Что прогнило в "Датском королевстве"
Цивилизация с приличной скоростью приближается к отметке, за которой следует коллапс - это положение в исследованиях современной культуры давно стало общим местом. При этом исследователи сходятся в феноменологическом описании симптомов современности, которые в сумме охватывают все сферы человеческого бытия - политику, экономику, культуру, отношение к природе, экзистенциальный уровень (личностную идентичность). На основе этого описания несложно вывести общий "диагноз": раздробленность, мозаичность как перманентное свойство мира - такого, каким его делаем и воспринимаем мы. Начиная от неспособности видеть дальше своего носа и хранить историческую память до глобальной разорванности субъектно-объектных связей в осмыслении реальности - все свидетельствует о болезненной расщепленности самого сознания. В психопатологии такое состояние именуется шизофренией; а культурологи все чаще отмечают, что современному человеку подобное восприятие мира задается через информационные механизмы культуры, что снова и снова воспроизводится и реплицируется на мировоззренческом уровне.
Отметим, что мировоззренческие установки, которые определяют отношение к действительности, способ действия, ориентируют на ту или иную цель (а вкратце могут быть определены в качестве ценностных и когнитивных ориентаций), должны пониматься как априорные регулятивы культуры, и именно здесь нужно искать глубинные основания происходящего [1]. Однако, гамлетовская констатация того факта, что что-то "прогнило" будет явно недостаточной для отчетливого понимания источника деструктивных мировоззренческих установок. Так, можно указать на любой, исторически сложившийся тип мировоззрения и сказать: "ату его!". И даже обосновать свой выбор. Эта "честь" в последнее время нередко выпадает язычеству, поскольку многие аналитики (не все, безусловно) склонны видеть в нем (точнее, в "неоязычестве") один из главных деструктивных мировоззренческих факторов. Суть язычества в таких работах интерпретируется по линии вполне философской, академической, то есть со стороны. Получается нечто вроде синтеза Ницше и социал-дарвинизма: каждый сам за себя, побеждает и выживает сильнейший, сильный диктует - остальные подчиняются.
Внешне как будто бы обнаруживаются соответствия. Языческие религии, действительно, ценят витальную, жизненную силу, ее проявления. Но сила силе рознь, ее реализация не обязательно должна быть насилием и выливаться в эгоистический беспредел. Вспомним даосизм (язычество? безусловно!) с его принципами "у-вэй" (не-деяния) и "цзы-жань" (спонтанности). Для того, чтобы достигнуть цели, здесь ни в коем случае нельзя идти по головам, тем более по трупам. Нужно уметь плыть по течению так, чтобы оно само вынесло к нужному берегу: Значит, внешне правдоподобные объяснения не выдерживают самой приблизительной проверки.
А потому ответ на вопрос "что (прогнило)?" должен сочетаться с ответом на вопрос "почему?", "каким образом это произошло?". Поэтому следовало бы набраться терпения и предпринять историко-философский, а заодно и культурологический экскурс, поэтапно анализируя специфику каждого типа мировоззрения в его генезисе. Только так можно было бы достаточно обоснованно указать на "виновника" современной ситуации. Однако, столь подробный анализ по объему будет не меньше солидной монографии. Не претендуя на глобальность, попытаемся пока предпринять самые первые шаги в этом направлении.
Как сориентироваться в темной комнате
В целом, выделяются четыре исторических типа мировоззрения: мифологическое, религиозное, философское и научное. Два последних, в общем, иногда можно для удобства объединять (хотя между ними, безусловно, существует разница), поскольку и в том и в другом случае речь идет о теоретическом отношении к миру. Но, в принципе, с определением их содержания проблем обычно не бывает. Другое дело - миф и религия. Зададимся вопросом: какой исторический тип мировоззрения мы имеем в виду, когда говорим о язычестве?
С одной стороны, язычество - это религия, какие бы модификации оно ни приобретало в зависимости от этнической культуры. Но религиями являются также и христианство, и ислам, и иудаизм. Нужно совершенно ослепнуть, чтобы не замечать разницы между этими конфессиями. Можно было бы сказать, что язычество - политеистично, в отличие от, скажем, христианства [2]. Однако от перестановки мест слагаемых сумма, как известно, не меняется: Ортодоксальный южный буддизм вообще оставляет открытой проблему Бога, хотя и не отрицает брахманистского пантеона. И все же, выше всех богов находится Ничто, Пустота, которой следует достигнуть любому, кто стремится избавиться от страданий, в том числе и богам (вполне смертным, с точки зрения буддизма). И тем не менее, буддизм является религией. Значит, дело здесь не в "моно-" и не в "поли-" теизме.
Предположим, что язычество опирается исключительно на мифологическое мировоззрение. Однако, и это неверно. Например, наш талантливый исследователь античности - А.Ф. Лосев - одну из своих работ, посвященных, кстати, анализу мифологии, назвал "Греко-римская религия", а не "мифология". И сделал он это вполне целенамеренно. Потому что тексты, которые нам известны под названием "мифы", оформились в более или менее окончательном виде тогда, когда возникли культы, ритуалы, выделились те, кто этими ритуалами руководил. Иначе говоря, сложилась религия как социальный институт. С этой точки зрения, принятой в социологии или социальной философии, язычество и то же христианство тождественны по своей социальной функции и даже по своей структуре - есть и культ, и служители культа (как сказал бы в оное время преподаватель научного атеизма). И, между прочим, с этой же точки зрения нет особой разницы между мифами об Осирисе и свидетельствами апостолов о воскрешении Христа.
Но если мифы оформляются приблизительно в одно время с возникновением религии и настолько тесно с ней связаны, какой смысл выделять мифологическое мировоззрение как отдельный тип?
Все же, попробуем разобраться с понятиями, поскольку, перефразируя известное высказывание, очень трудно найти что-то в темной комнате, особенно когда не знаешь - что искать. В этих целях попытаемся проанализировать мировоззренческие установки язычества в рамках понятия "картины мира".
