В центре моего исследования - быт и нравы русского дворянства в XIX веке. Особенность как церемониального, так и будничного быта и нравов определяется его игровым характером. В обществе необходимы хорошие манеры и сдержанность в обращении, при дворе же эти качества еще необходимее. Так или иначе, жесткие "рамки светского приличия" вызывали естественную реакцию недовольства и у дворян "средней руки", и у представителей аристократических кругов: "... цепь отношений, приличий и обязанностей мгновенно накинута на душу, как аркан горского разбойника, и влечет бедную из минутной независимости в рабство и тревогу, называемую - светской жизнию, где ум изгибается и коварствует, язык лжет и лицо, как искусный актер, играет такие роли, каких настоятельно требуют обстоятельства".
В данной контрольной работе я ограничился рассказом о внешних формах поведения - большое внимание уделяется нравственной стороне светского воспитания и культуре русского застолья. В последние годы интерес к дворянскому застолью резко возрос. Цель, которую ставил автор, - расписать быт обеденного ритуала поэтапно. В работе приводятся примеры свидетельства как наших соотечественников, так иностранных путешественников.
У нас на Руси отпустить гостя без обеда почиталось тогда неучтивостью и погрешением.
Все иностранные путешественники отмечают необычайное гостеприимство русских дворян. "Нет никого гостеприимнее русского дворянина"1.
"В то время гостеприимство было отличительной чертой русских нравов, - читаем в "Записках" француза Ипполита Оже. - Можно было приехать в дом к обеду и сесть за него без приглашения. Хозяева предоставляли полную свободу гостям и в свою очередь тоже не стеснялись, распоряжаясь временем и не обращая внимания на посетителей: одно неизбежно вытекало из другого. Рассказывали, что в некоторых домах, между прочим, у графа Строганова, являться в гостиную не было обязательно. Какой-то человек, которого никто не знал ни по имени, ни какой он был нации, тридцать лет сряду аккуратно являлся всякий день к обеду. Неизбежный гость приходил всегда в том же самом чисто вычищенном фраке, садился на то же самое место и, наконец, сделался как будто домашнею вещью. Один раз место его оказалось не занято, и тогда лишь граф заметил, что прежде тут кто-то сидел. "О! - сказал граф. Должно быть, бедняга помер".
Действительно, он умер дорогой, идя по обыкновению обедать к графу".
Персонаж другого анекдота, рассказанного великой княжной Ольгой Николаевной, умер не перед обедом, а "после своего последнего появления на обеде": "При воспоминаниях о Москве я не могу забыть князя Сергея Михайловича Голицына... Его стол был всегда накрыт на 50 персон. Об этом существовал анекдот: тридцать лет подряд появлялся в обеденный час у него человек, исчезавший сейчас же после десерта. В один прекрасный день его место осталось незанятым. Куда он девался? Никто не мог ответить на это. Кто такой он был? И этого никто не мог сказать. Тогда стали узнавать, куда он делся, и выяснилось, что он умер ночью после своего последнего появления на обеде. Тогда только узнали его имя. Это очень показательно для беспечной патриархальной жизни прежней России".
По словам французской актрисы Фюзиль, жившей в России с 1806 по 1812 год, "В русских домах существует обычай, что раз вы приняты, то бываете без приглашений, и вами был бы недовольны, если бы вы делали это недостаточно часто: это один из старинных обычаев гостеприимства"
"Известно, что в старые годы, в конце прошлого столетия, гостеприимство наших бар доходило до баснословных пределов, - пишет П. А Вяземский. - Ежедневный открытый стол на 30, на 50 человек было дело обыкновенное. Садились за этот стол, кто хотел: не только родные и близкие знакомые, но и малознакомые, а иногда и вовсе незнакомые хозяину".
У Всеволода Андреевича Всеволожского "даже в обыкновенные дни за стол садилось 100 человек".
"Едем с женою к гр. Вязмитиновой; звала обедать, да нельзя: отозваны мы к Хрущовым богачам, на Пречистенку*", - пишет А Я. Булгаков брату, - вообрази, что у них готовят обед на 260 человек".
Знаменитый балетмейстер И.И. Вальберх сообщает из Москвы жене в 1808 году: "Я всякий почти день бываю у Нарышкина, он очень ласков со мной; но это может быть для того, чтоб я его ничего не просил, да, правду сказать, и нет время: у него всякий день человек по пятидесяти..."
По словам Э.И. Стогова, в доме сенатора Бакунина "всякий день накрывалось 30 приборов. Приходил обедать, кто хотел, только дворецкий наблюдал, чтобы каждый был прилично одет, да еще новый гость не имел права начинать говорить с хозяевами, а только отвечать. Мне помнится, что лица большею частью были новые... После обеда и кофе незнакомые кланялись и уходили".
На 30 человек в будние дни был обед и у графа А И. Остермана - Толстого. "С ударом трех часов подъезд запирался, - вспоминает Д.И. Завалишин, - и уже не принимали никого, кто бы ни приехал. В воскресенье стол был на 60 человек, с музыкой и певчими, которые были свои; обедали не только в полной форме, но и шляпы должны были держать на коленях".
К числу причуд хозяина "относилось еще и то, что у него в обеденной зале находились живые орлы и выдрессированные медведи, стоявшие во время стола с алебардами. Рассердившись однажды на чиновничество и дворянство одной губернии, он одел медведей в мундиры той губернии".
Не столь многолюдны были "родственные" и "дружеские" обеды. "К обеду ежедневно приезжали друзья и приятели отца, - рассказывает сын сенатора А.А. Арсеньева, - из которых каждый имел свой jour fixе*. Меньше 15-16 человек, насколько я помню, у нас никогда не садилось за стол, и обед продолжался до 6-ти часов".
Cyeверныe хозяева строго следили, чтобы за столом не оказалась 13 человек. Вера в приметы и суеверия была распространена в среде как помещичьего, так и столичного дворянства.
"Батюшка мой, - пишет в "Воспоминаниях о былом" Е.А. Сабанеева, - был очень брезглив, имел много причуд и предрассудков... тринадцати человек у нас за столом никогда не садилось".
В эту примету верил и близкий друг А.С. Пушкина барон А.А. Дельвиг. По словам его двоюродного брата, "Дельвиг был постоянно суеверен. Не говоря о 13-ти персонах за столом, о подаче соли, о встрече с священником на улице и тому подобных общеизвестных суевериях".
Не менее дурным предзнаменованием считалось не праздновать своих именин или дня рождения.
