Осип Мандельштам

План : 1.Начало ж изненного и творческого пути. 2.Тема свободы в творчестве. 3.Влияние Октября н а поэта и его творчество. 4.Антисталинские стихи. 5. Поэт в Грузии. 6. Смерть поэта. О . Мандельштам. (жизнь и творчество ) «…И у звезды учись тому , что знает свет». Мандельштам. Осип Мандельштам прожил 47 лет . Из них тридцать были безраздельно отданы поэз ии . В семнадцать лет он писал стихи , не уступающие по мудрости , духовной зрелости и свечению таланта стихам , напис анным через три десятилетия . И он по п раву занял свое особое место в блистатель ной плеяде великих русских поэтов послеблоков ской эпохи , украш е нной – одно за другим - именами Маяковского , Ахматовой , Х лебникова , пастернака , Цветаевой , Есенина . Отягощен ный наследственной мудростью и скорбью , воспр инятыми и от библейских праотцев и от великой прародительницы своей - русской поэзии , он в первых ж е стихах заяв ил не только о «глубокой печали» и «с мертельной усталости» , но и о «целомудренных чарах» «высокого лада» и «глубокого мира » , к которым тянулся всю жизнь и котор ые сразу же прозрел в духовных недрах и прекрасном облике родины и человечества . И б о он обладал редчайшим дар ом видеть , постигать и принимать мир таким , каков он есть , в его реальности , так , как об этом лучше всех было сказано Блоком – «Сотри случайные черты , и т ы увидишь – мир прекрасен» . А случайных черт было много на всем тридцатиле т нем пути , выпавшем на долю по эта . Было много горя и маеты – от десятых до тридцатых годов века . В 1910 год у поэт писал о «роковом и неутомимом маятнике» , который «качается» над ним и «х очет быть его судьбой» . Он стал его су дьбой . Петербург – Крым – Грузия – Ленинград – Армения – Москва – Кама – Воронеж – Дальний Восток - это не маршруты путешественника , это – пунктир , обозначенный маятником судьбы . Но м еньше всего желал поэт , чтобы часы истории остановились . Он всегда открыто и гордо шел навстречу судьбе. Уже в 1937 году мандельштам в «Стихах о неизвестном солдате» определил свое положение в истории : Я рожден в ночь со второго на третье Января в девяносто одном Ненадежном году – и столетья Окружают меня огнем,-… В 1920 году , уже после революции , уже испытав на себе первую недобрую раскачк у маятника времени , уже миновав крымскую и первую по счету грузинскую веху своего пути , он возвращается в холодный и голо дный Петербург , в «город , знакомый до слез , до прожтлок , до детских припухлых желез» , в город , откуда он шаг за шагом , через бездомность и нищету начал св ой путь к гибели , неизбежной для него , написавшего : «Все произведения литературы я д елю на разрешенные и написанные без разре шения . Первые – это мразь , вторые – в орованный воздух». Ему пришлось выбирать м ежду душой и жизнью . Спасал душу – потерял жизн ь . Он предвидел это , когда в 1930 году в стихотворении «Куда как страшно нам с тобой» написал : Мог бы жизнь просвистеть скворцом, Заесть ореховым пирогом, Да , видно , нельзя никак. Собственную жизнь прожить инач е М андельштам не мог . И виной тому – поэ зия : это она определила его судьбу , содерж ание и смысл всего , что он делал , чем он жил . Среди поэтов Мандельштам был едва ли не единственным , кто так рано мог рассмотреть опасность , угрожавшую человеку , которого бе з остатка подчинило с ебе время. Отделять свою судьбу от судьбы народа , страны , наконец , от судеб своих современн иков мандельштам не хотел . Он твердил об этом настойчиво , громко : Попробуйте меня от века оторвать ! Ручаюсь вам , себе свернете шею ! Он хотел , но не мог вписаться в этот мир , о котором сказал : «Я в мир вхожу , и люди хороши». Судьба Мандельштама была тяжел ой и несправедливой . Личная жизнь – корот кой и горькой , но какова бы она ни была , не оказался поэт насильственно отброш енным в «многодонную жизнь в не закона » , он и впрямь мог быть «только в ответе , но не в убытке» . И даже в т яжелейшие для себя и для страны годы он не мог не очутиться естественно и закономерно на самом высоком гребне доступног о ему исторического прозрения и самопостижени я . Заживо пог р ебенный , он все ж е прошептал , выбормотал , выговорил , прокричал , - когда как получалось и удавалось – всю правду о правде народа и человечества : Да , я лежу в земле , губами шевеля, Но то , что я скажу , заучит каждый школьник : На Красной площади круглей всего земля, И скат ее твердеет добровольный. На