Народные верования в творчестве Н.В.Гоголя 30-х годов (сборник "Вечера на хуторе близ диканьки", "Миргород")

ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1.«ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ»
1.1. ЯЗЫЧЕСКИЕ ВЕРОВАНИЯ НАРОДА
1.2. ХРИСТИАНСКИЕ МИРОСОЗЕРЦАНИЯ
ГЛАВА 2. «МИРГОРОД»
2.1. ЯЗЫЧЕСКИЕ ВЕРОВАНИЯ НАРОДА
2.2. ХРИСТИАНСКИЕ МИРОСОЗЕРЦАНИЯ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Народные верования в творчестве Н.В.Гоголя 30-х годов (сборник "Вечера на хуторе близ диканьки", "Миргород")

Именно о посте и вспоминает кузнец Вакула, оказавшись в рождественский вечер, в поисках нечистой силы (готовый, кстати, и на прямое «угождение» ей), в хате Пузатого Пацюка: «...Ведь сегодня голодная кутья, а он ест вареники, вареники скоромные! Что я, в самом деле… стою тут и греха набираюсь!».
Изображая похождения своих героев в день строгого поста – «бесящихся» парубков, веселящихся девчат, попадающих в мешки ухажеров Солохи, «подъезжающего» к красавице кузнеца Вакулы, пьяниц кума Панаса и ткача Шапуваленка – рассказчик «Ночи перед Рождеством», конечно, не без намерения замечает (в очевидном согласии с автором), что «все» другие «дворяне оставались дома и, как честные христиане, ели кутью посреди своих домашних» («имели столько благочестия, что решились остаться дома», – замечал рассказчик в черновой редакции). Правда, – добавлял в то же время Гоголь в другом месте, – одни только старухи с «степенными отцами оставались в избах».
Таким образом, повести Н.В. Гоголя в сборнике «Вечера на хуторе близ Диканьки», пронизанны темой раскрепощения народа из-под власти суеверий, которая приводит, по Гоголю, к росту его христианского самосознания. Чем меньше боятся люди ведьм и чертей (языческое мировосприятие), тем больше верят они в собственные силы, тем больше удали и размаха, радости и счастья в их жизни. Пётр и Данило «Страшная месть» слишком скоро попадают под власть дьявольских наваждений и потому полны тяжёлых, мрачных предчувствий. Вакуле «Ночь перед Рождеством», Левку «Майская ночь или утопленница» и особенно Грицку «Сорочинская ярмарка» чуждо сознание обречённости: они бодры и полны сил; временно грустят они от случайных неудач и легко одерживают победу над препятствиями по пути к счастью.
Своими повестями из народной жизни Гоголь сделал вклад в национальную культуру Радищева и Пушкина. Оцененные так высоко Пушкиным и Белинским, «Вечера на хуторе близ Диканьки» и далее сохранили своё значение. Во второй половине ХIХ в. из них были взяты сюжеты для многих выдающихся национальных русских опер Н. А. Римского-Корсакова, П. И. Чайковского, М. П. Мусоргского. Вместе с их гениальной музыкой образы «Вечеров» прочно вошли в эстетическое наследство русского и украинского народов.
Глава 2. «Миргород»
2.1. Языческие верования народа
Гоголь по-прежнему видит мир во власти темных сил и с беспощадной наблюдательностью следит за борьбой человека с дьяволом. За исключением «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» все повести в сборнике «Миргород» кончаются гибелью героев: умирают Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна в «Старосветских помещиках», гибнет Тарас с двумя своими сыновьями в «Тарасе Бульбе».
В «Старосветских помещиках» Гоголь с необыкновенной силой описывает свой мистический опыт детских лет. «Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий вас по имени, который простолюдины объясняют тем, что душа стосковалась за человеком и призывает его, и после которого следует немедленно смерть. Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в детстве я часто его слышал: иногда вдруг позади меня кто-то явственно произносил мое имя. День обыкновенно в это время был самый ясный и солнечный: ни один лист в саду на дереве не шевелился; тишина была мертвая; даже кузнечики в это время переставали кричать; ни души в саду. Но, признаюсь, если бы ночь самая бешеная и бурная, со всем адом стихий, настигла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался ее, как этой ужасной тишины среди безоблачного дня. Я обыкновенно тогда бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из саду и тогда только успокаивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек, вид которого изгонял эту страшную сердечную пустыню». В душе Гоголя первичны переживание космического ужаса и стихийный страх смерти; и на этой языческой основе христианство воспринимается им как религия греха и возмездия.
