Нацизм и геополитика

Введение
1. Либерализм и протекционизм в геополитике
2. Нацизм как защита экономических и социальных интересов страны
Заключение
Библиография

Нацизм и геополитика

Если в политике преобладают силы, заинтересованные в защите внутреннего рынка отечественной продукции от иностранной конкуренции, - торжествует интровертный протекционизм: повышаются ставки ввозных тарифов, предоставляются субсидии внутренним производителям, устанавливаются количественные ограничения для ввоза иностранных товаров и т.д. Если же берут верх силы, заинтересованные в расширении экспорта продукции отечественных производителей, в продвижении соответствующих товаров на зарубежные рынки, — государство под воздействием соответствующих сил начинает активную политику экстраверт-ного либерализма, именуемого обычно просто либерализмом.
На практике, как правило, политика экстравертного либерализма (протекционизма) сталкивается с политикой интровертного протекционизма стран контрагентов. В жизни обычно та же самая страна, в которой преобладает политика экстравертного либерализма (протекционизма) (что касается, например, своих индустриальных товаров), в отношении других товаров (например аграрных) вынуждена под воздействием заинтересованных сил в собственной стране придерживаться интровертного протекционизма. Иначе говоря, в реальности устанавливается сложный баланс, отражающий протекционистско-либерализационные интересы как в каждой отдельно взятой стране, так и в целой системе международно-экономических отношений. Такой подвижный баланс в конце концов складывается в результате борьбы интересов отдельных стран и находит свое иллюстративное выражение в правовом закреплении нормами МЭП, особо наглядно в международно-правовых актах системы Всемирной торговой организации — ВТО.4
Именно поле скрещивания экстравертных либерализационных интересов договаривающихся государств и усилий международно-правового закрепления баланса этих интересов и есть поле применения современного международного экономического права. Политическая же и экономическая подоплека всей этой деятельности есть, несомненно, сочетание и соревнование экстравертных либерализационных (по сути экстравертных протекционистских) торгово-экономических интересов государств. Сочетание на основе договоренностей индивидуальных экстравертных либерализационных политических установок (при сохранении, однако, некоторых столь же индивидуальных интровертных протекционистских исключений) выливается в торжествующую в наши дни коллективную концепцию неолиберализма. Как и все в жизни — черное и белое, хорошее и плохое, выгодное и невыгодное и т.д. не разделено резкими гранями. Это относится и к понятиям, применению и взаимосочетанию либерализма и протекционизма.
Высшее выражение прежде всего экономического либерализма — концепция торгово-финансового глобализма, принципиальная политическая и идеологическая установка на общепланетарную экспансию в рамках единого торгового, экономического, информационного и технологического мирового пространства.
2. Нацизм как защита экономических и социальных интересов страны
В развивающихся странах, остающихся так или иначе на рельсах рыночной экономики, кроме коррупции, общей политической неустойчивости, возникают "неудобства" и правового характера. Дело в том, что в молодых государствах не было, нет и теперь частных торговых и промышленных предприятий достаточно коммерчески сильных и искушенных для ведения крупных торговых операций, чтобы быть партнерами "зубров" этого дела, особенно ТНК из индустриальных стран.
Поэтому роль таких партнеров в развивающихся странах (это относилось и к социалистическим странам) брало на себя государство. Главное же, развивающиеся страны так или иначе стремились сохранить государственный контроль за использованием своих стратегически важных ресурсов и за соответствующими отраслями экономики, сохраняли за собой и функции заключения и реализации соглашений об иностранных инвестициях, соглашений о разделе продукции и т.п. Возникли так называемые диагональные отношения: государство, с одной стороны, и частные иностранные предприятия, с другой стороны.5
Однако действовавшая концепция абсолютного государственного иммунитета ставила государство в таких диагональных отношениях (или, иначе, отношениях по так называемым "state development contracts" — контрактам государственного развития) в юрисдикционно иммунное положение, что, естественно, являло собой риск для частных контрагентов из развитых стран. По диагональным контрактам иски к государствам могли, разумеется, рассматриваться в судах самого этого государства. Но у иностранных истцов не было доверия ни к беспристрастности и эффективности судов в молодых развивающихся государствах, ни к самому их материальному праву.
Преодоление перечисленных трудностей требовало правовых подходов. И эти подходы, с очевидностью, нашли свое отражение в некоторых как успешных, так и безуспешных попытках введения определенных новаций в международном праве.
Попытка, с одной стороны, развивающихся стран закрепить свои интересы в Хартии экономических прав и обязанностей 1974 г. выглядела внешне удавшейся. Хартия была голосами развивающихся и социалистических стран принята. По существу же, юридически Хартия имеет лишь декларативный характер. В то же время видится определенная связь между отмеченными интересами стран Севера и некоторыми новациями в международном праве, имевшими место как раз в 60—70-е гг.
