Ситуация "Прозрения" в рассказах А.П.Чехова ("Горе", "Скрипка Ротшильда" "Учитель словесности" "Дама с собачкой" Попрыгунья", Черный монах," Невест

Содержание

ВВЕДЕНИЕ
1.ОБЗОР КРИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2.ОПИСАНИЕ "ПРОЗРЕВШИХ" ПЕРСОНАЖЕЙ ЧЕХОВА
3.ТЕМА ПРОЗРЕНИЯ В РАССКАЗАХ ЧЕХОВА…………………………….15
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Ситуация "Прозрения" в рассказах А.П.Чехова ("Горе", "Скрипка Ротшильда" "Учитель словесности" "Дама с собачкой" Попрыгунья", Черный монах," Невеста".

3. Тема прозрения в рассказах Чехова
Как уже говорилось выше, персонажи в рассказах Чехова разные, как и обстоятельства их жизни. Объединяет их то, что на разных этапах своего существования у них происходит переоценка собственной личности и отношения к окружающему миру. Для того, чтобы глубже показать это, разберем подробнее несколько рассказов.
Скрипка Ротшильда
К. Чуковский проницательно заметил: «Скрипка Ротшильда – квинтэссенция чеховского стиля. В ней сконцентрированы – и притом в самом сильном своем воплощении – все основные черты мировоззрения Чехова и главная особенность его мастерства».6 Он также считал, что создав образ Якова, Чехов окончательно восстал против топорного деления людей на злодеев и праведников, которого требовала критика тех лет.
Это одно из ключевых произведений Чехова 90-х г. Весь рассказ ведет повествователь как бы с позиции персонажа, при этом обнаруживая всю антигуманную сущность этой позиции. Сиюминутные события как бы сопоставлены с «прошлым опытом» человечества и с прежними, уже известными читателю интерпретациями подобных поступков и действий. Устремленность всего повествователя к адресату, читателю, ориентирована на его социальный и психологический опыт, составляющий главное условие понимания. Внешний ряд на первый взгляд ясен и прост. У гробовых дел мастера занемогла жена Марфа. Он свозил ее к доктору, но поездка мало чем помогла и вскоре Марфа умерла. Это то, что на поверхности.
Для Якова Иванова, имевшего «почему-то» прозвище Бронза, именно с болезни и смерти жены началось духовное возрождение, выздоровление от прежнего равнодушия, черствости и жестокости, которые так прочно слились с его натурой, что видимо, и породили прозвище. Описание болезни и смерти Марфы начинается с точной даты, когда произошло несчастье: «шестого мая прошлого года». Только близкий к Марфе человек, запомнивший навсегда этот поворот в своей жизни, мог с такой точностью указать начало своей беды и своего позднего прозрения.7
Повествование «в тоне и духе» героя несет здесь несомненно обличительную функцию. Повествователь сохраняет живое звучание речи персонажа, ее произносительный вариант. Вот сцена в больнице, куда Яков привез умирающую жену: « - Здравия желаем, - сказал Яков, вводя старуху в приемную. – Извините, все беспокоим вас, Максим Николаич, своими пустяшными делами. Вот, изволите видеть, захворал мой предмет. Подруга жизни, как это говорится, извините за выражение…»8
А «пустяшные дела» - это смертельная болезнь Марфы. В конкретной ситуации формы «вежливого обращения» приобрели значение оскорбительное, издевательское. С первых же слов Якова, обращенных к Максиму Николаевичу, определена по существу, «речевая маска» персонажа», т.е. средствами речи самого персонажа выявлена не только его социальная принадлежность, но и раскрыта его «психология». Яков усвоил чужие для него формы «куртуазного общения». Он понимает, что Марфа умрет, но настаивает на внешнем рисунке лечения как «соблюдении правил игры». Соблюдение внешних приличий, правил, благопристойность – вот главная забота Якова. Те же пустые, лишенные искренности заботы формулы «общежития». В том же тоне и духе совершаются и последние действия Якова: стремление соблюсти видимость заботы и добропорядочности. «Старухи соседки обмыли, одели и в гроб положили. Чтобы не платить лишнего дьячку, Яков сам читал псалтырь, и за могилку с него ничего не взяли, т.к. кладбищенский сторож был ему кум. Четыре мужика несли до кладбища гроб, но не за деньги, а из уважения. Шли за гробом старухи, нищие, двое юродивых, встречный народ набожно крестился… И Яков был очень доволен, что все так честно, благопристойно, и дешево и ни для кого не обидно».9
Яков и Марта – фигуры явно сопоставленные. В поздних произведениях Чехова по всей вероятности нет случайных имен. Во всяком случае, в «Скрипке Ротшильда» имена главных действующих лиц «говорящие». Уличное прозвище Якова – «Бронза», в начальных фразах уже есть важное замечание: « …уличное прозвище у него было почему-то – Бронза..»