Интересно отметить отчасти мифологическую жизнь Ивановича Товстогуба и его жены Пульхерии Ивановны Товстогубихи «Старосветские помещики», которая определяется именами Филемона и Бавкиды, персонажами из греческой мифологии, смиренных служителей языческого храма. Известно, что в награду за гостеприимство боги исполнили желание Филемона и Бавкиды, наградив их долголетием и дав им возможность умереть одновременно. Когда наступило время смерти, Филемон и Бавкида превратились в деревья, растущие из одного корня.
Мифологические аллюзии, заданные именами «Филемон» и «Бавкида», позволяют по-новому осмыслить образ жизни «старосветских помещиков». Всю их жизнь и деятельность можно рассматривать как отправление культа языческим богам: это и вечно разложенный огонь под яблоней, и обилие еды в доме, и обязательное поедание ее в чрезмерных количествах: «Хозяйство Пульхерии Ивановны состояло в беспрестанном отпирании и запирании кладовой, в солении, сушении, варении бесчисленного множества фруктов и растений. Ее дом был совершенно похож на химическую лабораторию. Под яблонею вечно был разложен огонь, и никогда почти не снимался с железного треножника котел или медный таз с вареньем, желе, пастилою, деланными на меду, на сахаре».
Знаменательна также и защита дубов Пульхерией Ивановной: «Отчего это у тебя, Ничипор, …дубки сделались так редкими? Гляди, чтобы у тебя волосы на голове не стали редки». Известно, что у древних славян священным деревом был - дуб. Он олицетворял силу и мощь, отчего и считался деревом Бога грома и молнии Перуна. Священным его также почитали литовцы, мордва и чуваши.
Нельзя не затронуть природу громких звуков, являющихся неотъемлемой частью жизни героев. Так, в повести можно встретить «поющие двери»: «Но самое замечательное в доме - были поющие двери. Как только наставало утро, пение дверей раздавалось по всему дому» и гремящий тарантас Пульхерии Ивановны, который когда трогался с места, то «воздух наполнялся странными звуками, так что вдруг были слышны и флейта, и бубен, и барабан; каждый гвоздик и железная скобка звенели до того, что возле самых мельниц было слышно, хотя это расстояние было не меньше двух верст». Известно, что во времена язычества громкие звуки и музыка выполняли охранительную функцию, защищая человека от воздействия враждебных сил и злых чар.
Жизнь Ивановича Товстогуба и его жены Пульхерии Ивановны Товстогубихи также отмечена мифологемой огня. В контексте повести сам дом «старосветских помещиков» воспринимается как своего рода алтарь, центр сакрального пространства: «В каждой комнате была огромная печь, занимавшая почти третью часть ее. Комнатки эти были ужасно теплы, потому что и Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна очень любили теплоту. Топки их были все проведены в сени, всегда почти до самого потолка наполненные соломою, которую обыкновенно употребляют в Малороссии вместо дров. Треск этой горящей соломы и освещение делают сени чрезвычайно приятными в зимний вечер...». Известно, что у древних славян был свой весенний народный праздник, связанный с огнем, который по времени совпадал со Сретением. До сих пор в северо-западной России известен праздник под названием Громница- праздник почитания огня. Наши предки различали огонь небесный и огонь земной. Небесный огонь, приходящий с неба в виде молнии, почитали священным, а проявления этого огня - божественными. Особо выделяли живой огонь, который ритуально зажигали трением дерева о дерево. От него старались зажечь огонь домашнего очага, что также служило своего рода защитой от злых духов.