С одной стороны, смысл этого понятия сходен с понятием "мировоззрение". Фактически, настолько сходен, что некоторые исследователи их отождествляют, а, например, в английском языке "картина мира" не выступает как самостоятельный термин - оба понятия могут обозначаться через слово "worldview". Для этого есть причины: и в том, и в другом случае речь идет об определенном миропредставлении. Но существует и некоторая разница. Мировоззрение - слишком широкое и плохо структурированное понятие для того, чтобы выступать единицей анализа. И напротив, благодаря стараниям этнологов и исследованиям в области культурологии, картина мира может быть представлена в достаточно формализованном виде. В частности, разделять мировоззрение и картину мира удобно в тех случаях, когда использование термина "мировоззрение" не позволяет зафиксировать те или иные принципиальные нюансы, как, например, в случае с христианством и язычеством. Можно, конечно, сказать, "христианское мировоззрение" или "языческое мировоззрение", но тогда мы будем сориентированы на содержательную разницу между ними, а не на культурно-исторические различия, какие и должно отмечать понятие "исторический тип мировоззрения". Разница между картиной мира и мировоззрением, конечно, не сводится к указанной, но для дальнейшего анализа она несущественна.
"Картина мира" - не образ и не картинка. Ее содержанием не являются собственно образы, даже самые обобщенные. Прежде всего в ней выделяют два уровня - "ядерный" и "поверхностный".
Первый относится по преимуществу к сфере бессознательного, формируется в виде адаптивных установок или констант, и чрезвычайно трудно поддается как осмыслению (хотя, в принципе, это возможно), так и изменению. Здесь же, в первом уровне, могут быть "прописаны" не только актуальные адаптивные установки, но и те, которые зарекомендовали себя как продуктивные, прошли определенный исторический отбор (здесь имеет смысл говорить также о диахрональном и синхрональном пластах картины мира). Что касается самих образов действительности, то константы определяют, какие характеристики будут им приписаны (то есть, по сути, как будут проинтепретированы восприятия [3]), каким способом эти образы будут связаны между собой в сознании, какой смысл будет им придаваться и какой способ действий по отношению к миру будет считаться приоритетным. Следовательно, речь идет не менее как о метаязыке человеческой деятельности (в том числе и когнитивной) со своим особым синтаксисом.
Второй слой создается в процессе рационализации содержания "ядерных структур" (надо же индивидууму как-то обосновать происходящее, пусть даже далеко не всегда это объяснение будет соответствовать объективной действительности) и содержит ценностные ориентации. Именно потому, что его проще осознать, этот слой может модифицироваться в зависимости от социального статуса, индивидуального опыта, конкретного окружения и т.п. Таким образом, когда мы рассматриваем ту или иную картину мира, ее ядерные структуры должны оцениваться с точки зрения всеобщего&, а ценностные ориентации - с точки зрения особенного. Это весьма важное уточнение в контексте претензий, которые выдвигаются по адресу языческого мировоззрения.
Теперь скажем два слова о том, что мы будем и чего не будем делать дальше. Мы попытаемся осуществить анализ языческой картины мира в генезисе ее ядерных структур, а за методологическую основу анализа возьмем адаптивный подход, развернутый в схеме "вызов - ответ". Мы не будем давать оценки содержательной стороне языческих религий, но вместо этого попробуем определить, насколько синтаксические нормы языческой картины мира могут быть причиной современных кризисных явлений или содействовать их развитию. Мы не будем искать настоящего "виновника" проблем современной цивилизации, или пытаться артикулировать те синтаксические мировоззренческие регулятивы, которые лежат в основе нынешнего деструктивного отношения к действительности, потому что это отдельная тема, требующая серьезного и непредвзятого анализа множества факторов. К сожалению, нам придется иногда обращаться к "прописным истинам" для того, чтобы не допускать скачков от положения к положению и, таким образом, не разрывать хода мысли в рассуждениях. Но иногда мы будем вынуждены лишь пунктирно обозначать те положения, которые требовалось бы не только развернуть, но и доказать (что, опять же, можно сделать только в фундаментальном исследовании). И, наконец, используя понятие "мировоззрение", мы будем иметь в виду его более конкретное значение - картину мира.
Мезолит: рождение уробороса
"Все мы родом из детства", - утверждается в отечественной литературе. "Из детства человечества", - можно было бы добавить. Действительно, если продолжать дальше эту аналогию, то нужно признать наличие определенных черт, присущих периоду развития ребенка, совпадающих с закономерностями развития других детей. Эти черты являются универсальными, независимо от культуры, к которой принадлежит ребенок и особенностей его индивидуального существования.
Примерно так же обстоит дело и с закономерностями становления культуры в эпоху генезиса человечества, когда закладывались самые глубинные слои картины мира, а именно здесь мы и должны искать корни мифологического мировоззрения. То есть в анализе первоначальных когнитивных и ценностных ориентаций следует обратиться к тому периоду, когда граница между человеком и животным только наметилась. Следовательно, нужно попытаться реконструировать действительно удаленный во времени способ видения мира, как он был представлен в эпоху первобытности. Проблема здесь не в том, что таких реконструкций не существует, а в том, что они противоречат друг другу.
В целом, можно выделить два подхода в решении этой задачи; обозначим их как статический и динамический.
Сторонники первого подхода акцентируют внимание на статике архаических форм постижения и оценки мира. Они полагают, что подобное осознание действительности исключало представление о движении, развитии, ходе времени (истории). Существенной чертой архаических когнитивно-ценностных моделей была сексуально-родовая проблематика, где главным событием является биологическое рождение, в котором черпает свою жизнь и продолжение род. Согласно этой схеме: род - все, индивид - ничто; род - вечность и тотальность бытия.