Красной площади земля всего кругле й, И скат ее – нечаянно раздольный, Откидываясь вниз до рисовых полей, Покуда на земле последний жив невольн ик. И с высоты этой правды он имел , разумеется , право бросить в лицо св оим врагам мужественные и суровые , скорбные и гневные , но исполненные веры и достоинства слова : Лишив меня морей , разбега и разлета, И дав стопе упор насильственной земли, Чего добились вы ? Блестящего расчета : Губ шевелящихся отнять вы не могли. О чем он г оворил , «губами шеве ля» ? Говорил поэт о тиране и диктаторе Сталине , который своей жадностью и стремлен ием к власти превратил народ в лагерную пыль . Этот страшный человек заставил людей бояться всех и всего , сделал их серым и и безрадостными , злыми и жесток и ми. Мандельштам , мечтавший в 1914 году – «По сох мой , моя свобода – сердцевина бытия , скоро ль истиной народа станет истина моя ?» , в середине тридцатых годов призн авал : «Я сердцевины часть до бесконечности расширенного часа…часа грозных площадей с счастлив ыми глазами» и «этой площади , с ее знамен лесами» (Красной площади ). Этот час звучал для него «часов кремлевских боем» , оказываясь , в свою очередь , «языком пространства , сжатого до точки» . И он тв ердо повторял – «Я в сердце века» , - д аже тогда , когда «вре м я отдалило цель» , но не смогло ее убить или отменить ни в жизни народа , ни в сердц е поэта . И большой советский поэт Мандельш там , не споря вовсе с собой – акмеист ом 1914 года , а продолжая и углубляя свой духовный поиск , заявил уже о том , что и стина народа стала его истиной , чт о поэзия и народ встретились на пути к истине , ибо она едина и неделима , вов еки являясь достоянием всех достойных носить гордое , но ответственное звание человека. И Шуберт на воде , и Моцарт в п тичьем гаме, И Гете , свищущий на вьющейся тро пе, И Гамлет , мыслящий пугливыми шагами, Считали пульс толпы и верили толпе… И тут мандельштам подходит к краеугол ьной мысли своего художнического символа веры , выразив ее в великолепном поэтическом па радоксе : Быть может , прежде губ уже родился шепот ? И в бездревесности кружилися листы ? И те , кому мы посвящаем опыт, До опыта приобрели черты ? На языке эстетической науки этот обра з расшифровывается , как признание первородства и примата жизни в ее взаимосвязи с искусством . Но как далека эта мысль от равноду шного отображательства и описательс тва ! Она требует от поэта «шестого чувства » , слуха и зрения , способных понять жизнь и ее первоистоки. Мандельштам хотел разведать богатства мир а , «понять пространства внутренний избыток» . Ц ель этого поиска , этого артезиан ского бурения ясна и едина : …Народу нужен свет и воздух голубой, И нужен хлеб и снег Эльбруса. …Народу нужен стих таинственно родной… Голубое небо и чистый воздух не д аются запросто и задаром . Чтоб небо было небом – нужен очистительный гром , нужно творчест во . Нужны История и Искусство . И Гамлет и Моцарт : Я скажу это начерто , шепотом, Потому что еще не пора , - Достигается потом и опытом Безотчестого неба игра. «Шепот» и «лепет» , часто упоминаемые в стихах Мандельштама , а еще чаще слышные в них и , как прави ло , «батюшковски м» вздохом облегчения звучащие вслед за с ложными , многослойными циклопическими словообразовани ями , вслед за девятым бушующим валом стиха , когда «бежит волна – волной , волне х ребет ломая , кидаясь на луну в невольничье й тоске , и янычарская п у чина м олодая – неусыпанная столица волновая – крывеет , мечется и роет ров в песке» , - даже этот шепот и лепет , это вдохновен ие , и , казалось бы , вполне самопроизвольное и непреднамеренное поэтическое бормотание и почти шаманское стиходейство у мандельштама и впрямь достигаются невидимыми н ам «потом и опытом» . Говоря его же сло вами , «он опыт из лепета лепит и лепет из опыта пьет» . Безотчетная игра звездног о неба и жизнью и поэзией отражаются лишь как итог и венец терпеливого труда и расчетливого созиданья : Со храни мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, За смолу кругового терпенья, За совиный деготь труда… Поэт , заявивший некогда , и не без о снований , - «язык булыжника мне голубя понятней » , но знающий цену «световой паутине» и убежденный , что не хлебом е диным жи в человек , но и «голубым воздухом» и « снегом Эльбруса» , и «таинственно родным стихо м» , ведал и эту тайну светоносности и лучезарности стиха : Он только тем и луч, Он только тем и свет, Что