Во-первых, в число общепризнанных jus cogens международного права был введен принцип уважения прав человека и основных свобод, включая свободу мысли, совести, религии и убеждений (см., в частности, Декларацию принципов Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, 1975 г.). Принцип этот получил на практике толкование своего рода сверхимперативного, "парамаунтного" по отношению к другим jus cogens, таким как уважение суверенных прав, невмешательство во внутренние дела, территориальная целостность государств и т.д. Как показал опыт, в частности Боснии, Косово и т.д., создавалось правовое обоснование для вмешательства, интервенции во внутренние дела государства под предлогом защиты прав человека и в нарушение прочих jus cogens международного права.
Во-вторых, другим существенным изменением был отход от концепции абсолютного юрисдикционного иммунитета в пользу функционального иммунитета государства. Это изменение нашло на многостороннем международном уровне закрепление в Вашингтонской конвенции 1965 г. о разрешении инвестиционных споров между государствами и иностранными лицами, а также в признании в рамках ООН гражданско-правового статуса диагональных контрактов. В рамках ЕЭС была принята в 1972 г. Европейская конвенция об иммунитете государств, а на национальном уровне теория функционального иммунитета отразилась в законах США 1976 г., Великобритании 1978 г., наконец, и в новом Арбитражно-процессуальном кодексе России 2003 г.6
Сложнее оказалась задача обеспечения недопущения применения "нежелательного" законодательства развивающихся стран как к диагональным контрактам, так и к другим контрактам, когда согласно нормам международного частного права действует отсылка к праву развивающейся или иной "нежелательной" страны. Всех национальных коллизионных норм, однако, не переделать во имя такой цели. Помощь пришла со стороны доктрины. Именно в те же 60-е гг. и в дальнейшем появляются теории, направленные на утверждение особых, самодостаточных правовых систем или методов, которые должны заменить для международных торгово-экономических сделок как международное, так и национальное право тех или иных государств.
Такой подход виделся, в частности, в использовании общих принципов права, в становлении и признании так называемого транснационального права, "мягкого права", lex mercatoria, в самодостаточности частноправового контракта, который трактовался в качестве исчерпывающего "права", действующего для сторон, "контракт без права" (lawless contract, self-contained contract). Все это позволяло бы уходить от применения конкретного национального права. Сюда же относится и трактовка международного экономического права, якобы основывающегося на совокупности как источников международно-правовых, так и внутригосударственных и даже "прочих" источников. А такими прочими источниками могут считаться и частноправовые сделки, в том числе картельные между ТНК, и "смешанные" источники, т.е. диагональные сделки между государствами и иностранными лицами. А кроме того, в состав МЭП якобы могут входить и односторонние акты отдельных государств.
Международная политика и международное право, включая международное экономическое право, неразрывно связаны. И примеров стремления того или иного государства использовать и приспособить международное право для своих политических интересов несть числа. Выше уже упоминался одиозный для настоящего времени, но вполне "правовой" в XIX в. принцип "открытых дверей". Теперь для "цивилизованного" вмешательства во внутренние дела государств нередко используется другой, современный международно-правовой принцип — уважения и защиты прав человека и основных свобод. Причем показательно, что оба эти, прежний и новый, принципы в жизни применяются государствами сильными в отношении государств слабых.
Увы, сила в международный отношениях, в том числе и экономических, остается главным "аргументом". Наглядным примером может служить упомянутая интервенция США и их союзников в Ираке. Пример Ирака экстремальный, но сила в принципе является и повседневной рутиной международной жизни. Промышленно развитые страны добились за вторую половину XX в. в рамках ГАТТ практически свободного ввоза своих индустриальных товаров в "бедные" страны. Но упорно ограничивается ввоз в "богатые" страны аграрной продукции, текстиля и т.д. из "бедных" стран. О глобализме же в области свободы миграции (а это главное "человеческое" измерение глобализации) — и говорить не приходится, когда это касается доступа мигрантов в "богатые" страны из "бедных".7
Классическое международное право, его опора в лице созданной после Второй мировой войны системы ООН испытывают всесторонний, многообразный прессинг, включая и отдельные институты международного права, в том числе попытки придания международной правосубъектности, в частности, транснациональным корпорациям и индивидам.
Терроризм — симптом тяжелой болезни общества. Раньше, когда карательные средства не были столь эффективны, как ныне, социальные "болезни" такого рода выходили наружу обычно целиком революционным путем. Терроризм — это вялотекущая болезнь. Гнойник весь не вскрывается, но язвы выступают то в одном, то в другом месте. Бороться с терроризмом локальными акциями "око за око" — все равно что лечить язвы йодом. Нужно тотальное оздоровление всего социального организма. Но это вне забот торговой глобализации.