Казалось бы, с этим трудно не согласиться, но существует и другая точка зрения, согласно которой язык и мышление первобытных групп структурировали такую объяснительную модель, где главную роль играл символ-образ в качестве медиатора. Другими словами, любой когнитивный элемент в этой модели мог означать не только самого себя, но и свою противоположность одновременно [4]. Согласно этой точке зрения, первобытный человек воспринимал мир не как совокупность вещей, объектов, а как мир действий. Всякая вещь в этом мире подвижна и изменчива, не тождественна самой себе во времени - она "всегда-уже" другая.
Чтобы принять верное решение относительно данной проблемы, попробуем рассмотреть указанные подходы не в сравнении друг с другом, а относительно специфики первобытной реальности, основываясь на той методологической идее, где утверждается, что образ мыслей зависит от образа жизни.
Напомним, что здесь нужно обратиться к тому периоду в истории, когда грань между человеком и животным еще не была прочерчена достаточно ясно, однако археологические раскопки уже свидетельствуют о достаточно высоком психическом развитии. По времени этот период совпадает с периодом антропогена, который достигает своего пика в верхнем палеолите и мезолите. Продвигаясь вдоль шкалы антропогена, мы можем наблюдать становление линии палеоантропов со все более высоким уровнем цефализации, которое завершается в верхнем палеолите. Homo habilis, homo erectus, наконец, неандертальцы и кроманьонцы [5]; находки орудий труда - скребков, рубил, - погребений, которые говорят о появлении несвойственных животным представлений. Отметим, что орудия труда все более совершенствуются: они подвергаются тщательной обработке.
Каким же мог быть образ мыслей древних представителей рода человеческого на этом этапе? О каком modus vivendi может идти речь? Время, которое здесь рассматривается, с некоторой натяжкой можно назвать "золотым веком": люди селились там, где было проще добывать себе пищу - анализ содержимого так называемых "культурных куч" показывает, что большую их часть составляют устричные раковины, да и сами кучи располагаются у рек и водоемов. Что касается мясной пищи, то нелишне вспомнить утверждения значительного числа антропологов, которые настаивают, что трупофагия занимала куда более видное место в меню гоминид, чем хотелось бы думать другим антропологам. Остальную часть рациона, очевидно, составляли дикие злаки, орехи, ягоды и коренья.
Таким образом, эта стадия становления человека совпадает в основном с эпохой собирательства, отчасти - с появлением немногочисленных охотничьих сообществ. Отношение к природе здесь одностороннее: люди пассивно брали то, что уже имелось вокруг. Основным производством в этот период было производство собственной жизни и жизни других, а ценностями (поэтому) являлись пища и межполовые отношения. Об активном овладении объективным миром здесь говорить еще рано, и "образ мыслей" в первобытности отражал, скорее всего, нераздельность субъект-объектных связей, отсутствие четкого осознания своего "я", единство противоположностей (жизни и смерти, рождения и поглощения).
Подобная специфика первобытного восприятия связана в первую очередь с неразделенностью мира природы и мира человека - эту особенность некоторые определяют как "экологическое сознание ". Отсюда вывод, что главная характеристика архаической эпохи - высокая степень психологической включенности человека в мир природы. Показательна в этом отношении "зоологическая классификация", бытующая в одном из племен, до сих пор ведущих первобытный образ жизни: наивысшим существом для них является слон, затем лев, потом удав или крокодил, потом человек и затем более низкие существа.
Подобное восприятие природы было, скорее всего, не следствием некоего "инстинктивного чувства единства" с ней, а отражало способ существования человека той эпохи. Архаическое сознание, связанное исключительно с присваивающим хозяйством, не могло в достаточной мере качественно дифференцировать объекты и явления мира. Не случайно Э.Нойман в "Происхождении сознания" утверждает, что самым древним архетипом является "уроборос" - змей, кусающий себя за хвост, символ изначальной плеромы (полноты), заключающей в себе все.
Следы подобной установки можно увидеть даже в религиозных традициях древних греков, хотя речь может идти именно о следах, поскольку сами тексты, как известно, оформляются достаточно поздно. Анализ, который А.Лосев провел на материале греко-римской мифологии в работе "Греко-римская религия", убедительно показывает, что контекст смыслов, называемых сегодня "мифами", заключает в себе совершенно архаичное ядро. Настолько архаичное, что практически весь комплекс образов, доступных обозрению, является уже позднейшим напластованием. Тем не менее, показательно, что наиболее могущественным и грозным богом до появления Зевса был Хронос - символ времени, в котором нет статики; и также не случайно, что полнотой знания обладает старец Протей - вечно изменчивое подводное божество. И Хронос, и Протей - архетипы наиболее древних объяснительных моделей, которые теряют первостепенное значение в ходе так называемой "неолитической революции".
Описанное здесь отношение к действительности обнаруживается и в некоторых архаических языках: например, в языке американских индейцев племени Nootka отсутствует какая-либо заметная дифференциация имен существительных и глаголов, т.е. нет противопоставления между объектом и действием. А в языке индейцев Novaho гораздо больше глаголов, чем существительных - по той причине, что действия, в отличие от предметов, гораздо лучше дифференцированы в своей специфике. Так, глаголу "поднять" соответствуют разные лексемы в зависимости от того, что именно следует поднять - палку, камень или что-то другое.
Так какими же синтаксическими свойствами обладают архаические элементы картины мира - ориентируют ли они на выделение перманентного движения, круговорота событий, или заставляют фиксировать предметы действительности на строго заданных местах? Похоже, в этом смысле гораздо более правдоподобно выглядит динамическая концепция. Однако и статический подход не нужно отвергать однозначно. Стоит присмотреться внимательнее к архаическому видению мира, как мы убеждаемся в том, что все это нескончаемое движение и постоянные изменения происходят: ничего не изменяя.
