Дневник О. Ф. Берггольц в историко-литературном контексте

Нет

Дать минуту радости своим творчеством. Она готова из-за этого творить, укрывая свою внутреннюю опустошенность.
Страшнейший кризис веры — это, естественно, тюрьма: допросы, судьбы сокамерниц. Кризис веры — это начальные месяцы борьбы. Кризис веры — правда о разоренном советском селе (это она увидела в селе Старое Рахино в 1949 году — Ольгу Берггольц выслали туда как бы в творческую командировку, которая на самом деле является “работой над допущенными ошибками”.
Советская действительность тотчас предстает в записях поэтессы ужасом и страшным сном. Она агрессивно и хлестко критиковала. Но чтоб понять природу данной критики, давайте задумаемся: а что бы она произнесла про сегодняшний день? Досталось бы ему не в такой мере? Критика Берггольц постоянно была гуманистической, она из тех, кого именуют совестью народа. Кто произносит правду или страшно переживает, что не может ее заявить. Она уверена, что ее поколением разрешено гордиться, — оно не предало идей, пронесло их чрез все испытания.( Сравним это опять с Пастернаком: “Извлеченная из бедствий закалка нравов, неизбалованность, героизм, подготовленность к крупному, отчаянному, необыкновенному. Это качества сказочные, изумляющие, и они составляют нравственный краска поколения”.)
Осмысление летописи своего поколения приводит Ольгу Берггольц к феноменальным, на первый взгляд, выводам: “Тюрьма — источник победы над фашизмом. Потому что мы знали: тюрьма — это фашизм, и мы боремся с ним, и знали, что завтра — битва, и были готовы к ней”.
Мечта об обществе подлинного счастья и верности и чувство духовного родства с первыми строителями Страны Советов приводит Берггольц к созданию поэмы “Первороссийск”. Желание, воспринимаемое уже как Идея, как Крест. “Забвение истории своей Родины, мучений своей Родины, собственных болей и радостей, — связанных с ней испытаний души — наитягчайший грех”, — пишет она. И тут же прибавляет: “И все-таки самое основное — Коля, история нашей истошной любви и веры”…
Эпоха Сталина канула в Лету, прошел ХХ съезд. Сперва казалось, что жизнь изменяется, страна возвращается к предначертанному, как казалось, Лениным великому пути. Но оказывается, что нет, страна опять идет какой-то другой дорогой. Январь 1961-го: “…Нынешний январский Пленум ЦК ужасающе подкрепляет это. Липа, показуха, ересь — все это привело Коммуну к нынешнему ее состоянию. Ложь разрушила ее внутри. Ложь была противопоказана народу-правдоискателю. Ее ему навязали, — и вот вышло трагическое (о, неужели необратимое?!) поражение русского характера… Но, возможно, он тоже, как град Китеж, погрузился куда-то глубоко и время от времени кричит оттуда?” Интересно, что Берггольц ни разу не приходит в голову часто повторяемая в последней четверти века мысль, что повинны в кривом историческом пути нашей страны не правители, а люди, которые их над собой устанавливали. Каждый народ имеет то правительство, какое заслуживает. Почему эта мысль ни разу не приходит в голову? Что это — слепая безграничная вера в народ? “Повылазило…” — пишет в дневнике она о блокадной поре... Так откуда — “повылазило”? Тюремные следователи с красноватыми глазами, не пропускавшие стихов чиновники, безобразные начальники всех рангов — не элемент ли того же народа? Для нее — нет!
“Вновь о Главной книге, о современной форме прозы, — о том, что она нескончаемый черновик, записи на полях, дневниковые записи. Последовательность, хронологическая последовательность и логика (хронологическая) заменяется тут последовательностью и логикой чувств. Если по лабиринту этому ведет душа и сердце — читатель будет все понимать”.
Конечно, по-настоящему «большим» поэтом Берггольц не была. И сама это понимала. В этом также проявляется трагичность ее судьбы, трагичность особого рода – когда человек понимает, чувствует огромный масштаб событий своей эпохи, знает, что у него есть поэтический дар, возможность написать об этом – и одновременно понимает границы своих возможностей. И эта трагичность, несомненно, присутствует в дошедшем до нас дневнике Ольги Берггольц.
Лейдерман Н., Липовецкий М. Современная русская литература. Новый учебник по литературе в 3-х книгах. М., 2001.
8