лежит печать по спешной подгонки под злобу дня. Стахановцы, например, начиная с самого Ст аханова, лепились точно так же, как сегодня "раскручиваются" эстрадные зв езды. Вообще идея "звезды", не советская по своему происхождению и активно эксплуатирующаяся у нас сегодня, замешена на том же самом эрзаце и на том же непонимании фундаментальных свойств персоносферы. Думаю, что там, где персоносфера "нежней", психологичней, а абстрактно-схоластическая прора ботка мира "мягче", "раскрученная" культура оказывается менее жизнеспосо бной. Держаться она может только за счет совсем уж девственных душ. Ее баз а - либо тинейджеры, которым просто недостает жизненного опыта, либо жите ли резерваций, куда вся информация поступает через радиоточки, либо люди , не умеющие ни читать, ни писать. Байки о фантастических промываниях мозг ов и коварных политтехнологиях, способных в условиях свободы слова и все общего образования имплантировать высосанные из пальца идейные устано вки, - сон человека, родившегося в резервации. Конечно, обществу нужны и герои, и "стахановцы", и эстрадные звезды, - мало ли чем живет полнокровная персоносфера. Только естественный путь - это пут ь от личности к идеологии, а не наоборот. Идея столпничества не рождается в кабинетах. Рождается не идея, а столпник. Исторический Стаханов не хоте л читать книг, а по схеме ему полагалось, он пил водку, а по схеме ему не пола галось. Народ прозвал его "Стакановым", а это никак не входило в пропаганди стский план. Жития не получилось. Не все советские жития отличались подобной несостоятельностью, однако недоверие к собственным святцам, быстро меняющаяся политическая конъю нктура, технологии возведения потемкинских деревень сказались на долг олетии этой персоносферы. Еще пышнее подгонка образа под идею, как известно, расцвела в советской х удожественной литературе. Ей так и не удалось вынырнуть из "железного по тока", и, устав от него, она принялась над ним смеяться. Но он (как "Бурный пот ок" Евгения Сазонова) оказался не очень-то и смешным. Сон разума рождает чу довищ, а сон души не рождает ничего. Безбобразность скучна, ее не хочется д аже пародировать, как Мастеру не хотелось описывать Алоизия Могарыча. По мню страдания не только абитуриентов, но и членов приемной комиссии, ког да они пытались отличить один от другого женские образы романа "Мать". Кто Саша? Кто Наташа? Кто Софья? Хорошо, что Находка был по крайней мере хохол. Д уша на нем отдыхала. Но то, что не сделала или почти не сделала советская литература, сделало с оветское кино. Актерская игра поддерживала целостность образа, выходил а из-под рационального идеологического контроля. Здесь действительно б ыла игра, импровизация в пределах темы. Как и русской классической литер атуре, которой и наследовало кино, ему блестяще удались образы сатиричес кие. Лидирует, видимо, "Бриллиантовая рука", в чем можно убедиться, перелис тывая словарь киноцитат. Однако если официальные образы советской персоносферы были картонными и неживыми, то сама она находилась в постоянном движении, и движение это н е контролировалось сверху. О последнем свидетельствуют два любопытных феномена: путь из героев в анекдот и путь из сатиры в идеал. Классические герои первого пути - Василий Иванович и Петька. Эти первопр оходцы выявили глубокие тектонические процессы, происходящие в персон осфере в связи с самоидентификацией позднего советского человека. Неко гда с Василием Ивановичем и Петькой надо было соотносить себя. "А теперь?" - спросил себя советский человек, окончивший десятилетку, - и начал помеща ть эти образы в заведомо современные ситуации. Анекдоты строились на неа декватности старого Василия Ивановича новой жизни. Герой не понимал нов ых слов, не соблюдал правил гигиены, не знал (что достаточно любопытно) анг лийского языка. И вместе с тем юмор анекдотов о Василии Ивановиче я не назвал бы злым. Смея лись над собой, над теми своими чертами, с которыми