Нельзя не отметить заглавие повести «Старосветских помещиков» как представителей «Старого Света». Содержание этого понятия – «старосветские» - определяется значением имен главных героев. Именно внутренняя форма имен «Пульхерия» и «Афанасий» содержит в себе еще одну языческую доминанту, качественно меняющую фокус изображения героев повести. «Афанасий» в переводе с греческого значит «бессмертный», «Пульхерия» - от латинского «pulhra» - «красивая». Знаменательно также наличие у них одного отчества – «Иванович» и «Ивановна»: в переводе с иудейского «Иоанн» означает «божественная благодать». До принятия христианства у славян имена выбирались родителями. Они имели определенное смысловое значение: Светлана, Людмила, Красава, Любава, Милонега, Добронрава, Забава, Милуша, Всеволод, Владимир, Добромысл, Добрыня, Ярослав, Мстислав, Святослав, Ярополк, Святополк и т. д. Кроме выбора, существовал и обычай выходить за ворота и спрашивать имя первого встречного или встречной. Каковое называлось, такое и давали новорожденному. Считалось, что это принесет ребенку счастье. Иногда имя скрывали или заменяли ложным, чтобы не испортил или не превратил в оборотня колдун. Предки наши были людьми крайне суеверными, и поэтому не стоит удивляться, что многие имена напоминали прозвища: Волчий Хвост, Нелюб, Ждан, Упырь Лихой, Гнилозуб, Кручина, Болван, Угрюм, Любим и т. д. Если такие имена, как Малинка или Любим, вполне объяснимы, то, например, Болван - совсем неподходящее имя для младенца. Но объяснялись такие оскорбительные имена боязнью «глаза», т. е. привлечения недоброго завистливого внимания злых сил, которые захотят завладеть красивым и здоровым малышом, а на какого-нибудь Гнилозуба не польстятся. Этот обычай очень древен, бытовал у многих народов и сохранился после принятия христианства. Чтобы запутать бесов, советовали называть ребенка при крещении одним именем, а в жизни другим, и воистину остроумной находкой было окрестить ребенка Хоздазатом (перс. - дар божий), а звать благозвучным Федором (тоже «божий дар» на греч.) или привычным Иваном (от Йоханаана/Иоанна - божий дар - на евр.), или славянским Богданом, который в переводе не нуждается.
Называли детей и по времени и обстоятельствам появления их на свет. В старинных рукописях можно встретить имена: Зима, Дорога, Полетко, Суббота, Мороз, Подосен; называли и по профессиям: Кожемяка, Быкодер; по именам разных животных, птиц, рыб: Заяц, Линь, Сом, Гусь, Соловей, Баран, Кот (а вот Карп, оказывается, вовсе не рыба, а означает по-гречески - плод); по народностям, жившим возле места рождения: Татарин, Мордвин.
Для полного исчезновения этих имен понадобилось почти 6 столетий, и дольше всего сопротивлялась введению нового имянаречения северо-западная часть Руси, которая еще ряд столетий после принятия христианства оставалась языческой. Свободолюбивые новгородцы и поморы вплоть до XIVв совершали волхование и сами выбирали имена своим детям, за что выговаривали гневно в своих посланиях новгородские владыки духовенству: «А те арбуи (волхвы) младенцам их имена нарекают свойски, а вас, игуменов и священников, они к тем своим младенцам призывают после». Итак, после крещения Руси на первом этапе (X- XIII в.) Церковь установила систему двойного имянаречения - церковного и славянского (языческого) имени, первое - от Церкви, второе - от родителей. Это произошло, потому что при крещении дается имя прославленного своими деяниями в христианстве святого. Своих же святых на Руси еще существовать не могло, поскольку святые не могли быть язычниками. Значит, и не было таких русских имен, которые бы принимала Христианская Церковь. Приходилось давать чуждые, непривычно звучащие имена - греческие или еврейские. По свидетельству летописей, все русские люди, в том числе и князья, в XI-XII вв. имели по два имени: княгиня Ольга - Елена, Владимир Красное Солнышко - Василий, Ярослав Мудрый - Георгий, Владимир Мономах - Федор.
