Вход

Карнавальная культура в истории Европы: история и современность на примере нескольких государств (Италия, Франция, Германия)

Рекомендуемая категория для самостоятельной подготовки:
Дипломная работа*
Код 71191
Дата создания 2013
Страниц 91
Источников 73
Мы сможем обработать ваш заказ (!) 29 марта в 12:00 [мск]
Файлы будут доступны для скачивания только после обработки заказа.
6 430руб.
КУПИТЬ

Содержание

Введение 3
Глава 1. Концепция карнавальной культуры 7
§ 1. Понятие и функции карнавальной культуры 7
§ 2. М. Бахтин о карнавальной культуре. Карнавал и другие области культуры. 17
Глава 2. Генезис карнавальной культуры в истории Европы 25
§ 1. Античность 25
§ 2. Западноевропейское Средневековье 40
§ 3. Новое время 46
§ 4. Средневековая Россия 55
Глава 3. Особенности бытования карнавальной культуры 67
§ 1. Многомерная карнавальность 67
§ 2. Связь и столкновение смеховой культуры Европы и других регионов 81
Заключение 85
Список использованной литературы 87

Фрагмент работы для ознакомления

Принцип обратности, изнаночности воплощается в его поведении. Димитрий Ростовский, излагая в своих Четьих Минеях биографии юродивых, часто поясняет, что юродство — это «самоизвольное мученичество», «Христа ради». Понятие юродства давно утратило свою этимологическую связь с понятием психической и физической неполноценности. Известно, что многие юродивые в русской истории были вполне интеллигентными людьми. В чем сущность юродства, этого «самоизвольного мученичества»? Пассивная часть его, обращенная на себя, — это аскетическое самоуничижение, мнимое безумие, оскорбление и умерщвление плоти, подкрепляемое буквальным толкованием некоторых мест Нового завета: «Аще кто хощет ко мне ити, даотвержется себе» (Евангелие от Матфея, XIV, 24, 25; Евангелие от Марка, VIII, 34); «Мы юроди Христа ради» (1-е послание апостола Павла к коринфянам, IV, 10). Юродство — добровольно принимаемый христианский подвиг из разряда так называемых «сверхзаконных», не предусмотренных иноческими уставами.       Активная сторона юродства заключается в обязанности «ругаться миру», т. е. жить среди людей, обращая их внимание на грехи и пороки, обличительствуя. Юродивый в некотором роде аутичен, он не подчиняется нормам приличия, не считается с условиями времени и места – произносить обличительные речи он может и во время церковной службы, в храме. Так, юродивый, обрекая себя на ограничения, существование в состоянии нищеты или увечности, приобретает взамен право на произнесение истины. Есть мнение о пророческих способностях юродивых, но способность говорить правду уже многого стоит. Как «убогие», они были в известной степени неприкосновенны. Юродивый разыгрывал своеобразный спектакль, призванный вызвать смех, но в действительности засмеяться его словам мог только грешный человек.Театральность—это еще нетеатр, равно как зрелище — не всегда и не обязательно спектакль. Древняя Русь, как и средневековая Европа, насквозьтеатральна, хотя Москва до времен царя Алексея Михайловичане знала театра в нашем понимании. Разве не зрелище — парадный царский обед или «шествие на ослята», когда царь под уздцы ведет лошадь, на которой восседает патриарх, а отроки, загодяобученные, устилают им путь разноцветными кафтанами? Разве не зрелище — царская раздача милостыни в ночь на большиепраздники, причемприготовления к ней покрыты строгой тайной,хотя она бывает каждый год, в одно и то же время, в раз на-всегда избранном месте? Вся вообще средневековая культура «обрядна» и зрелищна — и придворная, и церковная, и народная. Человек средних веков — не только наблюдатель, но и участникзрелищ. Он с малых лет получает то, что мы сейчас называемтеатральным воспитанием.Как и всякий средневековый феномен, юродство этикетно:источники не оставляют сомнений в том, что оно состоит из набора устойчивых зрелищных ситуаций. Но при сравнении с церковным обрядом (напомним, что юродство — это христианскийподвиг) выясняется, что это этикетность особого рода. Ее можноназвать обращенной этикетностью. Все знают, когда и каксовершается «шествие на осляти», заранее до мельчайших деталей знакомы с церемонией крещенского водосвятия и т. п.Актеры меняются, но сценарий остается тем же. Никто не знает,когда и в каких конкретно формах разыграется юродственное действо.Значит, юродство противостоит рутине. Юродивый «шалует»с той же целью, что и ветхозаветные пророки: он стремится «возбудить» равнодушных «зрелищем странным и чудным». По внешним приметам это зрелище сродни скоморошьему. Но если скоморох увеселяет, то юродивый учит. В юродстве акцентируется внеэстетическая функция, смеховая оболочка скрывает дидактические цели.Необходимо отметить еще следующее явление. Русской народной культуре не чужды явления маргинальные, анти-культурные. Так, мы знаем «Заветные сказки» Афанасьева, а в 1992 г. Открылась серия изданий «Русская потаенная литература», сопровожденных обильными текстологическими комментариями. Продолжаются споры в научных кругах о культурном значении таких текстов. Приведем высказывание М. Гаспарова, отреагировавшего на попытку уголовного обвинения издательства «Русской потаенной литературы»: «Важность такого издания не подлежит сомнению. Значение этих памятников — не столько эстетическое, сколько историко-культурное. <…> историко-культурный интерес их очень велик. Культура всякого общества многослойна, в каждом ее слое одни области жизни официально ценятся, другие (в разное время — разные) официально отрицаются, и только сложный баланс этих субкультур является подлинной картиной духовной жизни общества. Как уравновешивались эти системы ценностей, например, в античности, хорошо изучено. Как это происходило в Средние века, показывают исследования так называемой карнавальной культуры, расцветшие после М. Бахтина. Как это происходило в Европе Нового времени, стало изучаться лишь недавно, и такие исследования, как «Иные викторианцы», явились откровением. Как это происходило в России, не изучалось никогда. Между тем сам факт, что «русская потаенная литература» двести лет переписывалась, перерабатывалась, порождала