спешили расстаться. По казателен и гигантизм анекдотического образа. У Василия Ивановича был м асштаб Гаргантюа. Стоило ему опустить в озеро носок - и вся вода делалась ч ерной. Мощный, дремучий, почти хтонический образ революционного прошлог о в рецепции советского инженера - вот что такое Василий Иванович. Более тонкое дело - анекдоты о поручике Ржевском. Тут, напротив, себя помещ али в дворянскую среду - и тем самым тоже смеялись над собой. Проверяли, на сколько мы, теперь уже образованные, соотносимся с теми, из царской Росси и, про которых учат в школе. Неспроста Ржевский общался с Наташей Ростово й. Чтобы поддержать светский разговор, он подбрасывал ногой собаку и гал антно замечал: "Низко пошла!" Смеялись главным образом над своей неловкос тью и неотесанностью, отсутствием должной куртуазии в обращении с дамой. Другой путь - путь из сатиры в идеал. Его с блеском проделал Остап Бендер З адунайский. Бендер как положительный идеал вызревал в среде советской и нтеллигенции, не в последнюю очередь партийной, на протяжении пятидесят ых - шестидесятых - семидесятых годов. Своеобразная и достаточно амбивал ентная фигура, великий комбинатор был носителем расхожих истин, не санкц ионированных официальной моралью, но тем не менее широко применяемых в б ыту. По-видимому, без Бендера концептуализация нашей хозяйственной жизн и вообще была бы невозможной. "Сначала деньги, потом стулья" и прочее, и про чее. В условиях культурного дефицита Бендер был единственным полноценн ым жителем этого сектора персоносферы. Интересно отметить и своеобразн ую демократизацию образа Бендера: в тридцатые годы это был герой интелли генции, в конце семидесятых он спустился до уровня хозяйственника с неок онченным высшим. Не надо забывать и о том, что великий комбинатор восполн ял старую лакуну - был достаточно обаятельным для человека, блюдущего св ою выгоду. Первые представления о морали в бизнесе несут на себе отпечат ок именно его черт. Безбобразность советской персоносферы, ее картонность вызвала к жизни еще одно мощное явление - вестернизацию. Но слово "вестернизация" отражае т лишь поверхность этого непростого феномена. Дело не в одном только заи мствовании западных слов, стереотипов или институтов. Дело в том, что в те ории тропов (образов) называется "реализацией метафоры". Метафорическое " чужое" используется как материал для постижения, упорядочения "своего". С егодня мы понимаем под цирком не совсем то учреждение, что было в древнем Риме. Арена - это отнюдь не посыпанная толченым мрамором площадка для гла диаторских боев. Но если бы мы вдруг завели у себя цирк в старинном смысле слова, то есть реализовали метафору, мы бы уже не распевали: "Цирк не любит ь все равно, что детей не любить". Когда "свое" становится безликим, к "чужому" обращаются не как к метафоре, а как к источнику восполнения "своего". Чужое "свое" выглядит при этом достат очно фантастично. Многое тут и началось с фантастики, с гриновского мира, с Зурбагана и Лисса. В сущности, это мир макаронический, мир иностранно-ру сской диффузии. Асоль и капитан Грей говорят по-русски не потому, что они п ереведены на русский язык, как Смок и Малыш, а потому, что они рождены на ру сской почве. А с ними и Ихтиандр, и пираты из мультфильмов и авторской песн и, и волшебник Изумрудного города, и другие ангажированные и неангажиров анные макаронические персонажи, по-своему сигнализирующие о разломах в нашей персоносфере. Истинный же вред безбобразности, о которой говори лось выше, - это невозможность задать норму. Язык, не поддержанный персоносферой, не может быть задан как норма, как об разец. Все литературные языки сформировались под влиянием практики худ ожественной литературы. Пушкин стал основоположником русского литерат урного языка не потому, что так захотел царь Николай или, предположим, дек абристы, а потому, что языку Пушкина хотелось подражать. Безличные, призр ачные силы не способны ни