В XIII в. Церковь попыталась отменить право родителей на выбор имени новорожденному и установить монопольное право духовенства на присвоение имен христианских. Однако это не дало желаемых результатов и привело к тому, что в народе стал использоваться старый обычай наречения имени при первом постриге, совершаемом у славян, по народному обычаю, в пяти-семилетнем возрасте. Таким образом, по церковной записи после рождения человек именовался Василием, а по домашнему обычаю с пяти лет именовался Соботой. С XVI в. употребление языческих имен запрещалось и преследовалось духовенством.
С именами связывалось множество суеверий. Нельзя давать новорожденному имя умершего ребенка, чтобы он не унаследовал его судьбы; можно назвать именем умершего деда или бабки, если они были счастливы и удачливы, т. к. судьба передается через поколение, или просто удачливого предка.
Анализируя повесть «Вий» нужно отметить, что в восточнославянской мифологии Вий/ Ний - персонаж, чей смертоносный взгляд скрыт под огромными веками или ресницами, одно из восточнославянских названий которых связывается с тем же корнем: среднеукраинского «вия», «вийка», беларуского «вейка» - «ресница». По русским и белорусским сказкам, веки, ресницы или брови вия, поднимали вилами его помощники, отчего человек, не выдерживавший взгляда вия, умирал10.
В Подолии... представляют вия как страшного истребителя, который взглядом своим убивает людей и обращает в пепел города и деревни; к счастью, убийственный взгляд его закрывают густые брови и близко прильнувшие к глазам веки, и только в тех случаях, когда надо уничтожить вражеские рати или зажечь неприятельский город, поднимают ему веки вилами.«...раздались тяжелые шаги... какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь он был в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавалсь его, засыпанные землею, ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли. ...лицо было на нем железное... Подымите мне веки: не вижу! - сказал подземным голосом Вий».
Вий появился в повести не на пустом месте - у него имеются «фольклорные прототипы», некоторые характерные черты которых, видимо, и были использованы Гоголем.
Так, многие исследователи гоголевской повести отмечали сходство этого мистического персонажа, обладающего губительным взглядом, с многочисленными народными поверьями о святом Касьяне. Христианская церковь отмечает день памяти преподобного Иоанна Кассиана Римлянина (V век) 28 февраля по старому стилю, а в високосные годы - 29 февраля. Он известен как талантливый духовный писатель и устроитель монастырей.
В народном сознании существовал иной образ Касьяна, не имеющий ничего общего с каноническим. Он неожиданно превратился из реального человека в некое почти демоническое существо, которое наделяют эпитетами - немилостивый, грозный, злопамятный. Согласно одним поверьям Касьян - падший ангел, предавший Бога. Но после раскаяния он за свое отступничество был закован в цепи и заключен под землю.
Приставленный к нему ангел три года подряд бьет предателя тяжелым молотом по лбу, а на четвертый выпускает на волю, и тогда гибнет все, на что бы он ни глянул. В других рассказах Касьян предстает загадочным и губительным созданием, ресницы его так длинны, что достигают колен, и он из-за них не видит Божьего света, и только 29 февраля поутру, раз в 4 года, он поднимает их и оглядывает мир - на что упадет его взгляд, то погибает.
На Полтавщине Касьяна представляют черным существом, покрытым шерстью, с кожей, подобной коре дуба. Живет он в пещере, засыпанный землей. Его огромные веки 29 февраля поднимает разная нечисть, Касьян оглядывает мир, и тогда болеют люди и животные, случаются мор и неурожай.
Практически во всех легендах о Касьяне подчеркиваются его демоническая сущность и необычайная губительность взгляда как результат связи с дьяволом, что роднит Касьяна с гоголевским Вием. Определенные черты сходства обнаруживаются и при сравнении Вия с языческим Белесом - древним покровителем охотников, который олицетворял еще и духов убитых зверей и ассоциировался с миром мертвых.
