Практическая и контрольная работа по философии (Вариант 1)

Практическая работа - задание по статьям
Статья. М. Хайдеггер. Отрешенность
Блок-схема для анализа первой статьи
Таблицы-вопросники к разделу «анализ первой статьи»
Статья. И. Кант. Метафизика нравов
Блок-схема для анализа первой статьи
Таблицы-вопросники к разделу «анализ второй статьи»
Вариант 1. Контрольная работа
Часть 1
Задание 1.
Задание 2.
Часть 2
Задание 1.
Задание 2.
Список литературы

ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗАДАНИЕ:
РАБОТА ПО СТАТЬЯМ
ОБЩИЕ ТРЕБОВАНИЯ К ОФОРМЛЕНИЮ ЗАДАНИЙ
Практическое задание должно быть представлено в электронном
виде как документ Microsoft Word. Шрифт –– Times New Roman, 14
кегль; межстрочный интервал –– 1,5.
Внимательно прочитайте статьи М. Хайдеггера «Отрешенность»
и И. Канта «Метафизика нравов», раскройте смысл их ключевых
идей в аннотациях.
Максимальное количество баллов, которое можно набрать за
практическое задание, – 22. Работа считается зачтенной при условии,
что вы набрали 14 и более баллов.
ПЛАН АННОТАЦИЙ ДЛЯ ПИСЬМЕННОГО АНАЛИЗА
Аннотация статьи представляет собой работу, состоящую из 2-х
этапов.
Первый этап: составление блок-схемы, отражающей общую
концепцию статьи (основная идея автора, аргументы, раскрывающие
основную идею, вывод автора, ключевые слова статьи, характеризующие
специфику понятийного аппарата автора (10 единиц)). Второй этап:
заполнение пустых ячеек таблицы (в правом столбце) материалом статей в
соответствии с формулировками и вопросами, предложенными в левом
столбце таблицы.
ВНИМАНИЕ! Оформляйте работы согласно требованиям: в виде
блок-схемы и таблицы по предложенному шаблону! Невыполнение этих
требований снизит вашу оценку!
ТРЕБОВАНИЯ И КРИТЕРИИ ОЦЕНКИ
Сумма баллов от 14 до 22:
 22 б. – дан анализ всех статей; представлена блок-схема; заполнена
таблица-вопросник во всем объеме;
 18 б.– дан анализ всех статей; представлена блок-схема; таблица-
вопросник заполнена в недостаточном объеме;
 14 б. – дан анализ всех статей; представлена блок-схема; таблица-
вопросник заполнена в недостаточном объеме, слишком кратко и поверхностно;
 менее 14 б. – дан анализ не всех статей; отсутствует блок-схема;
таблица-вопросник заполнена в недостаточном объеме, небрежно и
поверхностно.
1. БЛОК-СХЕМА ДЛЯ АНАЛИЗА СТАТЕЙ
Блок-схема представляет собой первый этап письменного анализа
статей в виде краткого освещения наиболее значимых авторских идей
схематично отражающей концепцию работы.

№ статьи, фамилия автора, название работы
Основная идея автора
Аргумент 1 Аргумент 2 Аргумент n
Вывод автора
Ключевые слова статьи (10 единиц)
2. ТАБЛИЦЫ-ВОПРОСНИКИ
К РАЗДЕЛУ «АНАЛИЗ СТАТЕЙ»
Заполнение таблицы (в правом столбце) представляет собой «нарезку»
смысловых частей текста статьи соответственно ключевым
формулировкам в левом столбце. Задача: расширить, «распаковать»,
конкретизировать смысл ключевых формулировок и вопросов, можно
добавлять свои размышления (но обязательно в формат таблицы).
1. Хайдеггер М. Отрешенность // Разговор на проселочной дороге. М.: 1991
1. «бездумность» современности как
бегство от мышления;
2. вычисляющее мышление и
осмысляющее мышление;
3. «укорененность» человека и утрата
укорененности;
4. технизированность мира и
осмысляющее мышление;
5. отрешенность от вещей как не-
бессмысленность, постижение смысла
мира техники;
6. опасность технического прогресса:
особенности авторского понимания.
7. способность сказать технике «да» и
«нет « одновременно».
2. И. Кант. Метафизика нравов (фрагменты работы, ч. 6-8)
1. В чем смысл названия работы И. Канта
«Метафизика нравов» с точки зрения
учения о добродетели?
2. Обоснуйте мысль философа о том, что
предназначение человека заключается в
стремлении преодолеть животное
начало и взрастить в себе
человеческое?
3. В чем, по Канту, состоит долг человека
перед самим собой?
4. Раскройте смысл формулировки этого
долга: «собственное
самосовершенствование и счастье
другого».
5. Каковы обязанности добродетели по
отношению к другим?
6. Почему с точки зрения Канта смысл
формулировок: «собственное
самосовершенствование» и «счастье
другого» недопустимо менять местами?
7. Почему, согласно Канту, не допустимо
лишать себя жизни именно с этической
точки зрения? Как здесь выражается
нравственный долг человека перед
другими, но главное, перед самим
собой?
ТЕКСТЫ СТАТЕЙ
Текст 1
М. Хайдеггер.
ОТРЕШЕННОСТЬ
Перевод с издания: Heidegger Martin. Gelassenheit. Gunther Neske. Pfullingen, 1959. S. 11 — 28[1]. A. G.
Солодовникова, перевод, 1991.
Первое, что я могу сказать своему родному городу, — это слова
признательности. Я благодарю мою родину за все, что она дала мне в
дальний путь. Что это за приданое, я пытался объяснить на страницах статьи
“Проселочная дорога” в юбилейном сборнике, появившемся к столетию со
дня смерти Конрадина Крейцера[2]. Я благодарю господина бургомистра
Шюле за его сердечное приветствие и за ту честь, которую мне оказали,
поручив выступить с памятной речью на сегодняшнем торжестве.
Уважаемое собрание!
Дорогие соотечественники!
Мы собрались здесь на торжестве, посвященном нашему земляку,
композитору Конрадину Крейцеру. Чтобы чествовать такого человека —
творческую личность, нужно прежде всего оценить по достоинству его
произведения. А значит, чтобы чествовать музыканта, надо слушать его
музыку.
Сегодня мы услышим произведения Конрадина Крейцера — его песни и
хоры, камерную и оперную музыку. В этих звуках присутствует сам
композитор, так как по-настоящему мастер присутствует лишь в своей
работе. И если это действительно большой мастер, то его личность
полностью исчезнет за его работой.
Певцы и музыканты, участвующие в сегодняшнем празднестве, будут
гарантами того, что произведения Конрадина Крейцера прозвучат сегодня
для нас.
Но будет ли это торжество в то же время и памятным? Ведь торжество в
память кого-либо означает, что мы думаем[3]. Так о чем же мы должны
думать и говорить на чествовании памяти композитора? Разве музыка не
отличается тем, что она может “говорить” просто звучанием своих звуков, и
разве ей нужен обычный язык — язык слов? Ведь так обычно считают. И все
же остается вопрос: смогут ли музыка и пение превратить торжество в
памятное, в такое, на котором мы думаем? Вероятно, не смогут. Поэтому
памятная речь и была включена в программу праздника. Она специально
должна помочь нам думать о чествуемом человеке и его произведениях.
Такие воспоминания оживают, когда еще раз пересказывают историю жизни
Конрадина Крейцера, перечисляют и описывают его произведения. Слушая
такое повествование, мы испытываем радость и печаль, узнаем много
поучительного и полезного. Но на самом деле мы лишь развлекаемся.
Слушая такой рассказ, вовсе и не обязательно думать, не требуется
размышлять о том, что относится к каждому из нас в отдельности
непосредственно и постоянно в его собственном бытии. Таким образом, даже
памятная речь не может быть залогом того, что мы будем думать на
памятном торжестве.
Не надо дурачить себя. Все мы, включая и тех, кто думает по долгу службы,
достаточно часто бедны мыслью, мы слишком легко становимся
бездумными. Бездумность — зловещий гость, которого встретишь повсюду в
сегодняшнем мире, поскольку сегодня познание всего и вся доступно так
быстро и дешево, что в следующее мгновение, полученное так же поспешно,
и забывается. Таким образом, одно собрание сменяется другим. Памятные
празднества становятся все беднее и беднее мыслью, так что теперь
памятные собрания и бездумность уже неразлучны.
Но даже когда мы бездумны, мы не теряем нашей способности думать. Мы
ее, безусловно, используем, но, конечно, особым образом: в бездумности мы
оставляем способность мыслить невозделанной, под паром. Но только то
может лежать под паром, что способно стать почвой для роста, например
пашня. Автострада, на которой ничего не растет, никогда не может лежать
под паром. Как оглохнуть мы можем только потому, что обладаем слухом, а
состариться — только потому, что были молоды, точно так же мы можем
стать бедными мыслями и даже бездумными лишь потому, что в самой
основе своего бытия человек обладает способностью к мышлению, “духу и
разуму”, и мышлению предназначен и уготован. Мы можем лишиться или,
как говорят, отделаться только от того, чем мы обладаем, знаем ли мы об
обладаемом или нет.