шепотом могуч И лепетом согрет. Органичность на редкость глу бокой разработки в поздней лирике и лирической этике мандельштама социально-политической и гра жданской проблематики неслучайна . Сам характер мандельштамовской переклички с русским классиц измом и просветительским вольнодумием определил во многом будущее ид е йно-философс кое углубление в обогащении его поэзии . Зн ачительнейшей вехой на пути поэта , как и на пути всей русской литературы , оказался Октябрь . Наивно и упорно звучало бы п редположние , что поэт сразу и полностью по стиг весь исторический смысл потрясших м ир революционных событий . Но его поэз ия оказалась куда ближе к блоковской , чем поэзия большинства его друзей по поэтиче скому цеху . Здесь точнее всего была бы параллель с Андреем Белым , с тем лишь коррективом , что Мандельштам со свойственной ему поэтическ о й корректностью выра жал мысли , которые у Белого облекались в более отвлеченные символические одеяния . По очень верному определению Николая Чуковского , автора первых после Ильи Оренбурга и чрезвычайно интересных воспоминаний о Мандельш таме и одного из перв ы х публи каторов неизданной лирики поэта , «он приветст вовал Октябрьскую революцию» , которая «казалась ему Страшной , грозной , но великой , достойной прославления . И он прославлял ее» . В 1918 году Мандельштам выступает со стихами , котор ые справедливо можно п о ставить в ряд с «Двенадцатью» Блока и его стат ьями о революции , а также с поэтическим обращением Андрея Белого «Современником» . Броса ется в глаза и прямая , явно преднамеренная перекличка мандельштамовского стихотворения с этим пророческим стиховещанием Бе л ого о Земле , которая мертвым комом катила сь во мглу небытия , пока в громе земле трясений не склонил к ней свой исполински й лик глаголющий Гений народа – Справедл ивый Судия , познавший восстанье света и за громовой полостью , застлавшей солнце , приблиз ивший е го подлинный восход . Стихотво рение «Сумерки свободы» полно частичной интер венции , чуждой мандельштаму символической образно сти : В кипящие ночные воды Опущен грузный лес тенет. Восходишь ты в глухие годы , - О , солнце , судия , народ. Прославим роковое бремя, Которое в слезах народный вождь берет, Прославим власти сумрачное бремя, Ее невыносимый гнет… Земля плывет . Мужайтесь , мужи. Как плугом , океан деля Мы будем помнить и в летейской ст уже, Что десяти небес нам стоила земля. Так вошел впервые – в 1918 году – в стихи Мандельштама образ народного вождяи рулевого революции – Ленина . Эта т емя пройдет красной нитью через все творч ество мандельштама – вплоть до последней его гражданской поэтической клятвы зимы 1937 г ода . Восприятие же и осмысление самой рево люции м а ндельштамом пройдет все с тадии процесса , характерного для прогрессивной русской интеллигенции , принявшей революцию , ост авшейся на родине,чтобы разделить с нею и радость и горе , чтобы чувствительным инст рументом своего искусства помочь взбаламученному и р азъяренному веку обрести вн овь гармонию и лад , чтобы «флейтой-позвоночник ом» укрепить окровавленный становой хребет вр емени : Век мой , зверь мой , кто сумеет Заглянуть в твои зрачки, И своею кровью склеит Двух столетий позвонки ?… ………………………………… Чтобы вырвать век из плена, Чтобы новый мир начать, Узловатых дней колена Нужно флейтою связать. А у горя , беды , страданий , крови , неизбежных «на пороге новых дней» , которых должен бояться лишь «захребетник» , то есть дармоед , живущий чужим трудом , была и другая , откры вающая поэту ипостась : Тает в бочке , словно соль , звезда, И вода студеная чернее, Чище смерть , соленая беда, И земля правдивей и скромнее. Это все те же «чернота» и «сладим ость» воспетой поэтом в тридцатых годах к олодезной воды , которой только и дано отр азить в себе звездное свечение… Но связь «вечных» , «блуждающих снов» п оэзии с новым веком , с новым миром нал аживалась непросто . Поэзия , заглянувшая бесстрашно в глаза веку и готовая при всей необратимости , а главное , непоколебимости своих основных порывов и решений , не могла не испытать вместе с тем и мучительн ого внутреннего разлада , болезненной рефлексии . В поэзии мандельштама в 1929 году начинают мелькать образы «розовой крови» и «сухой травы» , олицетворяющие образы времени и поэ зии , о восстановлении на р ушенной в заимосвязи которых мечтает поэт : Чтобы розовой крови связь, Этих сухоньких трав звон, Уворованная нашлась