«Скрипка Ротшильда» начинается воспроизведением позиции персонажа в формах, приближенных к размышлениям персонажа, его внутренней речи, поданной внешне как бы в авторском объективном повествовании.
«Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно. В больницу же и в тюремный замок гробов требовалось очень мало». 10
Так рассуждать мог только гробовщик, не ведающий ни жалости, ни сострадания. Яков Бронза больше похож на «каменного гостя», случайно оказавшегося среди людей. Есть еще одна деталь, проливающая свет на его характер: «Заказы на детские гробики принимал он очень неохотно и делал их прямо без мерки, с презрением, и всякий раз, получая деньги за работу, говорил: - Признаться, не люблю заниматься чепухой». 11 И эти бездушные слова говорились родителям или родственникам умерших детей. Он «Бронза», и полностью оправдывает свое прозвище.
Скрипача из оркестра Ротшильда Бронза ненавидит прежде всего за то, что «этот проклятый жид даже самое веселое умудряется играть жалобно». Жалоба должна вызывать сострадание, сочувствие, соучастие. Яков же как будто забыл об этих человеческих чувствах. Марфа умирает, но он с еще живой жены снимает мерку и делает ей гроб. «Когда работы была кончена, Бронза надел очки и записал в свою книжку: «Марфе Ивановой гроб – 2 р. 40 к.». И вздохнул».
С этого вздоха и начинается для Якова трудное возвращение к живой жизни. Его начинают одолевать воспоминания. Весь ряд воспоминаний построен «по восходящей».
«Глядя на старуху, Яков почему-то вспомнил, что за всю свою жизнь он, кажется, ни разу не приласкал ее, не пожалел, ни разу не догадался купить ей платочек или принести со свадьбы что-нибудь сладенького, а только кричал не нее, бранил за убытки, бросался на нее с кулаками…» Показательна архитектоника текста: сначала Яков видит непривычное, как бы помолодевшее лицо Марфы, потом идет ряд воспоминаний, а заключительная часть как бы подводит всему этому итог: «И он понял, отчего у нее теперь такое странное, радостное лицо, и ему стало жутко».
Пожалуй, наивысшая кульминационная точка Бронзы сцена «прощания» с женой. «Прощаясь в последний раз с Марфой, он потрогал рукой гроб и подумал: «Хорошая работа».
И дальше начинается трудная и сложная работа по восстановлению человеческого начала. Оказавшись на реке, Яков недоумевает, как же так вышло, что за последние сорок или пятьдесят лет своей жизни он ни разу здесь не был, а если и был, то не обратил на реку внимания?
Явления внешнего мира – толчки, воскрешающие события внутреннего, которые, в свою очередь, вновь связываются с внешним, создавая неразмыкаемую цепь. 12
Для характера Якова показательно то, что он не видит природы. Живет среди гробов и сам как в гробу. Разнообразие окружающего мира в красках, запахах и звуках он замечает только после «выхода из бронзы», накануне смерти. Прежде и теперь состояние для Якова как два рубежа, разделенные долгими годами бронзы. И везде он замечает следы разорения и оскудения. Весь ряд воспоминаний раскрывает безрадостный итог: «все на этом свете пропадало и будет пропадать»!
Сюжетный рисунок «Скрипки Ротшильда» обнаруживает связь с художественными идеями как далекого прошлого, так и с современной и русской классической литературой.