подражания, опиралась то на фольклорную, то на западноевропейскую традицию, означает, что она была необходимой частью русской культуры». Глава 3. Особенности бытования карнавальной культуры§ 1. Многомерная карнавальностьК массовой культуре все чаще обращаются как к исследовательской проблеме. Заметная детерминация культурных страт начинается уже в XVIII веке, когда, во-первых, получают широкое распространение первые «газеты» - новостные листки, то есть средства массовой информации в узком смысле; а во-вторых, с развитием системы образования деятельность в области культуры и искусства начинает становиться профессией. Таким образом, происходит постепенная кристаллизация и противопоставление таких понятий, как «массы» и «элита» («интеллигенция»), которыми оперируют в дискурсе о массовой культуре. «Меньшинство – совокупность лиц, выделенных особыми качествами; масса – не выделенных ничем<…>Масса – это "средний человек"».Можно говорить как о созидательном, так и деструктивном потенциале массовой культуры. Созидательность массовой культуры состоит в том, что она обладает дидактической способностью: предельная простота и ясность как формы, так содержания легко усвояемы, иногда даже на подсознательном уровне, поскольку обычно потребление продуктов массовой культуры диктуется не познавательными мотивами, а поиском удовольствия. Кроме того, массовая культура обладает аккумулирующим свойством – она не только сохраняет, но адаптирует накопленные принципы построения художественного произведения.Однако каждое из перечисленных свойств может предстать в негативном свете – это другая сторона медали. Так, дидактический потенциал массовой культуры крайне редко используется по назначению, а если используется, то положительный результат очень маловероятен. Содержание такой продукции коммерциализировано, а значит, диктуется не какими-либо идеальными принципами, а рынком, условиями спроса.«Свобода мысли, слова и совести – как и свободное предпринимательство, защите и развитию которого они служили, - первоначально выступали как критические по своему существу идеи, предназначенные для вытеснения устаревшей материальной и интеллектуальной культуры более продуктивной и рациональной. Но, претерпев институционализацию, они разделили судьбу общества и стали его составной частью. Результат уничтожил предпосылки». Отсутствие в массовой культуре критической мысли объясняется как раз тем, что спрос диктует производство продукции, не приносящей ничего, кроме удовольствия и расслабления. По тому же принципу – популярности среди потребителей – происходит формирование содержательной стороны массовой культуры, а также формальной – художественных приемов и проч. «Массовое мышление – это мышление тех, у кого на любой вопрос заранее готов ответ, что не составляет труда и вполне устраивает. Напротив, незаурядность избегает судить без предварительных умственных усилий и считает достойным себя только то, что еще недоступно и требует нового взлета мысли».Поэтому любую область массовой культуры можно представить в виде списка клише, комбинация которых составит очередной кинофильм или бестселлер. Такой принцип иллюстрирует любопытный документ (не единственный в своем роде): В 1970 году Станислав Лем опубликовал двухтомную монографию «Фантастика и футурология», в которой более шестисот произведений и более четырёхсот авторов из области научной фантастики. Выявив некоторые закономерности и общие приемы в исследованных произведениях, он опубликовал в 1973 г. На форзаце обоих томов 2-го польского издания монографии несколько шутливую, но теоретически обоснованную схему, фактически генератор сюжетов научно-фантастических произведений, под названием «Карманный компьютер фанатов научной фантастики». Вопрос о принадлежности фантастики к массовой культуре не относится к проблеме нашего исследования и мы не будем на нем останавливаться. Подобная структурная примитивность обнаружена В. Я. Проппом в исследовании «Морфология сказки» - монография содержит в себе схему, концептуально равнозначную упомянутому выше генератору сюжетов. Так, парадоксальным образом обнаруживается связь между структурой массовой культуры и мифологического сознания. В самом деле, очевидно, что массовая культура обращается не к разуму и сознанию «среднего человека», а к его подсознанию, предоставляя знакомые, готовые образы. Надо еще отметить такое явление, культовые тексты. Оно присуще, по-видимому, и массовой культуре, и фундаментальной; но в первой такие текста имеют всепроникающий характер, они создают своеобразный мета-текст, который становится дополнительным способом коммуникации индивидов. Таковы, например, шутки и анекдоты про Штирлица, порожденные культовым кинематографическим произведением «Семнадцать мгновений весны»: в сценарии нет ни одного из этих анекдотов, но, тем не менее, они каждому понятны.Массовая культура предельно консервативна. Консервативность – эта форма идеологии; а идеология строится таким образом, чтобы преподнести мир, лишенный противоречий, утопический мир. В самом деле, массовой культуре чужды любые инновации, поскольку нет ничего более болезненного для общества, чем ломка стереотипов. Поиском новых средств художественной выразительности занимается элитарная культура. Последняя дистанцирована от масс, но не изолирована – связь между ними существует как раз посредством массовой культуры, и за выходом художественного фильма о живописце эпохи Возрождения может последовать резкий всплеск массового интереса к его произведениям. Интеллигенцию подобные всплески приводят в отчаяние, потому что этот массовый интерес имеет лишь поверхностный характер. Однако такова обратная сторона популярности. Популярным может стать что угодно, даже произведение классической музыки или литературы, но это отнюдь не означает, что содержание такого произведение каждым освоено и осмыслено. «…современный средний европеец душевно здоровей и крепче своих предшественников, но и душевно беднее. Оттого он порой смахивает на дикаря, внезапно забредшего в мир вековой цивилизации. Школы, которыми так гордился прошлый век, внедрили в массу современные технические навыки, но не сумели воспитать ее. Снабдили ее средствами для того, чтобы жить полнее, но не смогли наделить ни историческим чутьем, ни чувством исторической ответственности. В массу вдохнули силу и спесь современного прогресса, но забыли о духе». Тем не менее, взаимодействие массовой и элитарной культур носит постоянный характер. Попробуем осветить такой интересный период в праздничной жизни России, как десятилетия власти Советов.