Но, вероятно, наиболее важным для Гоголя прототипом Вия стал все же Иуда Искариот, облик которого угадывается за фигурой гоголевского демона при обращении к некоторым апокрифическим текстам. В этих не вошедших в канон сочинениях о внешности Иуды незадолго до его смерти сообщается, что его веки стали огромными, разрослись до невероятных размеров, не позволяя ему видеть, а тело чудовищно распухло и отяжелело. Этот апокрифический облик Иуды (гигантские веки и тяжелое, неповоротливое тело) определил и главные черты Вия. Гоголь, заставляя взглянуть на Вия Хому Брута, пребывающего в душевной лености и не уповающего на Бога, показывает нерадивому бурсаку его евангельского двойника.
Эпизод с псарем Микитой параллелен главному рассказу о философе Хоме Бруте. На нем тоже ездит верхом панночка, и это тоже влечет за собой его гибель. «Вий» - самое демоническое из всех произведений Гоголя. И псарь Микита, и Хома околдованы «чарой». То, что они испытывают, не любовь, а дьявольское наваждение. Хома не только не любит панночки - он ненавидит и боится ее. Чувства, описанные в этой повести, роковые, бесчеловечные, стихийные. Они слепы, как сам «Вий»; у них, как и у него, лица железные.
Не менее замечательно описание «страшной» красоты: «Перед ним лежала красавица, какая когда-либо бывала на земле. Казалось, никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте... Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню похоронную» (первая ночь в церкви). «В самом деле, резкая красота усопшей казалась страшной. Может быть, даже она не поразила бы таким паническим ужасом, если бы была несколько безобразнее. Но в ее чертах ничего не было тусклого, мутного, умершего; оно было живо...» (вторая ночь в церкви).
Главным же представлением о красоте в допетровской Руси было простое понятие о физическом цветущем здоровье. В отличие от последующих веков (особенно XIX в.) с их идеалами изнеженно-бледной красоты, в старые времена почитали деву, пышущую здоровьем, крепкую и румяную. Само слово - красота - от «красный», а вот бледность воспринималась следствием болезни или признаком дурного поведения, разврата, самое грубое название которого выводилось из одного корня со словом «бледный».
В «Вие» Гоголь только ставит вопросы, но не пытается на них ответить; в плане романтического «страшного романа», в каком эта повесть написана, настоящего ответа и быть не может; а формальный ответ: красота панночки страшна, потому что покойница-ведьма, конечно, ничего не объясняет. Следующий шаг - окончательный разрыв с народной фантастикой и перенесение проблемы в плоскость современной, вполне реальной действительности. Демонические силы развоплощаются; рога, копыта и мордочки с пятачком исчезают. Мы в мире взрослых и образованных людей, которые в черта не верят. Отныне Гоголь будет изображать не веселую суматоху, поднимаемую «бесовским пламенем», а невидимые глазом «порождения злого духа, возмущающие мир». В «Вие» Хома Брут гибнет не столько от чар красоты, сколько от мести ведьмы.
Злая красота нашего мира губит, возбуждая в сердцах людей «ужасную, разрушительную» силу - любовь. Вариации этой темы даны в «Тарасе Бульбе». Для Андрия зов красоты сильнее чести, веры, родины. От одного ее дыхания рушатся все нравственные устои; красота по самой своей природе аморальна. Именно любовь к своему Отечеству в разные времена и в разных странах подразумевала для мужчины обязанность при необходимости защищать его с оружием в руках. На Руси те, для кого эта обязанность становилась делом долга и чести, получили со временем звание благородного дворянства. Они-то и составляли костяк русского офицерства.
В столкновении Хомы с ведьмой можно увидеть и противоборство в человеческой душе возвышающих христианских начал с силами языческими, древними, мрачными, растительно-звериными. Недаром же житель подземелья железный Вий кажется осыпанным землей, поросшим мхом, пронизанным какими-то корнями. Он носитель темных языческих инстинктов, представлений, предрассудков. В борьбе с противником Хома использует молитвы и религиозные тексты. Но и некие дохристианские, нехристианские заклинания. Это заставляет полагать, что борьба разума и созидательных начал против бесовского безрассудств и разрушения ведется издревле.