Усиливающаяся бездумность проистекает из болезни, подтачивающей самую
сердцевину современного человека. Сегодняшний человек спасается
бегством от мышления. Это бегство от мышления и есть основа для
бездумности. Это такое бегство, что человек его и видеть не хочет и не
признается в нем себе самому. Сегодняшний человек будет напрочь отрицать
это бегство от мышления. Он будет утверждать обратное. Он скажет — имея
на это полное право, что никогда еще не было таких далеко идущих планов,
такого количества исследований в самых разных областях, проводимых так
страстно, как сегодня. Несомненно, так тратиться на хитроумие и
придумывание по-своему очень полезно и выгодно. Без такого мышления не
обойтись. Но при этом остается так же верно и то, что это лишь частный вид
мышления.
Его специфичность состоит в том, что когда мы планируем, исследуем,
налаживаем производство, мы всегда считаемся с данными условиями. Мы
берем их в расчет, исходя из определенной цели. Мы заранее рассчитываем
на определенные результаты. Это рассчитывание является отличительной
чертой мышления, которое планирует и исследует. Такое мышление будет
калькуляцией даже тогда, когда оно не оперирует цифрами и не пользуется
калькулятором или компьютером. Рассчитывающее мышление калькулирует.
Оно беспрерывно калькулирует новые, все более многообещающие и
выгодные возможности. Вычисляющее мышление “загоняет” одну
возможность за другой. Оно не может успокоиться и одуматься, прийти в
себя. Вычисляющее мышление — это не осмысляющее мышление, оно не
способно подумать о смысле, царящем во всем, что есть.
Итак, есть два вида мышления, причем существование каждого из них
оправдано и необходимо для определенных целей: вычисляющее мышление
и осмысляющее раздумье[4].
Именно это осмысляющее раздумье мы и имеем в виду, когда говорим, что
сегодняшний человек спасается бегством от мышления. Все же можно
возразить: само по себе осмысляющее размышление парит над
действительностью, оно потеряло почву. Оно не поможет нам справиться с
повседневными делами. Оно бесполезно в практической жизни.
И, наконец, говорят, что чистое размышление, стойкое осмысление “выше”
обычного рассудка. В последней отговорке верно только то, что
осмысляющее мышление само не получается, впрочем как и вычисляющее.
Для осмысляющего мышления подчас необходимы высшие усилия. Оно
требует более длительного упражнения. Для него нужна еще более чуткая
забота, чем для любого другого настоящего ремесла. А еще оно должно
уметь ждать, как ждет крестьянин, взойдет ли семя, даст ли урожай.
И все же каждый может выйти в путь размышления по-своему и в своих
пределах. Почему? Потому что человек — это мыслящее, т. е. осмысляющее
существо[5]. Чтобы размышлять, нам отнюдь не требуется “перепрыгнуть
через себя”. Достаточно остановиться на близлежащем и подумать о самом
близком: о том, что касается каждого из нас — здесь и сейчас, здесь, на этом
клочке родной земли, сейчас — в настоящий час мировой истории.
На какие мысли наведет нас этот праздник, конечно, в том случае, если мы
готовы одуматься? Мы увидим, что произведение искусства созрело на почве
своей родины. Если мы задумаемся над этим простым фактом, то мы
обязательно подумаем и о том, что за последние два столетия Швабия
породила великих поэтов и мыслителей. Если мы будем размышлять далее,
то окажется, что Центральная Германия такая же земля, ровно как и
Восточная Пруссия, Силезия и Богемия.
Мы задумаемся и спросим: а может быть, любое настоящее творение
коренится в почве своей родной земли? Иоган Гебел однажды написал: “Мы
растения, которые — хотим ли мы осознать это или нет — должны
корениться в земле, чтобы, поднявшись, цвести в эфире и приносить плоды”
(Werke, ed. Altwegg, III, 314).
Поэт хочет сказать: чтобы труд человека принес действительно радостные и
целебные плоды, человек должен подняться в эфир из глубины своей родной
земли. Эфир здесь означает свободный воздух небес, открытое царство духа.
Мы задумаемся еще сильнее и спросим: а как обстоит сегодня дело с тем, о
чем говорил Иоган Петер Гебел? По-прежнему ли человек тихо обитает
между небом и землей? По-прежнему ли царит на земле осмысляющий дух?
Есть ли еще родина, в почве которой — корни человека, в которой он
укоренен?[6]
Многие немцы лишились своей родины, им пришлось оставить свои города и
села, их изгнали с родной земли. Многие другие, чья родина была спасена,
все же оторвались от нее, попавши в ловушку суеты больших городов, им
пришлось поселиться в пустыне индустриальных районов. И сейчас они
чужие для своей бывшей родины. А те, кто остался на родине? Часто они еще
более безродны, чем те, кто был изгнан. Час за часом, день за днем они
проводят у телевизора и радиоприемника, прикованные к ним. Раз в неделю
кино уводит их в непривычное, зачастую лишь своей пошлостью,
воображаемое царство, пытающееся заменить мир, но которое не есть мир.
“Иллюстрированная газета” доступна всем. Как и все, с помощью чего
современные средства информации ежечасно стимулируют человека,
наступают на него и гонят его — все, что уже сегодня ближе человеку, чем
пашни вокруг его двора, чем небо над землей, ближе, чем смена ночи днем,
чем обычаи и нравы его села, чем предания его родного мира.
Мы задумаемся еще и спросим: что происходит здесь — как с людьми,
оторванными от родины, так и с теми, кто остался на родной земле? Ответ:
сейчас под угрозой находится сама укорененность [7] сегодняшнего
человека. Более того: потеря корней не вызвана лишь внешними
обстоятельствами и судьбой, она не происходит лишь от небрежности и
поверхностности образа жизни человека. Утрата укорененности исходит из
самого духа века, в котором мы рождены.
Мы задумаемся еще и спросим: если это так, смогут ли еще и впредь человек
и его творения корениться в плодородной почве родины и тянуться к эфиру,
на простор небес и духа? Или же все попадает в тиски планирования и
калькуляций, организации и автоматизации?
Осмысляя то, что нам подсказывает это торжество, мы увидим: нашему веку
грозит утрата корней. И мы спросим: что же на самом деле происходит в
наше время? Чем оно отличается?
Век, который сейчас начинается, недавно был назван атомным веком. Его
самое неотступное знамение — атомная бомба, но это — примета лишь
очевидного, так как сразу же признали, что атомная энергия может быть
использована и в мирных целях. И сегодня физики-ядерщики всего мира
пытаются осуществить мирное использование ее в широких масштабах.
Крупные индустриальные корпорации ведущих стран, Англии в первую
очередь, уже посчитали, что атомная энергия может стать гигантским
бизнесом. В атомной промышленности узрели новое счастье. Атомная
физика не останется в стороне. Она открыто обещает нам это. В июле этого
года на острове Майнау восемнадцать лауреатов Нобелевской премии
объявили в своем обращении дословно следующее: “Наука (т. е. современное
естествознание) — путь к счастью человечества”.
Как обстоит дело с этим утверждением? Возникло ли оно из размышления?
Задумалось ли оно над смыслом атомного века? Нет. Если мы
удовлетворяемся этим утверждением науки, мы остаемся максимально
далеко от осмысления нынешнего века. Почему? Потому что подумать-то мы
и забыли. Потому что мы забыли спросить: благодаря чему современная
техника, основанная на естествознании, способна открывать в природе и
освобождать новые виды энергии?
Это стало возможно благодаря тому, что в течение последних столетий идет
переворот в основных представлениях человек оказался пересаженным в
другую действительность. Эта радикальная революция мировоззрения
произошла в философии Нового времени. Из этого проистекает и
совершенно новое положение человека в мире и по отношению к миру. Мир
теперь представляется объектом, открытым для атак вычисляющей мысли,
атак, перед которыми уже ничто не сможет устоять. Природа стала лишь
гигантской бензоколонкой, источником энергии для современной техники и
промышленности. Это, в принципе техническое, отношение человека к
мировому целому впервые возникло в семнадцатом веке и притом только в
Европе. Оно было долго незнакомо другим континентам. Оно было
совершенно чуждо прошлым векам и судьбам народов.
Сила, скрытая в современной технике, определяет отношение человека к
тому, что есть. Ее господство простирается по всей земле. Человек уже
начинает свое продвижение с земли в мировое пространство. Благодаря
открытию атомной энергии, за какие-нибудь двадцать лет стали известны
такие колоссальные источники энергии, что в обозримом будущем мировые
потребности в энергии любого рода будут удовлетворены навсегда. Скоро
производство энергии, в отличие от добычи угля, нефти, древесины, более не
будет привязано к какой-то определенной стране или континенту. В
обозримом будущем в любом месте земного шара можно будет построить
атомную электростанцию.