Приятель Пушкина по "Арзамасу", знаток театра, автор популярных "Записок современника" С.П. Жихарев писал: "Заходил к Гнедичу пригласить его завтра на скромную трапезу: угощу чем Бог послал... Отпраздную тезоименитство свое по преданию семейному: иначе было бы, дурное предзнаменование для меня на целый год".
"Итак, мне 38 лет, - сообщает в июле 1830 года своей жене П. А Вяземский. - ... Я никому не сказывал, что я родился. А хорошо бы с кем-нибудь омыться крещением шампанского, право, не из пьянства, а из суеверия, сей набожности неверующих: так! Но все-таки она есть и надобно ее уважить".
Чиновный люд "под страхом административных взысканий" спешил в день именин поздравить начальство. В записках А.К. Кузьмина содержится любопытный рассказ о том, как отмечал свои именины в 30-е годы прошлого столетия губернатор Красноярска: "К почетному имениннику должно было являться три раза в день. В первый раз - в 9 часов утра с поздравлением, и тут хозяин приглашает вас обедать или на пирог: пирог тот же обед, только без горячего, с правом садиться или не садиться за стол. В два часа пополудни вы приезжаете на пирог или к обеду и, поевши, отправляетесь домой спать, а в 8 часов вечера гости собираются в третий раз: играть в карты и танцевать до бела света. Дамы приезжают только на бал, а к обедам не приглашаются".
Славное было время! Были явные поцелуи, были и тайные.
Сохранились многочисленные свидетельства о том, как приветствовали друг друга хозяева и гости, приглашенные на обед, ужин, вечер или бал.
"Теперь я хочу рассказать, каким образом приветствуют друг друга мужчина и женщина, - пишет М. Вильмот. - Дама подает вошедшему джентльмену руку, которую тот, наклонясь, целует, в то же самое время дама запечатлевает поцелуй на его лбу, и не имеет значения, знаком ли ей мужчина или нет. Таков тут обычай здороваться, вместо наших поклонов и реверансов".
"Всякая приезжающая дама должна была проходить сквозь строй, подавая руку направо и налево стоящим мужчинам и целуя их в щеку, всякий мужчина обязан был сперва войти в гостиную и обойти всех сидящих дам, подходя к ручке каждой из них".
Еще подробнее об этом церемониале говорится в воспоминаниях Н.В. Сушкова: "Съезжаются гости... каждый гость и каждая гостья кланяются или приседают при входе в приемную, на восток и запад, на полдень и полночь; потом мужчины подходят к ручке хозяек и всех знакомых барынь и барышень - и уносят сотни поцелуев на обеих щеках; барыни и барышни, расцеловавшись с хозяйками и удостоив хозяина ручки, в свой черед лобызаются между собою. После таких трудов хозяин приглашает гостей для подкрепления сил по-фриштикать* или, как чаще говорилось тогда, перекусить до обеда и глотнуть для возбуждения аппетита"2.
Обеду предшествовал закусочный (холодный) стол, накрываемый не в обеденной зале (столовой), а в гостиной. Иностранцам русский обычай сервировать закусочный стол. В гостиной казался довольно странным. Описание закусочного стола нередко встречается в записках иностранных путешественников.
Побывавшая на обеде у генерала Кнорринга мисс Вильмот сообщает в письме: "Когда мы приехали, то нас ввели в переднюю, где 30 или 40 слуг в богатых ливреях кинулись снимать с нас шубы, теплые сапоги и проч. Затем мы увидели в конце блестящего ряда изукрашенных и ярко освещенных комнат самого генерала, со старомодною почтительностью ползущего к нам навстречу...
Когда он поцеловал наши руки, а мы его в лоб, то провел нас через разные великолепные покои (но, странно сказать, без ковров), покуда мы дошли до закуски, т.е. стола, уставленного водка ми, икрою, хреном, сыром и маринованными сельдями... "3
Подробное описание закусочного стола находим и в записках Астольфа де Кюстина о поездке по России в 1839 году:
"На Севере принято перед основною трапезой подавать какое-нибудь легкое кушанье - прямо в гостиной, за четверть часа до того как садиться за стол; это предварительное угощение - своего рода завтрак, переходящий в обед, - служит для возбуждения аппетита и называется по-русски, если только я не ослышался, "закуска". Слуги подают на подносах тарелочки со свежею икрой, какую едят только в этой стране, с копченою рыбой, сыром, соленым мясом, сухариками и различным печением, сладким и несладким; подают также горькие настойки, вермут, французскую водку, лондонский портер, венгерское вино и данцигский бальзам; все это едят и пьют стоя, прохаживаясь по комнате. Иностранец, не знающий местных обычаев и обладающий не слишком сильным аппетитом, вполне может всем этим насытиться, после чего будет сидеть простым зрителем весь обед, который окажется для него совершенно излишним".
Во Франции было принято сервировать закуски не в отдельной комнате (гостиной), а на подносах, которые подавались гостям прямо за столом. Этот французский обычай прижился и в некоторых русских домах.
Приведем свидетельство английского доктора-туриста, побывавшего в начале 40-х годов в имении АВ. Браницкой - Белой Церкви: "Чрезвычайно изумленный уже этой обстановкой, я был удивлен еще больше, когда подан был обед. Он начался с холодной ветчины, нарезанной ломтиками, которую обносили вокруг стола на большом блюде. За ветчиной последовал pate froid*, потом салат, потом кусок пармезанского сыра. Очень любя холодные обеды, я рад был поесть по своему вкусу и делал честь подаваемым вещам. Я ел бы всего больше, если б слушался только своего аппетита; но я заметил, что соседи мои по столу едва дотрагивались до подаваемых блюд, и я не хотел отставать от них, как вдруг, к неописанному моему удивлению, лакей принес на стол вазу с супом. В ту же минуту вошла графиня и села на свое место. Какой же я был неуч и как я ошибся! Ветчина, пирог, салат и сыр, не говоря о шампанском и донском вине, не составляли обеда, а только как бы прелюдию к нему, предисловие и прибавление к работе более серьезной. Я был немного сконфужен своей ошибкой, тем более, что удовлетворил свой аппетит на мелочах, которые должны были только его пробудить".
К столу, когда обед предложен, мужчина должен даму весть.
Особого внимания заслуживает форма приглашения к обеденному столу - реплика столового дворецкого.
"День рождения моего отца, 7 - го числа февраля, как раз совпадал с временем самого разгара зимнего сезона, - вспоминает Ю. Арнольд. - Он праздновался преимущественно торжественным обедом... Закуска сервировалась в большом зале... Ровно в 5 часов... отец и матушка приглашали
гостей к закуске, а через полчаса голос Никодимыча провозглашал громко: "кушанье подано"".