Во многих больших городах постреволюционной России происходит всплеск театральности, проводятся многочисленные массовые представления, примечательные своими грандиозными масштабами. Таковы, например, «Мистерия освобожденного труда» у здания Биржи на Неве или инсценировка «Взятие Зимнего». В них принимали участие сотни и тысячи ликующих граждан нового государства, стремящиеся утвердить величие свершенных перемен. Такие народные действа, а также митинги и агитационные спектакли как нельзя более напоминают карнавальные шествия, гуляния и мистерии. Впрочем, такие праздники быстро «выдохлись», показали свою духовную опустошенность: содержание их, а также скандируемых лозунгов и т. п., диктовалось идеологией, свобода самовыражения заменялась четко регламентированными многочасовыми шествиями, стояниями под трибуной…Народная масса в таком празднике – именно масса, почти декорации, но далеко не участник действа.«…политические потребности общества превращаются в индивидуальные потребности и устремления, а удовлетворение последних, в свою очередь, служит развитию бизнеса и общественному благополучию. Целое [ Т. е. общество как таковое – Примеч. Пер. ] представляется воплощением самого разума».Однако процесс этот далеко не сразу стал очевидным.Желание художников и режиссеров как-то оживить праздник, сделать его более непринужденным сталкивалось с узостью культурной традиции и невысоким уровнем эстетического развития. Видимо, поэтому потерпела неудачу премьера «Мистерии-буфф», были раскритикованы и отброшены оформительские работы художников-мирискуссников в Петрограде, эксперименты М. Шагала и К. Малевича в Витебске. Хотя в праздничные колонны усиленно внедрялись элементы фольклора и уличного театра: хоровод, раек и частушки, балаган, шествия ряженых, в целом от культуры прошлого стремились оттолкнуться. На Западе двадцатые-тридцатые годы тоже стали временем бурною развития массовых зрелищ и праздников. И многие культурные явления тогдашних Европы и Америки оказываются созвучны поискам и установки советских режиссеров, художников и идеологов. В Англии Шекспировские пьесы ставятся на открытом воздухе, собирая до 100 тысяч зрителей; в США приобретают небывалую популярность голливудские шоу и педженты (pegents) — драматизированные шествия на повозках; в Германии разыгрываются, казалось бы, давно позабытые религиозные и исторические мистерии, растут уличные народные театры; в Швейцарии и Италии получают новую жизнь традиционные карнавалы; в Испании — коррида и т. д. В промежутке между двумя мировыми войнами карнавальный дух буквально витал над Европой и Америкой. Его обаянию поддаются не только «массы», но и многие интеллектуалы, такие, как Р. Роллан, Т. Манн, Г. Гессе. Й. Хейзинга, Х. Ортега-и-Гассет, Э. Хемингуэй. А поскольку там этот процесс, безусловно, развивался стихийно, можно сделать вывод, что массовое зрелище, карнавал, своего рода «регрессия» к давно, казалось бы, пережитым и отброшенные формам культурной жизни — закономерный этап в развитии индустриального общества. Это почувствовали наиболее чуткие и проницательные интеллигенты Европы. Они связывали «праздничный бум» с трещиной, которую дал, по их мнению, классический европейский рационализм. Сквозь эту трещину в «просвещенную Европу» прорывалась новая социальная мифология. Вовсю шел переход к массовому индустриальному обществу, к новым формам повседневной практики, чувствования, коллективного и индивидуального сознания, которые нельзя почерпнуть в готовом виде из науки или салонного искусства без специфического массового же «просвещения». «Для того, чтобы почувствовать себя, массы должны внешне проявить себя, — писал А. Луначарский, — а это возможно только когда... они сами для себя являются зрелищем».Собственно, без подобных зрелищ не обходилось ни одно традиционное общество. Однако нарком не зря употребил неизвестное в культурологии прошлого понятие «массы». Прежде на их месте были крестьяне, ремесленники, купцы, сословия, цеха, городские коммуны и т. п. И праздники их были праздниками организаций, а не праздником Организации, в которой отдельные общественные группы теряли свое особенное лицо. В XX веке «массы» впервые предстают как монолит. В прошлом это могло происходить лишь эпизодически и случайно. Лишь в XX веке массификацияв известном смысле становится самоцелью. И праздники могли тут сыграть немаловажную роль — до распространения радио и телевидения они служили одним из главных каналов массовой коммуникации.Середину 20-х годов можно считать временем расцвета советского праздничного искусства, еще опиравшегося на широкую самодеятельность рабочих клубов и театральных кружков, профсоюзных, спортивных, женских, молодежных организаций. Видимо, сказывались и определенное улучшение материальных условий в годы нэпа, и нерастраченный революционный энтузиазм, а также терпимость и известный плюрализм, отличавшие культурную политику А. Луначарского, Н. Бухарина, Н. Крупской. Различные художественные направления сосуществовали без единой государственной опеки. Так называемые попутчики — футуристы, имажинисты, конструктивисты и пр. — имели ненамного меньше возможностей, чем самые правоверные «пролетарские» группы. Москвичи и ленинградцы были свидетелями подлинного фейерверка постановок Вс. Мейерхольда, А. Таирова, С. Радлова, Н. Евреинова. Их творческие находки немедленно переносились с театральной сцены на праздничные площади, и, уже обогащенные народным откликом, шли назад, в театр.