Таким образом, теперь основная проблема науки и техники заключается уже
не в том, где достать достаточное количество топлива. Сейчас решающая
проблема звучит так: каким образом мы сможем обуздать и как мы научимся
управлять этими невероятно гигантскими атомными энергиями так, чтобы
гарантировать человечеству, что эти громадные энергии внезапно — даже в
случае отсутствия военных действий — в каком-нибудь месте не вырвутся,
“не удерут” и не уничтожат все?
Если обуздание атомной энергии будет успешным, — а оно будет успешным!
— то в развитии технического мира начнется совершенно новая эра. То, что
нам сейчас известно как техника фильмов и телевидения, транспорта,
особенно воздушного, средств информации, медицинская и пищевая
промышленность, является, вероятно, лишь жалким началом. Грядущие
перевороты трудно предвидеть. Между тем технический прогресс будет идти
вперед все быстрее и быстрее и его ничем нельзя остановить. Во всех сферах
своего бытия человек будет окружен все более плотно силами техники. Эти
силы, которые повсюду ежеминутно требуют к себе человека, привязывают
его к себе, тянут его за собой, осаждают его и навязываются ему под видом
тех или иных технических приспособлений, — эти силы давно уже переросли
нашу волю и способность принимать решения, ибо не человек сотворил их.
Но к новому миру техники принадлежит также и то, что его достижения
самым быстрым образом становятся всем известны и привлекают всеобщий
интерес. Так сегодня все могут прочитать то, что говорится в этой речи о
технике в любом умело издаваемом иллюстрированном журнале, или
услышать эту речь по радио. Но одно дело услышать или прочитать, т. е.
просто узнать что-то, другое дело — осознать, т. е. осмыслить то, что мы
услышали или прочитали.
Этим летом в очередной раз состоялась международная встреча лауреатов
Нобелевской премии 1955 года в Линдау. Американский химик Стэнли
сказал на ней следующее: “Близок час, когда жизнь окажется в руках химика,
который сможет синтезировать, расщеплять и изменять по своему желанию
субстанции жизни”. Мы приняли к сведению это утверждение, мы даже
восхищаемся дерзостью научного поиска, при этом не думая. Мы не
останавливаемся, чтобы подумать, что здесь с помощью технических средств
готовится наступление на жизнь и сущность человека, с которым не
сравнится даже взрыв водородной бомбы. Так как даже если водородная
бомба и не взорвется и жизнь людей на земле сохранится, все равно зловещее
изменение мира неизбежно надвигается вместе с атомным веком.
Страшно на самом деле не то, что мир становится полностью
технизированным. Гораздо более жутким является то, что человек не
подготовлен к этому изменению мира, что мы еще не способны встретить
осмысляющее, мысля то, что в сущности лишь начинается в этом веке атома.
Затормозить исторический ход атомного века или же направить его не может
ни один человек, ни одна группа людей, ни одна комиссия выдающихся
государственных деятелей, ученых и инженеров, ни одна конференция
ведущих деятелей промышленности и торговли. Ни одна человеческая
организация не способна подчинить себе этот процесс.
Так будет ли человек, отдан во власть неудержимых сил техники,
неизмеримо превосходящих его силы, растерянным и беззащитным? Это и
произойдет, если человек окончательно откажется от того, чтобы решительно
противопоставить калькуляции осмысляющее мышление. Но лишь только
осмысляющее мышление пробуждается, оно должно работать непрерывно,
по любому, самому незначительному поводу — так же и здесь, и сейчас, на
этом памятном собрании, поскольку оно дает нам возможность осмыслить
то, что находится под особой угрозой в атомный век, а именно:
укорененность произведений человека.
Поэтому мы задаем такой вопрос: сможет ли человек с утратой старой
укорененности обрести новую почву для коренения и стояния, такую почву и
основу, на которой будут по-новому процветать сущность человека и все его
труды даже в атомный век?
Что же станет основой и почвой для будущего коренения? Возможно, то, что
мы ищем, очень близко, так близко, что мы его просто проглядели. Ведь путь
к тому, что близко, для нас, людей, всегда самый дальний и потому самый
трудный. Это путь размышления. Осмысляющее мышление требует от нас не
цепляться односторонне за какое-то одно представление, сойти с привычной
мысленной колеи, по которой мы мчимся все дальше и дальше.
Осмысляющее мышление требует от нас, чтобы мы занялись тем, что, на
первый взгляд, вовсе не имеет к нему отношения.
Давайте испытаем осмысляющее мышление. Приспособления, аппараты и
машины технического мира необходимы нам всем — для одних в большей,
для других — в меньшей мере. Было бы безрассудно вслепую нападать на
мир техники. Было бы близоруко проклинать его как орудие дьявола. Мы
зависим от технических приспособлений, они даже подвигают нас на новые
успехи. Но внезапно, и не осознавая этого, мы оказываемся настолько крепко
связанными ими, что попадаем к ним в рабство.
Но мы можем и другое. Мы можем пользоваться техническими средствами,
оставаясь при этом свободными от них, так что мы сможем отказаться от них
в любой момент. Мы можем использовать эти приспособления так, как их и
нужно использовать, но при этом оставить их в покое как то, что на самом
деле не имеет отношения к нашей сущности. Мы можем сказать “да”
неизбежному использованию технических средств и одновременно сказать
“нет”, поскольку мы запретим им затребовать нас и таким образом
извращать, сбивать с толку и опустошать нашу сущность.
Но если мы скажем так одновременно “да” и “нет” техническим
приспособлениям, то разве не станет наше отношение к миру техники
двусмысленным и неопределенным? Напротив. Наше отношение к миру
техники будет чудесно простым и спокойным. Мы впустим технические
приспособления в нашу повседневную жизнь и в то же время оставим их
снаружи, т. е. оставим их как вещи, которые не абсолютны, но зависят от
чего-то высшего. Я бы назвал это отношение одновременно “да” и “нет”
миру техники старым словом — “отрешенность от вещей”[8].
Это отношение позволяет увидеть вещи не только технически, оно даст нам
прозреть то, что производство и использование машин требует от нас другого
отношения к вещам, которое не бес-смысленно. Например, мы поймем, что
земледелие
и сельское хозяйство превратились в механизированную пищевую
промышленность, что и здесь, как и в других областях происходит
глубочайшее изменение в отношении человека к природе и к миру перед
ним. Но смысл того, что правит этим изменением, по-прежнему темен.
Итак, во всех технических процессах господствует смысл, который
располагает всеми человеческими поступками и поведением, и не человек
выдумал или создал этот смысл. Мы не понимаем значения зловещего
усиления власти атомной техники. Смысл мира техники скрыт от нас. Но
давайте же специально обратимся и будем обращены к тому, что этот
сокрытый смысл повсюду нас затрагивает в мире техники, тогда мы
окажемся внутри области, которая и прячется от нас, и, прячась, выходит к
нам. А то, что показывается и в то же время уклоняется — разве не это мы
называем тайной? Я называю поведение, благодаря которому мы
открываемся для смысла, потаенного в мире техники, открытостью для
тайны[9].
Отрешенность от вещей и открытость для тайны взаимно принадлежны. Они
предоставят нам возможность обитать в мире совершенно иначе. Они
обещают нам новую основу и почву для коренения, на которой мы сможем
стоять и выстоять в мире техники, уже не опасаясь его.
Отрешенность от вещей и открытость тайне дадут нам увидеть новую почву,
которая однажды, быть может, даже возвернет в ином обличье старую,
сейчас так быстро исчезающую.
Правда, пока (и мы не знаем, как долго это будет продолжаться) человек на
этой земле находится в опасном положении. Почему? Потому лишь, что
внезапно разразится третья мировая война, которая приведет к полному
уничтожению человечества и разрушению земли? Нет. Наступающий
атомный век грозит нам еще большей опасностью, как раз в том случае, если
опасность третьей мировой войны будет устранена. Странное утверждение,
не так ли? Разумеется, странное, но только до тех пор, пока мы не мыслим.
В каком смысле верно это утверждение? А в том, что подкатывающая
техническая революция атомного века сможет захватить, околдовать,
ослепить и обмануть человека так, что однажды вычисляющее мышление
останется единственным действительным и практикуемым способом
мышления.
Тогда какая же великая опасность надвигается тогда на нас? Равнодушие к
размышлению и полная бездумность, полная бездумность, которая может
идти рука об руку с величайшим хитроумием вычисляющего планирования и
изобретательства. А что же тогда? Тогда человек отречется и отбросит свою
глубочайшую сущность, именно то, что он есть размышляющее существо.