Через век , сеновал , сон. Но в беспощадной искренности своей по эт не скрывает , что порою его посещают мысли о возможности решения дилеммы : Не своей чешуей шуршим , Против шерсти мира поем, Миру строим , словно спешим Обрасти косматым руном. …Чтобы розовой крови связь И травы сухорукий звон Распростилась : одна скрепясь, А другая – в заумный сон. Это близкое есенинскому - «отдам всю д ушу октябрю и маю , но только лиры милой не отдам» – настроение . Но оно в этом случае эфемерно и иллюзорно . Поэ ты остались в горящих рядах . Родной звукор яд их ждал там . Связь розовой крови и звона сухоруких трав нашлась . И через век , а не через сон , хотя бы заумный . Б ы ла боль , была болезнь , но болезнь высокая , общая с болезнью века . И поэзия продолжала свою работу , настройку лиры , поиски слова , даже если оно могло звучать против шерсти мира : Какая боль искать потерянное слово, Больные веки поднимать И с известью крови д ля племен и чужого Ночные травы собирать. …Мне хочется бежать от моего порога. Куда ? На улице темно, И , словно сыплют соль мощеною дорогой, Белеет совесть предо мной. Чистая совесть не позволила поэзии ра спроститься с порогом нового дня : Москва – опять Мос ква . Я гово рю ей : «Здравствуй !» Не обессудь…» В стихах этих , озаглавленных « 1 января 1924 года» , мрачными тенями маячат видения н эповской поры с ее контрастами и гримасам и , но и них звучит тот летний мотив , знакомый по стихам мандельштама середины т ридца тых годов («не хныкать ! Для того ли разночинцы рассохлые топтали сапоги , ч тоб я теперь их предал ?» ). Поэт и н а этот раз подтягивает бутылочную гирьку крупно скачущих часов шероховатого времени , к ак бы предвосхищая свою клятву верности и деалам предшественн и ков : Ужели я предам похорному злословью Присягу , данную четвертому сословью И клятвы крупные до слез ? Москва становится для поэта средоточием и символом новизны времени , источником но вой музыки , пришедшей на смену , вернее , про должавшей звучания , к которым прислушивался Блок в октябре семнадцатого года в р еволюционном Петрограде . И вот летом 1931 года , уже после второго своего пребывания в Грузии , после гощения в армении , вернувшись в Москву , мандельштам пишет стихи в сов ершенно иной , можно даже сказать , сч а стливой и радостной , несмотря на извеч ный «привкус несчасться и дыма» , тональности : Река москва в четырехтрубном дыме – И перед нами весь раскрытый город : Купальщики – заводы и сады Замоскворецкие . Не так ли, Откинув палисандровую крышку Огромного концерт ного рояля, Мы проникаем в звучное нутро ? Сравнительно большое количество стихов ма ндельштама приходится на 1931-1934 годы . Они , как правило , радостны или проникнуты все той ж е «светлой печалью 2. В 1933 году было написано стихотворение « мы живем , под собо ю не чуя страны» , которое послужило основанием для ареста , ссылки . Обстановка в стране 1933 года обрисована поэтом с предельной точностью : Наши речи за десять шагов не слыш ны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца. Нарисованный в стихотворении образ Сталина свидетельствовал не об уважении к «кремлевскому горцу» , а о ненависти к н ему . Портрет сатирически шаржирован : Его толстые пальцы , как черви , жирны, А слова , как пудовые гири , верны, Тараканьи смеются глазища, И сияют его голенищ а. Образ «вождя» занял все пространство стихотворения , подавив , вытеснив собой все жив ое . Те , кто пребывает рядом с ним («сбр од тонкошеих вождей» ), обречены на роль «п олулюдей» , предающихся унизительным занятиям : «Кто свистит , кто мяучит , кто хнычет» . В м ире , где Сталин «как подковы кует за указом указ – кому в пах , кому в лоб , кому в бровь , кому в глаз» , жить человеку невозможно , физически еще сущ ествуя , он обречен на разобщенность со стр аной , с людьми : «Мы живем , под собою не чуя страны…» Вскоре мандельш там был репрессирован . До последнего часа он оставался поэто м . И оставался в «сердце века» , хотя со бственный путь становился все труднее. …Особенно угнетали долгие зимы , хотя в них были просветы – посещения анны андреевны ахматовой , оставившей нам образ о дной из таких воронежских зим : И город весь стоит оледенелый. Как под стеклом деревья , стены , снег. По хрусталям я прохожу несмело, Узорных санок так неверен бег… …И тополя , как сдвинутые чаши, Над нами сразу зазвенят сильней, Как будто пьют за ликованье н аше На брачном пире тысячи