Любимейшим зрелищем во второй половине 20-х годов становится новый вид праздника — индустриальный карнавал. Наряду с привычными марионетками Эсера, Фабриканта, Белополяка во время шествий возникали фигуры Лодыря и Бракодела, неизменно побиваемые мускулистым Ударником. В передвижных цехах на глазах у прохожих ковались лопаты и топоры, в типографиях печатались праздничные прокламации, продавались выпеченные на «колесах» бублики, пряники, пирожки. Смешение индустриальных и политико-агитационных мотивов давало забавные объемные карикатуры, например, трехметровый сапог «Скорохода», под каблуком которого корчился буржуй, или Антанту, усаженную в огромную галошу с клеймом «Красного треугольника». В карнавальном исполнении даже «Лампочка Ильича» не была отвлеченной метафорой — над головой вождя разливался электрический свет наподобие нимба.Однако уже тогда стала очевидной проблематичность генеральной идеи — превратить праздники в искусство «самого народа». Многих, в особенности интеллигенцию, раздражала неестественность и механистичность, эмоциональная ограниченность новых торжеств. Оторванный от питавших его национальных духовных традиций, праздник зачастую сводился к бессмысленной сутолоке и шуму. Кроме того, нарастала апатия населения, сгоняемого в города сталинской индустриализацией. Рабочие все менее охотно выходили в праздник на улицы, а если все же шли, их настроение не всегда соответствовало оптимистическому эталону. Революционный праздник утрачивает спонтанность, и перед организаторами все настоятельнее встает задача стимулировать самодеятельность «сверху».Примерно в эти же годы институциализируется своеобразная квазипрофессиональная деятельность, которую можно условно назвать «массоводством», то есть «чистым» искусством манипулирования массами. Откуда-то возникло множество людей, которые, не будучи ни художниками, ни артистами, ни литераторами, повсюду мелькали и всем порывались командовать. Массовик-затейник (но большей части местный профсоюзный активист) брал под контроль не только праздники, но и повседневную жизнь. Появляются сотни журналов и брошюр с названиями типа «Массовик», «Массовый организатор», «Массовая культурно-просветительская работа». Вместе с тем некоторые общие приемы массоводческой техники эффективнее всего отрабатывались именно на праздниках.В конце 20-х годов вводится обязательная стопроцентная явка всех работающих на демонстрации. Маршруты движения колонн становятся неизменными, выверенными до минуты. Утверждаются единообразные приемы оформления. Одним из важнейших его элементов становятся портреты руководителей. (Какое уж там карнавальное пародирование официальных символов!) Причем самодельные плакаты у демонстрантов попросту отбирают и уничтожают. Под наблюдением партийных комитетов тайно формируются специальные команды «активизаторов массы», которым предписывается в нужные моменты вскакивать на трибунах и оглашать воздух криками и бурными выражениями эмоций по заранее установленному сценарию. В печатные анкеты, распространявшиеся среди массовиков, между прочим, включались такие пункты: «Знали ли зрители, среди которых ты работал, кто ты?», «Расскажи о всех слышанных тобой разговорах среди зрителей о вчерашнем празднестве».Проведение массовых торжеств приобретало характер конвейерно-поточного производства. Создаются городские и районные штабы по организации празднеств, строившие свою работу в армейском стиле: приказ, команда, выполнение, доклад. Вообще все праздники, включая спортивные и детские, окрашиваются в милитаристские тона. Подготовка к неизбежной войне (разумеется, оборонительной и победоносной) открыто провозглашается важной государственной задачей. Ей должны служить бесконечные смотры всевобуча, конкурсы строя и песни, соревнования по стрельбе, надеванию противогазов и т. п. Во время Дня книги в Москве (1935 г.) были устроены показательные маневры артиллерийского полка под девизом «Книга — лучшее орудие!»Поражает, какую большую роль в праздниках предвоенных лет играло насилие: сцены расправ над «империалистами», «социал-предателями», «вредителями», «кулаками». Возможно, все эти действия, носившие игровой характер, воспринимались празднующими не как насилие, но скорее как демонстрация силы, шутка, карнавальное убийство. Однако такой юмор не столь невинен. Можно вспомнить, что в 1929 году во время «процесса Промпартии» рабочие шли по Москве с плакатами, на которых красовалось одно-единственное слово: «Смерть!» То же самое повторилось во время процессов 1937 — 1938 годов. Было ли это выражением присущей тоталитаризму агрессивности, или сокровенный смысл демонстрации заключался в том, чтобы канализировать, убаюкать свой собственный страх?Знакомясь с литературой 30 — 40-х годов о массовых праздниках, невольно испытываешь чувство досады и брезгливости. Мощная сила стремилась заорганизовать, выхолостить в празднике все человеческое. Преклоняясь на словах перед массовой народной стихией, власти фактически делали все, чтобы приглушить проявления несанкционированной активности «снизу». Еще в «благополучном» 1927 году вышла книга близкого к пролеткультовскому руководству литератора Е. Рюмина, выразившего официальную точку зрения на праздники. «Самодеятельность масс должна быть тщательно подготовлена, организована и по возможности мало заметно (для массы самой) руководима ядром постановки и группами побуждения к сотворчеству, — наставлял автор. — Необходимо в корне пресечь всякие попытки выявления своего индивидуального «я» отдельными личностями за счет остального коллектива и в ущерб его творчеству». В сущности, это было весьма жестокое указание культпросветам, завуалированное в интеллигентную форму. По отношению к сценарию праздника требовалось, чтобы он 1) служил выявлению политических идей и лозунгов дня, 2) исключал «тонкости переживаний», 3) ни в коем случае не портил настроение масс, а напротив, «звал в новое наступление, к новым славным победам». В качестве примерной развязки первомайского праздника предлагалось сообщить по радио, что последнее оставшееся в мире капиталистическое государство «пало» и образовался Всемирный Союз Советских Социалистических Республик: «На всей земле владыкой стал лишь труд!» Особое значение придавалось спортивным упражнениям: «Задача спорторганизации заключается в том, что применяя элементы физкультуры к движению масс во время праздника, организуя четкость темпа исполнения действий, точность и размеренность движении, она из разношерстных, нервно волнующихся, разнородных и пестрых, многотысячных масс должна создать стройно организованные, величественно-монументальные, действенные, творческие коллективы участников». В горячечном воображении «массоводов» рисовался образ живых клумб из человеческих тел, мерно колышущихся под звуки хоровой, симфонической музыки, в апофеозе складывающих начертание сакральных имен, — образ, хорошо знакомый по произведениям Е. Замятина, О. Хаксли, Д. Оруэлла, а также по экранам телевизоров во время сравнительно недавних праздников.