задавать, ни поддерживать норму. Отсутствие ав торитетных писателей, отказ литературы от создания ярких персонажей не создают условий для закрепления языковой нормы. Это трагедия наших дней. То же самое справедливо и в отношении но рм поведения. Для современного публичного пространства характерно быт ование лозунгов, за которыми нет никакого образа. Огромное распространение получили сегодня лжеобразы - образы "раскруче нные", ненастоящие. Не все лжеобразы сочиняются под идею. Иные рождаются п од девизом искусства для искусства, если только этот девиз можно отнести к ситуации, когда искусством не пахнет. Избыточное, пустопорожнее образ отворчество пустило корни в художественной литературе. Семиотически о но похоже на создание ненужных перифразов вроде "обойтись посредством н осового платка". Лжеобразы активно творятся в мире эстрадных звезд, сочи няются в ходе пиар-кампаний. Все это - деньги, вложенные в холст, на котором ничего не написано. Реставрация персоносферы? Исторические разломы в коре персоносферы, пустыни лжеобразов наводят н а мысль о желательной реставрации персоносферы русской культуры. Возмо жна ли такая реставрация как культурный проект? Оплот русской персоносферы - русская классика, а естественный ее храните ль - русская интеллигенция. В свое время было много дискуссий о том, что же такое настоящий русский интеллигент. Обычно спорщики, среди которых был и и люди очень для меня авторитетные, начинали с того, что интеллигентнос ть не имеет отношения к профессиональным занятиям, затем, развивая эту м ысль, говорили, что она не имеет отношения и к образованности, а далее обра щались к высоким моральным качествам русской интеллигенции, причем каж дый называл те из них, которые ему больше приглянулись: жертвенность, бес сребреничество и даже готовность за свои убеждения взойти на костер. Вот уже лет двадцать, как хочется на это возразить, и год за годом я все больше и больше укрепляюсь в своих возражениях. Старую интеллигенцию мне случалось наблюдать вживе. Благодаря отдельн ым семейным заповедникам ее можно увидеть и сегодня. Последним, с кем дов елось мне разговаривать, был покойный Владимир Сергеевич Муравьев. А поз накомился я с ним при весьма знаменательных обстоятельствах, способных, как мне кажется, пролить свет на природу старой русской интеллигенции. Н а сайте "Дальняя связь" были помещены вопросы Владимира Сергеевича о Тол стом и Достоевском. Главная мысль вопрошающего состояла в том, что именн о Толстой и Достоевский определили наше умственное пространство, в связ и с чем он и интересовался отношением читателей сайта к этим писателям. В опросы, ответы и комментарии к ним В.С. Муравьева печатались в "Независимо й газете". То, что уместилось на паре газетных страниц, можно смело назвать диалогом между русской и советской интеллигенцией. Диалогом и коммуник ативной неудачей. Для читателей сайта оказалась непонятной сама идея пр езумпции русской литературы - идея, из которой исходил переводчик и лите ратуровед Муравьев. О Толстом и Достоевском говорили просто как об автор ах, которых когда-то прочли (многие без стеснения признавались в том, что н е смогли дочитать длинных романов до конца). Толстого свысока поругивали за отклонение от православия, Достоевского - за национализм. Похваливал и бывших властителей дум за их, так сказать, литературные дарования. Реак ция автора вопросов только на первый взгляд могла показаться неоправда нно гневной, ибо старая русская интеллигенция - это та часть России, для ко торой русская словесность, русская книжность были альфой и омегой ее сущ ествования. Русская интеллигенция жила в пространстве, созданном русск им Словом, в русской персоносфере, считала ее исходной реальностью, мери ла жизнь ее мерками. Бессребреничество и прочие добродетели - лишь следс твие того климата, который царил в этой персоносфере. Отлучение Толстого и толстовство, безумное бунтарство и расшатывание устоев, столь