Как считает В.В. Похлебкин, формула "кушанье подано" вошла в русскую драматургію благодаря В.Г. Белинскому, который предложил ее в пьесе "Пятидесятилетний дядюшка, или
Странная болезнь". Это не означает, что он сам придумал данную реплику: из существовавших форм приглашения к столу Белинский выбрал самую простую и лаконичную. Не будем спорить с крупным знатоком истории русского застолья и не станем умалять заслуг В.Г. Белинского, хотя вряд ли существовали в быту столь уж "разнообразные" формы приглашения к столу.
В письме к другу неизвестный автор пишет: "... дворецкий с салфеткою под мышкой тотчас доложил, что обед подан".
Белоснежная салфетка - неизменная деталь костюма столового дворецкого. "Ежедневно Никита Савич, обернув руку салфеткой, входил в гостиную в ту минуту, когда часы били два, и докладывал, что кушанье подано"4.
"Именно в то самое время, как хрипят часы в официантской, чтоб бить два, с салфеткой на руке, с достойным и несколько строгим лицом, тихими шагами входит Фока. "Кушанье готово!" - провозглашает он громким протяжным голосом..."
Следующим этапом обеденного ритуала было шествие гостей к столу.
"Когда собравшихся гостей в гостиной хозяин дома познакомит между собой, и доложено ему будет, что кушанье на столе, то встает он и, приглася посетивших в столовую, провожает их, идя сам впереди".
"... Фока Демидыч, с своими сходящимися поднятыми бровями и с очевидной гордостью и торжественностью объявляет:
Кушанье поставлено.
Все поднимаются, отец подает руку бабушке, за ними следуют тетушки, Пашенька, мы с Федором Иванычем и кто-нибудь из живущих и Марья Герасимовна.
Молодой человек, присутствовавший на обеде у своего родственника, сенатора К., рассказывает в письме к другу: "Eгo превосходительство сам указал порядок шествия из зала в столовую, назначив каждому даму, которую ему надлежало вести к столу".
"Ровно В 5 часов... отец и матушка приглашали гостей к закуске, а через полчаса голос Никодимыча провозглашал громко: "кушанье подано". Тогда отец и матушка предлагали почетным кавалерам вести к столу таких - то дам, а наипочетнейшего гостя сама матушка, равно как почетнейшую гостью отец, просили "сделать им честь"".
Старшая по положению мужа дама считалась "почетнейшей" гостьей. Если на обеде присутствовал император, то он в паре с хозяйкой шествовал к столу.
Ужин был приготовлен в манеже, - рассказывает Е.П. Янькова о бале, который был дан Степаном Степановичем Апраксиным в честь приезда в Москву императора. Государь вел к ужину хозяйку дома, которая-то из императриц подала руку Степану Степановичу, а великие князья и принцы вели дочерей и под музыку шли гости "из гостиной длинным польским попарно, чинно в столовую": во время шествия они показывали себя, свой наряд, изящество манер и светскость.
"... Каждый мужчина подставляет свой локоть даме, и вся эта процесс из 30-40 пар торжественно выступает под звуки музыки и садится за трехчасовое обеденное пиршество", - сообщала в письме к родным мисс Вильмот.
Большое значение придавалось убранству столовой. "Столовая должна быть блистательно освещена, столовое белье весьма чисто, и воздух комнаты нагрет от 13-16° R", - писал знаменитый французский гастроном Брилья-Саварен в остроумной книге "Физиология Bкyca", изданной в Париже в 1825 гoдy.
П. Фурманн, автор изданной в 1842 году "Энциклопедии русского городского и сельского хозяина-архитектора, садовода, землемера, мебельщика и машиниста", дает подробное описание надлежащего интерьера столовой: В ней не должно быть ни кресел, ни диванов; большая дверь отворяется на две половинки; пол паркетный; потолок с живописью, представляющей цветы, плоды и проч. По углам на пьедесталах вазы с цветами; по стенам бронзовые или чугунные канделябры. Меблировка "великолепной столовой,) должна состоять из большого раздвижного стола, одного или двух зеркал и массивных стульев, стоящих вдоль стен вокруг всей комнаты.
"В сей комнате, собственно определенной для обеда и ужина, необходимо иметь красивые буфеты и шкафы. При чем всякая вообще столярная работа должна быть окрашена в серое, а обои, при красоте оных, иметь основание светлое, отливающее несколько на мрамор.
Стол в этой комнате должен быть круглый с медными рулетками, или, иначе сказать, сделанными из такого же металла, на валики похожими колесцами, дабы удобнее можно было передвигать его из одной стороны в другую. Величина такого стола должна быть такая, чтоб на нем могли поместиться, по крайней мере, пятнадцать приборов.
За завтраком такой стол, сколько для экономии, только же и для приличия, должен быть постилаем не скатертью, как сие обыкновенно бывает, но клеенкою, прилично расписанною, с бордюрами... и притом иметь величину столу соразмерную. Ибо, в сем отношении, такая покрышка стола приличнее, что с нее мокрою тряпкою можно скоро стереть всякие пятна.
Далее в столовой, вместо тяжелых, нужны легкие, так называемые соломенные стулья.
Зимою не худо стлать под столом ковер; летом же заменять его отлично отделанными соломенными циновками.
Освещать определенную для обеда и ужина комнату вместо свеч лампами сделалось в Париже обыкновенным или, лучше сказать, обычным.
Однако ж, как бы то ни было, даже и в иных землях ужинный стол освещается тож лампами; но это не хорошо - во-первых, потому, что свет от них слишком живой, блестящий, притупляет зрение, а во-вторых, во избежание сего, нужно еще заботиться и об том, чтоб лампа, непосредственно над столом находящаяся, была крепко утверждена к месту, ей назначенному".
Ты знаешь, в деревне одно дело: объедаться.
Жизнь дворян в имении протекала неторопливо и однообразно.
"Наша обыденная жизнь... обыкновенно распределялась так: нас будили в 7 часов утра и все собирались вместе пить чай, нам же, детям, давали иногда ячменный кофе со сливками и далее... (в тексте неразборчиво. Е.Л.) почивать. В 1О часов утра был завтрак, состоящий из какого-нибудь одного мясного блюда, яичницы или яиц всмятку и молока кислого или снятого. В час дня был обед почти всегда из четырех блюд, в 6 часов всегда чай и молоко и в 1О часов вечера ужин из трех блюд, - читаем в неопубликованных, к сожалению, воспоминаниях Д.Д. Неелова, хранящихся в рукописном отделе Российской государственной библиотеки5.