Возьмем, например, оппозицию "жизнь - смерть", которую применительно к первобытной эпохе нужно рассматривать через призму ценностного отношения к пище. Стать пищей - значит, погибнуть (вспомним идиому "стать пищей для земли"). И животное, и растение погибают, становясь пищей. Но это поглощение в свою очередь означает чью-то жизнь, плодородие. В психоанализе подобная трактовка давно стала общим местом; и, наверное, не стоит подробно останавливаться на иллюстративных примерах из мифологии и народных сказок, где женщина, съев рыбу (фрукт или какой-либо другой продукт), рождает младенца. В тойже греческой мифологии появление Афины изначально ознаменовано подобным обстоятельством. Таким образом, смерть - это всегда жизнь; данные понятия в ракурсе первобытности не могут быть расчленены.
Следовательно, все трансформации не приводят к переменам просто потому, что происходят в контексте целого, где "все является всем", "все перетекает во все". Можно быть одновременно в нескольких местах, можно трансформироваться в дерево, камень или птицу - это не имеет значения потому, что нет границ между мной, птицей и деревом. Отметим, что в чистом виде этот тип мировоззрения существовал именно в период пред-истории. Но подобное отношение к действительности, безусловно, заметно в магических практиках, какое бы направление мистической мысли они ни представляли (от шаманизма до теософских построений). "Принцип подобия" и "принцип заражения", проанализированные Фрэзером в "Золотой ветви", на которых, собственно, и держится убеждение в действенности магических приемов, несомненно относятся к такому целостному восприятию мира. Здесь же прописано понимание неразрывности связей в системе "микрокосм - макрокосм". И именно логика архаического мифотворчества лежит в основе возрожденческой формулы: "когда падает игрушка из колыбели ребенка, сотрясается вселенная". Но из этих же источников происходит и элемент статики, который выделяется некоторыми исследователями.
Как же обозначить эти противоречивые особенности архаического способа видения мира? Для краткости и удобства специфику динамизма и одновременно статики архаических элементов картины мира можно определить как холистическую, а принцип все во всем будет являться здесь синтаксическим правилом построения объяснительных моделей. Таковы основные черты мифологического мировоззрения, которое, кстати, не исчерпало своей ориентировочной функции и сегодня (равно как и другие исторические типы миропредставления).
Итак, первый шаг сделан. Судя по заявленным в нашей работе целям, теперь можно было бы обратиться непосредственно к анализу религиозного мировоззрения. Однако такой анализ невозможно осуществить без понимания причин перехода к новому типу картины мира. Этот "буферный" вопрос ни в коем случае не должен исключаться из поля внимания, поскольку его решение тесно связано со всей логикой дальнейшего изложения.
Неолит: у истоков миропорядка
Семантический багаж, который вынесло человечество из эпохи мезолита, оказался палкой о двух концах. С одной стороны, его ценность заключается в символическом единстве с окружающим миром (чего так не хватает современному человечеству). Но выше уже говорилось, что архаические элементы картины мира имеют своим содержанием образы. Между тем, образы - стихия правополушарного восприятия. Однако восприятие, связанное с правым полушарием мозга, достаточно специфично. Современные исследования установили, что такое восприятие, будучи изолированным от логической сферы левого полушария, глубоко депрессивно - таково одно из следствий реализации синтаксического принципа "все во всем". Подобное восприятие представляет мир в мрачных, угрожающих тонах, т.е. является причиной глубокого эмоционального и когнитивного стресса. Показательно, что наиболее древние представления о мире, дошедшие до нас как рудименты позднейших мифологий, выражены в самых черных красках. Это закономерность - как восточной, так и западной традиции - где первобытный пессимизм и ужас проявлены в образах богов-разрушителей, в страшных сценах конца мира и т.п.
Итак, человек уже может оперировать образами, но принцип их регуляции допускает абсолютно все, исключая известную упорядоченность. Необходимость преодоления когнитивного дискомфорта (депрессия, как известно, приводит в том числе и к тяжелым гормональным нарушениям), настоятельно требует придания архаическим элементам картины мира определенной логики : разделения добра и зла, рождения и смерти и т.п. Иначе говоря, возникает необходимость контроля над символической сферой. Для этого было необходимо как раз изменение "образа жизни", и нужно сказать, что в мезолите сформировались также определенные предпосылки для подобных перемен.
Не останавливаясь на деталях, можно сказать, что это: 1) использование огня и примитивных орудий; 2) появление речи; 3) образование групп и сообществ. Очевидно, что здесь проходит граница между пред-историей и историей; а природой человека (наряду с его телесностью) становится искусственность. По времени рубеж, где эти предпосылки приводят к значительным изменениям в образе жизни, совпадает с неолитом (от 10 до 2 тысяч лет до н. э.), который часто называют революционным периодом как в социальном, так и в технологическом отношении, поскольку он обозначает переход от присваивающего к производящему хозяйству, а это последнее провоцирует нарастающую дифференциацию в сфере производства.
В сравнении с группами собирателей трудовая дифференциация неолитических сообществ (земледелие, скотоводство, управление) вместе с дифференциацией орудий труда составляют предпосылку для изменения структуры мышления. Эти перемены, безусловно, должны были найти отражение и в картине мира.
В сфере общественного сознания эта трансформация совпадает со становлением его религиозной формы. Возможно, наиболее четко этот переход обозначен в работе Роберта Беллы "Эволюция религий", где самый первый религиозный тип мышления фиксируется как введение символической медиативной системы, разделяющей человека и природу; следующий шаг - возникновение настоящего культа, со своими служителями и ритуалами, жертвоприношениями.
Таким образом, поэтапная специализация духовной и материальной жизни в эпоху неолита может быть дана в хронологическом порядке: земледелие/скотоводство - дифференциация орудий труда - ремесленничество - управление - жречество как особое сообщество, ангажированное контролировать символическую сферу. Само появление таких функций свидетельствует о выделении духовного производства в особую сферу - и изначально такое производство связано не с созданием нового, а со стремлением придать символической системе иную структуру. Последнее, очевидно, было тем шагом, который привел к генерации иного типа синтаксических регулятивов в качестве адаптивной установки.