Железный аршин Якова и его же скрипка – два антагонистических предмета. Это символично. Аршин – знак бездуховности и бездушия, принадлежит только Якову Бронзе. Как только в нем просыпается что-то человеческое, тема убытков сменяется темой утрат. Он в своей жизни, кроме гробов, только и делал, что подсчитывал убытки. Каждый день их записывал, подсчитывал. Только это всегда касалось денег. А уже на пороге смерти ему приходят в голову другие мысли: «Зачем Яков всю свою жизнь бранился, рычал, бросался с кулаками, обижал свою жену и, спрашивается, для какой надобности давеча напугал и оскорбил жида? Зачем вообще люди мешают жить друг другу? Ведь от этого какие убытки! Какие страшные убытки»!
Слово одно – убытки, но насколько же все перевернулось в душе Якова, если он задумался не о денежных убытках, а об убытках от человеческой глупости, жестокости и равнодушия. Ключевыми в рассказе можно назвать слова: «Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу».
И в этот момент аршин, как бы олицетворение души Якова – исчезает из повествования. И на первый план выходит скрипка. Еще Марфа, словно предугадывая сокровенное назначение скрипки, «всякий раз с благоговением вешала его скрипку на стену». Скрипка стала для Якова как бы единственным голосом понимания.
Рассказ «Скрипка Ротшильда» признан одним из лучших у Чехова, по словам авторитетных критиков – принадлежит к совершеннейшим образцам мировой литературы. Соединение комического и трагического вообще свойственное Чехову, нигде, кажется, оно не достигает такой нерасторжимости как в «Скрипке Ротшильда»: смешное становится душераздирающим, и чем оно смешнее, тем страшнее.13
Цель искусства — катарсис. Через сопереживание, потрясение, возвышение — к очищению. «Скрипка Ротшильда» — символ печали, несбывшихся надежд, разочарования и одновременно покаяния. Яков, умирая, завещал скрипку человеку, которого сам обижал, унижал. То есть это ещё и просьба о прощении, и признание вины. Этот грех он еще может загладить, а несчастную жизнь и смерть жены – уже нет.
Дорогое завещают дорогим. Самое дорогое, свою скрипку, своё дитя, Яков завещает Ротшильду, тому, кого ненавидел и кто стал его братом. Завещает свою душу. Чеховский герой не случайно носит фамилию богача Ротшильда, только, в отличие от него, богатство у бедного флейтиста истинное, нетленное: душа, кроткая и добрая, печальная песня скрипки.14
Драматизм рассказа в этом конфликте человечности и бронзовой маски, во внешней определенности (гробовщик) и внутренней сути (скрипач). Это и есть несостоявшийся Ротшильд, на пороге смерти состоявшийся как личность. 15
Заканчивая рассказ, Чехов пишет: «...Когда он (Ротшильд) старается повторить то, что играл Яков, то у него выходит нечто такое унылое и скорбное, что слушатели плачут, и сам он под конец закатывает глаза и говорит: «Ваххх!». И эта новая песня так понравилась в городе, что Ротшильда приглашают к себе наперерыв купцы и чиновники и заставляют играть её по десяти раз». Чеховский финал рассказа вызывает вопросы. Почему эта грустная музыка так популярна в городе? Люди любят страдать, жалеть себя, плакать? А может, сопереживать? А может, это тяга к искусству, прекрасному, раз в мире человеческих взаимоотношений нет гармонии? Как всегда, Чехов не даёт прямых ответов.16
Но можно сказать, что жизнь Якова прошла не зря, если его музыка еще будоражит сердца, и хочется верить, что именно музыка поможет людям объединиться и стать счастливее.
Черный монах
Повесть «Черный монах» вызывала и вызывает разноречивые отзывы современников. В ее основе лежит традиционный для Чехова конфликт между человеком и жизнью во всей ее сложности. В своем развитии конфликт проходит три этапа (болезнь Коврина, его выздоровление и смерть). Во всех частях герои оказываются в сходных ситуациях и решают сходные проблемы. На фоне этого сходства отчетливо проявляются изменения, которые произошли в их характере и мировосприятии. В повести соприкасаются два различных мира, живущих по непонятным друг для друга законам.