"... Шумские ездили раз в лето к старухам в Останьино" Останьино была барская усадьба, населенная только господами и дворовыми... Главным занятием было питание. Утром в девять часов чай, с густыми сливками, с домашними булочками, лепешечками, крендельками.
В одиннадцать - обильный завтрак: пирог, цыплята, куры, дичь (и до и после Петрова дня - все равно), жареная печенка, караси в сметане; разные овощи, творог, варенцы, ягоды; чай и кофе. В три часа обед. Он начинался с горячего кушанья, которое называлось холодным и состояло из вареной или жареной говядины с изюмом и черносливом. Потом уже подавали суп, соус, рыбу, жаркое, пирожное. После обеда опять чай и кофе. Затем десерт: свежие плоды и ягоды, варенье всех родов и видов, пастилы, смоквы и домашний мед, светлый, золотой, искрометный напиток Десерт не снимался со стола до самой ночи. В пять часов вечерний чай. В семь или восемь, когда возвращал ось стадо, подавали молоко, парное и холодное, с хлебом. В девять ужин, тот же обед, только без холодного, прямо с супа.
Монотонный сельский день нарушался приездом гостей в семейные и церковные праздники. Часто гости приезжали без всякого повода, "гостили И кормились по нескольку дней".
О гостеприимстве и хлебосольстве помещиков писали многие мемуаристы. С нескрываемой симпатией автор "Воспоминаний детства" рассказывает о помещике Дубинине: "За обедом его можно было назвать истинным счастливцем: как блестели его глаза, когда на столе появлялась какая-нибудь великолепная кулебяка! С какою любовью выбирал он для себя увесистый кусок говядины! Какая доброта разливалась по всему лоснящемуся его лицу, когда он упрашивал нас "кушать, не церемонясь"! Он так был хорош в своем роде за обедом, что после мне уже трудно было и вообразить его в другом положении. Это был истинно обеденный человек".
Делом чести для помещиков было накормить досыта приехавших из Москвы или Петербурга гостей.
"Петербургские родственники в простоте своей думали, что насильственное кормление обедом окончилось, но они жестоко ошиблись. Гости, встав из-за стола, отправились с хозяевами в гостиную. Среди гостиной ломился стол под бременем сладостной ноши. Всех лакомств должны были гости отведать хорошенько и объявить о них Ульяне Осиповне свое мнение.
Петербургские господа ели, боясь за свое здоровье, и принуждены были еще выпить по чашке кофею с густыми, как сметана, пенками, наложенными собственно Ульяною Осиповною каждому гостю порознь. Такое угощение походило на умысел: уморить гостей индижестией*..."
Малороссийская кухня, однако, приходилась по вкусу многим побывавшим "на Украйне". "У меня в Киеве жили родные, небогатые люди, - вспоминает А С. Афанасьев-Чужбинский, - но считавшие за удовольствие принять гостя, чем Бог послал. У тетушки в особенности подавали превосходный постный обед, какого, действительно, не найти и у самого дорогого ресторатора".
Известный хлебосол генерал И.Н. Скобелев уверял своего приятеля, что (, нигде ему не приводилось лакомиться такими вкусными яствами, как в благодатной Малороссии, которую называл Хохляндией, причем делал исчисление самое подробное всех произведений хохлацкой кухни. Об одном только на своих малороссийских винтер-квартирах сожалел Иван Никитич, а именно о том, что черноглазые хохлушки не умеют русского кваса варить и дерзают величать этот наш "отечественный нектар", как он выражался, "кацапским пойлом"".
Зато у русских помещиков "отечественного нектара" хватало в избытке. "Как у бедных, так и у богатых число блюд было нескончаемое... Как бы ни был беден помещик, но в ледниках его были засечены бочки мартовского пива, квасу, разных медов, которыми прежде щеголяли хозяева".
Вовсе не значит, что интересы помещичьего дворянства сводились только к поглощению еды. Вспомним слова П. Катенина о том, что (, нет жизни, более исполненной трудов, как жизнь русского деревенского помещика "среднего состояния". Однако это не мешало помещику быть "истинно обеденным человеком".
Чиноположению с тою же строгостию следует в публике, как этикету при дворе.
"Когда приходится иметь дело с этой страной, тем паче в случаях особливой важности, надобно постоянно повторять одно и то же: чин, чин, чин и ни на минуту о сем не забывать. Мы постоянно обманываемся из-за наших понятий о благородном происхождении, которые здесь почти ничего не значат. Не хочу сказать, будто знатное имя совсем уж ничто, но оно все-таки на втором месте, чин важнее. Дворянское звание лишь помогает достичь чина, но ни один человек не занимает выдающегося положения благодаря одному лишь рождению; это и отличает сию страну от всех прочих., - писал в 1817 году граф Жозеф де Местр графу де Валезу.
Действительно, российский дворянин обязан был служить "Отечеству и Государю". Военная служба считалась более престижной по сравнению с гражданской. "Военная каста высокомерно называла штатских (фрачных)"рябчиками". Поступок И. и. Пущина, оставившего военную карьеру и перешедшего на "статскую службу", вызвал недоумение современников.
"Происходя из аристократической фамилии (отец его был адмирал) и выйдя из лицея в гвардейскую артиллерию, где ему представлялась блестящая карьера, он оставил эту службу и перешел в статскую, заняв место надворного Судьи в Москве. Помню и теперь, - свидетельствует н.В. Басаргин, - как всех удивил тогда его переход и как осуждали его, потому что в то время статская служба, и особенно в низших инстанциях, считалась чем-то унизительным для знатных и богатых баричей. Его же именно и была цель показать собою пример, что служить хорошо и честно своему отечеству все равно где бы то ни было... "6
На профессиональное творчество смотрели как на унизительное для дворянина занятие. Творчество воспринималось только как "благородный досуг". В мемуарной литературе находим немало тому подтверждений.
"Обвинения на меня сыпались отовсюду, - вспоминает граф Ф.П. Толстой. - Не только все родные, кроме моих родителей, но даже большая часть посторонних упрекали меня за то, что я первый из дворян, имея самые короткие связи со многими вельможами, могущими мне доставить хорошую протекцию, наконец, нося титул графа, избрал путь художника*, на котором необходимо самому достигать известности. Все говорили, будто я унизил себя до такой степени, что наношу бесчестие не только своей фамилии, но и всему дворянскому сословию".
Учительское поприще также считалось делом не дворянским. "Я отказался от гражданской службы и вступил в учительское звание, - пишет Н.И. Греч. - Достойно замечания, что это восстановило против меня многих моих родственников. Как можно дворянину, сыну благородных родителей, племяннику такого-то, внуку такой-то, вступить в должность учителя!".