гостей. А в комнате опального поэта Дежурят страх и муза в свой черед . И ночь идет, Которая не ведает рассвета. Точность не только пейзажа , но и п олифонии настроений , обуревающих поэта , здесь удивительна . Ничто не случайно – ни упоминание памятника петру , ни образ ворона , ни «Куликовской битвой веющие склоны мог учей , победительной земли» , ни нервный бег узорных санок по оледенелому городу , ни л икованье потоков , которых муза посещала все-та ки чаще , чем хотелось бы ее дежурному с менщику. Автор предисловия к публикации воронежско го журнала «Подъем» А . Немировский вспоминает эту картину очень значительными деталями : «в памяти людей , знавших Осипа Эмильевича в те годы , он сохранился прямым , с выправкой офицера (воронежские мальчиш ки при виде мандельштама говорили : «Генерал ид ет» ), с гордо закинутой головой , с быстрыми движениями , с нервным профилем . Он не был угрюмым человеком . Ему были свойственны озорство и шутка… мандельштам любил Вороне ж . Острым взглядом художника он подглядел его черты и запечатлел в свои х стихах , стоя на горе , что над улицей Степана Разина , он любовался крутоярами , занесенными снегом и запряженными , как в с брую , огнями домиков . И на другой день он уже читал стихи о воронежских пейзажах , которые сравнивал с ка р тинами фламандцев . Ему нравились заречные дали , отк рывавшиеся с площадки , на которой стоял ег о домик . Вбирая полной грудью воздух , он писал : «Равнины дышащее чудо».Любил он и воронежских поэтов – Кольцова и Никитина , восторгался пейзажами в никитинских ст и хах»… Здесь интересно освещена о дна из сторон жизни поэта в Воронеже . Как бы ни любил он Воронеж , как бы дороги ни были ему его редкие посещени я ахматовой , как бы ни поддерживала его самоотверженная любовь от самого воздуха п оэзии не могли не угнетать Ман д ельштама . Одиночество было порой невыноси мо , но у поэта было противоядие от отч аяния – его «тайная свобода» , его гордост ь и бесстрашие , «безгрешность сладкозвучного труда» . Источники внутренней свободы и «насла жденье» были , однако . Не только в нем с амом , н е только в голосе собстве нного сердца : …Гуди , помощник и моих трудов, Садко заводов и садов. …………………………………….. Гуди протяжно в глубь веков, Гудок советских городов. Та же тема варьируется в «Стансах» , выраженная еще сильнее , в форме исповеди и лирического м онолога , в котором « слух» поэта настроен на волну , доносящую д о него отзвуки и радостных и роковых событий , вторгшихся в век , в мир , - и соз идательный подвиг советского народа , и трагед ию трудовой германии , стонущей под плетью гитлеровских палачей : Я дол жен жить , дыша и большеве я, Работать речь , не слушаясь , сам-друг, Я слышу в арктике машин советских стук, Я помню все – немецких братьев ш еи И что лиловым гребнем Лореллеи Садовник и палач наполнил свой досуг. Есть в «Стансах» красноречивые строки , рисующи е духовный контакт поэта с миром , есть и строки с раздумьем о нел епости и бессмысленности разлуки его со в сем , что ему было кровно близко : Проклятый шов , нелепая затея. Нас разлучили . А теперь пойми – Я должен жить , дыша и большевея, И перед смертью хорош ея, Еще побыть и поиграть с людьми. «Стансы» – очень значительное и знам енательное произведение мандельштама . Не случайно здесь само «пушкинское» заглавие стихов , настраивающее их камертоном «надежды , славы и добра». В середине тридцатых годов , когда Гитл ер имуссолини не только лелеяли звери ные планы захвата «места человека во всел енной» , но уже и обрушили свою «палицу дикаря» сначала на Абиссинию , чтобы затем опустить ее на Испанию , и тень войны готова была уже пасть на всю Европу , читатель стиха вспомни т и строфы мандельштама 1923 года , когда поэт возвысил свой голос поэта и гражданина : Опять войны разноголосица На древнем плоскогорье мира, И лопастью пропеллер лоснится, Как кость точеная тапира. Как шапка холода альпийского Из года в год , в жару и лето Н а лбу высоком человечества Войны холодные ладони… И так же , как и раньше , клеймя звериный лик войны , мечтал о временах , ког да люди вновь смогут дышать благородным э фиром , поэт и ныне восславил час желанного и неизбежного торжества «отверженного мира» и «ос корбленной эры». Продолжив в 1937 году потрясающую по духо вной мощи и поэтической силе тему , Мандель штам создает одно из вершинных своих твор ений – «Стихи о неизвестном солдате» , сла вящие человека и