Коврин со своей возвышенность страстью вторгается в размеренную, «земную» жизнь Песоцких. Так же навязчивая мысль о черном монахе входит в его собственное сознание.
Начиная с пятидесятых годов об этой повести пишут достаточно много. Однако «Черный монах» в результате большой аналитической работы не получил более или менее однозначного толкования. Постепенно повесть приобрела прочную репутацию «загадочной». С этого упоминания начинается практически каждая новая работа. Как остроумно заметил В. Катаев, все писавшие о «Черном монахе», в зависимости от того, чью точку зрения в повести они считали наиболее близкой Чехову, разделились на «ковринистов» и «песоцкистов». 17
Типичной для первых является мысль о прославлении в «Черном монахе» «гениального страдальца» Коврина, о «столкновении великих целей и идеалов» с «миром пошлости и ограниченности».
Песоцкисты считают, Чехов разоблачает в повести «ненастоящего философа Коврина, опьяненного наркотиками религиозно-мистических идей» и противопоставляют ему «трудолюбивых, простых душой людей» - Таню и ее отца. Тут уже Песоцкий оказывается «скромным гением». Катаев обосновывает еще одно направление в изучении повести. Интерпретации «Черного монаха» в большинстве своем исходят из намерений отыскать доказательства авторского сочувствия любо той, либо другой стороне. Но сам такой подход не верен. Чехов подвергает аналитическому освещению сами точки зрения героев, не отдавая предпочтения никому из персонажей. Характерно, что повесть изучается почти в полном отрыве о других чеховских произведений 80-90 –х г. Лишь очень немногие критики пытаются найти сходные мотивы в других чеховских произведениях.
В письмах к разным адресатам Чехов неоднократно повторял, что написал рассказ «медицинский», изобразил «одного молодого человека, страдавшего манией величия». Кстати, точность чеховского «диагноза» и описания болезни позже не раз была подтверждена психиатрами. Монах – продукт болезненного сознания героя, его двойник, выражающий иной, более глубокий уровень сознания Коврина, фактически – его подсознание. Диалоги Коврина с Черным монахом - своеобразная анатомия его души. Не случайно уже в первом диалоге магистр говорит призраку, что тот «подсмотрел и подслушал его сокровенные мысли», а вторая их беседа «объективирована» взглядом Тани, которая видит мужа, обращающегося к пустому креслу.
Содержательная сторона этого «раздвоенного монолога» до сих пор оценивается крайне разноречиво. «Песоцкисты» считают, что беседы магистра с призраком полностью объектны, автор дистанцируется от них. А некоторые «ковринисты» усматривают в речах монаха прямую связь с чеховским словом и оценкой. Они считают, что вопросы Коврина монаху о вечной истине и счастье свидетельствуют об идейных поисках героя, его попытках осмысления жизни. Поэтому Чехов, последовательный в своей философии жизни и творчества, не может осуждать Коврина, так как это противоречило бы логике чеховский мыслей, изложенных им в известном письме Суворину.18 С этой точкой зрения можно спорить, но нельзя не признать, что некоторые вопросы, заданные Ковриным монаху, небезразличны и их создателю. Чехова сильно занимали вопросы бессмертия, и он не раз возвращался к этой теме в своих произведениях.
Поэтому можно говорить об известной идеологической неоднородности диалогов Коврина с двойником. Это система бреда, состоящая из многих элементов. В первой беседе Коврин успевает выяснить много важных вопросов: вопрос вечной жизни и ее цели, проблему гения и толпы, гения и умопомешательства и факт собственного избранничества. Во втором диалоге тема меняется практически на противоположную. Если вначале монах говорил Коврину, что он один из немногих, то в другом разговоре заявляет: «Известность не улыбается тебе…Вас слишком много, чтобы слабая человеческая память могла удержать ваши имена».
Смена психологической доминанты тонко мотивирована Чеховым. Первую беседу с монахом Коврин ведет в состоянии душевного подъема, а позже его настрой меняется, он подсознательно недоволен собой, сомневается в своих способностях. И это «вас слишком много» уже предвещает мнение о своей посредственности, к которому придет выздоровевший магистр. 19
Таким образом, можно сказать, что мотивы, затрагиваемые в беседах Коврина с двойником, в разной степени близки и автору. Ведущим в этом комплексе следует назвать мотив избранничества, тему гения и посредственности, вообще характерную для русской литературы. Именно эта тема исследуется и испытывается в повести.