Конечно, эта реакционная эстетическая утопия не могла воплотиться в жизнь безболезненно. Газетные отчеты и рецензии сталинских времен полны жалоб, что праздники не удается проводить так, как хотелось бы. Раздавались призывы покончить с «буржуазными» народными праздниками (в оригинале, разумеется, закавычивалось «народные», а не «буржуазные»), празднества 20-х годов осуждались как слишком пестрые и идеологически невыдержанные. Власти превыше всего нужна была стабильность, а карнавал постоянно угрожал поколебать ее или, во всяком случае, путался под ногами.Конечно, оставалась отдушина, в которую проникали живые, неподдельные чувства. Накануне войны несколько неожиданно для идеологов на праздниках зазвучали лирические песни — сначала о родине, природе, а потом и любовные. С этим пришлось, стиснув зубы, смириться: строить патриотическое воспитание на одном «Интернационале» было невозможно. И все же под незаметным, но длительным и настойчивым давлением бюрократов народный праздник стал окончательно задыхаться. Шествие ряженых оборачивалось парадом; товарищеское застолье, пирушка — банкетом; символы — значками. Из повествования о собственной жизни, где ты одновременно и зритель, и рассказчик, праздник превращался в репрезентацию «для других» (членовправительства, мирового пролетариата, внешних и внутренних «врагов») неких абстрактных умозрительных идей.В конечном итоге единый массовый праздник разложился на две составные части: первая — торжественная, серьезная, даже мрачноватая, с тяжелой поступью колонн, танками впереди и пионерами позади. Все это движется, приветствует Сталина или местного руководителя, а он — единственный неподвижный, словно центр вселенной, — в ответ машет массам рукой или прикладывает ее к фуражке (шляпе). Здесь с большей или меньшей степенью искренности проявляется экзальтация, которую в западной литературе называют любовью к власти. А другая — народное гулянье. Если и оставалось в праздниках что-то неукрощенное, живое и непосредственное, то оно было оттеснено с площадей в клубы и парки культуры, затем еще дальше — в загородные дома отдыха, на турбазы, а потом уже в частные квартиры.Так всего за пару десятков лет богатый красками, динамичный народный праздник трансформировался сначала в агитплакат, а затем в школу строевых упражнений. Несмотря на многократные попытки, так и не удалось создать гражданских и личных обрядов, которые по силе нравственно-эстетического воздействия были бы как-то сопоставимы с традиционными. Рано или поздно пульсирующее природно-космическое время экзистенциального бытия, которое так умел чувствовать и воплощать традиционный Праздник, должно было вступить в конфликт с механическим, линейным временем тоталитарной системы. Это не могло означать уничтожения праздника — он принципиально неустраним из общественной жизни и в масштабах цивилизации вечен. Скорее, это обозначает внутренние антропологические пределы роста любого тоталитарного режима и в конечном счете говорит о неизбежности его поражения.Менее ясен другой вопрос: как влияли массовые праздники, со всеми их особенностями, на мировоззрение человека, на его восприятие окружающей действительности? Удавалось ли власти создать «субъективную реальность», именуемую «тоталитарным сознанием»? С одной стороны, — и это видно даже на нашем ограниченном материале — существовала искренняя привязанность к системе, выражавшаяся прежде всего на уровне массового общественного поведения. С другой — всегда оставалась некотораядистанцированность от нее и ее торжеств, определяемая конкретными условиями времени и ситуации, субкультурой, индивидуальными психологическими особенностями.Как нам кажется, здесь весьма плодотворно понятие Маски — особого типа выразительного, карнавально-двусмысленного поведения. Американский психолог Э. Берн определяет маску как установку, которая соответствует сознательным намерениям человека и в то же время отвечает требованиям и представлениям социальной среды. Благодаря ей человек «может обманывать других, но очень часто и самого себя относительно своего подлинного характера».Маскированное поведение открывает широкий простор для различных манипуляций. В связи с этим особенно интересна старинная и весьма распространенная маска Шута (клоуна, комедианта, скомороха, лицедея) — человека, изобретающего новые игры и двусмыслицы, творящего праздник для всех. Фигура Шута выходит на передний план в переломные, критические эпохи как антитеза унылым педантам — школьным учителям, проповедникам, идеологам. Он ведет рискованную игру с властью, руководствуясь правилом: сила побивается силой, разум — разумом, глупость — глупостью, то есть дурачеством, возведенным в принцип «двойного отрицания».Но если быть последовательно ироничным по отношению к самой иронии, а сегодня, на пороге XXI века, кажется возможным и такое, то нельзя не видеть: площадной фарс по каким-то дурацким, шутовским законам искривленных зеркал мог предвосхищать и даже готовить трагедию тоталитаризма: смех над глупостью прошлого помогал самооглуплению; карнавальные экзекуции оказывались своего рода «опережающим отражением» массовых казней и репрессий; оскорбление авторитетов и святынь приучало толпу к деспотизму по отношению и к собственным предводителям и шутам, и к себе самой.