Необходимо подчеркнуть, что этот процесс, начавшийся в рамках неолитической цивилизации, имеет материальную и идеальную стороны. Первая представлена развитием техники, которая рационализирует практическую сферу жизни, дифференциацией не только орудий труда, но и самого труда, появлением устойчивых социальных структур, создателями которых являлась не природа, но сами люди. Вторая - появлением новой социокультурной установки (константы), которую мы обозначим как каноническую. Синтаксический принцип этой установки можно выразить ветхозаветным "всему свое время и место".
Собственно, мы имеем дело с двумя параллельными процессами. Но если первый связан с адаптацией к практическим нуждам, то второй является адаптационным механизмом к нуждам символической реальности. Это дает нам возможность выдвинуть следующее предположение: эмоционально-когнитивный стресс, вызванный спецификой архаических ментальных установок, вызывал потребность в формировании нового типа символического освоения действительности, а именно - контроля над ней. Материальную предпосылку этого процесса составило возрастание роли человеческой деятельности - то есть, по сути, возрастание контроля в собственной жизни, первый шаг к преодолению стихийной, природной предопределенности.
В целом, смысл неолитической революции в контексте основного интереса можно понимать как формирование такой картины мира, где адаптивная установка ядра нацеливает на упорядочивание действительности и воспроизводство созданного порядка. В социокультурной сфере эта установка реализуется как ценность традиции. Однако неолит только способствует формированию новой картины мира - а логическое развертывание ее регулятивов происходит позже, в эпоху расцвета древних культур.
Можно возразить, что эти культуры, несмотря на признанный традиционализм, все же достаточно специфичны для того, чтобы иметь собственные картины мира. Но конкретное содержание ментального мира древних цивилизаций все же основывается на сходном синтаксическом принципе - и эта черта является существенной. Неслучайно древние священные тексты различных культур, как отмечают многие исследователи, демонстрируют поразительные смысловые и едва ли не дословные параллели, которые далеко не всегда могут быть объяснены историческими контактами.
Итак - древние цивилизации. Какой потенциал реализовала картина мира, сложившаяся у их истоков?
Жреческая картина мира
Если переходом к неолитической цивилизации был мезолит, то переходом к великим цивилизациям древности (Шумер, Китай, Египет и др.) является энеолит (медно-каменный век). В социальном смысле этот переход обозначен важными событиями. Прежде всего, это период возникновения протогосударств. Технологический кризис энеолита при росте населения привел к выделению роли военных походов. Угроза извне подтолкнула деревенские общины к объединению, что создало "феномен чифдома" ("вождества"). Параллельно этому шли процессы сакрализации власти и обособления касты священнослужителей. Сакрализация вообще являлась логическим развертыванием канонической установки. Освятить нечто - значит, "увековечить", зафиксировать в неизменном виде. Кроме того, она была единственным в тех условиях средством закрепления в коллективной памяти важной для выживания людей информации, что еще раз подтверждает адаптивные свойства канонической установки.
В этот же период идет активное накопление практических знаний. Ирригационное земледелие требовало упорядочения астрономических и календарных данных. Поскольку первые календари были лунными, а последующие - более точные - солнечными, то согласование их требовало привлечения математических операций. Математическое знание связано и с развитием скотоводства, где был необходим подсчет поголовья и мерил стоимости. Сведения по геометрии и архитектуре накапливались при постройке ирригационных сооружений, храмовых зданий и укреплений. В это же время появляется повозка и парусный корабль, а военные походы способствуют развитию картографии и географии. Уход за окультуренными растениями и домашними животными создает примитивные биологические представления. Войны и эпидемии приводят к росту хирургических и медицинских познаний (местами - в Восточной Африке и на Северном Кавказе - эмпирическим путем пришли к примитивным предохранительным прививкам ослабленных форм болезни).
Одновременно продолжается дифференциация умственного труда: наряду с организационно-управленческой, жреческой и полководческой деятельностью в дальнейшем происходит профессионализация певцов, сказителей, танцоров, постановщиков представлений, знатоков обычаев и родословий, знахарей. Само усложнение верховной управленческой деятельности требует передачи ее по наследству, поскольку наиболее опытными в этой сфере становятся самые близкие родственники правителя, благодаря таковой близости к власти имевшие достаточные ресурсы для развития и совершенствования управленческих навыков.
Так, еще в недрах энеолита - примерно 5 тысяч лет до н.э. - начали складываться раннеклассовые цивилизации Египта, Месопотамии, Малой Азии, Финикии, Китая. Их общей характеристикой является увеличение внутренней структурной дифференциации, а также растущее упорядочение в символической сфере. Последнее выражается в той роли, которую играет религия в жизни древних цивилизаций. Эта роль настолько велика, что, пожалуй, можно говорить об эпохе теократии. Всякое более или менее значительное событие было сведено к ритуалу - то есть к некоторой совокупности действий, которые призваны упорядочить и оптимизировать знаковую, символическую часть этого события.
Показательно, что изначально вся сфера рационально упорядоченного знания относится к ведению жречества - будь то знание о необходимых в том или ином случае обрядах, либо практические сведения по математике, геометрии, строительству и т.п. В этом знании ценностное, нормативное, еще не отделено от фактического, когнитивного. Напротив, ценность доминирует в качестве сакрализованного образца, священного прототипа. Иначе не могло быть, потому что у истоков религиозного сознания стоит сакрализация, о которой говорилось выше. Каноном становятся изображения богов и правителей, внутреннее и внешнее устройство храмов, форма одежды и т.п. Полная динамизма первобытная объяснительная картина мира сменяется схематической моделью.