человечность , клеймящие позо ром и проклятием звериную бес человечность убийц : …Для того ль должен череп развиться Во весь лоб - от виска до виска – Чтоб в его дорогие глазницы Не могли не вливаться войска ? Как он знал цену «месту человека во вселенной» , счастливому небохранилищу» , названн ому им «раздвижным и прижизненным домом » . Но всегда , в самые тяжелые годы , пер ед лицом самой грозой раскачки «маятника судьбы» поэту было на родине «больше неба » , хотя бы в том же Воронеже : Где больше неба мне – там я бродить готов – И ясная тоска меня не отпускает От молодых еще воронежских холмов К всечеловеческим – яснеющим в Тоска не. А бродить он был готов . «Хаиды-баиды – поедем в Азербайджан !» – любил он шутить . А в стихах колдовал : О , бабочка , о , мусульманка, В разрезанном саване вся – Жизняночка и умиранка, Такая больш ая – сия… Крым , Армения , Грузия были едва ли не счатливейшими вехами его путешествий. И вставала в стихах таврида , где е му мерещились границы эллинского духа : …В каменистой тавриде наука Эллады – и вот Золотых десятин благородные ржавые грядки … И снился ем у Тифлис – «ковро вая столица» , «черноволосый и разноголосый» г ород . Его виденье , возникающее в «хмельной для глаза оболочке света» , до конца дней будет сопровождать поэта. И возникал Ереван , вдохновляющий поэта на одно из лучших его циклов , очень родственн ый ему своей суровой красочност ью , своей сарьяновской статью , гордым и му жественным небогатством , то есть богатством е ще большим : …Ах , Эривань , Эривань ! Не город – орешек каленый, Улиц твоих большеротых кривые люблю В авилоны. О побывке поэта в Ереване круп ным планом выделяется фраза из скупой странички воспоминаний Гургена Маари , значит ельная хотя бы по именам , называемым в ней : «Потом я еще как-то раз встретил его у Черенца . Они разговаривали о поэз ии , о Есенине , Маяковском , Багрицком» . А как знаменательн о здесь само упоминани е о дружбе мандельштама с Черенцем и каким закономерным звеном восполняет оно зол отую цепь дружбы Мандельштама и Черенца с Тицианом Табидзе и Паоло Яшвели… Грузия впервые оказалась представленной в поэзии мандельштама в облике…петербу ргск ой красавицы - грузинки Саломеи Андрониковой , к оторой поэт посвятил ряд стихотворений , вошед ших позднее в сборник « Tristia » (Марина Цветаева пи сала в своем мемуарном очерке о Мандельшт аме : «В книге « Tristia » стихи «В разноголосице девичес кого хора» , «н а розвальнях , уложенных соломой» …принадлежат мне , стихи же «Соломинк а» и ряд последующих – Саломее Николаевн е Гальперн , рожденной кн . Андрониковой…» ).Это та самая «красавица тринадцатого года» , кот орую вспоминала Анна ахматова в 1940 году , св язывая ее им я с именем Мандельш тама : Всегда нарядней всех , всех розовей и выше, Зачем всплываешь ты со дна погибших лет ? И память хищная передо мной колышет Прозрачный профиль твой за стеклами к арет. Как спорили тогда – ты ангел или птица ! Соломинкой назвал тебя поэт. Равно на всех сквозь черные ресницы Дарьяльских глаз струился нежный свет. Стихи , посвященные ей , датированы 1916 годом . Но нити , связывающие Саломею Андроникову , - а тем более стихи Мандельштама , - с Грузие й , были , разумеется , очень тонки , если и не впо лне иллюзорны . В 1917 году , вспоми ная лето прошлого года , проведенное в Крым у , коктебеле , в гостях у Волошина , в др ужбе с Мариной Цветаевой , предаваясь аттическ им грезам , мандельштам повторял упоенно : «Золо тое руно , где же ты , золотое руно ?» Однако перво е свидание с Колхидой , вернее , обстоятельства , ему предшествующие и сопутствующие , оказались , весьма далекими от этих романтических грез . Вновь очутившись в Крыму в разгар гражданской войны , Ман дельштам был арестован врангелевцами , которые сочли его больше в истским шпионом . Лишь усилия Максимилиана Волошина спасли поэ та от расстрела . Из крыма Мандельштаму уда лось выбраться в Батуми , где меньшевистские власти умудрились принять его уже за д войного агента – и Врангеля и большевико в – и тоже засадили в тюрьму , и з которой его вызволили опять-таки поэ ты – на этот раз грузинские , случайно приехавшие в Батуми и прочитавшие в га зете сенсационную версию о «двойном агенте» . Так очутился Мандельштам в Тбилиси , где был окружен любовью и заботой своих новых друзей – Тициа н а Табидзе и Паоло Яшвили . В Тбилиси встетился ман дельштам с Ильей Оренбургом , описавшем в с воих