Итак, дело в том, чтобы спасти эту сущность человека. Итак, дело в том,
чтобы поддерживать размышление.
Однако отрешенность от вещей и открытость для тайны никогда не придут к
нам сами по себе. Они не выпадут на нашу долю случайно. Они уродятся
лишь из неустанного и решительного мышления.
Возможно, сегодняшнее памятное собрание подвигнет нас на это мышление.
И если мы откликнемся на этот призыв, то мы будем думать о Конрадине
Крейцере, размышляя об истоках его творчества, о его корнях, которые
питала силами его родина. И это именно мы мыслим, когда мы осознаем себя
здесь и сейчас людьми, призванными найти и подготовить путь в атомный
век, через него и из него.
Если отрешенность от вещей и открытость для тайны пробудятся в нас, то
мы выйдем в путь, который ведет нас к новой почве для коренения и стояния.
На этой почве творчество может пустить новые корни и принести плоды на
века.
Так в другой век и несколько по-другому сбываются вновь слова Иогана
Петера Гебела:
“Мы растения, которые — хотим ли мы осознать это или нет — должны
корениться в земле, чтобы, поднявшись, цвести в эфире и приносить плоды”.
Примечания
[1] Эта речь была произнесена на праздновании 175-й годовщины со дня рождения композитора
Конрадина Крейцера 30 октября 1955 г. в Мескирхе, опубликована в 1959 году совместно с
диалогом между ученым, филологом и учителем “К вопросу об отрешенности” (Из разговора на
проселочной дороге) (“Zur Erorterung der Gelassenheit” (Aus einern Feidgesprach uber das Denken)
указ. издание. S. 31—73). Подробная запись этого разговора была сделана еще в 1944—1945 гг.,
потом он был значительно сокращен. В разговоре проблематика, изложенная в речи памяти К.
Крейцера, доступно, но декларативно, без уточнения свойств осмысляющего мышления,
прорабатывается более детально и глубоко.
[2] Конрадин Крейцер (1780 — 1849) — плодовитый композитор, родился в Мескирхе, родном
городе М. Хайдеггера, некоторые его хоры и оперы и сейчас хорошо известны в ФРГ.
[3] Gedenkfeier — торжество в память кого-либо, образовано от глагола gedenken — помнить,
вспоминать кого-либо, который также имеет значение — думать, отсюда — требование М.
Хайдеггера думать на торжестве в память К. Крейцера.
[4] das besinniiche Nachdenken — “думание вслед за чем-то (после чего-то)”.
[5] das denkende d. h. sinnende Wesen.
[6] boden-standig — коренной, местный, оседлый (дословный перевод — “стоящий на почве”).
[7] die Bodenstandigkeit — оседлость, существительное, образованное от bodenstandig.
[8] die Gelassenheit zu den Dingen — неологизм M. Хайдеггера. Современное значение Gelassenheit
— спокойствие, хладнокровие, невозмутимость (образовано от глагола lassen оставлять, давать
возможность, позволять, разрешать кому-либо делать что-то), в средневековой немецкой мистике
оно использовалось в смысле “оставить мир в покое, таким, какой он есть, не мешать
естественному течению вещей и предаться богу” (так использовал это слово Мейстер Экхарт (1260
— 1228). Другие варианты перевода: освобожденность, освобождение, свобода от вещей
(техники).
[9] Die Offenheit fur das Geheimnis.
Текст 2
И. Кант
МЕТАФИЗИКА НРАВОВ (фрагменты работы)
ЧАСТЬ 6. МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ НАЧАЛА УЧЕНИЯ О ДОБРОДЕТЕЛИ
ВВЕДЕНИЕ В УЧЕНИЕ О ДОБРОДЕТЕЛИ
В древние времена этика означала учение о нравственности вообще
(philosophia moralis), которое также называли учением о долге. Позднее
нашли благоразумным перенести это название на одну лишь часть учения о
нравственности, а именно на учение о долге, который не подчинен внешним
законам (это учение немцы предпочитают называть учением о добродетели);
так что теперь система общего учения о долге делится на учение о праве
(lus), которое имеет дело с внешними законами, и на учение о добродетели
(Ethica), которое с ними дела не имеет.
I. Рассмотрение понятия учения о добродетели
Понятие долга есть уже само по себе понятие о каком-то принуждении
свободного произвола со стороны закона. Это принуждение может быть
внешним принуждением или самопринуждением. Моральный императив
провозглашает через свое категорическое суждение (безусловное
долженствование) это принуждение, которое, таким образом, относится не к
разумным существам вообще (среди которых могут быть и святые), а к
людям как к разумным естественным существам, которые достаточно
несвяты, чтобы у них могло возникнуть желание нарушить моральный закон,
хотя они сами признают его авторитет и, даже когда они соблюдают его,
делают это неохотно (борясь со своими склонностями), в чем, собственно, и
состоит принуждение. Но так как человек есть свободное (моральное)
существо, то понятие долга не может содержать никакого иного
принуждения, кроме самопринуждения (посредством одного лишь
представления о законе), когда принимают в соображение внутреннее
определение воли (мотивы), ибо только так становится возможным соединять
принуждение (если бы оно даже было внешним) со свободой произвола, но в
таком случае понятие долга будет этическим понятием.
Естественные побуждения, следовательно, содержат в душе человека
препятствия исполнению долга и (отчасти значительные)
противодействующие силы, и человек должен считать себя способным
противоборствовать им и при помощи разума не в будущем, а именно теперь
одолеть их (также мыслью), т. е. уметь делать то, что он должен делать
согласно безусловному велению закона.
Способность и твердое намерение оказать сопротивление сильному, но
несправедливому врагу есть храбрость (fortitude), а в отношении врага
нравственного образа мыслей в нас есть добродетель (virtus, fortitude moralis).
Следовательно, учение о добродетели есть общее учение о долге в той части,
которая подводит под законы не внешнюю, а внутреннюю свободу.
Учение о праве имело дело только с формальным условием внешней свободы
(благодаря согласию с самим собой, когда его максима становилась
всеобщим законом. Тем не менее, однако, человек в то же время считает себя
как моральное существо — когда он рассматривает себя объективно, к чему
он определен практическим разумом (с точки зрения человечества в его
собственном лице),— достаточно святым, чтобы неохотно нарушать
внутренний закон; ведь нет такого нечестивого человека, который, нарушая
этот закон, не ощущал бы в себе сопротивления и не чувствовал бы
отвращения к себе, при котором он должен принуждать самого себя. Что
человек на таком распутье (где легенда поставила Геракла между
добродетелью и наслаждением) охотнее подчиняется склонности, чем
закону,— это явление объяснить невозможно, так как то, что происходит, мы
можем объяснить, только выводя его из некоторой причины по законам
природы; но при этом мы не могли бы мыслить произвол свободным.— Это
взаимно противоположное самопринуждение и его неотвратимость
позволяют нам, однако, познавать непостижимое свойство самой свободы
(законом), т. е. с правом. Этика, напротив, дает нам еще некую материю
(предмет свободного произвола), цель чистого разума, которая
представляется также как объективно необходимая цель, т. е. как долг для
человека.— В самом деле, так как чувственные склонности влекут к целям
(как к материи произвола), которые могут быть противны долгу, то
законодательствующий разум сможет противиться их влиянию не иначе как
опять-таки при помощи противоположной моральной цели, которая,
следовательно, должна быть дана а priori независимо от склонности.
Цель есть предмет произвола (разумного существа), посредством
представления о котором произвол определяется к действию для создания
этого предмета,— Правда, я могу быть принужден другими совершать те или
иные поступки, направленные как средства к определенной цели, но не могу
быть принужден другими к тому, чтобы иметь ту или иную цель; лишь я сам
могу сделать что-то своей целью.— Но то, что я обязан делать своей целью
нечто лежащее в понятиях практического разума, стало быть, иметь помимо
формального основания определения произвола (как его содержит право)
еще и материальную цель, такую, которую можно было бы противопоставить
цели, возникающей из чувственных побуждений,— это было бы понятием
цели, которая сама по себе есть долг. Но учение о нем имело бы отношения
не к учению о праве, а к этике, которая одна лишь содержит в своем понятии
самопринуждение согласно моральным законам.
На этом основании этика может быть определена как система целей чистого
практического разума.— Цель и долг составляют основу различия между
двумя частями общего учения о нравственности. То обстоятельство, что
этика содержит обязанности, для исполнения которых мы не можем быть
(физически) принуждены другими, есть лишь следствие того, что она
представляет собой учение о целях, так как принуждение к тому, чтобы
иметь или ставить перед собой цель, противоречило бы самому себе.