Сталинизм последовательно реализовал один из возможных путей развития праздничной культуры — тупиковый, ведущий к формированию мощной системы подавления личности, эксплуатирующий ее подсознательные инстинкты и влечения. Предстоит вернуть человеку подлинное переживание праздника, отделенное и отчужденное от него в форме сакрализованных символов.§ 2. Связь и столкновение смеховой культуры Европы и других регионовБеспрецедентным в истории примером взаимопроникновения и взаимовлияния этнических культур может послужить Америка. Известно, что европейские эмигранты – колонизаторы – долгое время неустанно притесняли коренное население континента. Благодаря своевременному ли отступлению, усиленному ли сопротивлению мы теперь можем наблюдать некоторые элементы культуры аборигенов, хоть и редуцированные, стершиеся со временем. Особенно яркие примеры такого культурного синкретизма показали страны Южной или Латинской Америки. Карнавалы, проводящиеся в этом регионе, известны во всем мире и часто становятся поводом для туристических поездок. Однако не следует забывать, что яркость и праздничность любого карнавала прямо пропорциональна его смысловой наполненности. Культовое происхождение карнавальных шествий особенно загадочно в отношении латиноамериканских праздников, ведь указанные страны исторически впитали в себя элементы трех культур – африканской, индейской, европейской.Наиболее известны фестивали в Бразилии, Аргентине, Белизе, Боливии, Венесуэле, Доминиканской республике, Колумбии, Чили. Продолжительность их составляет от недели до двух месяцев; приходятся они, как правило, на время перед Великим постом. Рассмотрим подробнее историю, например, уругвайскогокарнвала.Уругвайский карнавал – один из старейших в Латинской Америке. Если бразильцы танцуют самбу, то уругвайцы – кандомбе. В кандомбе важна не мелодия, а ритм, который привезли на континент выходцы из Африки. Впервые слово «кандомбе» появилось на страницах местных газет в 1834 году – так назывались танцы невольников, для которых февральские гуляния были единственной отдушиной в их нелегкой жизни. Поначалу власти не жаловали эти народные гуляния. В 1839 году был даже издан указ, запрещающий кандомбе в черте Монтевидео.Темнокожим жителям города разрешалось собираться лишь на побережье и исключительно в праздничные дни. Лишь во второй половине XIX века карнавал в Монтевидео вышел из подполья. А в 1874 году в параде впервые участвовали белые уругвайцы.На время карнавала привычные нормы и правила отменялись, и реальность переворачивалась вверх дном. Рабы-негры изображали хозяев, а хозяева надевали рваное тряпье и мазали лица черной ваксой. Это стало традицией: сегодня большинство участников карнавала – так называемые «негрослуболос», то есть «фальшивые негры». Настоящие афроуругвайцы остались в меньшинстве (их вообще в стране немного), но карнавал, как и прежде, не пропускают.Кроме транспарантов участники парада несут флаги и изображения звезд и луны на длинных шестах. Символы ночи украшают одежду участников и даже их лица. Когда-то чернокожие невольники пытались таким образом задобрить могущественные светила и снискать их расположение.Кроме музыкантов и танцоров в кандомбе участвуют традиционные маски. Например, бородатый доктор Грамильеро. На нем – сюртук и цилиндр, в руках – трость и саквояж с травой. Доктор, несмотря на преклонный возраст, полон сексуальной энергии. Непристойно извиваясь, Грамильеро вертится вокруг своей неизменной партнерши – Старой Мамы. Но степенная толстуха с веером и зонтиком стойко держит оборону, пресекая все поползновения сластолюбивого старика. Хотя, есть и другое объяснение наличию зелени в саквояже – это просто символ денег, долларов, то есть Грамильеро и Старая Мама – карикатурный образ богатой пары янки.Еще один обязательный участник парада – Эскоберо, «Дворник». Жонглируя метлой, он выметает все плохое, что накопилось за год – зависть, злость, черные мысли.Приближаясь к окончанию нашей исследовательской работы, становится очевидным, что праздничные обычаи разных народов имеют много общих черт, начиная от времени проведения и заканчивая функционально совпадающими обрядами. Такие празднества сопровождаются массовыми игрищами, состязаниями, грандиозными толпами танцоров, музыкантов и гуляк. Отдельно надо сказать о праздниках, имеющих аграрное происхождение, связанные с природными циклами. Таковы праздники, отмечаемые в дни зимнего и летнего солнцестояния, весеннего и осеннего равноденствия – Купала, Самайн и Бельтайн у ирландцев и т. п., Майская ночь (Вальпургиева ночь) и другие. Обратим внимание на культуру народов Восточной Азии. У китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев Новый год является «всеобщим» днем рождения и именно с Нового года увеличивался возраст каждого. До рубежа XIX и XX вв. народы восточной Азии придерживались лунного календаря, и Новый год отмечался ими непосредственно с началом весны. В ходе исторического развития собственно земледельческие обычаи и обряды у китайцев, корейцев, японцев, тибетцев-землевладельцев, а также обычаи и обряды кочевников монголов и тибетцев постоянно обогащались многовековой городской культурой, а также культурой других городских классов и сословий. В новогодней обрядности этих народов степень взаимовлияния, уровень синкретизма проявлялся по-разному. Так, необходимо отметить, что у китайцев, корейцев, японцев в собственно земледельческий народный праздник вошло много элементов многовековой городской культуры (хотя, конечно, необходимо помнит о том огромном влиянии, которое культура земледельцев постоянно оказывала на формирование традиций горожан, особенно в феодальный период), а в народный праздник тибетцев – значительное число элементов ламаистской обрядности. На рубеже XIX-XX вв. у названных народов в основном зав

Список литературы [ всего 73]

1. Аверинцев С.С. Бахтин и русское отношение к смеху // От мифа к литературе :Сборник. — М.: Рос.ун-т, 1993. — с. 341-345.