мемуарах и эту встречу и две осе нние недели 1920 года , проведенные там уже вм есте и показавшиеся им «лирическим отступлени ем» : «Каждый день мы обедали , более т ого , каждый вечер ужинали . У Паоло и Тициана денег не было , но они нас принимали с роскошью средневековых князей . Никогда дотоле я не был на Востоке , и старый Тбилиси мне показался городом из «Тысячи и одной ночи» . Мы бродили по нескончаемому Майдану : та м продавал и бирюзу в смоле и горячие лепешки , ан глийские пиджаки и кинжалы , кальяны и грам мофоны , пахучие травы и винтовки… Торговцы зазывали , торговались , расточали цветистые комп лименты , клялись жизнью многочисленных домочадцев …Мы побывали в серных баня х …В древних храмах мы глядели на каменных цариц , к которым ласкались барсы . Мы восхи щались в духанах картинами Пиросманишвили , гр узинского Руссо , художника – самоучки , которы й за шашлыки и вино расписывал стены погребков . Он был прост , патетичен , поражал у м елой композицией и полнотой света… различные века существовали в этом удивительном городе…Все время я был с новыми друзьями , которых сразу полюбил : с Паоло Яшвили и Тицианом Табидзе…Тициана и паоло любили многие русские поэты – и есенин , и Пастернак , и Ти х онов , и Заболоцкий , и Антокольский . А мы бы ли первыми советскими поэтами , которые нашли в Тбилиси не только душевный отдых , н о и романтику , ощущение высоты , толику кис лорода – я говорю и о горах , и о людях – нельзя ведь отделить Паоло и Тициана от окружаю щ его их п ейзажа … Альпы во Франции - спорт , туризм , санатории , лыжи , гостиницы , рюкзаки , открытки . А без кавказа трудно представить себе русскую поэзию : там она отходила душой , там была ее стартовая площадка… Но я сейчас пишу всего-навсего о двух коротких н еделях 1920 года , когда грузинские друзья пригрели и приютили нас . Друзей этих уже нет , остается поклониться горам Грузии . Яшвили и Табидзе проводили нас по Военно-Грузинской дороге до первого привал а , и сейчас еще в моих ушах звучит высокий пронзительный голос Тициана : «На холмах Грузии лежит ночная мгла ; шу мит Арагва предо мною . Мне грустно и л егко ; печаль моя светла ; печаль моя полна тобою»…» Лиризм этих воспоминаний и их благоро дная элегическая тональность рождены временем – ушли годы , люди , жизнь… А то г да , той осенью , тбилиси , естественно , открылся гостям главным образом своею экзотической стороной и восточным колоритом . Это зафикси ровано в воспоминаниях Эренбурга , сказавшись в свое время и в знаменитых стихах Ма ндельштама , написанных по возвращению в Р оссию в том же 1920 году : Мне Тифлис горбатый снился, Сазандарей стон звенит, На мосту народ толпится , Вся ковровая столица, А внизу Кура шумит… Стихи эти , и вызвавшие их воспоминания долго жили в душе поэта и обогащенны е новыми впечатлениями 1930 года , д али че рез семнадцать лет , при обстоятельствах куда менее счастливых , удивительные выходы . А в 20-х годах они продолжали звучать все так же озорно и ликующе , о чем поведал в своей новой , воистину волшебной прозе Валентин Катаев , назвавший эту прозу , как б ы аукнувшись с мандельштамовским образом колодца , отражающего под Рождество семиплавниковые звезды , - «Святым колодцем». Мандельштаму снился в Москве Тифлис , а Катаеву – Мандельштам и его стихи о Тифлисе и фантасмагория вызванных этим с ном видений разных л ет , взаимопереплетенн ых и сфокусированных в этой лучшей точке земного шара : «… Этой ночью мне долго и сладко снился Осип Мандельштам , бегущий в дожде по Тверскому бульвару при св ете лампионов , мимо мокрого чугунного Пушкина со шляпой за спиной , вслед за э к ипажем , в котором я и Олеша увозили Надюшу . Надюша – это жена Манд ельштама , Надежда Яковлевна… Мы увозили ее на Маросейку угол Покровского бульвара , в пивную , где выступали цыгане… У нас это называлось : «поедем экутэ де богемьен» . М ы держали Надюшу с обе и х стор он за руки , чтобы она не выскочила сду ру из экипажа , а она , смеясь , вырывалась , кудахтала и кричала в ночь : - Ося , меня умыкают ! Мандельштам бежал за экипажем , детс ким , капризным голосом шепелявил несколько в нос : - Надюся , Надюся…Подождите ! Возьмит е и меня…Я тоже хочу экутэ !