Поступая же на сцену, дворяне утрачивали свои права. Известный писатель С.Т. Аксаков был в молодости страстным театралом и актером-любителем. В начале века, будучи мелким чиновником, он был принят в доме адмирала А.С. Шишкова. "Старики-посетители, почетные гости Шишковых, заметили меня, - вспоминал он много лет спустя, - а более всех жена Кутузова... приветствовали меня уже не казенными похвалами, которыми обыкновенно осыпают с ног до головы всех без исключения благородных артистов. Кутузова изъявила мне искреннее сожаление, что я дворянин, что такой талант, уже мною обработанный, не получит дальнейшего развития на сцене публичной..."
"По понятиям того времени, - отмечает в своих записках д.Н. Свербеев, - каждому дворянину, каким бы великим поэтом он ни был, необходимо было служить или, по крайней мере, выслужить себе хоть какой-нибудь чинишко, чтобы не подписываться недорослем".
"... Мне минуло 16 лет, и нужно было подумать о службе, разумеется, военной, потому что статская была немыслима для юноши хорошего дома, - пишет граф Д.Н. Толстой. - Жить без службы, не иметь чина, целый век подписываться "недорослем из дворян", позорнее этого ничего нельзя было придумать".
Известно, что князь Голицын, приятель А.С. Пушкина, никогда не служивший и поэтому не имевший чина, до старости писал в официальных бумагах: "недоросль".
Принцип сословной иерархии, зависимость нижестоящего от вышестоящего определяли нормы поведения дворянина как на службе, так и в повседневной жизни. Непременной обязанностью чиновного дворянства были визиты к начальству в праздники и высокоторжественные дни: "... чиновный люд не мог и думать, под страхом административных взысканий, не явиться в Новый год или царские дни с поздравлением к своему начальству, начиная с низшего до высшего - губернатора. Чтобы поспеть туда и сюда чиновники с раннего утра были на ногах, а побогаче в экипажах, в мундирах и треугольных шляпах, несмотря ни на какой дождь или мороз".
Подарки же дарят не только на день рождения, именины, на Пасху, но еще по сотне других поводов.
"... У вас нет права выбора - дарить либо не дарить, по определенным дням вы вынуждены делать и получать подарки, в противном случае вы нарушите обычаи страны и нанесете всем оскорбление", - писала Кэтрин Вильмот.
Щедрость русских дворян, их желание и умение делать подарки поражали многих иностранных путешественников. Не отличались скупостью и российские императоры, во дворцах которых целые комнаты отводились для подарков как иностранным гостям, так и своим подданным.
"Недавно лучшая публика стекалась в Таврический дворец любоваться выставленною там хрустальною кроватью, назначенною в дар от российского монарха персидскому шаху. Великолепная, и можно сказать, единственная в свете кровать сия, блистает серебром и разнообразною гранью хрусталей, украшена сему хрустальными столбами и ступенями из синего стекла. Она устроена таким образом, что с обеих сторон ее могут быть фонтаны благовонной воды, и склонять к дремоте сладким шумом своим; а при освещении она засверкает тысячью алмазов, без сомнения, удивит восточную пышность и роскошь! Кровать сия есть изделие Императорского Стекляного завода.7 "Кровать сия имеет 53/4 аршина в длину, 31/2 ар. в ширину и 13 вершков в вышину". Придворным И дипломатам иностранных держав император жаловал усыпанные драгоценными камнями табакерки с царским портретом или вензелем, бриллиантовые перстни, алмазные знаки орденов.
"Его Императорское Величество с отличной щедростию удостоил меня сувенира, какой намного ценнее того, что установлено в таких случаях для чрезвычайных посланников, - пишет Ж. де Местр графу де Валезу в июне 1817 года, - подаренная мне шкатулка стоит более 20 000 рублей. Я везу ее в Турин. Их Величества Императрицы выказали и мне, и семейству моему редкую доброту. У меня недостает выражений для благодарности сему двору за все сделанное для меня". Обер-гофмейстерина Прусского двора, графиня Фосс, побывавшая в Петербурге в 1808 году, отмечает в своем дневнике: "Мы по-семейному обедали у царицы-матери.
Пред обедом я осматривала комнату, в которой для подарков находится целое собрание чудеснейших шуб. Одна, из великолепной черно-бурой лисицы, предназначена нашей королеве; здесь же хранятся бриллианты, перстни, ожерелья, одним словом, всякие драгоценности, из которых царь сам выбирает подарки для избранных".
Во дворцах вельмож также имелись комнаты, в которых хранились подарки для гостей. Во дворце Н.П. Шереметева быта комната, "набитая вещами драгоценными, назначенными на одни подарки, и по мере что дарил, заменял их беспрестанно новыми".
Если начальникам подчиненные могли делать подарки лишь в исключительных случаях, то царю и особам царской фамилии мог преподнести подарок каждый дворянин.
Одна дама вышила подушку, которую поднесла Александру 1 при следующих стихах:
Российскому отцу
Вышила овцу,
Сих ради причин,
Чтобы мужу дали чин.
Резолюция министра Державина:
Российский отец
Не дает чинов за овец.
Дамам и "молодым девицам" обычно дарили предметы, имеющие отношение к рукоделию. Н.В. Гоголь, к примеру, любил рисовать узоры для ковров и преподносил их знакомым дамам. Г.С. Батеньков послал жене своего друга в Москву по почте из Тобольска, "Уда он уехал в отпуск для излечения ран" в 1814 году, "узоры для платьев".
"Молодые кавалеры" нередко дарили своим возлюбленным собственные "произведения пера", герой романа М.П. Погодина "Сокольницкий сад" пишет в письме другу: "Вчера был день рождения Луизы. Ты знаешь, я долго не решался, что подарить ей; то казалось не кстати, другое слишком обыкновенно и проч. Наконец решился было я написать аллегорическую повесть, в коей она играла бы главную роль, посвятить ей, но побоялся проговориться без намерения, побоялся, чтоб не заключили чего-нибудь в дурную сторону и решился - как ты думаешь - перевести для нее Шиллерова Валленштейна, в котором она восхищалась ролею Теклы. С каким удовольствием принялся я за работу и какое удовольствие работа мне доставила"
Не надо скрывать свой нрав и уметь не быть, а казаться.
"Тона высшего круга невозможно перенять, - пишет Ф. Булгарин, - надобно родиться и воспитываться в нем. Сущность этого тона: непринужденность и приличие. Во всем наблюдается средина: ни слова более, ни слова менее; никаких порывов, никаких восторгов, никаких театральных жестов, никаких гримас, никакого удивления. Наружность - лед, блестящий на солнце.