Чехов, вероятно, сознательно убирает все факты, позволяющие найти объективное подтверждение таких разных оценок Ковриным собственной личности. Для писателя необходимо именно самоощущение, самосознание магистром «социальных ролей» гения и бездарности. Коврин рисуется как человек науки, но при этом нет конкретных сведений ни о предмете его занятий, ни о его лекциях, нет сцен его общения с коллегами и учениками. Песоцкий и Таня тоже лишены отчетливых конкретно-исторических примет. Условно их можно назвать Садовник и его Дочь. Коврин тогда будет Философом, и Черный монах в таком случае органично вписывается в такую образную систему.
Возможную угрозу саду Песоцкий также обозначает загадочно: «чужой человек». Таня позже повторит это в своем письме: «Наш сад погибает, в нем хозяйничают уже чужие…» Такая концентрация символики не совсем обычна для Чехова, поэтому можно даже говорить об уникальности «Черного монаха». И этот символический опыт впоследствии по-другому проявится в более поздних чеховских произведениях.
Таким образом, для творчества писателя повесть «Черный монах» - одна из очень важных вех. Для интерпретации ее смысла главное значение следует обратить на образ, вынесенный в заглавие. Сама легенда о монахе, как предполагают, была сочинена Чеховым. Но можно предположительно указать на некоторые ее литературные аналоги. К примеру, конец рассказа Коврина, где он говорит о том, что монах покажется людям повторно через тысячу лет. Почему через тысячу, и почему суть легенды во вторичном появлении монаха на земле? Ответы могут крыться в одной из книг Нового завета, где рассказывается о воскрешении «обезглавленных за… слово Божие», что царствовали они с Христом тысячу лет. «Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом. Над ними смерть вторая не имеет власти; но они будут священниками Бога и Христа, и будут царствовать с Ним тысячу лет».20 В этом смысле Черный монах и оказывается таким священником, предвестником Страшного суда. Таким же апостолом называет он и Коврина. Эта параллель показывает, что сознанию Коврина не чужд этот круг мотивов, неоднократно подчеркнутых прямыми обращениями к Библии. Ее дважды цитирует монах, и уже выздоровевший Коврин в споре с Таней вспоминает новозаветное сказание об избиении младенцев.
Так выявляется один символический план образа черного монаха. Это высокие претензии героя на превосходство, гениальность и избранность. Такое интеллектуальное апостольство.
Есть в образе монаха и другая грань. Это как зловещий предвестник смерти. Первое его появление свидетельствует о начинающемся безумии героя, а последнее приводит к трагическому концу. Трагичная чеховская ирония – обещая вечную жизнь и блаженство, монах отнимает единственную жизнь магистра.
Таким образом, писатель приводит Коврина к трагическому концу, тем самым ставя под сомнение его философские убеждения. Но это не означает, что автор противопоставляет Песоцких Коврину. Эти герои у Чехова скорее, сопоставлены, даже уравнены общностью взглядов и судьбы, живя в общей атмосфере нервозности и постоянного беспокойства. Сходны и финалы их судеб: все мечты и надежды идут прахом, а вместе с ними гибнут и герои, и сад.
В своем последнем письме Таня возлагает всю вину на Коврина, обвиняя его в том, что умер отец, в саду хозяйничают чужие. И это еще один чеховский трагический парадокс – ведь сами Песоцкие, любя Коврина, во многом провоцировали и создавали манию величия магистра. Они постоянно подчеркивали его исключительность, необыкновенность его занятий и суждений. «Мы люди маленькие, а вы великий человек», - прямо так и говорит Таня. О многом свидетельствует фраза из ее письма, которую успел прочитать умирающий Коврин: « Я приняла тебя за необыкновенного человека, за гения, я полюбила тебя, а ты оказался сумасшедшим…» Получается, что Таня полюбила не конкретного человека, а тот образ, который сама же себе и придумала, а потом разуверилась в нем.