Что этика есть учение о добродетели (doctrina officiorum virtutis), следует из
данной выше дефиниции, сопоставленной с обязанностью (Verpflichtung)
добродетели, особенность которой мы только что показали.— Нет иного
определения произвола, способного уже в силу своего понятия не
поддаваться принуждению, даже физическому, со стороны произвола других,
чем определение к цели. Другой может, правда, принудить меня делать то,
что не составляет моей цели (а есть лишь средство для [достижения] цели
другого), но он не может заставить меня сделать ее моей целью; и все же я не
могу иметь какую-ли

ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗАДАНИЕ:
РАБОТА ПО СТАТЬЯМ
ОБЩИЕ ТРЕБОВАНИЯ К ОФОРМЛЕНИЮ ЗАДАНИЙ
Практическое задание должно быть представлено в электронном
виде как документ Microsoft Word. Шрифт –– Times New Roman, 14
кегль; межстрочный интервал –– 1,5.
Внимательно прочитайте статьи М. Хайдеггера «Отрешенность»
и И. Канта «Метафизика нравов», раскройте смысл их ключевых
идей в аннотациях.
Максимальное количество баллов, которое можно набрать за
практическое задание, – 22. Работа считается зачтенной при условии,
что вы набрали 14 и более баллов.
ПЛАН АННОТАЦИЙ ДЛЯ ПИСЬМЕННОГО АНАЛИЗА
Аннотация статьи представляет собой работу, состоящую из 2-х
этапов.
Первый этап: составление блок-схемы, отражающей общую
концепцию статьи (основная идея автора, аргументы, раскрывающие
основную идею, вывод автора, ключевые слова статьи, характеризующие
специфику понятийного аппарата автора (10 единиц)). Второй этап:
заполнение пустых ячеек таблицы (в правом столбце) материалом статей в
соответствии с формулировками и вопросами, предложенными в левом
столбце таблицы.
ВНИМАНИЕ! Оформляйте работы согласно требованиям: в виде
блок-схемы и таблицы по предложенному шаблону! Невыполнение этих
требований снизит вашу оценку!
ТРЕБОВАНИЯ И КРИТЕРИИ ОЦЕНКИ
Сумма баллов от 14 до 22:
 22 б. – дан анализ всех статей; представлена блок-схема; заполнена
таблица-вопросник во всем объеме;
 18 б.– дан анализ всех статей; представлена блок-схема; таблица-
вопросник заполнена в недостаточном объеме;
 14 б. – дан анализ всех статей; представлена блок-схема; таблица-
вопросник заполнена в недостаточном объеме, слишком кратко и поверхностно;
 менее 14 б. – дан анализ не всех статей; отсутствует блок-схема;
таблица-вопросник заполнена в недостаточном объеме, небрежно и
поверхностно.
1. БЛОК-СХЕМА ДЛЯ АНАЛИЗА СТАТЕЙ
Блок-схема представляет собой первый этап письменного анализа
статей в виде краткого освещения наиболее значимых авторских идей
схематично отражающей концепцию работы.

№ статьи, фамилия автора, название работы
Основная идея автора
Аргумент 1 Аргумент 2 Аргумент n
Вывод автора
Ключевые слова статьи (10 единиц)
2. ТАБЛИЦЫ-ВОПРОСНИКИ
К РАЗДЕЛУ «АНАЛИЗ СТАТЕЙ»
Заполнение таблицы (в правом столбце) представляет собой «нарезку»
смысловых частей текста статьи соответственно ключевым
формулировкам в левом столбце. Задача: расширить, «распаковать»,
конкретизировать смысл ключевых формулировок и вопросов, можно
добавлять свои размышления (но обязательно в формат таблицы).
1. Хайдеггер М. Отрешенность // Разговор на проселочной дороге. М.: 1991
1. «бездумность» современности как
бегство от мышления;
2. вычисляющее мышление и
осмысляющее мышление;
3. «укорененность» человека и утрата
укорененности;
4. технизированность мира и
осмысляющее мышление;
5. отрешенность от вещей как не-
бессмысленность, постижение смысла
мира техники;
6. опасность технического прогресса:
особенности авторского понимания.
7. способность сказать технике «да» и
«нет « одновременно».
2. И. Кант. Метафизика нравов (фрагменты работы, ч. 6-8)
1. В чем смысл названия работы И. Канта
«Метафизика нравов» с точки зрения
учения о добродетели?
2. Обоснуйте мысль философа о том, что
предназначение человека заключается в
стремлении преодолеть животное
начало и взрастить в себе
человеческое?
3. В чем, по Канту, состоит долг человека
перед самим собой?
4. Раскройте смысл формулировки этого
долга: «собственное
самосовершенствование и счастье
другого».
5. Каковы обязанности добродетели по
отношению к другим?
6. Почему с точки зрения Канта смысл
формулировок: «собственное
самосовершенствование» и «счастье
другого» недопустимо менять местами?
7. Почему, согласно Канту, не допустимо
лишать себя жизни именно с этической
точки зрения? Как здесь выражается
нравственный долг человека перед
другими, но главное, перед самим
собой?
ТЕКСТЫ СТАТЕЙ
Текст 1
М. Хайдеггер.
ОТРЕШЕННОСТЬ
Перевод с издания: Heidegger Martin. Gelassenheit. Gunther Neske. Pfullingen, 1959. S. 11 — 28[1]. A. G.
Солодовникова, перевод, 1991.
Первое, что я могу сказать своему родному городу, — это слова
признательности. Я благодарю мою родину за все, что она дала мне в
дальний путь. Что это за приданое, я пытался объяснить на страницах статьи
“Проселочная дорога” в юбилейном сборнике, появившемся к столетию со
дня смерти Конрадина Крейцера[2]. Я благодарю господина бургомистра
Шюле за его сердечное приветствие и за ту честь, которую мне оказали,
поручив выступить с памятной речью на сегодняшнем торжестве.
Уважаемое собрание!
Дорогие соотечественники!
Мы собрались здесь на торжестве, посвященном нашему земляку,
композитору Конрадину Крейцеру. Чтобы чествовать такого человека —
творческую личность, нужно прежде всего оценить по достоинству его
произведения. А значит, чтобы чествовать музыканта, надо слушать его
музыку.
Сегодня мы услышим произведения Конрадина Крейцера — его песни и
хоры, камерную и оперную музыку. В этих звуках присутствует сам
композитор, так как по-настоящему мастер присутствует лишь в своей
работе. И если это действительно большой мастер, то его личность
полностью исчезнет за его работой.
Певцы и музыканты, участвующие в сегодняшнем празднестве, будут
гарантами того, что произведения Конрадина Крейцера прозвучат сегодня
для нас.
Но будет ли это торжество в то же время и памятным? Ведь торжество в
память кого-либо означает, что мы думаем[3]. Так о чем же мы должны
думать и говорить на чествовании памяти композитора? Разве музыка не
отличается тем, что она может “говорить” просто звучанием своих звуков, и
разве ей нужен обычный язык — язык слов? Ведь так обычно считают. И все
же остается вопрос: смогут ли музыка и пение превратить торжество в
памятное, в такое, на котором мы думаем? Вероятно, не смогут. Поэтому
памятная речь и была включена в программу праздника. Она специально
должна помочь нам думать о чествуемом человеке и его произведениях.
Такие воспоминания оживают, когда еще раз пересказывают историю жизни
Конрадина Крейцера, перечисляют и описывают его произведения. Слушая
такое повествование, мы испытываем радость и печаль, узнаем много
поучительного и полезного. Но на самом деле мы лишь развлекаемся.
Слушая такой рассказ, вовсе и не обязательно думать, не требуется
размышлять о том, что относится к каждому из нас в отдельности
непосредственно и постоянно в его собственном бытии. Таким образом, даже
памятная речь не может быть залогом того, что мы будем думать на
памятном торжестве.
Не надо дурачить себя. Все мы, включая и тех, кто думает по долгу службы,
достаточно часто бедны мыслью, мы слишком легко становимся
бездумными. Бездумность — зловещий гость, которого встретишь повсюду в
сегодняшнем мире, поскольку сегодня познание всего и вся доступно так
быстро и дешево, что в следующее мгновение, полученное так же поспешно,
и забывается. Таким образом, одно собрание сменяется другим. Памятные
празднества становятся все беднее и беднее мыслью, так что теперь
памятные собрания и бездумность уже неразлучны.
Но даже когда мы бездумны, мы не теряем нашей способности думать. Мы
ее, безусловно, используем, но, конечно, особым образом: в бездумности мы
оставляем способность мыслить невозделанной, под паром. Но только то
может лежать под паром, что способно стать почвой для роста, например
пашня. Автострада, на которой ничего не растет, никогда не может лежать
под паром. Как оглохнуть мы можем только потому, что обладаем слухом, а
состариться — только потому, что были молоды, точно так же мы можем
стать бедными мыслями и даже бездумными лишь потому, что в самой
основе своего бытия человек обладает способностью к мышлению, “духу и
разуму”, и мышлению предназначен и уготован. Мы можем лишиться или,
как говорят, отделаться только от того, чем мы обладаем, знаем ли мы об
обладаемом или нет.