"Я В восхищении от светски образованной женщины и мужчины тоже. У них все, начиная от выражений до движений, приведено в такую ровную, стройную гармонию, у них во всех пульс, кажется, одинаково бьется. Дурак и умница, флегма и сангвиник - это редкие явления, да едва ли они и существуют между ими..." читаем в повести Т.Г. Шевченко "Художник".
"Управляй лицем по своей воле, чтобы не было на оном изображено ни удивления, ни удовольствия, ни отвращения, ни скуки!"
Самообладание - отличительная черта светского человека, который "должен казаться довольным, когда на самом деле очень далек от этого". Это правило наглядно иллюстрирует рассказ французского эмигранта графа де Рошешуара: "Мужество и покорность матери 6ыли удивительны: представьте себе одну из очаровательнейших придворных дам, обладавшую большим состоянием - за ней было дано в приданое мильон, деньги громадные по тому времени, - одаренную всеми качествами, составляющими прелесть общества, остроумную, сразу, без всякого перехода очутившуюся в положении, близком к нищенству, почти без надежды на исход! Однако она ни на минуту не упала духом под снегом бедствий; нравственные силы ее поддерживали физические. После испытаний дня, вечером она появлялась в обществе и блистала всегдашним умом и живостью".
Другой француз, граф Ж. де Местр, восхищается самообладанием русских аристократок, стойко переживших последствия войны с Наполеоном: "Разорены первейшие фамилии: я почти каждый день вижу супругу князя Алексея Голицына, женщину весьма редких достоинств. Совсем недавно у нее было тридцать тысяч крестьян, то есть 30 000 луидоров ренты. Все это потеряно. Ужасное сие несчастие переносит она со спокойным смирением, которое вызывает у меня чувство горечи и восхищения. Она сократила все расходы и отослала прислугу, а когда говорит со смехом, что три дня в неделю нанимает для себя карету, мне просто cтыднo садиться возле ее дома в свою собственную. Не больше повезло и княгине Долгорукой. И вообще русские переносят великое сие бедствие с самой достойной твердостию".
Примечательно письмо Е.И. Трубецкой, написанное в январе 1826 года мужу-декабристу, сидевшему под следствием в Петропавловской крепости: "Меня будущее не страшит. Спокойно прощусь со всеми благами светскими".
Дочь генерала И.М. Пыжова, впоследствии знаменитая актриса Художественного театра О.И. Пыжова, вспоминала: "Mы должны были все уметь делать сами не потому, что так положено, а потому, что в будущем жизнь могла нас поставить в такие обстоятельства, когда умение делать все самой стало бы очень важным. Ни при каких условиях мы не должны били чувствовать себя ущемленными, ущербными. Мать считала, что настроение, способность радоваться жизни не должны зависеть от материального положения. Сама она, потеряв мужа и оставшись без средств с детьми, пошла учиться шить, ничуть не испытывая от этого ни унижения, ни душевной подавленности. Вот эту жизнестойкость мама исподволь воспитывала и в нас".
"Но способность не растеряться в неожиданных, неблагоприятных обстоятельствах, с легкой душой взяться за неинтересную работу, не поддаваться тому, что называется ударами судьбы, сохранить истинное жизнелюбие - одним словом, не дать себя разрушить - эти драгоценные свойства также воспитываются. С самых ранних лет мама воспитывала в своих детях эти качества...
Много лет спустя Константин Сергеевич Станиславский, желая укорить меня за какой-нибудь проступок невнимание, леность, несдержанность, - говорил мне: как же вы могли так поступить - ведь вы же из хорошей семьи!".
Любые чувства, радость или горе, было принято выражать в сдержанной форме. Отcтyпления от правила не оставались незамеченными.
"Во время нашей дневки в Житомире вот что случилось, - рассказывает М.Д. Бутурлин. - Надо знать, что в кампанию 1813 года брат мой тяжко заболел в Житомире, и его вылечил какой-то местный врач. Этого врача брат мой отыскал, привел и представил нашим родителям. У матери избыток чувств взял верх над светскими приличиями, и при виде спасителя любимого сына она бросил ась ему на шею и заплакала".
"Бабушка пользовалась у нас огромным авторитетом, - вспоминает Е. А Нарышкина. - ... Она справедливо имела репутацию женщины большого ума, но она не понимала и презирала все, что было похоже на восторженность и всякое внешнее проявление какого бы то ни было чувства. Так, я помню, как однажды на панихиде по одной молодой княгине, Голицыной, умершей 18-ти лет в первых родах, она заметила про одну даму, которая плакала навзрыд, что она была “bien provinciale de pleurer de cette facon”*".
Двоюродная тетка Л.Н. Толстого, фрейлина императорского двора графиня А.А. Толстая с осуждением ищет о поведении княгини Юрьевской, морганатической супруги Александра II, во время похорон императора: "Молодая Государыня (жена Александра III Е. Л) проявила трогательное внимание и уступила княгине Юрьевской место, чтобы та была ближе к гробу во время траурного шествия, но, поскольку княгиня Юрьевская стала дико кричать, ее увели придворные доктора.
Невозможно передать, какое впечатление произвели эти крики в торжественной тишине траурного шествия, и присутствующие были скорее скандализованы, чем тронуты столь вульгарным проявлением чувств. Во всяком случае, оно очень не соответствовало обстоятельствам".
"Безмолвные слезы" также считались вульгарным проявлением чувств. В рассказе Н.А.
Бестужева "Похороны" герой, от имени которого ведется повествование, "забыться и заплакал", находясь в церкви у гроба своего друга. Вскоре он заметил, что "взоры всех" были обращены на него". "Тут я только вспомнил, что нахожусь посреди большого света, где приличие должно замещать все ощущения сердца и где наружный признак оных кладет печать смешного на каждого несчастливца, который будет столько слаб, что даст заметить свое внутреннее движение".
"Этикет и дисциплина - вот внутренние, а, может быть, правильнее сказать - внешние двигатели ее поступков, - пишет С. Волконский о своей прабабке, матepи декабриста, - все ее действия исходили из этих соображений; все чувства выражались по этому руслу".
Княгиня Александра Николаевна Волконская, дочь фельдмаршала Н.В. Репнина, статс-дама, обер-гофмейстерина трех императриц, кавалерственная дама ордена Св. Екатерины первой степени, "придворная до мозга костей", пока шел допрос ее сына в Петропавловской крепости, "она уже быта в Москве, где шли приготовления к коронации. Императрица, снисходя к ее горю, предоставила ей оставаться в своих комнатах".