Нужно обратить внимание на то, что в этой схеме нет еще четкого разделения "мира профанного" и "мира священного". Безусловно, божества обладают неизмеримыми в сравнении с людьми возможностями, но их мудрость не является чем-то полностью закрытым от человеческого рода, чем-то таким, что человек не сможет постигнуть, если ему представится такая возможность. Отголоски этого горизонтального видения, где боги и люди, в принципе, не слишком отличны (более того - боги, люди, растения и животные составляют более или менее гомогенный ряд) - можно обнаружить во всех религиозных традициях, даже в тех, которые появились уже во времена античности. В индийских верованиях это заметно ярче всего: богом может стать любое существо, прошедшее ряд кармических перевоплощений. В "Ветхом Завете" показателен сон Иакова, где он поднимается в небо по лестнице и борется с богом. Там же говорится о временах, когда ангелы заключали браки с дочерьми человеческими и передавали людям тайное знание.
Какова же "операциональная система", которая регулирует подобное отношение к миру? Уже отмечалось, что приведенная здесь объяснительная модель основана на правилах, согласно которым нет такого знания, которое выходило бы за пределы наличного опыта и было бы принципиально новым. Всякое знание уже есть, и при том есть в виде определенного канонизированного образца. Нарушать, искажать этот образец - значит идти против самого мира, провоцируя его гибель (вспомним неудавшуюся религиозную реформу фараона Эхнатона). С точки зрения преодоления вызова холистической реальности это была продуктивная адаптация: жесткие рамки новой модели ограждали сознание от враждебного хаоса образов.
Как говорилось, архаические элементы картины мира задают когнитивную ориентацию на динамизм в контексте целого, который, в частности, проявляется в представлении о нестабильности мирового устройства. Солнце не обязательно должно всходить на востоке или всходить вообще; человек может находиться в двух разных местах одновременно; более того, любое существо может быть чем угодно, трансформируясь до бесконечности. Большое становится малым, черное - белым, верх - низом. Такова логика мифотворчества, сходная с логикой сна. В этой символической стихии именно ритуал позволяет наладить ритм и меру, которые укореняются как нормы культуры. Ритуал фиксирует события на надлежащих местах. И в этом - несомненная когнитивная ценность этой ментальной адаптации.
Но, как полагают некоторые исследователи, именно жреческая картина мира вела в гносеологический и социокультурный тупик, провоцировала серьезный духовный кризис, неспособность справиться с внешними и внутренними вызовами, которые требовали новых, нетрадиционных ответов: строгий канон в качестве универсального правила накладывал чрезвычайно узкие рамки на перспективу восприятия и интерпретации фактов.
Например, К.Ясперс с позиций концепции "осевого времени" указал, что духовная жизнь великих цивилизаций оказалась лишена смысла: вопросы о смысле вообще не могли возникнуть в рамках подобного миропредставления. О.Шпенглер, исходя из своего понимания символа души той или иной культуры, подчеркивал "горизонтальность", "сферичность" духовных потребностей древних цивилизаций, их замкнутость на себя. П.Я.Чаадаев в "Философских письмах" отмечал плоскостность и приземленность мировосприятия этих культур. Наконец, М.К.Петров определил древние цивилизации как "олимпийские", где всякая инновация приравнивается едва ли не к преступлению и наблюдается "прогрессирующее затухание самосознания".
Попробуем проанализировать ситуацию самостоятельно, отдавая отчет в поверхностности анализа, который может быть здесь предложен.
С одной стороны, эти утверждения имеют и обоснование в социокультурном устройстве цивилизаций, живущих по правилам жреческой картины мира, и подтверждение конкретными примерами. Так, решающей причиной предполагаемой низкой "реактивности" древних культур могут быть названы социально-политические условия. Здесь мы учитываем тот широко известный факт, что аграрные цивилизации складывались в долинах рек. Постоянные разливы, а в Китае - еще и смена русла, требовали привлечения значительных сил, руководства ими из единого центра. Жесткая централизация власти, усечение функций остальных - вся специфика "азиатского способа производства" спровоцировала определенный тип адаптивной реактивности, свойственный жреческой картине мира (где, напомним, все должно иметь строго фиксированное место), что не способствовало открытости этих цивилизаций достаточно радикальным вызовам. Кроме того, большинство древних цивилизаций исчезло с арены истории, оставив после себя достижения материальной культуры, а иногда только загадки, над которыми до сих пор бьются археологи и историки. В качестве примера можно привести трагическую гибель шумерской культуры, где от чрезмерного полива произошло засоление почв в низовьях Тигра и Ефрата. Древние шумеры бросили свою землю и ушли с насиженных мест, ассимилировавшись с окружающими народами. Культура Шумера рухнула, о ней забыли, и только в 20-х годах 20-го столетия археологи установили существование одной из самых старых земледельческих цивилизаций древнего мира. Здесь вызов носил экологический характер, но ответить на него традиционное общество не смогло, хотя антропогенное давление на экосреду и было несравнимым с современным.
Следуя этой логике, нужно согласиться с тем, что жреческая картина мира диктует всего два варианта развития событий: либо гнить в вечном "вчера", либо исчезнуть, столкнувшись с достаточно сильным вызовом. Однако можно привести и контрпример. Известны стабильные черты некоторых из древних цивилизаций, пронесенные через века и существующие поныне (как, например, в Китае). Объяснение здесь может быть только одно: в рамках жреческой картины мира, очевидно, был наработан иной механизм адаптации, не требующий ее радикальных изменений. В том же Китае волны внешних завоеваний (со стороны монголов, в частности) были попросту ассимилированы в "вязкой" автохтонной среде, не оставив практически никаких следов. Не менее продуктивно давались ответы и на экологические вызовы, поскольку спецификой регулятивов китайской (даосско-конфуцианской) картины мира, как справедливо отмечает М.Вебер, было "сотрудничество" со средой.