Усиливающаяся бездумность проистекает из болезни, подтачивающей самую
сердцевину современного человека. Сегодняшний человек спасается
бегством от мышления. Это бегство от мышления и есть основа для
бездумности. Это такое бегство, что человек его и видеть не хочет и не
признается в нем себе самому. Сегодняшний человек будет напрочь отрицать
это бегство от мышления. Он будет утверждать обратное. Он скажет — имея
на это полное право, что никогда еще не было таких далеко идущих планов,
такого количества исследований в самых разных областях, проводимых так
страстно, как сегодня. Несомненно, так тратиться на хитроумие и
придумывание по-своему очень полезно и выгодно. Без такого мышления не
обойтись. Но при этом остается так же верно и то, что это лишь частный вид
мышления.
Его специфичность состоит в том, что когда мы планируем, исследуем,
налаживаем производство, мы всегда считаемся с данными условиями. Мы
берем их в расчет, исходя из определенной цели. Мы заранее рассчитываем
на определенные результаты. Это рассчитывание является отличительной
чертой мышления, которое планирует и исследует. Такое мышление будет
калькуляцией даже тогда, когда оно не оперирует цифрами и не пользуется
калькулятором или компьютером. Рассчитывающее мышление калькулирует.
Оно беспрерывно калькулирует новые, все более многообещающие и
выгодные возможности. Вычисляющее мышление “загоняет” одну
возможность за другой. Оно не может успокоиться и одуматься, прийти в
себя. Вычисляющее мышление — это не осмысляющее мышление, оно не
способно подумать о смысле, царящем во всем, что есть.
Итак, есть два вида мышления, причем существование каждого из них
оправдано и необходимо для определенных целей: вычисляющее мышление
и осмысляющее раздумье[4].
Именно это осмысляющее раздумье мы и имеем в виду, когда говорим, что
сегодняшний человек спасается бегством от мышления. Все же можно
возразить: само по себе осмысляющее размышление парит над
действительностью, оно потеряло почву. Оно не поможет нам справиться с
повседневными делами. Оно бесполезно в практической жизни.
И, наконец, говорят, что чистое размышление, стойкое осмысление “выше”
обычного рассудка. В последней отговорке верно только то, что
осмысляющее мышление само не получается, впрочем как и вычисляющее.
Для осмысляющего мышления подчас необходимы высшие усилия. Оно
требует более длительного упражнения. Для него нужна еще более чуткая
забота, чем для любого другого настоящего ремесла. А еще оно должно
уметь ждать, как ждет крестьянин, взойдет ли семя, даст ли урожай.
И все же каждый может выйти в путь размышления по-своему и в своих
пределах. Почему? Потому что человек — это мыслящее, т. е. осмысляющее
существо[5]. Чтобы размышлять, нам отнюдь не требуется “перепрыгнуть
через себя”. Достаточно остановиться на близлежащем и подумать о самом
близком: о том, что касается каждого из нас — здесь и сейчас, здесь, на этом
клочке родной земли, сейчас — в настоящий час мировой истории.
На какие мысли наведет нас этот праздник, конечно, в том случае, если мы
готовы одуматься? Мы увидим, что произведение искусства созрело на почве
своей родины. Если мы задумаемся над этим простым фактом, то мы
обязательно подумаем и о том, что за последние два столетия Швабия
породила великих поэтов и мыслителей. Если мы будем размышлять далее,
то окажется, что Центральная Германия такая же земля, ровно как и
Восточная Пруссия, Силезия и Богемия.
Мы задумаемся и спросим: а может быть, любое настоящее творение
коренится в почве своей родной земли? Иоган Гебел однажды написал: “Мы
растения, которые — хотим ли мы осознать это или нет — должны
корениться в земле, чтобы, поднявшись, цвести в эфире и приносить плоды”
(Werke, ed. Altwegg, III, 314).
Поэт хочет сказать: чтобы труд человека принес действительно радостные и
целебные плоды, человек должен подняться в эфир из глубины своей родной
земли. Эфир здесь означает свободный воздух небес, открытое царство духа.
Мы задумаемся еще сильнее и спросим: а как обстоит сегодня дело с тем, о
чем говорил Иоган Петер Гебел? По-прежнему ли человек тихо обитает
между небом и землей? По-прежнему ли царит на земле осмысляющий дух?
Есть ли еще родина, в почве которой — корни человека, в которой он
укоренен?[6]
Многие немцы лишились своей родины, им пришлось оставить свои города и
села, их изгнали с родной земли. Многие другие, чья родина была спасена,
все же оторвались от нее, попавши в ловушку суеты больших городов, им
пришлось поселиться в пустыне индустриальных районов. И сейчас они
чужие для своей бывшей родины. А те, кто остался на родине? Часто они еще
более безродны, чем те, кто был изгнан. Час за часом, день за днем они
проводят у телевизора и радиоприемника, прикованные к ним. Раз в неделю
кино уводит их в непривычное, зачастую лишь своей пошлостью,
воображаемое царство, пытающееся заменить мир, но которое не есть мир.
“Иллюстрированная газета” доступна всем. Как и все, с помощью чего
современные средства информации ежечасно стимулируют человека,
наступают на него и гонят его — все, что уже сегодня ближе человеку, чем
пашни вокруг его двора, чем небо над землей, ближе, чем смена ночи днем,
чем обычаи и нравы его села, чем предания его родного мира.
Мы задумаемся еще и спросим: что происходит здесь — как с людьми,
оторванными от родины, так и с теми, кто остался на родной земле? Ответ:
сейчас под угрозой находится сама укорененность [7] сегодняшнего
человека. Более того: потеря корней не вызвана лишь внешними
обстоятельствами и судьбой, она не происходит лишь от небрежности и
поверхностности образа жизни человека. Утрата укорененности исходит из
самого духа века, в котором мы рождены.
Мы задумаемся еще и спросим: если это так, смогут ли еще и впредь человек
и его творения корениться в плодородной почве родины и тянуться к эфиру,
на простор небес и духа? Или же все попадает в тиски планирования и
калькуляций, организации и автоматизации?
Осмысляя то, что нам подсказывает это торжество, мы увидим: нашему веку
грозит утрата корней. И мы спросим: что же на самом деле происходит в
наше время? Чем оно отличается?
Век, который сейчас начинается, недавно был назван атомным веком. Его
самое неотступное знамение — атомная бомба, но это — примета лишь
очевидного, так как сразу же признали, что атомная энергия может быть
использована и в мирных целях. И сегодня физики-ядерщики всего мира
пытаются осуществить мирное использование ее в широких масштабах.
Крупные индустриальные корпорации ведущих стран, Англии в первую
очередь, уже посчитали, что атомная энергия может стать гигантским
бизнесом. В атомной промышленности узрели новое счастье. Атомная
физика не останется в стороне. Она открыто обещает нам это. В июле этого
года на острове Майнау восемнадцать лауреатов Нобелевской премии
объявили в своем обращении дословно следующее: “Наука (т. е. современное
естествознание) — путь к счастью человечества”.
Как обстоит дело с этим утверждением? Возникло ли оно из размышления?
Задумалось ли оно над смыслом атомного века? Нет. Если мы
удовлетворяемся этим утверждением науки, мы остаемся максимально
далеко от осмысления нынешнего века. Почему? Потому что подумать-то мы
и забыли. Потому что мы забыли спросить: благодаря чему современная
техника, основанная на естествознании, способна открывать в природе и
освобождать новые виды энергии?
Это стало возможно благодаря тому, что в течение последних столетий идет
переворот в основных представлениях человек оказался пересаженным в
другую действительность. Эта радикальная революция мировоззрения
произошла в философии Нового времени. Из этого проистекает и
совершенно новое положение человека в мире и по отношению к миру. Мир
теперь представляется объектом, открытым для атак вычисляющей мысли,
атак, перед которыми уже ничто не сможет устоять. Природа стала лишь
гигантской бензоколонкой, источником энергии для современной техники и
промышленности. Это, в принципе техническое, отношение человека к
мировому целому впервые возникло в семнадцатом веке и притом только в
Европе. Оно было долго незнакомо другим континентам. Оно было
совершенно чуждо прошлым векам и судьбам народов.
Сила, скрытая в современной технике, определяет отношение человека к
тому, что есть. Ее господство простирается по всей земле. Человек уже
начинает свое продвижение с земли в мировое пространство. Благодаря
открытию атомной энергии, за какие-нибудь двадцать лет стали известны
такие колоссальные источники энергии, что в обозримом будущем мировые
потребности в энергии любого рода будут удовлетворены навсегда. Скоро
производство энергии, в отличие от добычи угля, нефти, древесины, более не
будет привязано к какой-то определенной стране или континенту. В
обозримом будущем в любом месте земного шара можно будет построить
атомную электростанцию.