Безусловно, борьба с терроризмом требует и решительных силовых действий государств, но даже крупнейший в истории террористический акт в Нью-Йорке 11 сентября  2001 г. все же не может служить основанием для принятия на себя статуса "мирового жандарма" тем или иным государством.
Последним новшеством является широко рекламируемая США доктрина права на упреждающее использование силы в случае кажущейся угрозы. Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан, выступая в сентябре 2003 г. на Генеральной Ассамблее ООН, оценил эту доктрину как "фундаментальное изменение в принципах, на которых хоть и не полностью, но держались мир и стабильность. Она способна послужить прецедентом для беззакония и одностороннего использования силы без достаточных на то оснований.8
Такого рода политика и такое военное ее осуществление как нельзя лучше рисуют и саму современную концепцию глобализма в действии — как торжество однополярности — Pax Americana. Это же фактически и корень того кризиса, в котором оказывается сегодня международное публичное право. Глобализм объективен, но в этом своем качестве он должен бы быть принципиально равнозначен для всех государств и народов. Вот этой-то равнозначимости, к сожалению, не наблюдается.
Звучат и суждения о том, что международное экономическое право якобы "признает привилегированную роль наиболее передовых государств, которые располагают властью и действуют в качестве настоящих "международных экономических законодателей" через международные организации, находящиеся под их контролем (например, МВФ), либо просто используют свою экономическую мощь".9
Но причем здесь "право"? Мощь и сила всегда конкурировали и, увы, конкурируют доныне с правом и справедливостью. Однако концептуальное отождествление силы с правом, "кулачное право", — казалось бы, давно отвергнуто доктриной и правом так называемых цивилизованных государств. И тем не менее говорится о неких (впрочем, легко угадываемых) "привилегированных наиболее передовых государствах"! Наиболее "передовые" — по какому критерию? по экономической мощи? или по военной (что еще "убедительнее")? Тогда точнее было бы говорить в данном случае, пожалуй, о "наиболее передовом" государстве в единственном числе, иначе — о США. И куда делся не отменявшийся пока никем общепризнанный (jus cogens) принцип равноправия государств?
Что касается МВФ и привилегированности отдельных государств в Фонде, действительно, так называемое "взвешенное голосование" дает, особенно США вместе с несколькими другими членами МВФ, возможность диктовать решения о финансировании Фондом нуждающихся государств.
Но взвешенное голосование в данном случае определяется не в силу "официального" признания "привилегированной роли наиболее передовых государств" абстрактным международным экономическим правом, но вполне конкретным международным соглашением об МВФ, причем членство в МВФ добровольно, а значит, и решения МВФ, и способ их принятия имеют под собой предварительное соглашение вступающих в Фонд государств. Иначе говоря, соглашаясь играть в данную игру, заранее соглашаешься и на ее правила. Нет оснований при этом считать "привилегированных" игроков некими "законодателями", а "простых" игроков — утратившими свою суверенность.
Заключение
СССР в силу геополитических и идеологических причин в основном оставался в стороне от неоглобализационно-торгового процесса. Современная Россия, вставшая на рельсы рыночно-капиталистической открытой экономики, разумеется, не может изолироваться от общеглобализационных торгово-экономических процессов. Но она вступает в них в качестве действующего участника, включая их международно-правовые аспекты, с большим опозданием и с весьма слабых позиций. Если в военно-политическом плане — в большой мере благодаря советскому ракетно-ядерному наследству — Россия сохраняет позиции силового центра, то по экономическим показателям Россия — типичная страна Юга и по размерам ВВП, и по структуре экономики, по неэквивалентному внешнеторговому обмену: экспорт сырья и импорт готовых изделий. Это объективно определяет и место России в рамках торгово-финансовой глобализации, а именно — в рядах Юга. С очевидностью, это обстоятельство служит отчасти причиной оттягивания со стороны США и Евросоюза вступления России в ВТО, членство в которой России потенциально сможет существенно усилить в этой организации позиции Юга, разумеется, с учетом наличия для этого государственной политической воли.
Все сказанное выше представляет собой аргумент в пользу того, чтобы в решении правовых международно-публичных и частноправовых вопросов защищались бы, прежде всего, национальные интересы России с учетом отмеченной выше расстановки сил в текущей торговой глобализации. В такой позиции нет никакого "национализма", "шовинизма" и т.п. — это совершенно обычная, причем часто явно агрессивная практика любого, самого демократического государства.