2. Аристотель. Риторика. Поэтика. – М.: Лабиринт, 200. – 244 с.
3. Арутюнов, С. А. Народы и культуры. Развитие и взаимодействие / С.А. Арутюнов. -М.: Наука, 1989.-243 с.
4. Бахтин, М. М. К философии поступка / М.М. Бахтин // Философия и социология науки и техники: Ежегодник (1984-1985). М.: Наука, 1986. -192 с.
5. Бахтин М. М. Творчество Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. – М., Худ. лит., 1990. – 543 с.
6. Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М. М. Эпос и роман. СПб.: Азбука, 2000. — с.11-193. (Главы о смехе: 6, 7, 8.)
7. Белкин А. А. Русские скоморохи. — М.:Наука, 1975. – 192 c.
8. Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. – М., 1989 – 607 с.
9. Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. — М., 1988. – 400с.
10. Большаков В. П., Завершинский К. Ф. Своеобразие культуры Нового времени в ее развитии от Ренессанса до наших дней: Учебное пособие/Под ред. В. П. Большакова. – Великий Новгород: НовГУ имени Ярослава Мудрого, 2001. – 98 с.
11. Большая советская энциклопедия. В 30-ти т. Т. 11./ Гл. ред. A.M. Прохоров. 3-е изд. - М.: Сов.энциклопедия, 1973. - 608 с.
12. Большой энциклопедический словарь. — 2-е изд., перераб. и доп. М.: Большая Рос. энциклопедия; СПб.: Норинт, 2000. - 1456 с.
13. Борев Ю. Б. Комическое или о том, как смех казнит несовершенство мира, очищает и обновляет человека и утверждает радость бытия. – М.: Искусство, 1970. – 269 с.
14. Брокгауз Ф. А. Энциклопедический словарь. Т. 28. / Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон; Под ред. И.Е. Андреевского. – СПб., 1895. - 960 с.
15. Буало. Поэтическое искусство. – М.: ГИХЛ, 1958. – 123с.
16. Веселовский А. Старинный театр в Европе. – М., 1870.
17. Взаимодействие и синтез искусств. Л.: Наука, 1978. — 269 с.
18. Вулис, А. Метаморфозы комического / А. Вулис. — М.: Искусство, 1976. -126 с.
19. Генон Р. Восток и Запад. – М.: Беловодье, 2005. – 234 с.
20. Генон Р. «О смысле «карнавальных» праздников»//журнал "EtudesTraditionnelles". Перевод Юрия Стефанова. – 1945.
21. Генон Р. Очерки о традиции и метафизике. – СПб.: Азбука, 2000. – 318 с.
22. Гладких Н. «Катарсис смеха и плача»//Вестник Томского государственного педагогического университета. Серия: Гуманитарные науки (Филология).
– Томск: Изд. ТГПУ, 1999. – Вып. 6 (15). – С. 88-92.
23. Гораций. Оды. Поды. Сатиры. Послания. – М.: Худож. Лит., 1968. – 478 с.
24. Гуревич, А. Я. Категории средневековой культуры. — М.: Искусство, 1972. — 320 с.
25. Гуревич, А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. — М.: Искусство, 1981. — 359 с.
26. Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. – М., 1990.
27. Даркевич В. П. Светская праздничная жизнь Средневековья IX-XVI вв. – М.: Изд-во «Индрик», 1997. – 560 с.
28. Джевелегов А. К. Итальянская народная комедия. Commediadell’Arte. – М.: Изд-во АН СССР, 1954. – 296 с.
29. Загибалова М. А. Феномен карнавализации современной культуры. – Тула, 2008. – 154 с.
30. Ильин И. П. «Постмодернизм. Словарь терминов» - М.: ИНИОН РАН (отдел литературоведения) – INTRADA. 2001.
31. Иванов С.А. Блаженные похабы: Культурная история юродства. - М.: Языки славянской культуры, 2005. — 448 с.
32. Козинцев, А. Г. О происхождении юмора / А.Г. Козинцев, М.Л. Бутовская // Этнографическое обозрение. 1996. - N1. - С. 49 - 53.
33. Козинцев А. Г. Человек и смех. – СПб.: Алетейя, 2007. – 234 с.
34. Кржижановский С. Клуб убийц букв/Собрание сочинений в 5 т., Т.2— СПб. : Симпозиум, 2001. – 701 с.
35. Леви-Строс К. Путь масок. – М.: Республика, 2000. – 399 с.
36. Левин Ю.И.Обобсценных выражениях русского языка // Левин Ю.И. Избранные труды: Поэтика. Семиотика. — М., 1998. — С. 809-819.