Однако она "ради этикета все-таки присутствовала на представлении дам".
Не случайно И.А. Бунин упрекал А.П. Чехова в незнании светских нравов, приводя в доказательство "истерику" Раневской в "Вишневом саде": "...Раневская, будто бы помещица и будто бы парижанка, то и дело истерически плачет и смеется..."
"Жизнь редко дает нам то, что обещает в юности, и не нужно строить различных иллюзий, которые могут развеяться очень скоро, но нужно особенно тщательно готовить почву для "Bнyтpeннeгo" счастья, которое зависит только от нас самих, - пишет дочери из Сибири ссыльный А.Ф. Бриген в 1836 году. - Чтобы достичь этого, я вам посоветую, милая Мария, самой научиться следить не только за своими словами и поступками, но также постараться понять то, чего вам не хватает, тренируйте свою волю, чтобы она всегда была направлена на добрые дела, а также на то, чтобы научиться владеть собой".
Женщина хорошего тона, "чтобы с честью поддерживать свою репутацию, должна была казаться спокойной, ровной, бесстрастной, не вызывать ни особого внимания, ни повышенного любопытства, должна была владеть собой в совершенстве" А.С. Пушкин описывает Татьяну Ларину в момент ее встречи с Онегиным. Светская женщина даже в самой неожиданной, "щекотливой" ситуации должна сохранять присутствие духа и внешнee спокойствие.
"Они вышли в переднюю, сошли по лестнице; лакей проснулся, велел подать карету, откинул подножки; она прыгнула в карету; и он прыгнул в карету - и очутился подле нее.
Дверцы захлопнулись.
Что это значит? - спросила изумленная Зенеида.
Это значит, - отвечал Дмитрий, - что я хочу объясниться с вами. Вы должны меня выслушать...
Он сжал ее так сильно, что если бы графиня не была графиня, она б верно закричала.
Да! - прибавил он. - Вы должны меня выслушать Графиня поняла свое положение.
Женщина, менее привыкшая к обществу, упала бы в обморок
Провинциалка кликнула бы на помощь гг. Никольса и Плинке.
Светская женщина не переменилась в лице". "Заметна была в ней с детства большая выдержанность: это был тип настоящей аристократки", - говорил о своей матери А.В. Мещерский.
Было не принято посвящать других в подробности своей личной жизни, вверять посторонним "тайны домашнего своего несчастья". "Первая обязанность, возложенная на женщин - стараться возвышать мужа в общем мнении и притворяться счастливою, сколько достанет сил и терпения".
"В наше время никакая порядочная женщина не дозволяла себе рассказывать про неприятности с мужем посторонним лицам: скрепи сердце да и молчи", - свидетельствует Е.П. Янькова.
Ревность к мужу, выставленная напоказ, - признак дурного тона. Императрица Мария Александровна с улыбкой называла "многочисленные сердечные увлечения•) Александра 11 "умилениями моего мужа", однако, по словам ее фрейлины, "она очень страдала., Страдала и Софья Андреевна Толстая, когда 22 июля 1866 года Писала в своем дневнике: "Нынче Лева ходил в тот дом под каким-то предлогом... Она ему нравится, это очевидно, и это сводит меня с ума. Я желаю ей всевозможного зла, а с ней почему-то особенно ласкова.
Провинциальная простота хитрее столичного искусства.
Провинциальное дворянство, с одной стороны, старалось подражать манерам столичных аристократов, с другой - с неприятием относилось к "столичному этикету". Прямое подтверждение этому находим в воспоминаниях Е.И. Раевской о жизни ее семьи в селе Сергиевском Рязанской губернии:
"В 20-х годах нашего века Рязанскую губернию называли степною, и мало кто там живал из тех, которые, справедливо ли или нет, считались хорошим обществом...
Тот, кто читал "Семейную хронику" Аксакова, помнит впечатление, произведенное на молодую Багрову приездом ее к свекру в степь. К счастию, хотя матушка жила в первое время в двух сплоченных избах, произведенных в хоромы, но она жила дома, у себя, хозяйкой и свободной в своих действиях. Привыкшая весь день заниматься нами, детьми, и, боясь, что деревенские знакомства помешают ей быть с нами неразлучной, притом сознавая чутьем то, чем были ее соседи, она сначала замкнулась в четырех стенах и ни к кому не поехала с визитом. Это поведение было противно всем правилам учтивости по степным понятиям. Новоприезжие обязаны были ехать знакомиться со старожилами. Матушка прослыла гордячкой, московской комильфо, что по-степному равнялось бранному слову.
Стали соседи ждать да поджидать первого визита новоприезжей, но, видя, что труд напрасен, они, конечно, из непреодолимого любопытства начали один за другим являться в село Сергиевское - знакомиться. Первые появившиеся немедленно довели до сведения остальных, что "гордячка" - вовсе не горда, напротив, Очень любезная, внимательная хозяйка, к тому же хороша собой.
Потекли к нам соседи со всех сторон. Это случилось с самого первого пребывания родных в степи. Когда же, несколько лет спустя, мы из Михайловского переселились в Сергиевское, то мы, привыкшие к постоянному обществу матери, скучали с нашими гувернантками, а матушка, хотя из вежливости того не показывала, но так же скучала среди незваных гостей, с которыми не имела ничего общего. Одни сплетни, отсутствие всякого то образования и любознательности, невыносимая ею игра в карты - вот то, что она в них нашла.
А туг являлись эти соседи, часто с целой ордой Детей, воспитанных по их образу и подобию, и оставались, по принятому у них обычаю, непрошеные, гocтить по два, по три дня, иногда и целую неделю. Maтушка пришла в отчаяние.
Домик тесный, куда поместить эту орду гостей? Одно она свято соблюдала. Б нашу детскую комнату никогда с нами не помещала приезжих, боясь для нас сближения с чужими детьми, в которых просвечивала уже испорченная нравственность.
Но что делать? - на полу, в гостиной, В столовой навалят перин, а иногда для детей просто сена, покроют коврами, постелют поверх простынями, одеялами, наложат подушек, и приезжие "вповалку" на этом спят. Это их не смущало, не мешало продолжать своего гощения.
Между тем матушка с умыслом не спешила отдавать визитов. Наконец поехала утром, посидела в гостях с час и велела подавать лошадей, которых вперед запретила кучеру отпрягать.
Как? - с удивлением воскликнули хозяева. - Вы хотите ехать? А мы думали, вы останетесь у нас ночевать. (Это за восемь верст от дома!)
Извините, не могу.
Ну хоть откушайте у нас!