Таким образом, даже этот поверхностный анализ позволяет усомниться в совершенной ригидности жреческой картины мира. Ее строгий канонизм оставлял достаточно пространства для адаптации к вызовам различной этиологии. Очевидно, причиной гибели древних цивилизаций нужно признать какие-то иные факторы. Какие именно, следует определять отдельно для каждой древней цивилизации и в гораздо более развернутом исследовании.
Заключая сказанное в этом разделе: жреческая (языческая) картина мира продемонстрировала не только способность к регуляции "традиционных" вызовов (экологических, военных, социальных), но и возможность продуктивно адаптироваться к современным условиям информационной глобализации. Достаточно большое число авторов, например, связывает современный успех "азиатских тигров" (страны НИС) с ценностями того же религиозного мировоззрения (языческого) - в частности, с установками даосизма, конфуцианства и синтоизма. Следовательно, современному язычеству (как мировому феномену) хватает и нравственности, и ответственности, и целеустремленности.
Заключение
Теперь, в общем, можно на более прочной основе попытаться возразить тем, кто видит в языческих мировоззренческих установках причину духовного кризиса общечеловеческой культуры. Напомним еще раз основные черты последней - и остановимся на них более подробно.
Упования, которые возлагали на современные информационные технологии как на объединяющий фактор, потерпели полный крах (хотя, насчет "полноты" - вопрос спорный). Да, сегодня мы наблюдаем феномен "глобальной деревни": мы прекрасно осведомлены о том, что на этой неделе произошло в Зимбабве, но понятия не имеем, как зовут соседа по лестничной клетке. Да, информационные потоки со всего мира захлестывают каждую отдельно взятую культуру, и к этому еще прибавляются ее собственные субкультурные нормы - иногда вполне маргинального характера (от психоаналитической терминологии до правил жизни уголовно-криминальной среды). Но что дает такое "объединение"? К.Герген с философским изяществом определил это состояние как "деонтологизацию культуры". Мы выразимся проще: речь идет о нравственной аномии, когда нет четких принципов поведения, зато есть веер альтернативных сценариев - выбирай, какой понравится, по случаю, на злобу дня; а критерии для нравственной оценки попросту отсутствуют (идеология постмодерна: нет смысла, есть только интерпретации). Отсюда же проистекает та самая расщепленность, мозаичность, и болезненный дискурс современной культуры, о котором мы говорили в самом начале.
Что напоминает эта ситуация? Возможно, то самое состояние хаоса и полного взаимопроникновения, которое имело место на заре возникновения человеческой культуры. По этой причине огромной становится и та роль, которую играет мифотворчество - в смысле определенных синтаксических правил, о которых мы говорили выше - в современности, и которая все чаще используется в технологиях воздействия на массовое сознание, от политического пиара до обычной рекламы. Неслучайно исследование закономерностей мифологического мышления является одной из ведущих тем в философском (Р.Барт), политологическом (С.Кара-Мурза), социально-психологическом (Г.Дилигенский) дискурсе.
Впрочем, современный миф и миф хтонический, тот, который принадлежит глубокой архаике, совпадают лишь по своим когнитивным ориентациям, а их ценностные структуры демонстрируют принципиальное различие. Хтонический миф - экологичен по своей сути, его исходным пунктом, его Небом и Землей, началом и концом является убежденность в генетическом сродстве всего живого (а живым считается все, даже камни - вспомним индейское маниту ), непрестанное порождение жизни. Миф современный лишен этого содержания, потому что в его основе, как говорилось, лежит смешение потоков безличной информации, у которой нет реального цвета, вкуса, запаха, нет ни любви, ни вражды - она объективна. Точнее - объективна не в смысле обязательного соответствия действительности, а в смысле своего объектного, отделенного от человека существования. Какая радость в том, чтобы знать, каков период полураспада урана или в том, чтобы помнить имена американских телезвезд? В результате возникает иллюзия знания, и она ничем не лучше тех иллюзий, которые питали собиратели и охотники эпохи мезолита. Во всяком случае, они жили в той реальности, и жили полнокровно. Если она и была иллюзорна, это была иллюзия, так сказать, из первых рук - а не из пятых, а то и десятых, как в случае с современной цивилизацией.
Как бы то ни было, с тех пор как процесс культурогенеза разделил сферы природного и собственно человеческого, мифопорождение никогда не исчезало полностью с исторической сцены, хотя и не проявлялось в чистом виде (ибо ныне, все-таки, не мезолит). Оно могло приобретать разных "редакторов", а результат зависел от того, с помощью каких синтаксических средств осуществлялось "редактирование". Вспомним теперь, какой была адаптивная функция жреческой картины мира относительно мифологического восприятия мира. Речь могла (и может) идти исключительно об упорядочении, оптимизации, но никак не об усугублении, а тем более создании кризисных ситуаций, основанных на тенденции расщепления единства реальности.
Можно возразить, что языческие религии всегда были привязаны к определенной этнической культуре, а потому так или иначе делили человечество по принципу "мы - они", где "мы" - это всегда хорошее, близкое, родное, а "они" - плохое, враждебное, угрожающее. В действительности этническое самосознание и языческая картина мира - отнюдь не тождественные понятия, тем более что в современном обличении язычества речь идет о глобальных мировоззренческих установках, тех, которые мы понимаем как регулятивы отношения к миру. В этих установках, как мы пытались показать выше, ядерные структуры языческой картины мира не содержат и намека на принципиальное расщепление реальности (будь то реальность природная, человеческая или божественная). Языческая картина мира сама по себе, в своих когнитивных ориентациях, не нацеливает на "двойную бухгалтерию" в отношении к миру. Однако, конечно же, конкретное наполнение этих ориентаций, их содержание может быть весьма различным в зависимости от таких переменных параметров как объективная политическая и экономическая ситуация, субъективные интересы правителей и т.п. Иначе говоря, обвинения в сторону языческой картины мира выдвигаются на уровне всеобщего, но относятся, если разобраться, к уровню особенного, отчего получается нечто вроде: "летели два крокодила: один - зеленый, другой - на север". Что, с точки зрения философии (да и логики) - небезопасная (а иногда и умышленная) игра с подменой понятий.