37. Лихачев Д. С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение и другие работы. – СПб.: Алетейя, 1997. – 508 с.
38. Лихачев Д. С. Смех в Древней Руси. – Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1984. – 295 с.
39. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика./Лосев А. Ф. История античной эстетики в 8 т. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2000. – 880 с.
40. Лотман Ю. М. Выход из лабиринта/Эко У. Имя розы. – М., 1998. – с. 650-669.
41. Лотман Ю.М. Художественная природа русских народных картинок // Лотман Ю.М. Статьи по семиотике культуры и искусства (Серия "Мир искусств") / Сост. Р.Г. Григорьева. — СПб.: Академический проект , 2002. — C.322-339.
42. Луначарский А.В. О народных празднествах // Вестник театра, 1926, № 62
43. Ляшок А. С. Карнавал как форма праздничной культуры: философско-культурологический анализ. – Краснодар, 2004. – 177 с.
44. Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек: Исследование идеологии развитого индустриального общества. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2003. – 526 с.
45. Массовые праздники и зрелища / Сост. В.Н. Глан. М.: Искусство, 1961.-326 с.
46. Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа / Е.М. Мелетинский; РАН; Ин-т мировой лит.им. A.M. Горького. 3-е изд., репринт. - М.: Вост. лит., 2000.-407 с.
47. Миллер Вс. Русская масленица и западноевропейский карнавал. – М., 1884.
48. Новая философская энциклопедия: в 4 т./Ин-т философии РАН; Нац. обществ.-науч. фонд; Предс. научно-ред. совета В. С. Степин. – М.: Мысль, 2000-2001. Т. 3. – 694 с.
49. О России и русской философской культуре: философы русского послеоктябрьского зарубежья. – М., 1990 – 528 с.
50. Орлов, О. Л. Праздничная культура России / О.Л. Орлов; СПб.гос. ун-т культуры и искусств. — СПб., 2001. — 160 с.
51. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. Дегуманизация искусства. Бесхребетная Испания: [сб.: пер. с исп.]/Хосе Ортега-и-Гассет. – М.: АСТ: СТ МОСКВА, 2008. – 347 с.
52. Паньков Н. М.М. Бахтин: ранняя версия концепции карнавала/Вопросы литературы. – М., 1997, № 5.
53. Пешков, И. В. M. М. Бахтин: от философии поступка к риторике поступка / И.В. Пешков. М.: Изд-во Лабиринт, 1996. - 176 с.
54. Поздняков, В. В. «Массовое искусство» искусство против масс /B.В. Поздняков. М.: Знание, 1987. - 61 с.
55. Пропп В. Я. Морфология волшебной сказки. – М.: Либиринт, 2009. – 126 с.
56. ПроппВ.Я.Проблемы комизма и смеха: Ритуальный смех в фольклоре. - М.: Лабиринт, 1999. – 288 с.
57. Разуваев В. В. Политический смех в современной России. – М.: ГУ ВШЭ, 2002. – 263 с.
58. Руднев В. П. «Словарь культуры ХХ века». - М.: Аграф, 1997. - 384 с.
59. Рюмин Е. Массовые празднества. — Л., 1927.
60. Рюмина М. Т. Эстетика смеха. Смех как виртуальная реальность. – М.: УРСС: КомКнига, 2006. – 314 с.
61. Смех/А. Бергсон. Тошнота/Ж.-П. Сартр. Дороги Фландрии/К. Симон. – М.: Панорама, 2000. – 606 с.
62. Соколов Ю. Русский фольклор. – М., 1938.
63. Тихонравов Н. С. Начало русского театра. – «Летописи русской литературы и древности», т. III – М., 1861.
64. Успенский Б.А. Анти-поведение в культуре Древней Руси./ Избранные труды. В 2-х тт. Т. 1-2. Т.1. — М., 1994.— с.460-477.
65. Успенский Б. А. Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии/Структура текста - 81. Тезисы симпозиума. – М., 1981.
66. Федь Н. М. Искусство комедии, или Мир сквозь смех. – М.:Наука, 1978. – 215 с.
67. Фрэзер, Дж. Золотая ветвь. — М.: АСТ, 2010.
68. Хемингуэй Э. Фиеста (И восходит солнце)/Собрание сочинений в 4 т. Т. 1 — Москва :Худож. лит., 1982. – 671 с.
69. Хейзинга Й. Homoludens. Человек играющий.— СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2011. – 416 с.
70. Шаймухаметова Е. Р. Музыка в системе карнавальной культуры: На примере западноевропейской традиции. – М., 2002. – 269с.
71. Эко У. Имя розы. – СПб.: Симпозиум, 1998. – 685 с.
72. Этимологический словарь русского языка. В 4т. Т. 2 (Е-Муж). – М.: Прогресс, 1986. – 672 с.
73. Юнг К. Г. Душа и миф: шесть архетипов. – Киев, 1996. – 384 с.
Очень похожие работы
Пожалуйста, внимательно изучайте содержание и фрагменты работы. Деньги за приобретённые готовые работы по причине несоответствия данной работы вашим требованиям или её уникальности не возвращаются.
* Категория работы носит оценочный характер в соответствии с качественными и количественными параметрами предоставляемого материала. Данный материал ни целиком, ни любая из его частей не является готовым научным трудом, выпускной квалификационной работой, научным докладом или иной работой, предусмотренной государственной системой научной аттестации или необходимой для прохождения промежуточной или итоговой аттестации. Данный материал представляет собой субъективный результат обработки, структурирования и форматирования собранной его автором информации и предназначен, прежде всего, для использования в качестве источника для самостоятельной подготовки работы указанной тематики.
bmt: 0.00483
© Рефератбанк, 2002 - 2024