Извините, меня дети ждут к обеду.
Таким образом, матушка уезжала, возбудив негодование хозяев, отдавших уже приказ перерезать горло домашней птице, а может быть, и зарезать быка, чтоб угостить московскую гостью.
Мало-помалу, рассказывала матушка, отучила я соседей поселяться у меня на несколько дней и приучила к утренним визитам. Они стали бояться быть не "комильфо" и захотели хоть тем подражать столичным Moдaм".
Итак, выделим два момента: "матушка прослыла гордячкой, московской комильфо, что по-степному равнялось бранному слову" и "ОНИ стали бояться быть не "комильфо"".
С одной стороны, строй наших деревенских понятий не ладил с их образом мыслей, а с другой - их столичные манеры казались нам претензиями и даже надменностью, - пишет в "Записках" Д.Н. Толстой. В свою очередь, и они, вероятно, видели в нас закоснелую деревенщину, в чем они часто и были правы".
Аристократический тон, царивший в "гостиных лучшего общества", быт чужд провинциалам. Чтобы стать в провинции "своим", следовало "избегать мелочных правил этикета", "у провинциалов должно и должно по необходимости покоряться их обычаям..."
Ф.Ф. Бигель дает примечательную характеристику столичному аристократу Григорию Сергеевичу Голицыну, который был назначен пензенским губернатором: "Большая часть пензенцев были от него без памяти, и как не быть?. губернатор еще молодой, красивый, ласковый, приветливый, принадлежащий к княжескому роду, почитаемому одним из первых в России, в близком родстве сo всем, что Петербург являет высокого и знатного при дворе...
Наш князь Григорий пензенский был аристократ совсем особого покроя, совершенно отличный от брата своего Феодора, который настоящей тогдашней аристократии служил образцом. Он находил, что не иначе можно блистать, как в столице и при дворе... Его ласково-вежливое обхождение не допускало же никакой короткости с теми, с кем он иметь ее не хотел. Старший же брат, напротив, охотно балагурил, врал, полагая, что со всеми может безнаказанно быть фамилиарен. Он любил угощать у себя, попить, поесть, поплясать. По-моему, он был прав; такими только манерами можно было тогда понравиться в провинции; graпd geпr* князя Феодора там бы не поняли".
По-другому столичное дворянство реагировало на нарушение правил этикета в светских гостиных.
Примечателен рассказ А.И. Соколовой об "импровизированном" бале в доме Н.В. Сушкова, где был объявлен конкурс на лучшее исполнение мазурки:
"М-те Мендт сбросила мантилью, подала руку своему кавалеру и понеслась по залу с прирожденной грацией и воодушевлением истой варшавянки. Выбранный ею кавалер оказался достойным ее партнером, и живой, чуть не вдохновенный танец увлек всех присутствовавших... им усердно аплодировали... кричали "браво", и когда они окончили, то шумно потребовали повторения.
М-те Мендт согласилась протанцевать еще раз, но тут случился эпизод, для дома Сушковых совершенно неожиданный.
Оказалось, что ботинки красавицы несколько жали ей ногу... Она согласилась пройти еще два или три тура мазурки, но не иначе, как без башмаков, и, получив восторженное согласие мужчин и несколько смущенное согласие дам, живо сбросила ботинки... и в белых шелковых чулках понеслась по залу...
М-те Сушкова была совершенно скандализована..." Снять обувь в присутствии мужчин в то время считалось верхом неприличия. По-другому, наверное, и не могла отреагировать жена хозяина дома, Д.И. Тютчева, сестра поэта, "выросшая В чопорных условиях прежнего "большого света"".
Слово "скандализоваться" выражает негативную оценку действий того, кто нарушил правила приличия. "Императрица довольно долго беседовала со мной относительно своих детей. Я ей сказала, что была скандализована манерами бонны великого князя Алексея", читаем в дневнике А.Ф. Тютчевой.
В то же время "нужно помнить, что многие грешат не намеренно, а по незнанию, и оскорбляющиеся несоблюдением приличий в других, показывают еще меньше такта, чем сами обвиняемые".
С англоманией прочно входит в обиход понятие "светского льва". Критикуя англоманов в очерке "Лев и Шакал", Ф. Булгарин пишет: "Лев везде является последним и заставляет ждать себя. В старину, когда господствовала чисто французская мода с ее вежливостью, надлежало подходить с какою-нибудь милою фразою к хозяйке дома, подарить ласковым словцом хозяина и приветствовать всех гостей. У нас, на святой Руси, весьма долго еще велся обычай целовать ручку хозяйке и важнейшим дамам. Теперь дама вам бы не дала руки и провозгласила вас вандалом, если б вам вздумалось обратиться к старому обычаю. Теперь приветствуют хозяйку только взглядом, и если Лев ее родственник или близкий знакомый, домашний друг, то берет хозяйку за руку и пожимает, как в старину делалось за кулисами, с танцорками. Хозяину довольно и одного знака головою, в доказательство, что он замечен Львом! На прочих гостей Лев только озирается: этим заменяется прежнее приветствие. Комплиментарных прелюдий к разговору, как бывало в старину, ныне нет никаких. Теперь начинают разговор прямо с середины, так, что со стороны, когда не знаешь дела - вовсе непонятно.
Если б в старину кто-нибудь вошел в комнаты с тростью, то лакей напомнил бы ему, что он, вероятно, забылся. Теперь входят с тростью в парадные комнаты чтоб пощеголять набалдашником!!!"9
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Быт и нравы дворян регулировали не только праздничное, но и будничное течение жизни. Самые обыденные моменты жизни дворян подчинялись правилам приличия: распорядок дня, одежда, обувь, еда " убранство интерьера", прием гостей, застолье и т.д. Эти правила были многочисленны. Они усваивались не без труда с ранних лет, в процессе воспитания под руководством опытных наставников. Светское поведение не ограничивалось знанием правил хорошего тона. Одна из основных функций этикета - сдерживать порывы, контролировать проявления эмоций и инстинктов. "Приличия - это то, что при личности, как показатель ее достоинства, состоящего в том, что она уважает личность и в себе, и в каждом другом человеке, сдерживая, обуздывая стихийные проявления собственной природы - биологической и социальной, - которые могут быть оскорбительны для другого".
Знакомясь с разнообразными проявлениями повседневной жизни дворянства, мы неожиданно открываем для себя некие глубинные, духовные ценности эпохи.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ансело Ф. Указ. Соч. С.56.
2. Басаргин Н.В. Указ. Соч. С.315-316
3. Булгарин Ф.В. Очерки русских нравов. С 92-93.