Резюмируем ситуацию. Структуры, составляющие самую сердцевину мировоззрения, ответственные за миропредставление и способ действий человека, формируются во многом на основе решения определенных адаптивных задач и функционируют в качестве социокультурных установок. Поэтому, в некотором смысле, можно говорить об их априоризме почти в духе Канта: существуют такие структуры сознания, которые предзаданы нам до всякого опыта, и которые определяют, каким образом мы воспринимаем и познаем действительность. От подобных установок, обуславливающих дальнейшее развитие индивида, зависит не только способ восприятия и познания в целом, но также цели, которые ставит человек, и специфика его деятельности.
Рассмотрев такие установки языческой картины мира, можно прийти к выводу, что последние не имеют никакого отношения к тем негативным явлениям современности, которые характеризуют нынешний духовный кризис. Но какие же синтаксические нормы могут так редактировать современный миф, чтобы взаимодействовать с его когнитивной "ориентацией на хаос"? Ответ на этот вопрос лежит уже за пределами конкретной проблемы статьи. Но в истории человечества ни мифологическое, ни языческое мировоззрение (картины мира) не были единственными. Человечество располагает несколькими "синтаксическими программами". Одна из них, по всей видимости, и вносит свою приоритетную лепту в развитие общецивилизационного процесса, который называется кратко - "кризис".
Впрочем, есть и другие мнения по данному вопросу: что никакого "кризиса" нет, а просто идет нормальное развитие. Собственно, вся история цивилизации - это постоянная череда кризисов, в конечном итоге обеспечивающих ее выживание и развитие. По крайней мере (как минимум), в пользу данной точки зрения говорит то, что цивилизация не только до сих пор существует, но и вполне успешно развивается: от каменного топора - к космическим кораблям, от добытого трением огня - к ядерному реактору, от шаманских ритуалов - к трансплантации органов, и т.п. Однако, основная проблема здесь в другом, и ее решение зависит от ответа на следующий вопрос: смогут ли индивидуумы, представляющие земную цивилизацию, психологически адаптироваться и качественно измениться, чтобы своей ментальностью соответствовать статусу активно развивающейся высокотехнологической цивилизации ? Тем более, если цель которой - перерождение в космическую цивилизацию и, фактически, и достижение уровня богов ?
Примечания:
[1]. Для точности следует сказать, что речь идет, конечно же, о функциональном априоризме мировоззренческих установок. Другими словами, такие установки не берутся из "ниоткуда", и не спускаются "сверху" или "свыше", но формируются на том или ином этапе развития культуры, выполняя чаще всего адаптивные задачи. Будучи сформированными, установки приобретают относительную самостоятельность, и воспроизводятся в ситуациях, сходных с условиями формирования, то есть могут проявлять себя как "синтаксические правила " социокультурной деятельности.
[2]. По сути, единственно бесспорной монотеистической религией является ислам. Христианство же для стороннего исследователя оставляет место для разночтений по этому поводу: проблема троичности, культы "личных" святых и ангелов, особое почитание Богородицы в католичестве и т.п.
[3]. Интересных примеров такой культурно обусловленной интерпретации не счесть. Один пример из этого ряда приводит Н.Козлова в "Исторической антропологии": в начале ХХ века одна из выпускниц Смольного проводила занятия с фабричными работницами - вчерашними крестьянками. Вскоре она обнаружила, что ее великовозрастные ученицы не видят печатных изображений - во всяком случае, не воспринимают их как изображения (картинки были самыми простыми: мальчик, собака и т.п.). И лишь после того, как эти рисунки были названы самим преподавателем, они были узнаны. Дело было не в скудоумии учениц, и не в их "слепоте". Мозг и глаза крестьянок функционировали нормально. Дело было в том, что культура патриархальной деревни не располагала когнитивными ориентациями урбанизированной индустриальной среды с ее артефактами, к которой они еще не успели адаптироваться.
[4]. Немного семиотики: символ относится к иерархии знаковых систем, которая включает также другие знаки - индексы (иконические и пр.). Однако если иконические знаки и индексы более или менее прямо связаны с обозначаемым (дым, например, всегда указывает на огонь, будь это дым от лесного пожара или домашнего очага), то связи символа с реальностью гораздо более опосредованы. В Японии, в частности, не принято дарить белые хризантемы, поскольку они символизируют смерть; болтливого и неумного человека мы можем назвать "попугаем". Таким образом, между той же хризантемой и феноменом смерти конкретно в японской культуре можно ставить знак тождества, хотя для представителей других культур будет очевидно, что это нечто совершенно разное. Эта позиция выражена у А.Лосева, который в "Диалектике мифа" определяет символ как его "Другое". Существуют и иные позиции по данной проблеме, но здесь мы склонны принимать именно эту - по причине ее наибольшей, на наш взгляд, обоснованности.
[5]. Согласно одним современным теориям, неандертальцы не считаются одним из звеньев в линии становления современного человека. "Неандертальский фенотип", который иногда обнаруживается у современных людей, объясняется незначительной по масштабам метисизацией. [Согласно другим новейшим теориям, неандертальцы не являются "звеном" в цепи к человеку потому, что биологически они были в точности такими же людьми, как и ныне живущие. По мнению некоторых ученых, скурпулезно изученные археологические останки неандертальцев (которых обнаружено всего-навсего несколько экземпляров) дают основание считать, что обнаруженные экземпляры были при жизни подвержены болезням костей, впрочем, достаточно незначитально деформировавших их скелет. Но это, однако, не помешало ученым прошлого века сделать, возможно преждевременный, вывод о неандертальцах как о "звене" в пути к современному человеку.