Жизнь и творчество И. Касаткина

Целью данной работы является изучение жизни и творчества Ивана Михайловича Касаткина.
Исходя из поставленной цели, необходимо решить следующие задачи:
- изучить биографию Ивана Михайловича Касаткина;
- проанализировать творчество Касаткина Ивана Михайловича.
...

Введение………………………………………………………………………. 3
1 Биография Ивана Михайловича Касаткина…………………………….. 4
2 Творчество Ивана Михайловича Касаткина……………………………. 6
Заключение……………………………………………………………………. 15
Список использованных источников……………………………………….. 16

Жизнь и творчество Касаткина драматичны − после ареста и расстрела в 1938 году его произведения были запрещены на несколько десятилетий. В целом же можно утверждать, что творчество писателя в современном литературоведении мало исследовано – сегодня не утратил актуальности вывод Л.В. Занковской конца 1970−х годов: «Имя Ивана Михайловича Касаткина, одного из организаторов советской литературы, незаслуженно забыто».

В полной мере эта форма проявилась в рассказе «Смертельная» (1914). Автор использует здесь смешанную, гибридную сказовую форму, при которой несобственно-авторская речь переплетается с несобственно-прямой и прямой речью персонажа. Это позволяет передать авторскую точку зрения на происходящее, а также способствует углублению психологизма – писатель воспроизводит тончайшие нюансы ощущений героя рассказа, умирающего солдата: «Очнулся, скрипя зубами. Огнем палит в груди, звериными хватками грызет и рвет в боку, в позаплечье. Во рту горький ком, не протолкнешь. И странно, к чему под рукой ружье? Мерзей лягухи к телу липнет набухшая кровью рубаха… Одну бы каплю воды! Полилась, обжигая все нутро, тоска смертельная, комом горчайшим в горле встала…». «…И странно, к чему под рукой ружье?..» – риторический вопрос, возникший в гаснущем сознании смертельно раненного, является семантической доминантой рассказа, объединившей голоса автора и героя. Произведение построено на контрасте: жизнь – смерть. С жизнью ассоциируется деревенское прошлое солдата – оно мозаично, фрагментами возникает в потоке воспаленного сознания: конек родной избы, ворчащий дед на печи, сынишка Федька, жена Анисья «с одаряющими серыми глазами», дорожка во ржи, корова Милка… Поддерживает раненого присущее крестьянину чувство земли – защитницы, опоры, которое не успела вытравить война: он «скорчился, замер, лицом и губами чуя прохладную благодать земли. Ему теперь не страшно… Кажется, вот в этом стволе темного граба, уцепившего землю корнями, в этой траве примятой – самое теперь главное, нужное, то, от чего оторваться страшно». Но и земля «убита» военными действиями, она уже не союзница человека: «взрытая осколками», царапающая, забивающая рот – солдат «боролся с землей». Если в начале рассказа земля - «благодать», то в завершении умирающий «увидел страдающую землю - дымной и черной, каким-то пепелищем в рыже-багровом зареве». Контраст подчеркивает драматический разлад бытия, противоречие между замыслом о высоком предназначением человека и агрессивной практикой человека, искажающей Божий замысел. Проливая кровь, выбирая путь греха, человек вносит разлад в окружающий мир, обрекая себя на смерть. Знаками близкой и неизбежной смерти стали для солдата «трескотня стрельбы», генерал на пегом коне, «бег рыжих сапог», взводный «с перекошенным от крика ртом», бесконечный «визг пуль», мертвая сталь ружья. Примечательно, что Касаткин не называет героя собственным именем, для автора он «солдат» - один из многих, чьи жизни унесла война. К проблеме разрушительного воздействия человека в мирное время на землю, живую природу Касаткин обратился в рассказе «Лоси» (1910). Это рассказ-описание: ночной зимний лес, лоси в лесу, подготовка мужиков к охоте, трагический для животных финал охоты. Одновременно и рассказ-размышление автора о взаимоотношениях человека и природы, о беззащитности природного мира перед агрессией людей. Своеобразна повествовательная форма в тексте – однонаправленное двухголосие: сказовая форма, в которой повествователь присутствует, но образ его расплывчат. Человек вмешивается в жизнь природы, нарушая ее естественное существование, и это воспринимается лосями как враждебное проявление людей: «С осени лоси избродили огромные пространства. Были у Ветлуги, переметывались к истокам Керженца, появлялись на Пыщуге и Ухтыше – и везде этот неугомонный человек и стук его топора!». Показывая два мира, природы и людей, Касаткин вновь использует прием контраста – звукового и зрительного, цветового. Доминантой пейзажных зарисовок стали повторяющиеся слова «тишина», «тихо». Отсутствие звуков, покой зимнего леса подчеркнуты автором неоднократно: «мороз притаился»; «ни шороха, ни звука»; «невыразимо тих лес»; «дремная глухомань»; «ничто не шелохнется»; «тонко звенящая тишина»; «зимний сон»; «лоси мирно лежат»; «ночь охраняет покой лосиный»; «бело, ровно и тихо…». Картина дополнена цветовой гаммой: «звездная синь»; «лес бел, ветви - белые кораллы»; «серебристые арки берез»; «лунная синева»; «синие искорки»; «голубоватый лунный свет»; «алмазные искры»; «белый пух снега». Краски в пейзажных зарисовках подчеркнуто естественны: небо – синее, зимний лес – снежный, белый. Сочетание белого и синего цветов указывает на чистоту, гармонию, нетронутость природного мира. Интересна, по мере развития событий, эволюция лейтмотивного образа рассказа – луны как части природного целого: в начале рассказа луна нейтральна: «одинокая печальная», «луна плывет», «голубоватый лунный свет». Повествователь изображает быт людей посредством звукописи: «жалобно поскрипывали на утреннем ветру сломанные, расхлебяченные ворота»; «петух домовито пропел»; охотник «засипел из-под платка»; «спросонья и глухо начинают гуторить голоса»; «заныл ребенок»; «густые и тягучие вздохи, зевки, азартный чес»; «торопливо, ядрено и твердо проскрипели шаги»; «рыкнула смерзлая дверь»; «голоса людские расползлись по двору»; «мужицкий голос твердо сказал…». Как видим, покою и безмолвию природы противопоставлена человеческая жизнь, полная резких, «некомфортных» для восприятия звуков, контрастных гармонии природного мира, в тишине которого притаилось предчувствие – «грозное, роковое». Характерно, что в описании жизни людей на лесном кордоне редки краски – автор избегает ярких определений, экспрессивных эпитетов, эти пейзажные зарисовки насыщены бытовыми предметами, подчеркнуто агрессивными, направленными против природного согласия: «Лунным же лучом выхвачен из сумрака край грубого стола и желтая спинка стула… На освещенном краю стола поблескивает плечиком бутылка, бело разбросаны окурки папирос, торчит ножик, воткнутый в хлеб. Какие-то ремни валяются, патронташ…». Завершает рассказ цветовой образ – свидетельство свершившейся трагедии: вновь возникает в описании красный цвет, и повествователь уточняет: это «яркие красные капли» крови, капающие на снег из раны застрелянного лося. Сам момент расправы над животным не показан, о трагической развязке событий свидетельствует деталь. Важно отметить, что Касаткин мастерски использовал на протяжении всего творчества художественную деталь как средство психологического анализа. В рассказах Касаткина 1920-х годов встречается все разнообразие сказовых повествовательных форм, проявившихся в его дореволюционной прозе. Наиболее часто - однонаправленная речь, в которой на близость к сказу указывает инверсионный порядок слов в предложении, препозиция сказуемого. Нередко инверсия сочетается с другими средствами, создающими сказовые формы – лексическими, интонационными, синтаксическими. В рассказе «Летучий Осип» (1921) синтез этих средств позволил писателю передать живые, эмоционально-оценочные интонации героя-рассказчика: «Ай, да уральцы! То есть, видим, душой-то к нам льнут, а не к врагу. Советский народ!». В произведении отсутствует местоимение «я», оно заменено на форму множественного числа «мы» - автор использует коллективную субъектную форму: «Вечером мы разместили в вокзале раненых, и, утомленные боем, расположились на лугу в ожидании каши». Так начинается рассказ, и уже первая его фраза определяет позицию рассказчика – он вместе со всеми - участник событий и выразитель общего мнения. Далее это единение подчеркивается на протяжении всего повествования: «Н а м, одичалым в походах и боях, это был как есть праздник. М ы козырем расхаживали вдоль селения»; и в конце рассказа: «Тут-то м ы его - даже сказать чудно - боялись. Кроткий совсем человек, а неладно глядеть… Ведь какая тяжесть-то свисла над этой головушкой, ежели понять хорошенько».Под «мы» рассказчик подразумевает коллектив, социальную общность – отряд партизан, в недавнем деревенских мужиков – на это указывают речь персонажей, детали их внешности. Понятие «мы» включает автора – он и рассказчик пребывают в одном социальном контексте, они выразители интересов множества, но при этом позиции рассказчика и автора не всегда совпадают, хотя речь рассказчика не подвергается явно выраженной авторской переоценке. В «Летучем Осипе», впервые в творчестве Касаткина, проявилась особая форма психологического анализа, названная Л.Ф. Киселевой «хоровой» - «подключение к мыслям и чувствам героя мыслей и чувств других героев, автора, народного коллективного опыта вообще». Это персонализированный полилог толпы – партизан, в котором участвуют и «новички» в отряде, и «из старых»: «безусый малый», «уралец Бабушкин», «молоденький Васяга», «курносый детина пулеметчик». Автор переносит внимание читателя с обобщенного образа «массы» на индивидуальные лица «хора», на их реплики – это, несомненно, придает повествованию напряжение, динамику, способствует выявлению оценок и характеристик.Таким образом, сказ в «Летучем Осипе» является выражением позиции «множества», причем это однонаправленный сказ, выражающий точку зрения автора и персонажей (один из них – рассказчик), близких не только социально, но и психологически. Заметим, что две из пяти главок рассказа представляют собой не собственно сказ, а сказовое повествование - несобственно- авторское, в котором рассказчик передает слово автору: это вторая главка, являющаяся диалогом двух персонажей с краткими включениями голоса автора, и четвертая – разговор Осипа с раненым земляком Соколовым о гибели жены и сына. Здесь при объективном выражении плана персонажа (отсутствуют местоимение «мы» и его формы) дистанция между автором и героем незначительна, что подчеркивается сохранением словоупотребления изображаемой народной среды – с диалектизмами, просторечием, синтаксическими фигурами (инверсией, прежде всего): «Знать, уснул и Бабушкин. Васяга лег навытяжку, руки закинул под голову и глядит на высоко поднявшийся серпок луны. В лесу все еще ухала выпь. Над лугом жалобно пели комары, гудели жуки майские»; «Задохнулся Соколов, отдыхивается. В груди клекочет, кипит.