Тема благородного безумия в романе Дон Кихот Ламанчский Сервантеса.

Тема благородного безумия в романе «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» Сервантеса

Тема благородного безумия в романе Дон Кихот Ламанчский Сервантеса.

Дон Кихот как будто живет в прошлом, во множестве прочитанных им книг. Отсюда вера Дон-Кихота. Вера Дон-Кихота в то, что он защищает угнетённых, что он борется за справедливость, тем полнее и искреннее, что он сам угнетён, подавлен тем, что больше не нуждаются в его услугах для защиты. Его наивный идеализм — результат беспомощности — является такой же карикатурой на доподлинное средневековое рыцарство, как его деревенская Дульцинея — карикатура на ту средневековую феодальную дама, служению которой посвятил себя Дон-Кихот.
Идет не состыковка мысли и реальности. Дон-Кихот идет охотиться на мамонтов, которые давно вымерли. Его деяния бессмысленны, - остается только пальцем у виска покрутить. Но невозможно не проникнуться искренностью и чистотой его помыслов. Дон-Кихот, несомненно, идеалист,что материалистами трактовалось как слабость, как неумение победить материю. В литературной энциклопедии мы находим такие слова: «Прославление Дон-Кихота — бунт человека, бессильного победить материю. Отрицание и насмешка над донкихотством — сознание сильного, умеющего заставить материю служить себе»1. Спорное утверждение, напрочь отрицающее значение силы духа, какая, несомненно, была присуща Дон-Кихоту. Впрочем, именно с этой позиции он выглядит безумцем и печальным рыцарем. Тот же, кто, подобно Байрону, встает на сторону Дон-Кихота, видит в нем идеал для подражания.
Для Байрона нет задач важнее, чем те, которые ставил для себя Дон Кихот. Но и он такой же «рыцарь печального образа», он видит в Доне Кихоте своего предшественника. С классовой позиции Байрон - представитель аристократии, которая уже теряет свою силу и не может противостоять новым буржуазным ценностям. В советской литературной энциклопедии это звучит так: «Социальное родство Дона Кихота с Байроном и Тургеневым не в том, что они, как и он, взывают к реставрации прошлого, а в том, что, погибая (как дворянская прослойка), они не могут встать на новые исторические рельсы и отстаивают свой третий выход: они не за феодализм и не за капитализм, а за истину, за правду и справедливость, за торжество идеалов своего героя, который «пороки клеймит и хочет, чтоб сильный был в ответе, когда не прав». Не имея в своем распоряжении никаких сил, чтобы призвать к ответу несправедливого сильного, они устремляют взор на своего великого предшественника из Ламанчи. <…> Байрон — писатель разложившейся, обедневшей родовой аристократии, не сумевшей приспособиться к новым буржуазным условиям, — в своем творчестве до крайности созвучен рыцарю печального образа. Его герои — «люди безумные, беспокойные и беспочвенные скитальцы, пережившие свой класс и не слившиеся с каким-нибудь другим. Чужие в современности, они любят уходить в созерцание обломков прошлого величия»1. В той же энциклопедии указывается, что образ Дона Кихота был близок Тургеневу, который также стоял перед лицом погибающего феодализма в России и поэтому его герой Евгений Базаров в чем-то тоже Дон Кихот, Дон Кихот, переродившийся в Гамлета. В этом образе над энтузиастом Дон-Кихотом, берет верх пессимист Гамлет.
На наш взгляд, классовая трактовка образа Дон-Кихота данная в советской Литературной энциклопедии, не является исчерпывающей. Благородные безумцы и идеалисты встречаются не только на стыке эпох и не только среди тех, кто является представителем уходящего класса, носителем исчерпавших себя ценностей. Более того, эти ценные не исчерпывают себя – это вечные ценности – помощь страдающим, защита слабых, любовь и верность, благородство. Можно ли сказать, что эти ценности ушли в прошлое? Можно ли сказать, что благородство когда-то не было актуальным? Каждая эпоха, в условиях новой реальности, рождает новых рыцарей, но ценности, в сути их, остаются те же. Средневековые рыцари, байроновская аристократия, русское дворянство 1825 года и революционеры конца XIX века наделены общими чертами благородства и всегда оно оказывается безумным, потому что оно вне здравого смысла, которому не до высоких идей. Кроме того, мы говорили о князе Мышкине, без сомнения наделенном чертами донкихотства. Но его донкихотство не связано с его принадлежностью к уходящему классу, что еще раз доказывает, что донкихотство – это не всегда явление связанное с уходящими классами, не могущими приспособиться к новой действительности. Дон-Кихот – человек не могущий приспособиться к действительности вообще, в любую эпоху. Он оторван от нее. Таков князь Мышкин Достоевского – «бедный рыцарь»:
«Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой…»1
Это баллада Пушкина, которую читает в романе «Идиот» Аглая, и строчки эти относятся к князю Мышкину. Чистое сознание и нежная душа князя Мышкина вызывают у читателей такую же симпатию, как искренность и возвышенность помыслов Дон-Кихота. Как Дон-Кихот видит в ветряных мельницах великанов и угрозу, которую нужно победить и устранить. Так и князь Мышкин может увидеть тонкую и страдающую душу в женщине, которую весь свет давно рассматривает только как товар. Но больше всего роднит князя Мышкина и Дон-Кихота чистота и невинность помыслов оторванных от реальности. Они лишены здравого смысла в этом их безумие. Но они чисты и полны высоких идей – они благородны, как никто. Они – благородные безумцы.
Еще одно роднит князя Мышкина и Дон-Кихота – постоянное сравнение с образом Христа, которого тоже, в общем-то, считали безумцем, а цели его и задачи были самыми возвышенными. Сервантес несколько раз символически сопоставляет образ своего благородного идальго с образом Христа, тем самым, обрекая его на гибель в финале. Достоевский своего князя Мышкина в черновиках называет князь Христос. Князь Мышкин заканчивает свои дни в клинике для душевнобольных. Таким образом, и тот, и другой проиграли реальности, но остались в вечности.
Есть, конечно, и несомненное различие этих образов. Князь Мышкин не спешит «с шашкой наголо рубить врага», он не бросается в переделки, но он наделен такими чертами как сострадание и христианское всепрощение. Скажем так, Дон-Кихот – активный рыцарь, князь Мышкин – рыцарь пассивный, но, несмотря на это Мышкин несомненный «рыцарь печального образа», близкий Дон-Кихоту.
В русской литературе находят и других Дон-Кихотов. Владимир Винников, например, видит Дон Кихота в Чацком. Чацкий также был обвинен в безумстве, как и Дон Кихот1, хотя назвать его рыцарем печального образа как-то язык не поворачивается. Если гибель Дон-Кихота вызывает сочувствие, то бегство Чацкого с «поля боя» - скорее досаду.
Изучая литературу, посвященную вечному образу Дон-Кихота все же гораздо чаще мы встречаем сопоставление с реальными людьми, а не с литературными героями. Дон-Кихотом назван Байрон, как мы уже говорили. Дон-Кихотами называют декабристов. А еще Дон Кихот немного живет в каждом человеке. Можно сказать, что образ Дон Кихота – это некая моральная основа во всем ее мучительном противоречии с жестокой реальностью, некое развенчание идеалов. Вечное развенчание вечных идеалов.
Образ благородного безумца, каким является Дон Кихот, не потерял своей актуальности и сегодня, хотя вся современная философия и литература стремится помирить помыслы с реальностью, найти ту линию, где устремления и реальность будут гармонично дополнять друг друга, а не вступать в противоречие