… А мы вместо того , чтобы ехать на Маросейк у угол Покровского бульвара , почему-то ехали в грузинский ресторан… шел дождь , и мы все-таки втащили Надюшу за руки на вт орой этаж в отдельный кабинет… сюда нам принели бутылочку «тели а ни» , а как только его принесли , тотчас появился мокрый и возбужденный Мандельштам , прибежавший по нашему следу , и он сейчас же н ачал с завыванием и очень внушительно – «как Батюшков Дельвигу» ! – читать новые стихи , нечто вроде : Я буду метаться по табору ул и цы темной За веткой черемухи в черной рессорной карете, За капором снега , за вечным за мел ьничным шумом… И так далее – можно проверить по книжке мандельштама , если ее удастся дост ать , - мне именно так и приснилось : «если ее удастся достать» , а Манднльштам мо его старого сновидения тем временем сел п ить «телиани» , вспомнил гористую страну и , шепеляво завывая , стал вкрадчиво и вместе с тем высокомерно , даже сатанински-гордо дек ламировать о некоей ковровой столице , раскину вшейся над шумящей горной рекой , и о н екоем духанчике , где «вино и милый плов»…» В мае 1938 года Мандельштам был вторично арестован и осужден на пятилетний срок . В середине октября он попал на пересыл ьный лагерь 3 / 10 «Вторая речка» под Владивостоком . Смер ть пришла к нему в сталинских лагерях. Он был репрессирован за стихи , унич ижительно рисовавшие Сталина . Но даже если бы не было антисталинских стихов , мандельшт ам все равно был бы уничтожен – сам строй его мышления не вписывался в и деологию построения коммунизма . Точная дата и обстоятельства г ибели Осипа Мандел ьштама многие годы были неизвестны . В книг е воспоминаний вдова поэта Надежда Мандельшта м приводит ряд версий на этот счет. «В июне сорокового года брата осипа Мандельштама , Шуру , вызвали в ЗАГС Бауманско го района г Москвы и вручили ему дл я меня свидетельство о смерти Мандель штама . Возраст – 47 лет , дата смерти – 27 декабря 1938 года . Причина смерти – паралич сердца. По сведениям Хазина (сидевшего в том же лагере , что Мандельштам ) Мандельштам умер во время сыпного тифа. По рассказам другого лагерника , Каза рновского , Мандельштам умер так : 2Однажды , несмо тря на крики и понукания , Мандельштам не сошел с нар . В те дни мороз крепч ал…Всех погнали чистить снег , а Осип остал ся один . Через несколько дней его сняли с нар и увезли в больницу . Вскоре К азарновский услышал , что м андельштам умер и его похоронили , вернее , бросили в яму… Хоронили , разумеется , без г робов , раздетыми , если не голыми , чтобы не пропадало добро , по нескольку человек в одну яму – покойников всегда хватало , - и каждому к ноге привя з ывали бирку с номерком». Некто Р ., тоже поэт , приводит третью версию гибели поэта. «Ночью , рассказывает Р ., постучали в ба рак и потребовали «поэта» . Р . испугался но чных гостей – чего от него хочет шпа на ? Выяснилось , что гости вполне доброжелатель ны и попр осту зовут его к умирающ ему , тоже поэту . Р . застал умирающего , то есть Мандельштама , в бараке на нарах . Бы л он не то в бреду , не то без сознания , но при виде Р . сразу пришел в себя , и они всю ночь проговорили . К утру Мандельштам умер , и Р . закрыл ему глаз а . Дат , конечно , никаких , но место указано правильно – «Вторая речка» , пересыльный лагерь под Владивостоком. И , наконец , по свидетельству физика Д ., мандельштам скорее всего умер в изолято ре в период между декабрем 1938 г . и апре лем 1939 г. Только в 1989 г исследователям удалось добраться до личного дела «на арестованн ого Бутырской тюрьмы» Осипа Мвандельштама и установить точную дату смерти поэта . Он умер 27 декабря 1939 года в 12.30, а похоронили уже в начале 1939 года. *** Лишь в середине 1960-х годов нач а лся медленный процесс возвращения стихов Манд ельштама читателю . Вся его поэзия содержит удивительные прозрения , драматические и трагиче ские ноты звучат в его стихах , говорящих не только о трагедии личности , но и о трагедии судьбы народа , целого поколения : Помоги , Господь , эту ночь прожить, Я за жизнь боюсь , за твою рабу… В петербурге жить – словно спать в гробу. Молитва , обращенная к Господу , жизнь е му сохранить не смогла , а душу он убер ег . Список использованной литературы : О . Мандельштам . Стихотворения ( «Библиотек а поэта , Большая серия ). «Вопросы литературы» Семенко И . М . Поэтика позднего О . М андельштама (от черновых редакций к окончател ьному тексту ). Москва , 1986 О . Манд ельштам . Собрание сочинений в двух томах . Москва , «Художественная литерату ра» , 1990. Лукьянова Е . Г ., Лукьянов С . А . «Инте грированный курс литературы» 2001г. «Тысяча и одна смерть» . Издательство « Вагриус» , 1995 г.