же нете рпимая "охранительность", спор славянофилов и западников - все это дела вн утренние, и чтобы вникнуть в них, надо поселиться в царстве русской культ уры, а не наблюдать его в музейной экспозиции, зевая перед громоздкими эк спонатами вроде "Братьев Карамазовых". С русской персоносферой и с русской интеллигенцией дело обстоит достат очно ясно. Вопрос в том, насколько живы сейчас и та, и другая (при том, что жи знь одной без другой представляется достаточно проблематичной). Чтобы о тветить на этот вопрос, надо задуматься над тем, а что же такое советская и постсоветская интеллигенция и что такое советская и постсоветская пер соносфера. Ясного ответа на эти вопросы у меня нет. И все же попробую дать общий его абрис. За годы советской власти персоносфера пополнилась многими именами. В не й, например, поселился Буратино, которого Ю.С. Степанов удостоил включени я в словарь концептов русской культуры. Но сама советская персоносфера н е обладает той цельностью, которой обладала старая русская. На ней отраз илась череда идеологических кампаний, колебание "генеральной линии", глу бокий внутренний раскол общества, образовавшийся после семнадцатого г ода, постоянное сокращение социальной базы примитивного агитпропа, быт ование несусветного количества призрачных персонажей - поручиков Киже, делающих персоносферу растяжимой. Неоднородна и сама советская интелл игенция, состоящая, помимо всего прочего, далеко не в таких кристально яс ных отношениях с собственной персоносферой, как интеллигенция старая. Мне кажется, что с середины шестидесятых годов стала складываться новая российская интеллигенция - носительница новой персоносферы. Эта персон осфера вобрала в себя значительную часть старой русской и наиболее жизн еспособную часть ранней советской. Это персоносфера, где проживают Высо цкий, Окуджава, великие артисты советского кино, космонавты, Штирлиц и Де точкин, Сахаров, Солженицын, Хрущев, Брежнев, физики, художники... Главная е е особенность - малый удельный вес художественной литературы, пока еще н еуверенное освоение религиозной культуры, угасание сельского фольклор а и расцвет городского. В постсоветское время в формировании персоносферы обозначились центро бежные силы. Расцвели субкультуры и разного рода, как теперь принято гов орить, тусовки. Для интеллигенции культура тусовок равнозначна самоуст ранению: или они, или она. Сегодня интеллигенция существует постольку, по скольку тусовки еще не покрывают всего социального пространства. Общен ациональная же персоносфера поддерживается главным образом существов анием телеперсонажей. Это последний на сегодняшний день источник "образ ов". Персоносфера пополнилась телеведущими и героями мексиканских сери алов. Под ружье встала эстрада. Алла Пугачева и Филипп Киркоров занимают умы вместо Татьяны Лариной и Евгения Онегина. Пока интеллигенция упражняется в самоуничтожении, плодя тусовки и не ут руждая себя высоким или даже приличным слогом, власть старается сколоти ть общенациональную платформу из неодиозных (или кажущихся неодиозным и) частей советской культуры, с надеждой поглядывая в сторону религии и р усской старины. Что до меня, то я приветствую этот замысел как конструкти вную идею. Исполнение же его (как оно выглядит на сегодняшний момент) я при ветствовать никак не могу, потому что ставка делается на символы и слога ны, в лучшем случае на идейные установки, но не на образы, не на живые приме ры. Конечно, можно сочинять образы под идеи, даже под лозунги, и охотники в сегда сыщутся, ибо жива старая традиция возведения потемкинских дереве нь. Но ведь такое уже было, и плоды оказались горьки... В одном можно быть совершенно уверенным. Поддерживая русское Слово, отно сясь к образам русской персоносферы как к образам, а не комиксам, мы подде ржим нашу культуру в момент, когда она переживает не лучшие свои времена. Список литературы Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.relga.ru/