Таким образом, теперь основная проблема науки и техники заключается уже
не в том, где достать достаточное количество топлива. Сейчас решающая
проблема звучит так: каким образом мы сможем обуздать и как мы научимся
управлять этими невероятно гигантскими атомными энергиями так, чтобы
гарантировать человечеству, что эти громадные энергии внезапно — даже в
случае отсутствия военных действий — в каком-нибудь месте не вырвутся,
“не удерут” и не уничтожат все?
Если обуздание атомной энергии будет успешным, — а оно будет успешным!
— то в развитии технического мира начнется совершенно новая эра. То, что
нам сейчас известно как техника фильмов и телевидения, транспорта,
особенно воздушного, средств информации, медицинская и пищевая
промышленность, является, вероятно, лишь жалким началом. Грядущие
перевороты трудно предвидеть. Между тем технический прогресс будет идти
вперед все быстрее и быстрее и его ничем нельзя остановить. Во всех сферах
своего бытия человек будет окружен все более плотно силами техники. Эти
силы, которые повсюду ежеминутно требуют к себе человека, привязывают
его к себе, тянут его за собой, осаждают его и навязываются ему под видом
тех или иных технических приспособлений, — эти силы давно уже переросли
нашу волю и способность принимать решения, ибо не человек сотворил их.
Но к новому миру техники принадлежит также и то, что его достижения
самым быстрым образом становятся всем известны и привлекают всеобщий
интерес. Так сегодня все могут прочитать то, что говорится в этой речи о
технике в любом умело издаваемом иллюстрированном журнале, или
услышать эту речь по радио. Но одно дело услышать или прочитать, т. е.
просто узнать что-то, другое дело — осознать, т. е. осмыслить то, что мы
услышали или прочитали.
Этим летом в очередной раз состоялась международная встреча лауреатов
Нобелевской премии 1955 года в Линдау. Американский химик Стэнли
сказал на ней следующее: “Близок час, когда жизнь окажется в руках химика,
который сможет синтезировать, расщеплять и изменять по своему желанию
субстанции жизни”. Мы приняли к сведению это утверждение, мы даже
восхищаемся дерзостью научного поиска, при этом не думая. Мы не
останавливаемся, чтобы подумать, что здесь с помощью технических средств
готовится наступление на жизнь и сущность человека, с которым не
сравнится даже взрыв водородной бомбы. Так как даже если водородная
бомба и не взорвется и жизнь людей на земле сохранится, все равно зловещее
изменение мира неизбежно надвигается вместе с атомным веком.
Страшно на самом деле не то, что мир становится полностью
технизированным. Гораздо более жутким является то, что человек не
подготовлен к этому изменению мира, что мы еще не способны встретить
осмысляющее, мысля то, что в сущности лишь начинается в этом веке атома.
Затормозить исторический ход атомного века или же направить его не может
ни один человек, ни одна группа людей, ни одна комиссия выдающихся
государственных деятелей, ученых и инженеров, ни одна конференция
ведущих деятелей промышленности и торговли. Ни одна человеческая
организация не способна подчинить себе этот процесс.
Так будет ли человек, отдан во власть неудержимых сил техники,
неизмеримо превосходящих его силы, растерянным и беззащитным? Это и
произойдет, если человек окончательно откажется от того, чтобы решительно
противопоставить калькуляции осмысляющее мышление. Но лишь только
осмысляющее мышление пробуждается, оно должно работать непрерывно,
по любому, самому незначительному поводу — так же и здесь, и сейчас, на
этом памятном собрании, поскольку оно дает нам возможность осмыслить
то, что находится под особой угрозой в атомный век, а именно:
укорененность произведений человека.
Поэтому мы задаем такой вопрос: сможет ли человек с утратой старой
укорененности обрести новую почву для коренения и стояния, такую почву и
основу, на которой будут по-новому процветать сущность человека и все его
труды даже в атомный век?
Что же станет основой и почвой для будущего коренения? Возможно, то, что
мы ищем, очень близко, так близко, что мы его просто проглядели. Ведь путь
к тому, что близко, для нас, людей, всегда самый дальний и потому самый
трудный. Это путь размышления. Осмысляющее мышление требует от нас не
цепляться односторонне за какое-то одно представление, сойти с привычной
мысленной колеи, по которой мы мчимся все дальше и дальше.
Осмысляющее мышление требует от нас, чтобы мы занялись тем, что, на
первый взгляд, вовсе не имеет к нему отношения.
Давайте испытаем осмысляющее мышление. Приспособления, аппараты и
машины технического мира необходимы нам всем — для одних в большей,
для других — в меньшей мере. Было бы безрассудно вслепую нападать на
мир техники. Было бы близоруко проклинать его как орудие дьявола. Мы
зависим от технических приспособлений, они даже подвигают нас на новые
успехи. Но внезапно, и не осознавая этого, мы оказываемся настолько крепко
связанными ими, что попадаем к ним в рабство.
Но мы можем и другое. Мы можем пользоваться техническими средствами,
оставаясь при этом свободными от них, так что мы сможем отказаться от них
в любой момент. Мы можем использовать эти приспособления так, как их и
нужно использовать, но при этом оставить их в покое как то, что на самом
деле не имеет отношения к нашей сущности. Мы можем сказать “да”
неизбежному использованию технических средств и одновременно сказать
“нет”, поскольку мы запретим им затребовать нас и таким образом
извращать, сбивать с толку и опустошать нашу сущность.
Но если мы скажем так одновременно “да” и “нет” техническим
приспособлениям, то разве не станет наше отношение к миру техники
двусмысленным и неопределенным? Напротив. Наше отношение к миру
техники будет чудесно простым и спокойным. Мы впустим технические
приспособления в нашу повседневную жизнь и в то же время оставим их
снаружи, т. е. оставим их как вещи, которые не абсолютны, но зависят от
чего-то высшего. Я бы назвал это отношение одновременно “да” и “нет”
миру техники старым словом — “отрешенность от вещей”[8].
Это отношение позволяет увидеть вещи не только технически, оно даст нам
прозреть то, что производство и использование машин требует от нас другого
отношения к вещам, которое не бес-смысленно. Например, мы поймем, что
земледелие
и сельское хозяйство превратились в механизированную пищевую
промышленность, что и здесь, как и в других областях происходит
глубочайшее изменение в отношении человека к природе и к миру перед
ним. Но смысл того, что правит этим изменением, по-прежнему темен.
Итак, во всех технических процессах господствует смысл, который
располагает всеми человеческими поступками и поведением, и не человек
выдумал или создал этот смысл. Мы не понимаем значения зловещего
усиления власти атомной техники. Смысл мира техники скрыт от нас. Но
давайте же специально обратимся и будем обращены к тому, что этот
сокрытый смысл повсюду нас затрагивает в мире техники, тогда мы
окажемся внутри области, которая и прячется от нас, и, прячась, выходит к
нам. А то, что показывается и в то же время уклоняется — разве не это мы
называем тайной? Я называю поведение, благодаря которому мы
открываемся для смысла, потаенного в мире техники, открытостью для
тайны[9].
Отрешенность от вещей и открытость для тайны взаимно принадлежны. Они
предоставят нам возможность обитать в мире совершенно иначе. Они
обещают нам новую основу и почву для коренения, на которой мы сможем
стоять и выстоять в мире техники, уже не опасаясь его.
Отрешенность от вещей и открытость тайне дадут нам увидеть новую почву,
которая однажды, быть может, даже возвернет в ином обличье старую,
сейчас так быстро исчезающую.
Правда, пока (и мы не знаем, как долго это будет продолжаться) человек на
этой земле находится в опасном положении. Почему? Потому лишь, что
внезапно разразится третья мировая война, которая приведет к полному
уничтожению человечества и разрушению земли? Нет. Наступающий
атомный век грозит нам еще большей опасностью, как раз в том случае, если
опасность третьей мировой войны будет устранена. Странное утверждение,
не так ли? Разумеется, странное, но только до тех пор, пока мы не мыслим.
В каком смысле верно это утверждение? А в том, что подкатывающая
техническая революция атомного века сможет захватить, околдовать,
ослепить и обмануть человека так, что однажды вычисляющее мышление
останется единственным действительным и практикуемым способом
мышления.
Тогда какая же великая опасность надвигается тогда на нас? Равнодушие к
размышлению и полная бездумность, полная бездумность, которая может
идти рука об руку с величайшим хитроумием вычисляющего планирования и
изобретательства. А что же тогда? Тогда человек отречется и отбросит свою
глубочайшую сущность, именно то, что он есть размышляющее существо.
Итак, дело в том, чтобы спасти эту сущность человека. Итак, дело в том,
чтобы поддерживать размышление.
Однако отрешенность от вещей и открытость для тайны никогда не придут к
нам сами по себе. Они не выпадут на нашу долю случайно. Они уродятся
лишь из неустанного и решительного мышления.
Возможно, сегодняшнее памятное собрание подвигнет нас на это мышление.
И если мы откликнемся на этот призыв, то мы будем думать о Конрадине
Крейцере, размышляя об истоках его творчества, о его корнях, которые
питала силами его родина. И это именно мы мыслим, когда мы осознаем себя
здесь и сейчас людьми, призванными найти и подготовить путь в атомный
век, через него и из него.
Если отрешенность от вещей и открытость для тайны пробудятся в нас, то
мы выйдем в путь, который ведет нас к новой почве для коренения и стояния.
На этой почве творчество может пустить новые корни и принести плоды на
века.
Так в другой век и несколько по-другому сбываются вновь слова Иогана
Петера Гебела:
“Мы растения, которые — хотим ли мы осознать это или нет — должны
корениться в земле, чтобы, поднявшись, цвести в эфире и приносить плоды”.
Примечания
[1] Эта речь была произнесена на праздновании 175-й годовщины со дня рождения композитора
Конрадина Крейцера 30 октября 1955 г. в Мескирхе, опубликована в 1959 году совместно с
диалогом между ученым, филологом и учителем “К вопросу об отрешенности” (Из разговора на
проселочной дороге) (“Zur Erorterung der Gelassenheit” (Aus einern Feidgesprach uber das Denken)
указ. издание. S. 31—73). Подробная запись этого разговора была сделана еще в 1944—1945 гг.,
потом он был значительно сокращен. В разговоре проблематика, изложенная в речи памяти К.
Крейцера, доступно, но декларативно, без уточнения свойств осмысляющего мышления,
прорабатывается более детально и глубоко.
[2] Конрадин Крейцер (1780 — 1849) — плодовитый композитор, родился в Мескирхе, родном
городе М. Хайдеггера, некоторые его хоры и оперы и сейчас хорошо известны в ФРГ.
[3] Gedenkfeier — торжество в память кого-либо, образовано от глагола gedenken — помнить,
вспоминать кого-либо, который также имеет значение — думать, отсюда — требование М.
Хайдеггера думать на торжестве в память К. Крейцера.
[4] das besinniiche Nachdenken — “думание вслед за чем-то (после чего-то)”.
[5] das denkende d. h. sinnende Wesen.
[6] boden-standig — коренной, местный, оседлый (дословный перевод — “стоящий на почве”).
[7] die Bodenstandigkeit — оседлость, существительное, образованное от bodenstandig.
[8] die Gelassenheit zu den Dingen — неологизм M. Хайдеггера. Современное значение Gelassenheit
— спокойствие, хладнокровие, невозмутимость (образовано от глагола lassen оставлять, давать
возможность, позволять, разрешать кому-либо делать что-то), в средневековой немецкой мистике
оно использовалось в смысле “оставить мир в покое, таким, какой он есть, не мешать
естественному течению вещей и предаться богу” (так использовал это слово Мейстер Экхарт (1260
— 1228). Другие варианты перевода: освобожденность, освобождение, свобода от вещей
(техники).
[9] Die Offenheit fur das Geheimnis.
Текст 2
И. Кант
МЕТАФИЗИКА НРАВОВ (фрагменты работы)
ЧАСТЬ 6. МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ НАЧАЛА УЧЕНИЯ О ДОБРОДЕТЕЛИ
ВВЕДЕНИЕ В УЧЕНИЕ О ДОБРОДЕТЕЛИ
В древние времена этика означала учение о нравственности вообще
(philosophia moralis), которое также называли учением о долге. Позднее
нашли благоразумным перенести это название на одну лишь часть учения о
нравственности, а именно на учение о долге, который не подчинен внешним
законам (это учение немцы предпочитают называть учением о добродетели);
так что теперь система общего учения о долге делится на учение о праве
(lus), которое имеет дело с внешними законами, и на учение о добродетели
(Ethica), которое с ними дела не имеет.
I. Рассмотрение понятия учения о добродетели
Понятие долга есть уже само по себе понятие о каком-то принуждении
свободного произвола со стороны закона. Это принуждение может быть
внешним принуждением или самопринуждением. Моральный императив
провозглашает через свое категорическое суждение (безусловное
долженствование) это принуждение, которое, таким образом, относится не к
разумным существам вообще (среди которых могут быть и святые), а к
людям как к разумным естественным существам, которые достаточно
несвяты, чтобы у них могло возникнуть желание нарушить моральный закон,
хотя они сами признают его авторитет и, даже когда они соблюдают его,
делают это неохотно (борясь со своими склонностями), в чем, собственно, и
состоит принуждение. Но так как человек есть свободное (моральное)
существо, то понятие долга не может содержать никакого иного
принуждения, кроме самопринуждения (посредством одного лишь
представления о законе), когда принимают в соображение внутреннее
определение воли (мотивы), ибо только так становится возможным соединять
принуждение (если бы оно даже было внешним) со свободой произвола, но в
таком случае понятие долга будет этическим понятием.
Естественные побуждения, следовательно, содержат в душе человека
препятствия исполнению долга и (отчасти значительные)
противодействующие силы, и человек должен считать себя способным
противоборствовать им и при помощи разума не в будущем, а именно теперь
одолеть их (также мыслью), т. е. уметь делать то, что он должен делать
согласно безусловному велению закона.
Способность и твердое намерение оказать сопротивление сильному, но
несправедливому врагу есть храбрость (fortitude), а в отношении врага
нравственного образа мыслей в нас есть добродетель (virtus, fortitude moralis).
Следовательно, учение о добродетели есть общее учение о долге в той части,
которая подводит под законы не внешнюю, а внутреннюю свободу.
Учение о праве имело дело только с формальным условием внешней свободы
(благодаря согласию с самим собой, когда его максима становилась
всеобщим законом. Тем не менее, однако, человек в то же время считает себя
как моральное существо — когда он рассматривает себя объективно, к чему
он определен практическим разумом (с точки зрения человечества в его
собственном лице),— достаточно святым, чтобы неохотно нарушать
внутренний закон; ведь нет такого нечестивого человека, который, нарушая
этот закон, не ощущал бы в себе сопротивления и не чувствовал бы
отвращения к себе, при котором он должен принуждать самого себя. Что
человек на таком распутье (где легенда поставила Геракла между
добродетелью и наслаждением) охотнее подчиняется склонности, чем
закону,— это явление объяснить невозможно, так как то, что происходит, мы
можем объяснить, только выводя его из некоторой причины по законам
природы; но при этом мы не могли бы мыслить произвол свободным.— Это
взаимно противоположное самопринуждение и его неотвратимость
позволяют нам, однако, познавать непостижимое свойство самой свободы
(законом), т. е. с правом. Этика, напротив, дает нам еще некую материю
(предмет свободного произвола), цель чистого разума, которая
представляется также как объективно необходимая цель, т. е. как долг для
человека.— В самом деле, так как чувственные склонности влекут к целям
(как к материи произвола), которые могут быть противны долгу, то
законодательствующий разум сможет противиться их влиянию не иначе как
опять-таки при помощи противоположной моральной цели, которая,
следовательно, должна быть дана а priori независимо от склонности.
Цель есть предмет произвола (разумного существа), посредством
представления о котором произвол определяется к действию для создания
этого предмета,— Правда, я могу быть принужден другими совершать те или
иные поступки, направленные как средства к определенной цели, но не могу
быть принужден другими к тому, чтобы иметь ту или иную цель; лишь я сам
могу сделать что-то своей целью.— Но то, что я обязан делать своей целью
нечто лежащее в понятиях практического разума, стало быть, иметь помимо
формального основания определения произвола (как его содержит право)
еще и материальную цель, такую, которую можно было бы противопоставить
цели, возникающей из чувственных побуждений,— это было бы понятием
цели, которая сама по себе есть долг. Но учение о нем имело бы отношения
не к учению о праве, а к этике, которая одна лишь содержит в своем понятии
самопринуждение согласно моральным законам.
На этом основании этика может быть определена как система целей чистого
практического разума.— Цель и долг составляют основу различия между
двумя частями общего учения о нравственности. То обстоятельство, что
этика содержит обязанности, для исполнения которых мы не можем быть
(физически) принуждены другими, есть лишь следствие того, что она
представляет собой учение о целях, так как принуждение к тому, чтобы
иметь или ставить перед собой цель, противоречило бы самому себе.
Что этика есть учение о добродетели (doctrina officiorum virtutis), следует из
данной выше дефиниции, сопоставленной с обязанностью (Verpflichtung)
добродетели, особенность которой мы только что показали.— Нет иного
определения произвола, способного уже в силу своего понятия не
поддаваться принуждению, даже физическому, со стороны произвола других,
чем определение к цели. Другой может, правда, принудить меня делать то,
что не составляет моей цели (а есть лишь средство для [достижения] цели
другого), но он не может заставить меня сделать ее моей целью; и все же я не
могу иметь какую-ли